Рождённый из пустоты. Хроники Чёрных Небес

Телега остановилась у большого сарая, где толпились рабочие. Рядом, под навесом, сидели извозчики и стражники. Они громко смеялись и резались в кости. Их праздность и сытая расслабленность разительно контрастировали с измождёнными фигурами в карьере.

Глава 8. «Цена камня»

Шин спрыгнул с телеги, и его ноги утонули в белой, едкой пыли. Она была повсюду: в воздухе, который он вдыхал, на одежде, на коже. Она тут же заскрипела на зубах. Он огляделся, по всей округе разносился звук монотонного, разномастного стука металла о камень.

Его новые товарищи двинулись к сараю, и он поспешил за ними. Никто не разговаривал. Слова здесь были лишними, их, казалось, поглощала сама атмосфера этого места – атмосфера тяжёлого, безнадёжного труда.

В сарае было сумрачно и пахло потом и ржавым железом. Ещё один нарядчик, с лицом, таким же серым, как и пыль снаружи, молча ткнул пальцем в груду инструментов. Кирки, тяжёлые молоты, ломы. Салан взял два кайла, Джанни и Андей – по молоту. Шину досталась кирка. Её деревянная рукоять была гладкой и тёплой от сотен рук, державших её до него. Он инстинктивно обхватил её пальцами, и на мгновение в его сознании вспыхнул обрывок знания – как правильно поставить ноги, как замахнуться, чтобы удар был сильным и точным. Но тело не послушалось. Мышцы, истерзанные пытками, были чужими, неповоротливыми. Знание было, но оно принадлежало не ему.

– Ваша телега – третья, – бросил нарядчик, даже не взглянув на них. – Загрузите – подойдёте.

Работа началась. Первые удары дались Шину с трудом. Каждый замах отдавался тупой болью в плечах, каждый удар – вибрирующей судорогой во всём теле. Его товарищи работали слаженно, как единый механизм. Джанни и Андей мощными, выверенными ударами молотов вгоняли кайло, которое держал Салан, в трещины скалы. Камень с сухим треском поддавался, откалывая большие глыбы. Винни и Шин должны были разбивать эти глыбы на более мелкие куски и грузить их в тачки.

Винни, несмотря на свою полноту, двигался на удивление проворно. Шин же был неуклюж. Он бил мимо, кирка соскальзывала. Он чувствовал на себе взгляды, но никто ничего не говорил. Лишь однажды, когда он уронил особенно большой кусок камня себе на ногу, Андей зло сплюнул, но тут же поймал на себе тяжёлый взгляд Салана и отвернулся.

Солнце поднималось всё выше, превращая карьер в раскалённую сковороду. Пыль забивала нос и горло, смешиваясь со вкусом пота и крови из разорванных губ. Единственным спасением была бочка с водой у сарая. В коротких перерывах Шин жадно пил, чувствуя, как влага на мгновение оживляет его.

После третьей телеги работа почти остановилась. Силы иссякли. Шин опёрся на кирку, тяжело дыша. Руки дрожали так, что он едва удерживал инструмент. Раны под бинтами горели огнём. Он посмотрел на гору камня, которую им ещё предстояло загрузить, и впервые почувствовал настоящее, глухое отчаяние. Не то абстрактное, а своё собственное, рождённое здесь, в этой пыли.

– Простите, – выдавил он, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно. – Я… у меня больше нет сил. Я вам только мешаю.

Он ожидал упрёков, злости. Но Джанни, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони, подошёл и положил ему на плечо свою тяжёлую руку.

– Ничего, парень, ничего, – его голос был хриплым, но на удивление добрым. Борода была вся в белой пыли, но глаза смеялись. – Думаешь, мы тут все героями родились? Я свой первый день вообще пластом лежал. Сегодня мы тебе поможем, завтра – ты нам. Мы тоже так начинали.

Салан молча кивнул, подтверждая его слова. Он подошёл, забрал у Шина кирку и сунул ему в руки лопату.

– Ты пока просто собирай мелочь и грузи в тачку. Везти не надо, Винни справится. Просто грузи.

Шин уже не мог колоть камень, но он мог собирать. Он наполнил одну тачку, и Винни тут же увёз её, вернувшись с пустой. Они работали в молчании, но это было уже другое молчание. Не отчуждённое, а рабочее, товарищеское. Он больше не был обузой. Он был частью бригады.

