Люди-губки

Даниэль Ровски

Люди-губки

Дисклеймер.

Насилие отвратительно в любом случае и в любой форме. Если вы столкнулись с таким в жизни – никогда не стесняйтесь обращаться за помощью, и она обязательно найдется.

Книга создана в том числе для того, чтобы показать, насколько насилие разнообразно и омерзительно, а также что бывает, если издеваться над кем-то в детстве.

Любите себя и своих близких.

Приятного чтения!

Часть 1. Поступок

Глава 1.

Я шагал по асфальтированному тротуару. Местами треснутый, тут и там виднелись выбоины и ямы, иногда с меня ростом. Не сказать, что одиннадцатилетний ребенок очень уж высок, но все равно внушительно. В одну такую упадешь по неосторожности – и все, здравствуй скорая, если не свернешь шею и не отправишься на тот свет.

Лавировать между ними и ледяными лужами трудно. На коротких ножках, одетый в теплую куртку, болоньевые штаны и гигантскую шапку с меховым помпоном я был больше похож на мячик, чем на человека. Походка напоминала пингвинью, передвигать ноги очень тяжело. Под пухлыми штанами, отзывающимися противным скрипом при каждом шаге, прятались еще одни с начесом. А под ними утепленные колготки.

Я плохо понимал, зачем мне все эти слои одежды, в которых выглядел нелепо. Ну одели и одели, ладно хоть самому не пришлось это все на себя напяливать. Спорить с матерью все равно, что со стенкой, а в итоге так или иначе ты окажешься не прав, вне зависимости от количества и качества приведенных аргументов. Поэтому я прогнулся под ее волей, принял ее решение и смиренно сидел, пока меня обували в шерстяные валенки.

Портфель перевешивал меня. Я шел в школу.

Быть экстерном сложновато, но терпимо.

В свои одиннадцать я учусь в шестом классе, в следующем году пойду не в седьмой, а в восьмой.

Я не взрослый, но уже не ребенок. На щеки натянут колючий шарф, массивная шапка медленно опускается до бровей. Ничего не вижу, улица как в тумане.

Да и на ней смотреть не на что. Мой родной город-государство – Мёлькерн – отстойный. Я ненавижу его всей душой, презираю до мозга костей и не желаю никогда видеть его таким, какой он есть сейчас. Серые, скучные улицы, на которых не на что посмотреть, бесконечные закоулки, где таится опасность. Нескончаемые лавчонки, где царит коррупция и взвинченный до небывалых высот ценник. Если действительно желаешь что-то купить – это надо ехать подальше от центра, к окраинам, где хотя бы где-то цена адекватная, но и тут надо знать, где покупать.

Я отвлекся. Хотя тут сложно не отвлечься: до школы еще минут десять идти, надо чем-то себя за это время занять. Почему бы не подумать о человеческом мироздании? Нет, я о нем вчера думал. Повторить формулы сокращенного умножения? Я все утро их повторял.

Быть экстерном сложновато, потому что меня окружают одни идиоты. Я еще в третьем классе просил перевести меня в среднюю школу, но на мои слова наплевали. Круглые отличники имелись и без меня, что уж теперь, каждого в экстерны записывать? Но когда учителя увидели, как я, сидя за партой на перемене, решаю выходное тестирование за седьмой, всерьез задумались о моей судьбе. Я это скорее делал для вида, потому что это было очень сложно даже для меня. Мне же всего десять было.

Меня часто называют за спиной гением, хотя я так не считаю. Я всего лишь ребенок, которому нравится учиться и не нравится разговаривать с людьми.

Люди вообще странные, хотя я стопроцентно не могу сказать, в чем именно заключается их странность. Им все время что-то друг от друга надо, в том числе от меня. Не то, чтобы это сильно причиняло неудобства, просто зачем? Сижу себе спокойно, никого не трогаю и постоянно слышу: «Герман то, Герман се, Герман, как ты, Герман…»

Надоедает. Но кто будет слушать мысли одиннадцатилетнего ребенка?

