Люди-губки

Маргарита повела меня по узкому, тускло освещенному коридору вперед. Завернули налево, светлый кафель не поменялся, только стал тускнее. Она открыла черную массивную дверь и запустила меня внутрь.

Точно такое же помещение встретило меня, только фикуса не было. Я по нему заскучал.

Мне велели приземлиться на стул напротив окна, Маргарита устроилась напротив, махнув своими темными длинными волосами, чуть не попав мне по щеке. Я скучающе глянул сквозь приоткрытые шторы. Улица посветлела. Судя по времени, что я здесь провел, еще часик и уроки в школе закончатся, а я все прогулял здесь.

– Для начала тебе нужно пройти тест. Справишься? – Когда я кивнул, она протянула мне лист бумаги.

Обычный тест на наличие посттравматического синдрома, где надо выбрать из предложенных: «Никогда/Редко/Не помню/Часто/Поти каждый день».

«Я был настороже по отношению ко всему, что меня обычно пугает»

Никогда.

«Когда что-то напоминает мне о том, что произошло, я становлюсь беспокойным(ой), испуганным(ой), грустным(ой)»

Никогда.

«Я часто в плохом настроении, сержусь и гневаюсь»

Никогда.

«Мне часто снятся страшные сны»

Никогда.

«Мне кажется, что я возвращаюсь назад во времени и снова переживаю это»

Никогда.

«Мне хотелось находиться в одиночестве, без друзей»

Не задумываясь, «почти каждый день». Если бы был более четкий вариант: «всегда», то я бы выбрал его.

«Я думаю, что в тех событиях есть часть моей вины»

Никогда.

Мама умерла потому, что так решила судьба.

Короче, я решил этот тест за несколько минут и протянул заполненный лист обратно Маргарите. Она хотела отложить его в сторону, но ее взгляд зацепился за мои ответы, поэтому задержалась и пробежалась по бланку. Потом хмуро поглядела на меня, но ничего не ответила.

– Ладно… Этот тест – чистая формальность, так что он значит довольно мало. Сейчас мне предстоит с тобой побеседовать. – Она надела изящные очки в прозрачной оправе и направила глаза на меня. Я умело сдержал взгляд, парируя тем же. – Пожалуйста, отвечай честно…

Я зевнул. Моя реакция ее поразила, но совсем немного. Не понимаю, почему эти незнакомцы так пекутся о том, чтобы я не страдал от совершенно естественного явления.

Вкратце: эта тетя мне начала затирать про важность поддержки, что, если мне нужно будет с кем-то поговорить, она даст мне свой номер. Про естественность моих (несуществующих) эмоций, о том, что впереди меня ждет чудесная жизнь, полная возможностей. Спросила меня, кем я хочу стать в будущем. Ответил, что не заглядывал так далеко. Мы вместе немного порисовали странные каракули, после чего меня снова отправили в кабинет с фикусом, изучать психологию преступников.

В нем я просидел до вечера. Даже поспать умудрился – разлегся на мягком кожаном стуле на колесиках и прикемарил часик-другой. Зато зевать перестал. Ко мне заявился этот усатый мистер и с улыбкой на лице сообщил о том, что я успешно прошел психологический анализ, а отца моего нашли, и он готов меня приютить, а план с бабушкой отменяется. Я пожал плечами.

– Мне нужно забрать кое-какие вещи из дома. – Сообщил я, садясь в полицейскую машину. Как минимум школьные учебники, за потерю которых придется покупать новые. Полицейский махнул рукой.

– Без проблем, заедем к тебе. Напомнишь адрес?

– Мракосто, 586.

Прощай, милый дом. Прощай, моя уютная комната, прощай, таблица Менделеева на полстены, шкаф, увенчанный наклейками супергероев, платяной шкаф с зеркалом на дверце, мамина большая и мягкая кровать, мой любимый письменный стол, гора книг рядом с ним.

