Люди-губки

Он ушел, оставив дверь открытой. Мне слышало бурчание: «я научу его… Воспитаю нормальным, а не как эта сука…»

Я смотрел, как он запирается в своей комнате сквозь пелену слез. Захлебывался ими и слюнями, тонкой струйкой стекающими по подбородку. Попытался пошевелить пристегнутой рукой – она перестала отзываться на сигналы мозга. Второй попробовал ослабить хватку и совсем немного преуспел, хотя бы перестал испытывать нестерпимый жар.

Тыльная сторона ладони покраснела и стала напоминать разбухший помидор. Чтобы она не соприкасалась с огненным чугуном, приходится ее сильно и неудобно выгибать. Мозг переключился с боли на логику и постепенно стал обрабатывать произошедшее и успокаиваться, уступая панике место размышлениям. Я быстро, как мог одной рукой, расстегнул жилетку, скомкал ее, стянул с правого плеча и, даже не снимая, подложил ее между ожогом и батареей, только сейчас расслабившись и перестав напрягаться. Но плакать не прекратил, как бы ни пытался.

Я позволил всей накопившейся боли выплеснуться наружу, но и тут старался делать это как можно тише. Мне кажется, я просидел так около часа, если не больше. Спешить мне некуда. Домашнее задание сделано, на секции не хожу.

Телевизор, я тебя проклинаю и ненавижу. Чтобы я еще раз сел его смотреть? Да ни в жизнь. Я ведь тоже был склонен верить тому, что мне там скажут. Никогда нельзя так делать, нужно все ставить под сомнение.

Как же больно.

Я хочу домой.

Где мама?

***

Сколько я уже тут сижу? Кажется, я задремал. Прислонившись к ледяной стене, только левой ладони ужасно горячо. Голова трещит. Я в ушах слышу собственное сердцебиение. Оно отстукивает странный ритм, мне не знакомый.

Очень тихо. Звуков вообще никаких. Дверь все еще открыта, только тихое жужжание холодильника еле-еле доносится, но и то растворяется где-то в воздухе. Я даже дыхание свое с трудом улавливаю, сосредоточиться на звуках техники вообще не получается. Все заглушает стук сердца.

Телефон остался в рюкзаке, а рюкзак – на кухне. Я с досадой попытался поменять положение, потому что затекли ноги, руки, шея, спина, но не выходило. От любого дергания ожог на ладони отзывался глухой болью, а на глазах снова наворачивались слезы, которые я сдерживал, как мог.

«…Страх – мощный инструмент дисциплины. Голод и усталость – лучшие учителя, а наказание лишением сна или еды – это способ контроля поведения ребенка…» – донесся до меня голос диктора из телевизора, только вот агрегат выключен. Я тяжело вздохнул и попробовал уснуть. Не понял, получилось или нет, ведь в следующую секунду снова открыл глаза, более уставшие, чем всего мгновение назад, они как налились свинцом, отказываясь поднимать веки.

Когда я в третий раз открыл их, то услышал знакомую мелодию. Это мой будильник из кухни! Нужно срочно его выклю…

Я дернулся, вставая. Рука оказалась свободной, а я сразу же упал на пол, потеряв равновесие. Голова продолжала болеть, но уже не так сильно. Я спал много, но прерывисто, часто просыпаясь. Такое со мной впервые, обычно я хорошо сплю.

Только спустя несколько секунд валяния на ламинате я понял, что квартира пуста, а рядом со мной стоит тарелка омлета с петрушкой сверху. Она оставлена, как собаке, на полу возле злосчастной батареи, к которой привязан кожаный шнур. В ужасе я посмотрел на свою левую руку, покрытую мелкими пупырками с прозрачной жидкостью. Неосознанно ноги понесли меня в ванную, где меня стошнило чистой водой. Поесть мне вчера вечером так и не удалось, а когда тебя рвет на голодный желудок – это ужасно больно. Сразу включив кран с ледяной водой, я подставил свою уродливую руку и стал умываться сам, стараясь смыть все воспоминания вчерашнего дня. Но, как назло, моя память была феноменальной, поэтому сделать это у меня не получилось. К тому же пупырки мне так или иначе обо всем напоминали. Странно, ведь даже когда мама умирала, я так остро не реагировал. Я вспомнил о еде в своей комнате и побежал ее есть, когда сполоснул рот.