Я вильнул в сторону, обходя выбоину. Чуть не поскользнулся, но с большим трудом смог поймать равновесие. В лицо ударил поток холодного ветра, мороз укусил открытый участок лица вокруг глаз. Я поморщился. Зима сама по себе мне приятна. Особенно в середине января, когда такая погода и огромный минус на градуснике – не редкое явление, очень часто в школе отменяются уроки и есть возможность заняться чем-то действительно интересным дома. Например, мне нравится собирать паззлы. У меня их лежит штук десять собранных, каждый по тысяче кусочков. Это не то, чем я могу гордиться, но улыбка сама появляется на моем лице, когда о них думаю.

Еще политику люблю. Частенько гляжу по телевизору, как кричат друг на друга представители разных партий. У нас их несколько, но я даже парочки названий не вспомню. Это весело – спорить о чем-то, что не принесет никакой пользы или вреда. Ничего. Результат спора о политике – это внутренние ощущения, однако кроме смешинки у меня это ничего не вызывает. Зато как надуваются и багровеют щеки оппонентов, как их глаза расширяются от очередной глуповатой мысли соперника! Как они бьют толстеньким кулачком по столу, как показывают пожелтевшие зубы в искривленной гримасе злобы…

Я опять отвлекся. Но на этот раз вовремя: настало время завернуть вправо, прямо в открытые черные кованые ворота. Мерзкое зрелище: местами ржавый, погнутый металл, из которого они сделаны не вызывает чувства защищенности, сами они стоят тут уже много лет, а всем плевать на то, что с ними происходит и что каждый прохожий может просто залезть в огромную дырень внутри забора и пробраться на территорию школы. Как цивилизованный человек, я просто вошел, услышав за собой скрип закрывающейся дверки. Скривил губы от такого звука.

В школе никому нет до меня дела. Над такими, как я, обычно издеваются. В предыдущем классе, например, тоже был довольно умный мальчик, он единственный, у которого разница со мной в интеллекте была не каньоном, а пропастью. Весь такой правильный, в очках с толстой оправой, даже подружиться со мной хотел, мол, мы братья по разуму, должны держаться вместе. Я тогда еле удержался, чтобы не засмеяться ему в лицо. В общем, над ним издевались. Причем конкретно: учителя даже поделать ничего не могли, а его травили, вещи выбрасывали либо в унитаз, либо в открытое окно, задирали словесно такими выражениями, которые отсидевшим покажутся ласковыми. А судьбу бедного мальчишки я так и не узнал, так как перешел в другой класс.

Но надо мной никто издеваться не смеет. И правильно делают. На эмоции выводить меня не получается, а до сдачи я еще не опустился. Придет время – судьба сама их накажет.

Я вошел в раздевалку и, нелепо подпрыгивая, снял рюкзак и стряхнул с него комки подтаявшего снега. Вздохнул, набрался сил и принялся снимать с себя слои одежды. Знаете загадку про деда, который во сто шуб одет? Так вот, это я холодным январским утром в школу пришел. Только я не дед пока, а всего лишь школьник.

Сначала черный пуховик отправился на свободный крючок. К нему присоединилась шапка, отправленная в рукав. Во второй проник шарф. Я вдохнул всей грудью, которая все это время была сдавлена. Шерстяной свитер взял в руки, оставшись в одной белой рубашке, брюках и серой жилетке в клетку. Вдруг пригодится? В школе ведь тоже не Майами. Я переобулся в сменку и пошел в кабинет.

Серые, тусклые стены, давящие со всех сторон отвратительной безжизненной атмосферой, окружали меня. Я пришел рано: в коридоре еще никого не было, кроме меня, это и угнетало. Совсем чуть-чуть. Стук туфель эхом возвращался обратно мне в уши, казалось, что даже мое сердцебиение стало в несколько раз громче. Пол темный, паркет, половицы которого периодически поскрипывают от шагов, тут и там с грязью, уже невозможную оттереть. Я вздохнул, покачав головой. Плевать же руководству школы, да и города на эту школу. А кому нет? Даже мне по большей части по барабану, что с ней станется, отопление есть и еда нормальная, на том спасибо.

В кабинете пусто. Света нет. Дверь открыта специально для меня, потому что учителя привыкли к моим ранним приходам. Я включаю потолочные светильники, усаживаюсь на место – вторая парта возле окна – и принимаюсь повторять материал урока.