Прощай, мама.

Глава 3.

Отец живет не то чтобы далеко. Усатый полицейский проехал мимо моей школы, которой я помахал рукой, участка, где я провел все утро и весь день, и завернул на неизвестные мне улицы. Виднелись большие кирпичные здания, такие же серые, как асфальт, сухие, всюду утыканные деревья без листьев. Они были голые не потому, что за окном машины зима, а потому что они всегда такие. Похожие и на Мракосто стоят. Иногда кажется, что они либо мертвые, либо пластиковые.

– Вот мы и приехали. – Остановил он машину возле помойки.

Я ему сначала не поверил. Подумал, что это просто розыгрыш. Но нет, дом, милый дом, в котором я теперь буду жить – это вот эта многоэтажка в самой заднице Мёлькерна.

Я вышел из машины, не веря собственным глазам. Белый кирпич, из которого сделано здание, местами треснул. Тонкие трещины распространялись по всей наружной стене, огибая ржавые рамы окон. Стекла мыльные, пачканные в грязи, большинство просто разбиты. Около одного из подъездов стоял мужчина – бородатый, с огромным пивным пузом, руки в карманах, сам он нервно подрагивает ногой в нетерпении или предвкушении. Я сразу обратил внимание на его обувь: старая, рваная, вон, на правом ботинке дырка на мизинце.

Он заметил нас с полицейским и встрепенулся. Подлетел и принялся разглагольствовать:

– Сыночек, милый! Как случал я по тебе! – Мой шок не знал границ. Это, простите меня, чудовище – мой отец? – Иди сюда, дай обниму!

Мужчина шагнул ко мне и плотно сжал в охапку. Несколько суставов моего детского тельца хрустнули, в нос ударил запах перегара и чего-то отвратительно едкого. Я обернулся на усатого мистера, он сочувствующе прожигал взглядом то меня, то этого мужика.

– С вами еще опека свяжется. – Сообщил полицейский наконец-то отлипнувшему от меня «отцу», – А на сегодня у меня все. Удачи, пацан!

Махнул он рукой и сел в машину. Я с благоговением рассматривал ее номер, пока она удалялась все дальше и дальше.

– Ну что ж, сынок, – обратилось оно ко мне. Я отказываюсь называть это человеком, тем более мужчиной, – настала пора новой жизни, не так ли?

Мне не нравится этот тон, с которым он это говорит мне. Эта интонация не предвещает ничего хорошего, как и оскал, который он пытается выставить за улыбку. Он схватил меня за руку и потащил в подъезд. Я молчал. Не сказал ни слова этому существу.

И правильно сделал.

Теперь я живу на пятом этаже.

В квартире две комнаты. Одна принадлежит мне. Она пуста, белые стены, как в больнице, тоже с треснутой штукатуркой. Посередине потолка торчит лампочка, сверху на том, что когда-то было обоями, зияли желто-коричневые пятна. Запах пыли и сигарет врезался в меня, как фура, я поморщился, прокашлялся в рукав и огляделся, снова и снова разочаровываясь. А разочаровываться было чем: здесь совершенно отсутствует выход в интернет, что подтвердил мой мобильник.

Из мебели я приметил платяной шкаф, у которого отсутствовали дверцы. Кровать… Ее сложно так назвать. Это просто металлическая раскладушка, на которую я сел, обхватив голову руками. Как и ожидалось, она отвратительно скрипит при малейшем движении.

А это все, что здесь было. Ну, не считая батареи, к которой, зачем-то, был привязан длинный кожаный жгут.

– Не шуми. – Заглянуло оно ко мне. – Это главное правило в доме.

Его тон стал сравнительно жестче, чем был перед полицейским. Я хмыкнул про себя. Еще бы не пораспинаться перед государственным служащим, который за грубое обращение может и доложить. Не то, что я. Маленький, глупый, одиннадцатилетний мальчик.