Пятую, последнюю телегу они закончили, когда солнце уже начало клониться к горизонту. Обратно ехали на той же телеге, но теперь уже гружёной камнем. Она сделала крюк, заезжая на камнеобрабатывающее производство – ещё одно пыльное, шумное место, где их ношу сгрузили. Шину было всё равно. Он сидел на краю телеги, свесив ноги, и смотрел на проплывающий мимо пейзаж.

Те же поля, те же покосившиеся лачуги. Но теперь они не вызывали у него любопытства. Они угнетали. Этот пейзаж был отражением его будущего. Каждый этот домик, каждый сарай – это чья-то жизнь, сведённая к простому циклу: работа, еда, сон. И так день за днём, год за годом. Первый день из его тысячи был почти прожит. Оптимизма он не вселял.

Его новые товарищи, наоборот, оживились. Они смеялись, обсуждая прошедший день, строя планы на ужин. Их не угнетало это зрелище. Они привыкли. Или, может, они умели находить радость в малом, чему Шин ещё не научился.

Вернувшись в профилакторий и отметившись у нарядчиков, они пошли в столовую. Ужина как такового не было. Каждый брал свой паёк: два куска хлеба, большое варёное яйцо и кусок сыра. У Шина почти не было аппетита. Он с трудом впихнул в себя хлеб, а яйцо и сыр отдал Джанни. Попрощавшись, он побрёл в барак.

– Ну что, смотрю, первый день прошёл неплохо! – Саав встретил его у входа своим обычным гоготом.

– Да, просто отлично… – еле слышно ответил Шин и прошёл к своему месту.

Он рухнул на солому, но сон не шёл. Тело гудело от боли, но разум был на удивление ясен. И в этой ясности его снова настигли они. Воспоминания. Или то, что он считал воспоминаниями.

Картины, которые шаман вытащил из него своими зельями, теперь всплывали сами, без всякого принуждения. Дремучие леса, по которым он никогда не ходил. Серебристые реки, в которых он никогда не купался. Лица воинов, чьих имён он не знал. Он видел всё это с невероятной чёткостью, но странное дело: среди всех этих образов не было его самого. Он видел мир, но не себя в нём.

Он был не участником, а лишь взглядом, скользящим над полями битв и заснеженными пустошами. Он знал очертания этих лесов, цвет неба, расположение звёзд. Но он не помнил их. Это было знание без опыта, карта без путешественника.

И теперь, как дитя, впервые открывающее глаза, не знал, как жить в этом мире – но он учился заново. Некоторое взаимодействие с чем-либо давало осознание, как надо делать, возвращались ещё какие-то крупицы воспоминаний. Но в большей степени он заново познавал мир, существ и отношения между людьми. Редко воспоминания и осознание приходили во сне. Какие-то обрывки, куски картин и воспоминаний восстанавливались и складывались не только в готовые решения, но и в знания, которые ещё отсутствовали вчера.

Одно он знал точно: даже вспомнив мир, он так и не вспомнил себя.

Он лежал на своей соломенной подстилке в бараке города Катт-Ди, и впервые за свою новую жизнь почувствовал настоящий, первобытный ужас. Ужас не от плена, не от долга, не от боли. А от того, что, возможно, никакого «Шина» никогда и не существовало.

Глава 9. «Запах дома»

Резкий, дребезжащий звон вырвал его из сна. Тот же звук, что и вчера, но сегодня он не вызвал паники. Он был просто сигналом. Утро. Подъём.

Шин сел на своей соломенной лежанке и с удивлением прислушался к собственному телу. Боль ушла. Не совсем, конечно – она затаилась где-то глубоко в мышцах, но она больше не кричала, а лишь глухо напоминала о себе. Раны под бинтами перестали гореть. Он чувствовал себя… целым. И от этого осознания стало только хуже. Вчерашняя всепоглощающая усталость была своего рода спасением, отключавшим мысли. Сегодня же его разум был ясен, и в этой ясности, как на дне чистого озера, отчётливо виднелась вся безысходность его положения.

В столовой он нашёл свою бригаду. Они уже сидели за столом, и Салан, жестикулируя ложкой, что-то горячо доказывал остальным.

– …именно так! Я вчера весь вечер прикидывал. Мы выдыхаемся, потому что делаем одно и то же часами. А если меняться, давать отдых разным мышцам, то и сил останется больше!

– Да я полностью согласен с Саланом, – кивнул Андей, с математической точностью отламывая кусок хлеба. – Производительность в теории должна вырасти. А если нет – ничего не теряем. Хуже, чем вчера, уже не будет.