У меня феноменальная память, как говорят учителя. Сначала я этого не понимал, гадая, как мои одноклассники умудряются что-то не знать или не помнить, понял только со временем, и то не до конца. Мне достаточно прочитать написанное в тетрадке пару раз, чтобы с предельной точностью это воспроизвести. В учебнике – раза четыре, потому что это не я писал, а информация относительно новая. А если на практике пару раз закрепить или рассказать перед зеркалом самому себе – это я запомню надолго. Например, я сейчас могу абсолютно точно переписать первый параграф учебника математики за первый класс. Я тогда очень волновался, школа все-таки, первый раз в первый класс, все дела, поэтому раз десять прочел учебник в день, когда его мне выдали. И вот так запомнил.

Первым уроком была как раз она. Парочка легких задачек на движение заняли у меня вчера минут десять от силы. Наперед я решил несколько номеров, чтобы, когда меня вызвали к доске их решать, не пришлось напрягать мозг. Хотя они настолько легкие, что даже напрягать тут нечего.

Пока мои одноклассники заходили один за другим в кабинет, я молча сидел и повторял термины, засыпая от скуки. Уже давно перестал задаваться вопросом, на кой черт мне четко знать определения, если понимаю принцип.

Настало время урока. Учительница вошла в кабинет, я зевнул и встал вместе с остальными. Вместо мисс Делинг на месте возле доски восседала старая, заплывшая жиром тетка. Она оглядела нас всех и разрешила сесть низким булькающим голосом.

– Здравствуйте, дети, – начала она говорить. У меня заболели уши. – Мисс Делинг приболела, поэтому какое-то время математику буду вести у вас я. Начнем с домашнего задания…

Ни переклички, ни имени. Сразу задание. Мисс Делинг задавала пару-тройку номеров и проверяла только тогда, когда кто-то что-то не понял или оценок не хватало, поэтому большая часть учащихся их просто не делала. Я бы тоже не делал, но у меня периодически проверяла выполнение номеров мать, а лишних скандалов в доме ой как не хотелось. Мне проще сделать эти злосчастные номера, чем потом выслушивать, каким бездарем я стану, если не буду домашку делать. Та еще морока.

На меня устремились взгляды со всех первых парт, а спиной и затылком я почувствовал еще с десяток. Все знали, что я всегда выполняю номера, причем весьма качественно, поэтому был их спасением. Я тяжело вздохнул и вытянул руку вверх. Мне не сложно расписать эти задачи на доске, чтобы потом остаток урока сидеть и заниматься своими делами. Например, что-нибудь почитать.

– Угу, есть желающий… – Она окинула меня презрительным взглядом и уткнулась в журнал, – Это у нас кто?

– Герман Тенецкий. – Я встал, скучающе глянул на свои рукописи, но оставил на столе. Все равно я помню и условия задач, и их решение.

– А-а, – протянула она катастрофически громко, когда я проходил мимо ее стола к доске, – Наш экстерн. Ну, покажи, на что ты способен…

Я взял мел и даже не взглянул на нее. Просто принялся писать «дано» и чертеж, попутно сдерживая порывы зевнуть. Первая готова, она не такая длинная. Вторую принялся решать рядышком, стараясь не залезать на предыдущую. Новая учительница даже не смотрела в мою сторону, а только причитала за спиной:

– Вот существуют же самонадеянные… Которые считают себя лучше всех… – Это она явно имеет в виду меня. Говорит тихо, старается, чтобы никто ее не услышал, однако все прекрасно все слышат. В том числе я, не обращающий на пустой говор никакого внимания. – А потом жизнь показывает, кто на самом деле умен…

Я громко стукнул куском мела по доске, ставя в решении задачи точку. Она подпрыгнула от испуга, по классу прошелся смешок. Я и бровью не повел, лишь чуть наклонил голову и произнес:

– Решение окончено. – И сел обратно за парту.

Она, как и мои одноклассники, только сейчас заметила, что все это время в моих руках был только мел. Никакого учебника или тетрадки. Женщина переводила выпученные глаза с меня на доску и обратно. Глянула в свои записи, видимо, сверяла ответ.

– Все верно, мистер… – Ее взгляд снова опустился вниз. Как она может за такой маленький промежуток времени забыть мое имя? – Тенецкий. Блестяще. Но вам еще было задано выучить определения.

Я тяжело вздохнул и снова встал.

– Модуль числа в математике – это расстояние…

– К доске. – Скомандовала она.