Я кивнул. Существо усмехнулось, довольное тем, что я сразу смекнул, что звуков издавать не надо. Дверь грузно захлопнулась. Я глянул на раскладушку, пораскинул мозгами, что спать на ней нельзя. Но где тогда?

Стащив тонюсенькое одеяло на пол, я пристроился у батареи. Она хоть теплая, на том спасибо. Положив под голову руку, задремал, то и дело просыпаясь с непривычки.

Утром сработал мой ежедневный будильник. Благо, я успел его вырубить до того, как случится нарушение правила этого дома. Даже умываться не пошел – оделся в форму, причесался. Постучался во вторую комнату. Услышал недовольную, злую, нечленораздельную речь.

Дверь распахнулась, я сжался в ком. Он стоял, оскалив свои пожелтевшие зубы, взгляд яростный, безумный, устремлен мне в душу.

– Чего тебе, сынок? – Сказал он сквозь зубы так, будто всерьез собирался меня убить.

Я молча показал бумажку, на которой написано: «Школа». Он закатил глаза:

– И ты, мелочь, только из-за этого разбудил меня? – Дверь с оглушительным треском захлопнулась. – Сам дойдешь. Недалеко тут.

Я опешил. Серьезно, недалеко? Открыл благоразумно скачанную накануне карту. Навигатор говорит, что пешком около получаса.

По лютому январскому морозу. Пришлось вздохнуть и ускориться в сборке. Наспех умыться, пошариться в холодильнике в поиске чего-то съедобного для детского организма: он был полон, но что-то мне подсказывало, что причиной этому послужила проверка полицейского, точно ли это жилище мне подходит для жизни. Затем выйти, прихватив связку ключей на столе кухни, молясь, что она подходит этой квартире. Меня спасло только то, что я любил рано выходить и приходить еще до начала уроков. Пришел почти вовремя, немного опоздав на математику. Миссис Чекановская смотрела на меня странным выражением, но войти позволила.

Это будут самые долгие мои три с половиной года. Будет сложно, но я собирался перескочить с шестого класса в восьмой, потом из него в десятый, затем спокойно окончить одиннадцатый. Представляю, как мне теперь будет сложно.

Мне хочется поступить на психологический факультет. Ну, по крайней мере, думаю об этом. Я могу вообще на любой пойти, причем сдать экзамены блестяще и на бесплатной основе обустроиться в любом ВУЗе. Но именно эта специальность пока что привлекает больше всего. Да, я соврал той тетке, Маргарите, но лишь отчасти. Чего это я сейчас задумался об этом, сидя на математике в шестом классе? Ну, я словил экзистенциальный кризис. Буквы и цифры в тетрадке прыгали одна на другую, воздух из легких резко куда-то делся.

Что-то мне дурно. Я отпросился в туалет. Может, потому что не позавтракал? И не то чтобы ужинал, собственно. Похлебал воды, еще раз умылся, подставил лицо в приоткрытое окно, услышал, как над кем-то в туалете издеваются с клокочущим хохотом, но прежде, чем поспешно ретироваться, рассмотрел синяки под глазами. Уставший от чего-то взгляд на меня смотрел с презрением.

Я вернулся в класс. Чекановская молчала, даже не взглянула на меня. Не очень-то и хотелось. Уселся поудобнее и принялся изучать «психологию эмоций», стащенную из участка. Оказывается, когда человек злится, у него не только брови хмурятся. Напрягается шея, диафрагма, а еще…

– Мистер Тенецкий! – Услышал я над своим ухом, до смерти перепугавшись. – Извольте объяснить, что вы это делаете на уроке математики?!

Я подавил смешок. Она только сейчас заметила, что на ее уроках я занимаюсь чем угодно, кроме математики? Забавно.

– Читаю. – Непринужденно пожал я плечами.