Меня спасает только еда в столовой. Настоящее мясо, овощи, пускай и не очень-то хорошо приготовлены, я раньше их совсем не ценил и жаловался маме на то, как в школе невкусно кормят. Сейчас я беру все свои гнусные слова назад. Я готов есть эту еду на завтрак, обед и ужин, расхваливая часами напролет.

Я замуровал руку пластырями, которые лежали у меня в портфеле с бородатых времен. Если смотреть издалека и стараться держать ее в кармане, то вроде даже и незаметно.

Сегодня вечером все прошло тихо. Я зашел в квартиру, чуть не начав молиться, а в Бога я не верю, так тихо, как только мог, нашел в холодильнике упаковку дешевого печенья, взял ее и юркнул к себе, сев около стены рядом с дверью, чтобы меня не было видно, если она откроется. Спокойно съел их все и принялся дочитывать «язык телодвижений», одновременно прислушиваясь.

«27 января 2011 года.

Я дочитал «язык телодвижений» и начал какую-то другую книжку по психологии. Для тех, у кого нет друзей, автор настоятельно рекомендует завести личный дневник, чтобы не сойти с ума и не запутаться в своих мыслях. Что я, собственно, и сделал просто от нечего делать. Мне и правда надо отвлечься от всей этой психологии, криминологии и школы.

Меня зовут Герман Тенецкий, мне одиннадцать, я учусь в шестом классе. Я экстерн, который собирается в следующем году пойти в восьмой класс, потом в десятый и окончить школу в четырнадцать.

Тут надо заполнить какую-то анкету. Не знаю, зачем, говорится, что это обязательно. Я спорить с автором книжки не хочу, поэтому просто это сделаю.

Дата рождения: 30 июля 1999 года.

Любимый цвет: зеленый?

Любимая музыка: может быть классическая.

Какие-то скучные вопросы предлагает автор. Мне еще понравился: как тебя называют родители? Мама называла Гемой, бабушка – Геруня, а отец – пиздюком и сукой, но это за несколько дней знакомства, так что весьма вероятно, что этот список еще успеет пополниться.

Если перейти к сути ведения дневника, то сегодня ничего не произошло.»

Я отвел специально для этого целую пустую тетрадь. Когда поставил точку в сегодняшней записи, взгляд упал на левую руку. Мерзость. Заживать долго будет.

Глава 5.

«28 января 2011 года.

Сегодня ничего не произошло. Деньги матери на столовую заканчиваются. Где их потом брать – без понятия.»

«31 января 2011 года.

Сегодня я попался ему на глаза, это было моей фатальной ошибкой. Задержался на кухне, разглядывая содержимое холодильника, скудное, но насыщеннее обычного, когда он вошел сюда. Именно здесь находится самая нормальная розетка, где я периодически нахожу его телефон, стоящий на зарядке.

У него в руке был шнур, от него пахло сигаретами и алкоголем. Он еще сделать ничего не успел, когда я рефлекторно среагировал закрыл голову руками и после этого получил первый удар. Ладони обожгло, раздался звонкий стук трения резины об мою кожу. Несколько пупырок от ожога лопнуло, я чувствовал, как потекла из них жидкость. Второй пришелся на спину, ведь мои ноги подкосились, а сам я упал на колени, захлебываясь в собственных слезах. Третий попал на лопатки. Слава Богам, это зарядка от телефона, а не какого-нибудь ноутбука, иначе он разодрал бы мою кожу.

Жжение ощущалось такое, будто меня только что облили кипятком. Спина зудела, чесалась, но даже малейшие прикосновения приносили боль. На ней, как и на руках, остались багровые полосы.

На четвертый раз он промахнулся, потому что я опомнился и успел убежать в комнату. Догонять меня он не стал, разразившись хохотом.»

«1 февраля 2011 года.

Мисс Делинг спросила меня, почему мои руки так сильно дрожат. Ответил ей, что это потому, что очень много писал ночью, готовился к контрольным. Она снова улыбалась в ответ.

Я перестал говорить ей правду. Она слишком глупа, чтобы что-то предпринять.»

«3 февраля 2011 года.

Деньги закончились. Он меня заставил встать на гречку, прильнуть к его ногам и умолять дать их мне. Говорил, что если я хочу есть, а следовательно, жить, то должен уважать его, ведь моя жизнь находится в его руках. Я не стал уточнять, что не в руках его, а в полупустом кошельке.