Мой взгляд, устремленный на нее в эту секунду – это что-то с чем-то. Наша игра в гляделки длилась всего несколько секунд, но это была моя сокрушительная победа, судя по тому, как она вжалась в болезненно скрипнувший стул.

– Модуль числа в математике – это расстояние от начала отсчета до точки координатной прямой, соответствующей этому числу. Дробь – число, состоящее…

Стоит ли говорить, что я блестяще рассказал все определения, не совершив ни единой запинки?

– А что такое симметрия? – Спросила она с полуулыбкой.

Это определение находится на двести тридцать шестой странице учебника, самый верхний абзац. И мы до него еще не дошли.

– Симметрия – это соразмерность, пропорциональность частей чего-либо, расположенных по обе стороны от центра. – С точностью повторил его я.

– А что такое число Пи? – Продолжала она наседать на меня.

Короче говоря, она решила проверить меня на прочность. Но просто так этого сделать не удастся: я это чтиво изучил вдоль и поперек еще в сентябре. Вот когда она начала меня гнать по материалу седьмого класса, я напрягся. Чуть-чуть.

Я мельком, между своими ответами, глянул на своих одноклассников, у которых были раскрыты рты. Пусть знают, с кем имеют дело, пускай и временно.

– Мое любимое приветствие не удалось. – Вздохнула она. – Меня зовут миссис Чекановская, и обычно в первый день знакомства с классом я выбираю себе любимчика, которого прогоняю на протяжении урока, прежде чем представляюсь. – Униженная и оскорбленная, она поджала губы. Я сел на место. – Начнем урок.

Наверное, утирать нос новой преподавательнице в первый же день было не самым лучшим решением, но разве тут есть моя вина? Хотя в моей жизни мало что поменялось, всего-то еще один человек из десятков других считает меня заумным выскочкой. Без разницы, мне все равно.

…Хотя эта женщина решила сделать из моей жизни ад, но так уж получилось, что настоящим демоном оказался я. Каждый урок она пыталась задеть меня и мой мозг, иногда даже переходя на личности.

– Мистер Тенецкий сегодня не в духе. – Мою фамилию она выплевывала, как кислоту, называя меня «мистером» единственного в классе. К остальным она обращалась по имени. – Наверняка хочет пойти к доске…

Я хмуро зыркнул на нее, но ничего не сказал. Молча встал и поплелся к доске, потирая руки от холода. Сегодня я оделся легче обычного, о чем пожалел, вспоминая о варежках с небывалой теплотой.

– И что же случилось у нашего гения? – Последнее слово она сказал так, будто это оскорбление. Хотя, весьма вероятно, в ее голове это оно и есть.

– Мама умерла. – Ответил я непринужденно, вычерчивая на доске формулу, по которой собрался решать задачу. Я не был не в духе, просто более задумчивый, чем обычно.

Миссис Чекановская заткнулась и замерла. Улыбка с ее лица махом испарилась, будто кто-то только что улизнул из-под ее носа любимую булочку с джемом из столовой. До конца решения задачи она так и не сказала мне ни слова. И в последующие дни она, наконец-то, отстала от меня.

А я ведь и не соврал. В тот день утром маму увезли на скорой в больницу, где она и скончалась от сердечного приступа. Хорошая женщина была, добрая. Но человеческая жизнь хрупка и скоротечна, и с этим я ничего поделать не могу. То ли от шока, то ли от какой-то неизведанной причины, в тот момент, когда она упала, я был абсолютно спокоен, как будто каждый день видел, как умирают люди. Позвонил в скорую, которая не поверила тонкому детскому голосу, совершенно не дрогнувшему, утверждающему о том, что его мать только что упала на пол в конвульсиях.

– Ало, скорая помощь? – Я нервничал совсем немного лишь из-за того, что впервые звоню по этому номеру и совсем не знаю, что говорить.

– Да, что у вас случилось? – Ответил мне голос молодой девушки-оператора.

– Тут человек… На улице Мракосто, 586… Ну, боюсь, ей уже не помочь…

– В каком смысле? Что у вас случилось? – Повторила она. Мне послышался шелест клавиатуры.

– Сердечный приступ. Она уже синяя…

Я сидел рядом с ней в последние минуты ее жизни. Хорошая женщина была. Не могу сказать, любил я ее или нет, но это были определенно лучшие годы моего существования.

Я движением руки закрыл ее глаза. На ее лице читалось умиротворение.