Ее этот ответ взбесил. Нет, серьезно, я только что прочитал, что при сильном чувстве гнева человек может покраснеть от напряжения, а Чекановская стояла на своих коротких пухлых ножках вся бордовая. Она схватила меня под руку и резко дернула вверх. Мои ноги ударились о парту, книга вылетела из рук, с гулким стуком ударившись об пол. Я жалобно на нее посмотрел, желая поднять, но мне не позволили.

– Поведу тебя к директору, разбирайся с ним, как хочешь. – Бубнила она, пока тащила меня за локоть к двери. – Такого я не потерплю…

Какое-то внутреннее ощущение подсказывало мне, что она уже давно искала повод для того, чтобы отправить меня к директору. Очень часто уж замечаю на себе ее злобные взгляды. Видимо, никто еще так не унижал ее, как я, за всю ее карьеру. Не то, чем можно гордиться, но мне иногда нравилось утирать ее самодовольный нос.

– Профессор Рассветов! – Она втолкнула меня в кабинет на втором этаже, располагавшийся в коридорчике между фойе и столовой. Ее цвет лица уже отливал фиолетовым, и я забеспокоился, не собирается ли она прямо тут откинуться, упав всей своей тушей прямо на меня. – Этот мальчишка!..

Она не успела договорить. Со спокойствием на лице мужчина, сидевший за круглым столом, остановил ее поднятой рукой. Чекановская бросила на меня такой взгляд, словно я ей на стол нагадил, а не книжку читал, ей-Богу, и вышла из кабинета, пригрозив:

– Объясняйся. Узнаю, что клевещешь… Мало не покажется.

Тоже мне, угроза. Сейчас в моих маленьких ручках находится ее карьера, все зависит от того, смогу ли я правильно подобрать порядок слов и преподнести правду в нужных красках, чтобы ее уволили. Но я добрый, поэтому делать этого не буду. Пока.

– Мистер Тенецкий. – Удивился я, когда директор назвал мою фамилию. И еще больше, когда имя, – Герман, присаживайся.

Я уселся напротив него – молодого мужчины с прилизанными назад черными волосами в строгом костюме. Почувствовалась атмосфера полицейского участка, не хватает только усов на его бледной коже да фикуса, по которому я заскучал. Мы, считай, вместе весь день провели.

Он не спешил. Пробежался глазами по бумагам на столе, что-то подписал и отложил в сторону – я заметил чье-то имя вверху: «Мэйсон…», а фамилию прочесть не успел. Он ловко крутанул ручку в пальцах, мне понравилось, захотелось попробовать так же. Затем вздохнул, поднимая на меня глаза.

– Герман, ты невероятный ребенок. – Я напрягся, он продолжил, – таких детей, как ты, у нас в школе еще не было. Вот миссис Чекановская и раздражилась. Потому что не знает, как найти к тебе подход.

– А, по-моему, она просто ненавидит меня. – Пожал я плечами. Директор хохотнул, но быстро привел себя в порядок.

– Ты не прав. Ну может чуть-чуть. – Он откинулся назад в кресле. – Короче, давай сделаем вид, будто я тебе читаю мантру о том, какое твое поведение неподобающее? – Я сразу закивал, он улыбнулся, – Ты чего хоть натворил?

– Книгу читал.

– Какую?

– «Психологию эмоций».

– Интересно. И что ты узнал?

Я глянул на него, как на идиота. Он понимает, что я ему по абзацам могу пересказать книгу? Я так и начал делать, но он меня остановил, усмехнувшись:

– Наслышан о способностях твоей памяти, но я не просил пересказывать книгу. Всего лишь спросил, что ты узнал…

Я насупился. То, что я принялся рассказывать – это и есть то, что я узнал.

– Блестящая память – это, бесспорно, дает огромные преимущества в мире, но думать самому тоже бывает полезно. – Наклонился он ближе ко мне, протягивая ручку. – Если попрошу тебя эту ручку описать, тоже будешь вспоминать ее описание с упаковки?