Колени подкашивались, стоять было больно, не то, что ходить. Не забуду то ощущение, когда острая крупа впивается в плоть, разрывая ее на куски. Стоял я долго, такое чувство, что прошла вечность. Из многочисленных маленьких ранок на коленях сочились струйки крови.

А этот метод он тоже услышал в телевизоре. Мол, раньше ведь так делали, и вот, выросли нормальными.»

«5 февраля 2011 года.

Спасибо тебе, многоуважаемая судьба, за то, что в мою ожоговую рану не попала инфекция. Она начала медленно заживать.

Но, судьба, ты знаешь, я тебя презираю. Мы остались тут с тобой один на один на неизвестное количество времени, лишенные телефона и еды. Вода есть, но и ее немного.

Дело в том, что я совершил глупость. Маленькую оплошность, из-за которой меня даже не били, не швыряли, не заставили стоять на гречке, не привязали к батарее. Всего-то заперли в комнате на какое-то время.

А глупость, которую я совершил… Ну, я промахнулся мимо сковородки. Немного. Технически, я даже не промахивался: яйцо равномерно распределилось по пригорелой черной поверхности, но, когда я его переворачивал, маленький кусочек от него отвалился и упал на пол. Я думал, что вытру его, когда доделаю ужин, однако просто-напросто про него забыл. Мозг просто переключился с одной проблемы на другую, обрадованный свежеприготовленной едой. А он увидел этот несчастный клочок белка.

Ты знаешь, судьба, мне кажется, что это не я проживаю эту жизнь. Что вместо меня какой-то игрок управляет моим телом, двигает конечностями, все происходит от третьего лица, а настоящего меня не существует в принципе.

У меня феноменальная память, иронично, что я начинаю забывать, кто я такой.»

«6 февраля 2011 года.

Схожу с ума-а-а-а. Скучно. Я провел здесь целые сутки. Меня спасают только книжки из кабинета полицейского, но и они постепенно иссекают.»

«8 февраля 2011 года.

Есть хочу. Меня отсюда не выпускают. Живот болеть перестал, теперь в нем только пустота.

«…Страх – мощный инструмент дисциплины. Голод и усталость – лучшие учителя, а наказание лишением сна или еды – это способ контроля поведения ребенка…»

Еще пара часов, и я начну писать сочинение о том, как сильно ненавижу телевизоры.»

«9 февраля 2011 года

Я скребусь об дверь, доставляя много шума, лишь бы меня отсюда выпустили. Пусть он изобьет меня до полусмерти, но я должен выбраться отсюда.

Телевизоры – это инструмент манипуляций и негативного влияния на общество, который внушает неправильные мысли, зачастую опасные для общества и отдельных людей.

В частности, для меня. Это уже просто невыносимо. Вода постепенно заканчивается, испражняться в окно сил уже нет. Вроде издавание звуков работает. Я слышу шаги…»

«11 февраля 2011 года.

Вчера и сегодня я ходил в школу.

Настоящий глоток воздуха становится ценным, когда его тебя лишают. Этого не осознаешь, пока не оказываешься в такой ситуации, в какой оказался я. Медленно, это начинает вызывать раздражение внутри меня.

Я читал про гнев в «психологии эмоций». Человек генетически предрасположен к целеполаганию, желанию достижения цели, умению угрожать или нападать и способности учиться на примере успешного устранения препятствий. Такая деятельность сопровождается учащением сердцебиения и притоком крови к рукам в предчувствии необходимости пустить их в дело против источника помех, т. е. всеми известными признаками эмоциональной реакции гнева.

Это чувство начало закипать в моих жилах. Разве я заслуживаю такой участи? Хоть кто-нибудь заслуживает?

Синяки не успевают заживать на мне, как появляются новые. Ожог пропал, на его месте остался уродливый морщинистый шрам.

Возвращаться в то место не хочется. При виде «собственной» комнаты к горлу подступает тошнота, а из легких пропадает воздух. Но я заставляю себя снова и снова переступать через порог, усаживаться в привычное место возле двери и заполнять дневник.»

«15 февраля 2011 года.

Давно не делал записи. Причина этого – моя правая рука плохо себя чувствует. Необычная ситуация начала происходить: я стал теряться в пространстве. Хотя эти две вещи никак между собой не связаны, но да ладно.