Шин поздоровался и сел рядом. Джанни ложкой сгребал остатки похлёбки с миски, а Винни молча кивал, соглашаясь со всеми.

– А, Шин, вот и ты, – обернулся к нему Салан. Его глаза горели идеей. – Слушай внимательно. Сегодня работаем по-новому. Сначала все вместе колем камень, создаём задел. Потом, когда наберём достаточно, трое продолжают колоть, четвёртый грузит, пятый возит. Через пару часов – меняемся. Тот, кто возил, идёт колоть. Тот, кто грузил, – возить. Один из тех, кто колол, – на погрузку. И так по кругу. Будем делать небольшие перерывы. Так мы не будем выматываться от однообразия. Не попробуем – не узнаем!

– Я согласен, – просто ответил Шин.

Он не вникал в детали плана. Он видел другое. Он видел, как в глазах Салана горит отчаянная искра разума, пытающегося навязать свою волю хаосу. Как эти люди, за месяцы бессмысленного труда, всё ещё пытаются найти в нём логику, систему. Пытаются обмануть не надсмотрщиков, а саму энтропию. И эта отчаянная попытка сохранить в себе человека вызывала уважение.

В карьере ничего не изменилось. Та же пыль, тот же стук, те же измождённые фигуры. Но сегодня Шин заметил то, чего не видел вчера. На гребнях карьера, в тени скал, стояли солдаты. Они не бросались в глаза, сливаясь с пейзажем, но их присутствие ощущалось физически. Они были здесь не для того, чтобы помогать. Они были здесь, чтобы никто не ушёл.

План Салана заработал. Первые несколько дней видимых результатов это не приносило – они по-прежнему сдавали свои пять телег. Но изменилось другое. Изменился сам ритм работы. Это больше не было изнурительным, монотонным марафоном. Это стало похоже на танец. Грубый, тяжёлый, но танец. Удар молота, скрип лопаты, грохот тачки – всё это сливалось в единую мелодию. И Шин, меняясь с одного участка на другой, начал чувствовать этот ритм. Его тело, почти зажившее благодаря вонючей, но действенной мази санитаров, привыкало. Движения становились точнее, увереннее. Он больше не был обузой. Он был частью этого танца.

И в этом было самое страшное. Он привыкал.

Барак встречал их каждый вечер одной и той же волной спёртого, тяжёлого воздуха. Это была сложная смесь запахов: кислого пота сотен немытых тел, прелой соломы, гниющих остатков пищи, землистого тлена и чего-то неуловимо-медицинского от мазей санитаров. В первые дни этот запах вызывал у Шина тошноту. Теперь же он просто перестал его замечать. Это был запах дома.

Даже днём здесь царил полумрак. Узкие окна под потолком пропускали лишь тонкие столбы света, в которых лениво кружилась вечная пыль. Ряды лежаков тянулись вглубь помещения, теряясь в темноте. Солома на большинстве из них давно слежалась, превратившись в жёсткие, колючие пласты, испещрённые тёмными пятнами. Серые, вытертые одеяла, больше похожие на тряпки, были единственной защитой от ночного холода, который сочился сквозь бесчисленные щели в стенах.

По вечерам барак ненадолго оживал. Возвращались рабочие с карьера, с рудника и лесоповала. Кто-то, глухо стеная, растирал ноющие мышцы. Кто-то сидел на своём лежаке, тупо уставившись в стену, не в силах даже снять сандалии. Кто-то жадно доедал свой паёк, ковыряя в зубах. Разговоров почти не было. Все силы, все слова оставались там, в пыли и грязи.

Но утро было другим. Утром, за миской безвкусной похлёбки, люди говорили. Они спорили о планах, травили байки, жаловались на нарядчиков и на судьбу. Утро было временем надежды. Или, по крайней мере, её иллюзией. Иллюзией, что сегодняшний день будет не таким, как вчерашний.

Шин сидел со своей бригадой, слушал их разговоры и понимал, что становится одним из них. Он больше не думал о побеге. Он думал о том, как выполнить норму. Он больше не мечтал о свободе. Он мечтал о том, чтобы попасть на лесоповал, где свежий воздух.

Его падение было тихим и незаметным. Он не разбился, рухнув с высоты. Он просто медленно погружался в вязкую, тёплую трясину повседневности. И самое ужасное было в том, что эта трясина начинала казаться ему уютной.