– Нет. – Я повертел ее в руках, пытаясь повторить маневр директора. Не получилось: она упала на стол.

– Ну вот видишь. Так, о чем книга?

Я задумался. Сложный вопрос на самом деле, сложнее, чем казался на первый взгляд, если рассматривать это с этой точки зрения.

– Она про то… – Запинка. Осмысление. Вывод. – Почему важно сохранять самообладание.

– И почему же? – Усмешка, поднятая бровь.

– Потому что лицо станет красным. – Заключение.

В ответ я услышал тихий хохот и дозволение вернуться в класс.

Миссис Чекановская самодовольно смотрела на меня, когда я входил в кабинет. Ее скрещенные руки и приподнятая бровь давали мне понять, что это она чувствует себя победителем. Как же хотелось сломать это чувство мнимого самодовольства, поставить на место. Но нельзя, иначе я подставлю добродушного директора. Пока я проходил мимо несчастного, решавшего задачу у доски, шепнул ему в ухо ответ и сел на место.

Моя книга лежала на столе. Я хмуро оглянулся, спрашивая себя, кому надо было ее поднимать, но не стал зацикливаться. Убрал в рюкзак и уткнулся в тетрадь. Кто бы мог подумать, что меня вызвали к доске следующим.

Но вместо того, чтобы дать мне задачу из учебника, она написала уравнение на доске.

– Раз мистер Тенецкий такой умный, что горазд на моих уроках читать стороннюю литературу, пусть решает. Не будем ему мешать, ребята. Кто там следующий? Пусть решает сбоку на доске.

Сначала был ступор. Нет, серьезно. Впервые я даже не знал, как к этой ереси подступиться. С какой стороны решить? С чего начать? Линейное неравенство, вон отрицательная степень, дробь. Спасибо, только одна неизвестная. Я напряг мозги, копошась в памяти. Залез в дальний уголок и выкопал хоть что-то, что могло бы мне помочь. Еще чуть-чуть и мои мозги вытекли бы из ушей, как суп, но я держусь. Краем глаза заметил ухмылку на лице Чекановской. Она думала, что я завис, потому что загнала меня в тупик, но я просто думал и вспоминал.

Так, сначала разбить неравенство на два уравнения. Возвести в степень. Как там считывается отрицательная? А, точно. Угу. А, нет, вот тут не так. Отлично, неизвестная сократилась. Здесь можно перенести. Хм, что-то не так. Пересмотреть еще раз… Блин, я минус забыл. Вот теперь все сходится.

Я молча записал ответ: икс меньше семи с половиной, но больше минус одного, и сел на место. Вот что значит разбить задачу на более мелкие и разгребать их по отдельности. А ведь сначала неравенство казалось нерешаемым. Ну, для шестиклассника. Чекановская молчала. До конца урока она даже не посмотрела в мою сторону, общаясь только с остальными.

Остаток дня пролетел быстро. Удивительный феномен, что только математика тянется медленно. Вроде сорок минут, а вроде целая вечность.

Я пошел домой. Сначала промахнулся и потащился туда, где меня встречала мама. И лишь когда осознал, что магнит на ключах не открывает подъезд, я замер. Просто стоял молча несколько секунд, позволяя ледяному ветру обкусать свои щеки. Грустно потрогал металлическую дверь. Развернулся и потопал в противоположную сторону, разглядывая ледяные лужи под ногами.

Они все те же.