Если мягко выражаться – да, он снова меня ударил. Если честно – то он толкнул меня так, что я отлетел на пару метров, налетев рукой на дверную ручку всем телом, весом и поступательным движением. Даже сообразить не успел, когда моя ладонь выгнулась в не очень естественном положении. Эта рука вышла из строя, я несколько дней не мог ей шевелить, не то, что писать.

Ну а в целом произошло мало чего. Мисс Делинг снова ушла на больничный, миссис Чекановская вернулась и снова начала меня доставать. И я заметил, что если раньше ее поведение было не более чем удручающим, то теперь она конкретно меня раздражала. На внешкольную учебу я в общем уделял почти пять часов в день, проводя вечера в библиотеке, но, по ее мнению, этого было недостаточно. Я впахивал как не в себя. И куда уходят мои старания? В очередную тираду о том, какой я выскочка, бездарь, жалкое ничтожество?

Мне кажется, я знаю, кто из нас двоих им является на самом деле. И это точно не я.

Господи, если ты существуешь, либо дай мне умереть, либо избавь меня от этого.»

Я устал вести дневник, отправил его в мусорку на перемене. Это очень утомляет: нужно сидеть, думать, что в нем написать, когда в жизни ничего не происходит. Происходит, вернее, но в основном одно и то же, а мысли мои в порядок от этого не приходят.

Да, он меня снова избил. Опять приковал к батарее, запер в комнате на несколько дней. И зачем мне это снова воспроизводить в памяти для того, чтобы написать словами на кусок бумаги? Мне это не нужно, уже слишком поздно.

Я постепенно начал сходить с ума, утопая в собственном кошмаре, проживая один и тот же миг каждую секунду. А как еще объяснить непрекращающееся чувство пустоты внутри себя?

Глава 6.

Весна – чудесное время года, когда просыпается природа после нескольких месяцев зимнего сна. Чувствуется прохлада, по-особенному приятная, ласкающая темные волнистые локоны заросших волос, нежная кожа чувствует ее каждым уголочком, не желая пропускать мимо.

Она как рассвет после долгой беспросветной ночи. Она как глоток чистого кислорода после векового заточения. Ласковая, она целует сначала в лоб, потом в раскрасневшиеся щеки, потом в открытую шею, обволакивает каждый горящий жгучим пламенем порез и ссадину, охлаждая их, заживляя.

Ветер бьет в лицо, на глазах наворачиваются слезы от его порывов. Так легко и воздушно не было никогда. Это незабываемое чувство: смотреть на мелкие зеленые бутоны на кустах возле серого здания школы, на еле проглядывающуюся травку, на ползущих тут и там первых жучков и пауков.

Я перепрыгивал с одной проталины на другую. Колени болели после вчерашних двадцати минут гречки, но меня это не останавливало.

Наступил в лужу, но не расстроился этому. Чуть не поскользнулся на начавшем таять мокром льду, но тоже мимо. Ничего меня не смутит и поколебит в этот чудесный день.

Дело в том, что со мной связалась баба Марта, она пообещала взять меня на весь июнь и половину июля в деревню. А это значит, что, пускай ненадолго, весь мой ад закончится.

Я услышал щебетание птичек, сидящих возле ворот школы. Улыбнулся им наигранно, но от всей души. Они что-то мне чирикнули и улетели, я мысленно пожелал им такого же удачного как у меня дня.

Воздух вкусно пахнет весной. Этого не объяснить словами, достаточно одного раза почувствовать, и даже без феноменальной памяти запомнишь на всю жизнь. Я жадно его вдыхал, стараясь насладиться им как можно дольше, но неумолимо подошел ко входной двери.

Одноклассники удивленными большими глазами рассматривали мою глупую улыбающуюся рожу. Они не поймут моего счастья. Кто-то посмелее даже подошел спросить, не случилось ли у меня чего.

– Весна случилась. – Многозначительно ответил я и прошел в кабинет.

Мама, надеюсь, тебе тоже нравится.

Я сел за вторую парту возле окна и не мог сосредоточиться на уроке. Глаза то и дело косились на окно. Сейчас постепенно светать начинает все раньше и раньше, поэтому виднелось солнце, играющееся с капающими каплями тающего снега с крыши. Даже парочка крохотных сосулек виднелись на внешнем оконном откосе. С них, постепенно уменьшающихся, тоже потихоньку капало на постукивающий водоотлив. Я даже умудрился услышать мелодию в этих звонких ударах, назвал ее: «Свобода».