Глава 10. «Десять телег»

До восхода солнца оставался ещё час, но в столовой уже гудел улей. Шин сидел со своей бригадой, медленно пережёвывая безвкусный хлеб. Сегодня к ним за стол подсел ещё один – тощий, как скелет, обтянутый кожей, с лихорадочно блестевшими глазами на впалом лице. Он представился Гартом. Он просто подсел пожаловаться на жизнь.

– Так за что сюда? – не выдержал Джанни, его голос был приглушён куском хлеба. – Долги, поди?

Гарт криво усмехнулся, и эта усмешка состарила его лет на десять.

– За них, родимых. Только долг мой… особенный. Я был лекарем. В деревне, на отшибе. Травы собирал, хвори лечил. А потом пришла чума. Люди гасли, как свечи на ветру. Я не спал ночами, варил отвары, но… вы же знаете, как бывает. Когда приходит беда, люди ищут не спасение, а виноватого.

Он замолчал, ковыряя ложкой в пустой миске. Тишина за их столом стала плотной, осязаемой.

– И что, обвинили тебя? – тихо, почти шёпотом, спросил Шин.

– Церковники, – выплюнул Гарт. – Сказали, я – источник порчи. Что травы не те давал, с умыслом. Суд их был короток, как удар топора. Дали выбор: костёр или «штраф» за души, что я «погубил». Лавку, материалы – всё забрали и ещё должен остался двадцать пять серебряных. Вроде и немного. Но вчерашние друзья отворачивались, пряча глаза.

– Хаос… – пробормотал Джанни, и его обычная весёлость испарилась. – А я-то думал, что моя история особенная.

– Так давай, делись, – подбодрил его Салан, хотя в его голосе, не было прежнего задора.

Джанни вздохнул, пригладил бороду.

– Да что там… Трактир у меня был. Маленький, но свой. А потом одному вельможе приглянулась земля под ним. Сказал, его прадеду принадлежала. Суды, бумаги… Кто я против него? В итоге – долг за «незаконное пользование», а трактир… – он махнул рукой, – тоже за долги забрали. И за мелочь, что не доплатил, – сюда. Сказали, поработай руками, другим в назидание.

– А я в кости играл, – ухмыльнулся Винни, обнажив жёлтые зубы. – Слишком удачно для своего кошелька. Пришлось всё продать, да ещё и расписку на двадцать восемь серебряных подписать. Вот по ней и приехал.

– Математика, – пожал плечами Андей, когда Шин посмотрел на него. – Пересчитал смету на строительство одного чиновника. Нашёл ошибку. Большую. Сказал, что это воровство. Оказалось, это я «ошибся». Шесть месяцев исправительных работ, чтобы не лез, куда не просят.

Салан лишь горько усмехнулся.

– Наёмная охрана. Пропал товар. Повесили на меня. Предлагал заплатить, деньги были. Но хозяину нужен был не штраф, а пример. Вот он я, – пример.

Шин слушал, и в его голове эти истории не вызывали жалости или гнева. Он был как чистый лист, на который наносили узоры человеческой несправедливости. Он не судил. Он просто впитывал. И понимал: в этом мире правда – это товар, который не всем по карману.

Дни слились в один бесконечный цикл: звон, завтрак, карьер, пыль, усталость, сон. Но что-то изменилось. План Салана, его отчаянная попытка навязать системе свою логику, начал работать. Спустя несколько недель, они, работая слаженно, как единый механизм, заполнили не пять, а шесть телег. И закончили раньше обычного.

На обратном пути в телеге царило невиданное оживление.

– Андей, я думаю, если нам взять ещё одного, мы сможем делать десять! – глаза Салана горели.

– Десять… – Андей закрыл глаза, его губы беззвучно шевелились, производя расчёты. – Десять телег – это две тысячи двести медяков. Минус девятьсот на шестерых за постой. Тысяча триста чистыми. По двести шестнадцать медяков на брата! Это… это почти в три раза больше! Мы сократим срок втрое!

На его лице появилась почти детская, мечтательная улыбка. И эта улыбка, эта арифметика надежды, заразила всех. Усталость ушла. Все говорили, перебивая друг друга, мечтая о том дне, когда они выйдут за ворота.

Шин слушал их и тоже чувствовал что-то похожее на радость. Но его радость была другой. Холодной. Он не мечтал о свободе. Он просто видел решение задачи. Двадцать два месяца превращались в семь. Проблема становилась меньше. Это было хорошо.

Вечером, когда бригада отправилась в столовую, Шин отделился от них. Он подошёл к угрюмому, иссохшему человеку, который всегда сидел в стороне.

– Я продам тебе свой паёк, – тихо сказал Шин. – Пятнадцать медяков.