Тот же асфальтированный тротуар. Выбоины. Огромные ямы с меня ростом. Но что-то поменялось: я иду не по привычной дороге, хотя и точь-в-точь похожей. Руки замерзли, скрытые за варежками и карманами, пальцы ног перестали отзываться покалыванием. Я их вообще чувствовать перестал. Почти час пришлось добираться до ужасной многоэтажки, где жил мой…

Биологический родитель. Он мне не отец. Я вошел в квартиру и сразу юркнул в «свою комнату». Мне был слышен шум телевизора. Почувствовав тоску по политическим передачам, я прислонился к двери и прислушался. Нет, это был не тот канал, не тот голос диктора. Слышались его обрывки:

– «…Дети – неуправляемые…Зачастую приносят множество проблем…Сегодня мы рассмотрим несколько способов эффективного воспитания…»

Понятно. Мой родитель настолько глуп и беспечен, что понятия не имеет, как заниматься мной. Как бы ему намекнуть, что я не нуждаюсь в воспитании?

На цыпочках я юркнул на кухню и снова открыл холодильник. В нем ничего не изменилось, разве что запах стал хуже, а пятен на столе – больше. Несколько связок фруктов, овощей и чего-то зеленого, я приметил еще парочку яиц и заплесневелый йогурт. Живот болезненно отозвался, пришлось делать яичницу и нарезать яблок. На бумажке начеркал максимально уважительно: «Купите, пожалуйста, продуктов», намекая на что-то более сытное, чем зелень.

Я с жадностью вдохнул аромат свежеприготовленного яйца и невольно зажмурился. Во рту выступили слюнки. У меня нет привычки обедать не на кухне, но остаться тут мешало шестое чувство, поэтому вышел и тихонько поплелся обратно.

Остановился с открытым от изумления ртом напротив двери.

– «…Страх – мощный инструмент дисциплины. Голод и усталость – лучшие учителя, а наказание лишением сна или еды – это способ контроля поведения ребенка…»

Я быстро вбежал в комнату и закрылся. Здесь нет ни замка, ни шпингалета… Ну, есть один.

С обратной стороны, который заметил только сейчас.

Где я оказался? Куда меня привели? Я уселся на свою «кровать» на полу. На стене, прямо там, где был привязан кожаный жгут, виднелись пятна, скрытые батареей.

Алые пятна, похожие на кровь.

Глава 4.

Я шел по заснеженной улице, спотыкаясь через шаг. Направление – школа. Там я планировал задержаться допоздна. Как жаль, что библиотека работает не круглые сутки. Снежок приятно бился о мое покрасневшее лицо, опухшее, на губе пульсировала трещинка. Еще сегодня утром из нее текла кровь, на вкус очень противная.

Ненавижу телевизор. Он несет в общество деструктив. Внушает что-то, чему кто-то слепо и безоговорочно верит. Я вот не верю. Каким идиотом надо быть, чтобы серьезно полагать, что из-за того, что ты кого-нибудь бьешь и пинаешь, то заслужишь уважение? И насколько надо быть глупым, чтобы реально слепо этому верить?

Настолько ошибочных суждений даже придумать сложно. А тут еще и реализация.

Ага, меня избил отец на второй же день проживания с ним. Я-то думал потянет немножко, растянет удовольствие, но нет. Вечером, когда я отнес омлет себе в комнату и только-только начал его употреблять, услышал тяжелые шаги, которые теперь вряд ли когда-то забуду. Он вошел ко мне, чуть не вырвав дверь с петель. Помню, как выронил тарелку от испуга.

Сначала он меня просто пнул. Моя еда оказалась на полу, одежде, «кровати», даже на стену попало. Вот от этого у меня болит нога.

– Мерзкий пиздюк. – Говорил он, заикаясь. Его горящие гневом глаза прожигали меня насквозь. – Не смей обращаться в полицию, ха-ха… Не поможет… Твой папаня раньше полицейским был, меня там помнят… Знают…

Затем сделал затрещину. Вот от этого у меня лицо опухло.

Потом своими огромными ручищами шлепнул по губе. Звучит не очень-то больно, а? Как бы то ни было, снизу на губе кожа треснула. Вот от этого у меня на ней кровоподтек: рана открылась сегодня утром в ванной. Вероятно, и сейчас она открыта, судя по пульсации и привкусу крови на языке. Ну и мерзость.