Почему именно так? Ну вот эти водяные капельки были всю зиму заточены во льдах и снегах, а теперь растаяли и могут течь по водостоку куда им вздумается. Я нахмурился. Вообще-то, тут я не прав. У них ведь предрешенная судьба, они не смогут побежать куда-то по своей воле. Куда ведет водосток, потом ручей, лежащий на пути камень, подувший ветер, выбоина, яма – это все мешает им. У них нет своей воли, все окружение формирует их путь, внушая им судьбу. Влияют на нее, создают, не дают свободно делать то, что захочется.

Кого-то мне это напомнило.

Мы сидели на уроке истории. Свой кусок из параграфа я уже весьма успешно рассказал, хотя и не старался его учить, всего лишь один раз прочел и отложил в сторону. Учительница выбрала себе другую жертву, которая, естественно, ничего не учила, и мучала ее. Это один из моих одноклассников, понятия не имею, как его зовут. Он что-то ей втирал с умным видом, видно, что по теме, но совсем не согласно учебнику. Учительница старалась сдержать смех, прикрывая рот рукой, но уже не справлялась:

– Бельгин, да ты прямо как губка! – Хихикала она, махнув рукой. Названный Бельгиным сел за парту, немного насупленный таким замечанием. – Молодец, что впитал в себя то, что я на прошлом уроке рассказывала, но все ведь переврал! Ну, ей-Богу, губка! Поучился бы у тебя Ведин из седьмого-«Б», он разгильдяй и есть разгильдяй, даже так запомнить ничего не может…

Чего?

Я нахмурился. Что она только что сказала?

Как она его назвала?

– Тенецкий, что-то случилось? – Кто-то обратился ко мне, пока я несколько секунд с распахнутыми глазами смотрел на лицо учительницы. Я покачал головой, соврав.

Губка? Серьезно? Он стал человеком-губкой только потому, что ответил на уроке то, что ему продиктовали пару дней назад? Какое неправильное толкование этого понятия.

Я задумался. А ведь и вправду, по моему мнению, человек-губка – это вообще другое.

Обхватив голову руками, я думал только об этом. Не могу это чувство описать. Меня как осенило, как будто открылись глаза. Мысли хаотичным потоком врезались в черепную коробку и возвращались обратно, у меня не голова теперь, а стиральная машина. Дыхание прерывалось на томные выдохи.

Я думал и думал об этом, пока пытался сделать домашку в библиотеке и когда пришел домой.

Не только ведь Бельгин человек-губка. А вообще все люди. В разной мере, но тем не менее.

Все внушаемы. Все впитывают в себя информацию, пропускают через себя, затем воспроизводят. С самого детства, начиная с момента, когда родители говорят, что такое хорошо, а что такое плохо. Мы анализируем происходящее через эту призму, потому что самостоятельно определить это для себя не можем, для этого необходим консенсус.

Эта информация не дает мне покоя, как и то, что, в общем-то, я тоже под этот критерий попадаю, хоть и в небольшой мере. И мне это не нравится. У меня, вон, в соседней комнате человек-губка сидит. Деструктивный, внушаемый, смотрит телевизор, впитывает информацию из него, а потом пропускает через себя, неся разруху в мою жизнь и, уверен, окружающих.

Я посмотрел его историю в интернете, благо остатки мобильного у меня еще оставались. Его и правда выперли с работы полицейского после того, как он был уличен в употреблении тяжелых наркотиков. Уволили не с позором, он получает государственные пособия, но скатился до такой жизни, что моя мама не выдержала и ушла от него.

А теперь он на мне отыгрывается, ага. Наверное, это я тогда употреблял, а не он, поэтому вина лежит на мне. Как же. Вот еще одна характеристика человека-губки – он не умеет анализировать самостоятельно, вместо этого ищет причины из вне, а не внутри себя. Впитывает окружающую среду, думает, что он весь такой святой… Мерзость.

Я долго еще не мог перестать об этом думать. Даже будучи прикованным к батарее, мысли все равно возвращались снова и снова, и чем дольше я размышлял, тем логичнее все выстраивалось у меня в голове.