Миссис Чекановская вернула мои мысли обратно в класс.

– Все верно, мистер Тенецкий. Садитесь.

На меня устремилось несколько десятков взглядов. Я смотрел на одноклассников, не понимая, почему они так на меня пялятся. Глянул на них хмуро и приземлился за парту, задумавшись, как и где теперь буду жить. У меня был отец, только ни имени его, ни лица не знаю. Весьма вероятно, что опека отправит меня именно к нему.

Я скучающе уставился в окно, положив голову на руку. За ним улица еще темная. Первый урок все-таки, зимнее утро. Снег хлопьями летел вниз, ударялся о стекло и падал на подоконник, где уже образовалась снежная куча.

Снег чем-то похож на людей, а зима – на жизнь. Мы рождаемся высоко в небе, окрыленными и беззаботными, летим, летим, пританцовывая благодаря силам ветра, уносящего нас в небывалые места. А потом приземляемся на землю и просто ждем конца. Весны, которая беспощадно нас растопит.

Для моей матери она уже настала. Надеюсь, ей тепло и хорошо.

В класс кто-то вошел. Я сразу понял, что это за мной.

Двое мужчин в какой-то темной форме подошли к миссис Чекановской и что-то ей сказали. Она косилась на меня и кивала головой. Только-только компашка повернулась в мою сторону, я тут же смел учебники и тетрадки в рюкзак и встал, плетясь к выходу. Мужчины пошли вслед за мной, о чем-то переговариваясь, но я их не слушал. Только задумчиво прожигал паркет взглядом.

Глава 2.

Я был прав.

Мы сели в, почему-то, полицейскую машину, которая повезла меня в участок. Там меня посадили за крупный стол в большом кабинете, напротив меня уселся важного вида дядька с огромными усами. Хотя меня больше привлек фикус прямо за его спиной. Настолько гигантских комнатных растений я в жизни еще не видел. Интересно, сколько лет такому?

– Здравствуй, Герман. – Обратился он ко мне. Не фикус, а мужик, хотя жаль.

– Здравствуйте. – Кивнул я, болтая ногами. Поскорее бы мне вернуться к паззлам, сидя на диванчике за телевизором…

– Мне очень жаль, что твоей мамы больше нет. – Откинулся он на спинку кресла. – Меня зовут мистер Ведин, я полицейский.

Он выждал паузу, видимо, наблюдая за моей реакцией. Или ожидая, что я поблагодарю его за соболезнования. Но я молчал, рассматривая его полосатый галстук.

– Нам надо решить, что делать с тобой дальше. – Вздохнул он, скрещивая руки.

Я пожал плечами.

– У меня есть бабушка по материнской линии. Возможно, есть отец, живущий где-то в этом городе. Я согласен на любой вариант, где у меня будет крыша над головой и моя электронная библиотека. И диван с телевизором.

Мое безразличие сильно потрясло полицейского. Он тихо хмыкнул. Его усы дрогнули.

– Ну что ж, Герман. – Он наклонился к столу, копошась в бумажках. – Тогда давай поступим так. Ты пока езжай к бабушке, у нее теперь в квартире твоей мамы есть доля, на которой она имеет право жить, а я займусь поисками твоего отца. Свяжусь с ним, поговорю. Если он будет готов тебя взять, то пусть берет. Идет?

– А почему я просто с бабушкой не останусь? – Поинтересовался я. Баба Марта хорошая женщина, она всегда заботилась обо мне и маме.

– Потому что она старенькая уже. Пожалеем ее. – Глянул он на меня так, будто только что сказал самую очевидную вещь в моей жизни. Я сцепил зубы. Не люблю снисходительность.

– Хорошо… – Буркнул я, чуть отвернувшись. Он это заметил и посмеялся.

– Тебе нужно посетить психолога. – Сказал он. – Это не моя прихоть, не смотри так на меня. Нам надо знать, что с твоим моральным здоровьем все нормально и тебе не нужна помощь. – Он помедлил, – Не хочешь поесть? Я могу заказать тебе пиццу. Ты поешь, потом пойдешь на сеанс, идет?

Я безразлично пожал плечами:

– Грибную. – Сказал я название пиццы, которую захотелось. И хотя было еще утро, мой не завтракавший желудок болезненно отзывался. Полицейский кивнул.