– Что у тебя с лицом? – Спросила обеспокоенная мисс Делинг, которую заменяла Чекановская. Наконец-то моя отдушина явилась в школу. – Тебя эти хулиганы так? Давно говорю, пора с ними уже что-то делать…

Я пожал плечами:

– Вчера меня избил отец.

Она остановилась и лучезарно улыбнулась мне, словно восприняла слова за шутку. Неужели я настолько ей безразличен?

Нет, она просто молодая и неопытная, понятия не имеет, что в таких ситуациях делать. Как и я, собственно. И нет, я не всезнающий.

Я же всего лишь одиннадцатилетний школьник, ага. Кто меня будет слушать? Тем более слышать?

Зато вчера вечером я поел. Даже домашку сделал. И поспал неплохо. А сегодня задержался после уроков до самого конца второй смены. В узкую комнату библиотеки, в которой почему-то пахло сыростью и чем-то мерзким, никто не заходил. Только два раза: первый – это библиотекарша покопошилась в столешнице, и учительница начальной школы достала какую-то сказку с нижней полки.

А я сидел, уроки делал. Книжки читал. Но в итоге все равно вернулся туда, откуда начал, гадая, что же сказал телевизор сегодня.

***

Меня встретили не нежные распростертые объятия, которые я привык получать каждый день после возвращения со школы. Меня встретил запах. Я принюхался. Что приготовила мама сегодня? Картофельное пюре с мясным рагу и овощами? Запеченная курица с соусом терияки и гречкой? Может быть, мне устроили праздник и это креветки в панировке и сырным соусом?

Нет, нет и еще раз нет. Это была вонь. Крепкий алкоголь, только от запаха которого пьянеешь, и сигареты, я закашлялся себе в локоть, глазам стало больно, губы отозвались болью, когда я их скривил.

Закрыл дверь, как обычно, на два поворота. Скинул ботинки, юркнул на кухню. Моя вчерашняя записка разодрана в клочья, но в холодильнике появилась новая упаковка дешманских яиц и пучок пожухлой петрушки. Не успел как следует обрадоваться, как услышал неуверенные, прерывистые шаги.

Он влетел на кухню так, будто готовился к марафону. Взгляд затуманен, пальцы подрагивают, а вонь спирта такая, будто он им обмазан полностью. Я тяжело сглотнул. Голод как рукой сняло. Сразу захотелось пойти погулять.

– Ну что, выблядок, – начал он говорить, заикаясь, шатаясь на месте, – ты где шлялся?

– Мне поставили дополнительные уроки, – тихо соврал я, глядя в пол. Таких главное не злить.

– Пиздишь, сука… – Рыкнул он, скривив губы. Плохо, начинает злиться. – Небось рассказывал в школе, какой у тебя папа плохой, а? Какой он неудачник, что даже из участка выперли…

– Конечно нет. – Мягко сказал я. Открытая поза: расслабленные плечи, раскрытые ладони, легкий наклон головы, взгляд не в глаза, но ближе к лицу – я сделал все, как говорилось в книжке, чтобы снизить агрессию. Получилось не очень. Он схватил меня за руку и потащил в мою комнату. Я не сопротивлялся, чтобы не сделать хуже.

Он швырнул меня на пол, я больно ударился, прокатившись на пятой точке.

– Твоя мать – ебучая шлюха. – Ругался он, пока я потирал ушибленное место и покусывал губу от страха. – Жаль, что сама сдохла. Надеюсь, она сейчас смотрит и ревет от боли и беспомощности…

Удар, я отлетел к батарее. Моя рука сжалась в тиски, я зашипел от боли, когда ее привязали на жгут к горячему чугуну. Кожа вмиг покраснела и почувствовала нестерпимый жар.

– Будешь тут сидеть. – Пнул он меня в живот. – Еду получишь, когда научишься старших уважать…