Ошибка выживших

– Если бы у этого живописца был непорядок с головой, ты бы заметила? Ты же психолог как-никак, – друзья знают, как я «обожаю» эту фразу, и вопреки тому, хоть изредка, да вменяют моим профессиональным долгом знать всё обо всех. – Я просто волнуюсь, не хочу, чтобы этот амбал тебя обидел. Ведь если подумать, сколько вокруг всяких психов бродит…

– Да угомонись ты! Алан не псих, – уверенно заявила я. – Он вполне нормален. Типичный интроверт – замкнутый, нелюдимый. Нарциссичен в адекватных пределах. Любит во всём порядок. Ну, а кто, скажи мне, без пунктиков? – я затянулась взятой у друга сигаретой, зябко повела плечом. – Не убедила? Хорошо, положим, ты прав и у него не все дома. Ну и пусть. Пока это не коснулось непосредственно меня, всё хорошо. Не возвращаться же мне к родителям из-за ваших нелепых подозрений. Где ещё найти такие условия? До работы близко, район мне нравится, светло, тепло, места много и главное – очень вменяемая цена.

– Лишь бы не пришлось платить сверх договора…

Сашке с его любовью всех стращать, рисуя из обычных людей жестоких маньяков, прямая дорога в сценаристы. Заверила друга, что ему не о чем беспокоиться. Будь Алан опасным злодеем, он бы давно уже со мной расправился, высушил мои внутренности в качестве сувенира на память, а остальное растворил бы в щёлочи и смыл в канализацию.

– Это шедеврально, – воскликнул Костя, вернувшись из ванной в халате Алана, который подобно чересчур длинной мантии волочился за ним по полу. – Вы ботинки видели? Размер пятидесятый, наверное. И огроменный халат! – он продемонстрировал длинные рукава. – Такое впечатление, что я попал в жилище великана!

Рост у Кости ниже среднего, и Сашка, когда злится, называет его «вредным коротышкой». Мебель в квартире Алана была сделана специально для удобства высоких людей. Пьяному Костику всё здесь казалось гигантским и вызывало море восторга.

До поздней ночи мы смотрели фильм ужасов настолько жуткий, что мне с запасом хватит впечатлений на несколько лет вперёд. Под утро уснули вповалку. Во сне я провалилась куда-то очень глубоко, в бездонный колодец. Падение не вызвало ни чувства страха, ни желания закричать. Я летела к центру вселенной, и казалось, что падаю ввысь, в бескрайнее звёздное небо. Моё сознание как будто отделилось от тела и, вернувшись в комнату, зависло под потолком. Я наблюдала себя со стороны. Потом все системы отключились, разум ушёл на перезагрузку.

Кто-то звал меня и упорно тряс за плечо. Звуки медленно приближались из далёкой галактики и вдруг оказались у самого уха. Я с трудом открыла глаза. За окном было серо и пасмурно. Передо мной маячил измученный лик Сашки.

– Тась, у тебя от головы есть чего-нибудь? – страдальчески спросил он. – Намешал вчера, теперь страдаю.

Кажется, в сумочке были какие-то таблетки. Сашка шаркая утопал в коридор искать мою сумку. Вспомнила, что у меня самой тоже есть тело. Эта новость неприятно отозвалась ноющей болью в правом виске и гадким привкусом во рту. Я с трудом повернулась на другой бок и закрыла глаза. Полежав так с минуту, села. Вокруг всё плыло. Мне поможет бодрящий душ. Костя варил на кухне кофе. Как же приятно стоять под сильной струей воды и знать, что кто-то уже позаботился о твоей утренней потребности в кофеине! Если бы Алан хоть изредка приносил мне по утрам чашку кофе в постель, было бы невероятно здорово. Пожалуй, я готова доплатить ему за сервис. Впрочем, достаточно и того, что мне разрешено пользоваться хозяйской стиральной машинкой. Стираю я редко, грязную одежду коплю, чтобы не использовать технику вхолостую и лишний раз не светить своими шмотками перед взором человека, чьи пальцы вечно в краске.

Всё воскресенье я отдыхала и восстанавливалась от субботнего «релакса». Сделала уборку в комнате, постирала скопившуюся одежду, джинсы и блузки развесила в ванной, там пол с подогревом, быстрее высохнет, белье и полотенца закинула в сушильный шкаф. Сходила в магазин, пополнила запасы еды. С четверга зарядили дожди, питерская погода впала в стойкую депрессию. Почитав книгу, уснула рано. Завтра понедельник, работа, люди, их беспорядочные узелки судеб и время, струящееся дождевой водой по ржавым водостокам.