Мы все своего рода люди-губки, и я в том числе, но в гораздо меньшей степени, чем окружающие. Всегда ведь стараюсь обработать поступающую ко мне информацию самостоятельно, прежде чем ее использовать. А вот такие, как мой биологический родитель – это явный и отвратительный пример человека-губки. И ведь, уверен, таких как он на планете достаточно.

Да хоть взять Мёлькерн. Почему в нем такая разруха? Почему дороги ужасные, отопления в детском доме не было до января, а в школе работают такие, как миссис Чекановская? Потому что в правящей партии работают лгуны, пообещавшие вытащить Мёлькерн из глубокой задницы, а в итоге его в нее засунули еще глубже. И они ведь наверняка четко убеждены, что это не так. Они смотрят на город через призму «общественности» и СМИ, которые и говорят о том, как у нас хорошо. Впитывают эту информацию, проводят через себя и продолжают свою политику.

Но сделать я ничего не смогу. Только не в одиннадцать лет.

Мои мысли вернулись к кожаному жгуту на запястье. Я уже приноровился его снимать, поэтому проблем не возникло, главное – это сделать вид, что рука все еще привязана, иначе окажусь в наручниках, которые уже не снимешь. На левой руке, возле большого пальца, образовался отвратительного вида морщинистый шрам. Напоминание о том времени, когда я не умел развязывать узлы.

Осталось только дотерпеть до июня, а затем меня ждет полуторамесячный отпуск. Наконец-то я отдохну от того кошмара, в который попал. Мама, зачем ты умерла? Все же так хорошо было. Спокойно и без увечий на моем теле…

Глава 7.

Я лежу на полу в луже собственной крови. Глаза слипаются, голова раскалывается на две части.

Одна мне говорит очевиднейшую вещь. Я идиот. И мне хватает ума это осознавать.

Мне стоило бы еще в тот день, когда пришлось спать привязанным к батарее в первый раз, сообщить полиции. Прокуратуре, да хоть в суд позвонить. Меня смутило несколько вещей, которые от этого остановили. Во-первых, зверские условия в детском доме – единственном в Мёлькерне, – где и без меня забот хватало, да и детей. Представить себе не могу, сколько их там, если дом один на город-государство. Во-вторых, я всерьез воспринял угрозу родителя о его связях в полиции. Я не слепой и все прекрасно вижу. Коррупция и связи – вот что правит Мёлькерном. Меня бы на смех подняли – как смею я, какой-то оборванец, порочить честь и достоинство бывшего полицейского, которого, по официальным документам, уволили из-за травмы? В-третьих, это чудовище не дало бы мне нормально жить, когда я проиграл бы суд. Именно не «если», а «когда», потому что это было бы неминуемо.

А вторая часть головы умерла вместе с мамой и только иногда воскресает, когда вспоминаю, что завтра уезжаю к бабушке в деревню. Да, это метафора надежды.

Я перескочил в восьмой класс, как и планировал. Успешно сдал все контрольные и окончил шестой и седьмой классы с отличием. Меня даже умудрились записать в лучшие ученики школы, чему я не слишком рад. Пришлось фотографироваться для стенда и газеты.

И вот, этот один из лучших учеников школы, блестяще завершивший учебный год, 31 мая 2011 года, мечтая о том, что было, гадая, что могло бы быть, лежит в своей крови. Вернее, не столько в ней самой, сколько в смеси рвоты и крови, что добавляло мерзости. Никогда бы не подумал, что когда-нибудь испытаю такое. Живот болит настолько сильно, что сложно дышать: каждое, даже самое маленькое движение бьет в голову, прямо в затылок, и разливается куда-то вниз.

Никогда еще я не чувствовал настолько сильную боль – это могу заявить с уверенностью.

Мысли путаются. Я даже не могу думать о концепции, от которой стал зависим и которую продумывал и разрабатывал около пары месяцев. Я вообще ни о чем думать не могу, кроме пульсации в желудке.

Скоро это закончится. Ненадолго, но я смогу вдохнуть полной грудью и успокоить нервы.

На этот раз ему не понравилось, что я поздно задержался после уроков. Сегодня был последний день, по сути, всего один урок – классный час, на котором нам сказали быть аккуратными, не гулять поздно ночью и так далее по списку. Скукотища. После школы я привык задерживаться в библиотеке, а тут теперь такой возможности не будет. Взгрустнулось мне из-за этого, так что пошел прогуляться. Заблудился. Вернулся только через несколько часов, даже позже, чем я обычно приходил со школы.