Человек поднял на него удивлённые, запавшие глаза.

– Зачем?

– Мне не нужно.

Он не стал объяснять, что его тело, кажется, могло обходиться без пищи гораздо дольше, чем у других. Что утренняя похлёбка давала ему достаточно энергии для работы. Он просто понял, что его отличие – это ресурс. Ещё один инструмент, как кирка или лопата. Пятнадцать медяков в день. Это ещё минус почти полтора месяца от его срока. Такую систему оформляли официально – через нарядчиков, у одного убавляли долг, другому прибавляли.

Он не чувствовал ни гордости, ни стыда. Он просто совершил выгодную сделку.

Сегодня он ложился спать почти счастливым. Его разум, свободный от голода и переполненный цифрами, был ясен. Семь месяцев. Это уже не вечность. Это срок, который можно измерить, посчитать, пережить.

Он медленно погружался в сон. Тело расслаблялось, мысли становились вязкими, расплывчатыми. Он засыпал с чувством хорошо выполненной работы, с ощущением контроля над своей судьбой.

Он не понимал, что обрёл не контроль, а лишь более удобные кандалы. Он не видел, что, научившись выживать в системе, он стал её самой совершенной деталью. Он засыпал, воодушевлённый, и не знал, что именно в эту ночь его падение стало окончательным. Он перестал быть пленником. Он стал частью тюрьмы.

Глава 11. «Разные пути»

Оглушительный звон разорвал предрассветную тишину. Он был резче и настойчивее обычного, и барак ответил ему недовольным, тревожным гулом. Люди поднимались с лежаков не как обычно, медленно и покорно, а с вопросами на лицах. Из обрывков разговоров, метавшихся в полумраке, Шин понял: их разбудили намного раньше. Будет общий сбор. За всё время его пребывания здесь такого не случалось ни разу.

Их выгнали на площадь перед бараком. Ночь ещё цеплялась за землю, и воздух был холодным и влажным. Десятки факелов, воткнутых в землю, выхватывали из темноты лица, бросая на землю длинные, пляшущие тени. Толпа, состоящая из сотен таких же, как он, рабов, переминалась с ноги на ногу, и их тихий гул был похож на беспокойное жужжание потревоженного улья.

Шин пробирался сквозь толпу, ища знакомые фигуры. Увидев свою бригаду, он почувствовал, как напряжение, сжимавшее грудь, немного отпустило. Они стояли плотной группой, и на их лицах было то же растерянное недоумение.

– Доброго! Что происходит? – без предисловий спросил Шин.

– Сами не поймём, – ответил Винни, его голос был хриплым от сна. Старичок нервно теребил седую щетину. – За полгода, что я тут, – такого ни разу не было.

– Плохо это пахнет, – бросил Салан, его взгляд остро, как у хищника, ощупывал солдат, выстраивающихся по периметру площади. – Слишком странное время для проверки.

Внезапно гул стих. Из темноты, чеканя шаг, вышли несколько воинов. Их доспехи были не такими, как у обычной охраны. Они были из стали, без единой царапины, и идеально подогнаны. Это были не тюремщики. Это были солдаты.

Один из них, офицер с суровым, обветренным лицом, вышел вперёд. Он поднял руку, и воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь треском факелов.

– Сегодняшней ночью произошли события, которые изменят вашу действительность, – его голос, усиленный то ли магией, то ли выучкой, разнёсся по всей площади. – Угроза со стороны вольных кланов орков Пустоши перестала быть просто угрозой. Их набеги стали глубже, их цели – не просто караваны, а наши города и селения. Они разорили ферму, сожгли деревню в близи Катт-Ди. Мы больше не можем отсиживаться за стенами.

Ропот прошёл по толпе. Шин почувствовал, как Джанни рядом с ним сжал кулаки.

– Мы долго отлавливали их на границах, – продолжал офицер, не давая шуму перерасти в панику. – Но теперь они пришли к нам. Неизвестно, помогут ли нам соседние города. Скорее всего, нет. Мы будем защищать себя сами.

Он сделал паузу, обводя толпу тяжёлым взглядом.

– Поэтому каждому из вас, – его голос загремел, как боевой рог, – каждому жителю профилактория, предлагается выбор. Вступить в отряды. Пройти подготовку. Тем, кто умеет держать оружие, – пройти отбор в действующие отряды. Всем, кто сделает этот выбор, долги будут списаны. Полностью. Вы получите военное жалованье, снаряжение и шанс сражаться как свободные люди! Дальнейшие инструкции – у Саава!