– Пусть будет грибная. Этот кабинет в твоем распоряжении. Подождешь минут двадцать? Найдешь, чем себя занять?

Получив мое согласие, он ушел, оставив меня одного. Я оглядел помещение. Довольно просторно, но очень неуютно. Я заметил возле двери черный деревянный стеллаж. Скинул портфель, куртку положил на него и устремился прямо к знаниям.

Мой взгляд первым делом зацепился за сокрытую дверцей папку, подписанную как «заявления». Я сначала хотел ее просто отложить в сторону, но передумал и все-таки заглянул внутрь. Скучные, написанные от руки просьбы правоохранительным органам, самая давняя датировалась позапрошлым годом, последняя – неделей назад. Она меня привлекла, ведь отправителем стал некий «Детский дом им. Семашко», и он просил прокуратуру разобраться, почему у них до сих пор, в середине января, нет отопления. Я поежился и отложил папку.

Долго же я просидел за криминалистической литературой, впитывая в себя, как губка, новые термины и понятия. Скучновато, если не углубляться, а я углубился. Наткнулся даже на книжку языков тела. Много нового узнал, между прочим. И потратил на это далеко не обещанные двадцать минут, а битый час. Зато я теперь знаю, как правильно выразить радость или грусть. И как не выдать свое волнение. И так далее по списку глав.

Меня отвлекли в самый разгар изучения. Все тот же усатый дядька, имя которого я даже не старался запомнить, принес мне пиццу.

– Держи. – Сказал он, протягивая мне кусочек на пластиковой тарелке. Холодный кусочек. Но все еще вкусный. Я с жадностью стервятника накинулся на него, впиваясь зубами в кусочки курицы, помидоры и шампиньоны, пока тот продолжал. – Тебе, к сожалению, придется тут посидеть еще полчасика, потом пойдешь к психологу. Но я вижу, что ты нашел себе интересное занятие?

Он окидывал взглядом тот беспорядок на полу, что я устроил, перелопатив половину литературы из шкафа. Я кивнул:

– Ага, «устойчивость следователя» и «психология оперативно-розыскной деятельности» мне понравились. Сейчас читаю про языки тела. – Похвастался я. Сложно было из всей этой писанины выбрать что-то и правда интересное. А у полицейского взметнулась бровь:

– Ты их прочитал?

– Ага. – Кивнул я. – Говорю же, неплохое чтиво.

Он недоверчиво прищурился на меня. Я закатил глаза:

– В «устойчивости» во втором разделе, тринадцатой главе десятой строчке опечатка. Единственная во всей книжке. Я поглядел в интернете, в новом издании ее уже нет. Там вместо «помощь» написано «помощ» без мягкого знака.

– Ты мог просто узнать этот факт в интернете. – Заметил он.

– На сто двадцать третьей странице автор отсылается на работу следователя. Он привел неправильный пример, потому что это не доказывает его утверждение о том, что у преступников есть свой психологический портрет. Тот следователь писал вообще про мотивы преступной деятельности, а не про портреты.

Полицейский почесал рукой подбородок и смотрел на меня так, будто у меня выросла вторая голова, но ничего не говорил. Кивнул своим мыслям, напомнил, что придет через тридцать минут и оставил меня одного. Я вернулся к чтению.

В дверь снова постучались, когда я дошел до предпоследней главы. Не дождавшись моего ответа, она отворилась. Вошла приятного вида женщина лет тридцати. Она улыбалась во весь накрашенный алым рот.

– Привет, Герман. – Поздоровалась она. Я встал с пола и оказался лицом к лицу с ее грудью, обтянутой белоснежной тканью. Мне стало неловко, я шагнул назад. Она сделала вид, будто ничего не было, – Меня зовут Маргарита, мне надо заняться твоим обследованием. Пойдем со мной в мой кабинет?

Я с досадой оглянул свою книжную гору, которую собирался прочесть. Маргарита это заметила и хихикнула:

– Не думаю, что мистер Ведин будет сильно недоволен, если ты стащишь у него парочку книжек. Он все равно не читает. – Подмигнула она моим загоревшимся глазам. Я тут же подорвался и сгреб с десяток фолиантов себе в рюкзак, который стал похож на набитый мешок с картошкой у нас на кухне.

Я поправил себя. «На кухне в моем прошлом доме. Фактически я ведь там уже не живу»