Слова офицера упали в толпу, как искра в пороховой погреб. Люди заговорили – громко, возбуждённо, испуганно. Шин не слышал их. Он слышал только эхо в своей голове. Орки. Плен. Шаман. Фантомная боль прострелила зажившие шрамы. Боль, от которой он бежал, от которой его спасли, теперь сама пришла за ним.

И в то же время… Долги будут списаны. Двадцать два месяца. Тысяча сто дней. Эта стена, выросшая между ним и свободой, могла рухнуть в один миг. Но какой ценой? Снова оказаться лицом к лицу с клыкастыми тварями, но на этот раз не в кандалах, а с мечом в руке?

Он посмотрел на свои руки. Они привыкли к рукояти кирки. Они помнили тяжесть камня. Но где-то в глубине, под слоем мозолей и шрамов, жило другое знание. Знание о том, как держать меч. Как парировать удар. Это было не воспоминание, а инстинкт, проснувшийся в нём.

Он осознал, что выбора у него нет. Не потому, что его заставляли. А потому, что он не мог иначе. Вернуться в карьер, снова считать дни, продавать свой паёк за пятнадцать медяков, медленно превращаясь в безликую часть этого механизма? После того, как ему показали дверь на волю? Нет. Лучше погибнуть в бою, чем медленно сгнить в этой яме. Он хотел узнать, кто он. А для этого нужно было стать свободным.

Он повернулся к своим товарищам. Их лица были бледными в свете факелов. В их глазах он видел страх, расчёт, сомнение. Но не решимость.

– Ну что, ребята, кто со мной? – спросил он, и сам удивился твёрдости своего голоса. Словно не он, раб без памяти, говорил сейчас, а кто-то другой. Взрослый. Уверенный. Командир. Его знакомые привыкшие к странностям Шина, сейчас вновь не обратили внимания на его резкие изменения в поведение.

Первым откликнулся Винни. Старичок тяжело вздохнул.

– Шин, я стар. Руки мои не для меча, ноги еле носят. В бою я вас только подставлю. Уж лучше я тут, в тишине, свой долг доработаю. А если орки до стен дойдут – тогда и с киркой на них пойду.

Салан покачал головой, его лицо было непроницаемой маской.

– Война – это хаос. А я люблю порядок. У меня тут всё просчитано, мне немного осталось. Это не мой путь, Шин.

Джанни, обычно такой весёлый, опустил плечи.

– Не обижайся, друг. Я не трус. Но у меня дома семья ждёт. Я не могу рисковать жизнью ради чужой войны. Мы по-новому почти весь долг отбили, ещё пара недель – и я свободен.

Последним Шин посмотрел на Андея. Тот встретил его взгляд прямо.

– Я торговец, Шин. Не солдат. Моё оружие – цифры, а не сталь. Я почти свободен. Я не променяю эту свободу на сомнительный шанс погибнуть в первой же стычке.

Шин обвёл их взглядом. Он не чувствовал обиды. Только лёгкую горечь. Он понимал их. У каждого из них было прошлое, к которому они хотели вернуться. У него же прошлого не было. Только туманные видения и долг в шестьдесят восемь серебряных. Его путь лежал только вперёд. И теперь он пойдёт по нему один.

– Пойду я тогда к Сааву, – тихо сказал он. – Счастливо вам, мужики!

Он развернулся и, не оглядываясь, пошёл сквозь расходящуюся толпу. Он шёл навстречу своей свободе. Или своей смерти. Впервые за долгое время это не имело значения. Главное – он сделал выбор. Свой собственный.

Глава 12. «Путь в одного»

Когда Шин отошёл от своей бригады, от тех, кто за эти недели стал для него подобием семьи, он не почувствовал ни обиды, ни разочарования. Только холодную, кристальную ясность. Их пути разошлись. У них было прошлое, к которому можно было вернуться. У него – только будущее, которое нужно было отвоевать.

Последние капли страха и сомнений испарились в неровном свете факелов. Желание было чётким, как острие меча: вырваться. Не из-за гражданского долга, о котором он имел смутное, представление. Не ради славы воина. А ради того, чтобы перестать быть вещью, стать человеком. И если для этого нужно было снова встретиться с орками, пусть будет так.

Он шёл к комнате Саава, и каждый шаг отдавался гулким эхом в его душе. Толпа разошлась, рабочие возвращались к своим лежакам, унося с собой новость, которая перевернёт их мир. Но Шин уже был по другую сторону. Он сделал свой выбор.