Еще одна неделя из обоймы. Начальство придумало новый маркетинговый ход – бесплатные первичные консультации. Понятное дело, тратить драгоценное время достопочтенных мэтров на подобную чушь не стали. Дармовые первички распределили между теми, кто работает в ПЦ меньше трех лет. Консультация, за которую клиент не платит, длится двадцать минут. В течение отведенного времени от психолога требуется разведать спектр проблем обратившегося, объяснить, что это не пустяк и само не рассосется, оценить платёжеспособность, предложить все разрулить за несколько, разумеется, платных встреч и посулить скидку в случае возникновения у клиента сомнений. Здесь надо учитывать маленькую деталь. Твоя бесплатная первичка может по мановению известного волшебства стать платной консультацией твоего более уважаемого коллеги. Нового клиента запросто направят к кому-нибудь другому «соответственно особенностям нозологии, принципу наибольшей продуктивности и тп». Еще с нас потребовали заполнить анкеты для отчётности. Лучше бы они раздали нам колоды карт таро и стеклянные шары, поставили шатер где-нибудь рядом с парком аттракционов. «Гениальная» идея на деле превратилась в настоящий цирк. Потянулись вереницы любителей халявы.

Вдобавок к новым заморочкам в ПЦ я получила заказ на статью по теме безответной любви и два перевода. Как всё успеть, ума не приложу. Ко мне теперь очередь с самого утра до позднего вечера, постоянных клиентов принять некогда. Все неуравновешенные и одинокие пенсионерки нашего города, которым надоело доставать врачей в районной поликлинике, записались на бесплатную психологическую консультацию, чтобы развеять осеннюю тоску.

Сплетни вокруг Стаса, меня и Влюблённого клиента не унимались, несмотря на обилие других дел. Кто-то из кумушек вообразил, будто наша троица встретилась в кафе для серьёзного разговора. Якобы, коллеги нас там случайно видели. Откуда растут ноги у этой истории – выяснять бесполезно. С каждым новым пересказом бредовый фантик обрастал всё более душераздирающими подробностями.

Наслушавшись всякой мерзости, я возвращалась домой словно побитая, набирала ванну и сидела в ней по часу, пытаясь смыть ощущение вылитых на меня помоев и растворить дурноту мыслей. Мобильник трезвонил без умолку. Родители не оставляли попыток выяснить мой новый адрес, чтобы наведаться в гости с проверкой. В конце концов, я выключила телефон. Ничего не хотелось, ни спать, ни есть, ни скролить в сети. Казалось, голова вот-вот взорвется от творившегося в ней хаоса. Постепенно я привыкла к этой безопасной звенящей тишине квартиры, меня стали раздражать малейшие звуки и чужое присутствие. Я радовалась, возвращаясь вечером в умиротворяющую пустоту временного дома.

Никогда прежде мне ещё не доводилось жить одной, без чьего бы то ни было присутствия в соседней комнате, без постоянного вездесущего надзора. Даже когда родители уезжали на дачу, я не ощущала спокойной уверенности в том, что кроме меня в квартире больше никого нет. Казалось, будто они вот-вот вернутся, откроют входную дверь своим ключом и застукают меня за чем-то постыдным. Хотя тайных грешков за мной не водилось, я не устраивала дома бардак, не звала друзей напиваться, не включала громкую музыку, удовольствие от возможности побыть в одиночестве казалось мне чем-то постыдным, о чем им знать не нужно.

На предстоящие выходные наш ПЦ закрывался в связи с проведением в здании плановых работ по техническому обслуживанию. Запирая дверь кабинета я столкнулась с коллегой.

– Какие планы на выходные? – настроение у Светы было приподнятое, в отличие от меня.

– Первым делом выспаться. Меня последние дни совсем с ног валит. Поздно ложусь, ворочаюсь всю ночь, – честно призналась я.

– Небось сериальчики смотришь… А я хотела пригласить тебя на дачу. Ты же ещё ни разу не была у нас в Сусанино. Поехали, будут песни под гитару у костра и шашлыки.

Со Светланой Викторовной мы никогда не были близкими подругами, однако, я пользовалась у неё особым доверием. Мы вместе ходили обедать, она имела привычку рассказывать мне о превратностях своей судьбы, а я – рассеянно её слушать. Света была старше меня на шесть лет. Она замужем, сыну пять. У нее, как выражались кумушки, был «трудный брак». Тот случай, когда противоположности неведомым образом притянулись. Света – миниатюрная и женственная, с кукольными чертами лица и жемчужно-серыми глазами. У неё каштановые волосы до плеч, высокий, мелодичный голос с грустинкой и интеллигентные манеры. Её муж Егор напоминал карикатуру на бандита из девяностых: коренастый, со «златой цепью на дубе том», водянистыми глазками и вечными рассказами об армии, будто это был единственный значимый период его жизни. Несмотря на столь внушительный внешний вид, он вовсе не был успешен финансово. Их семья ютилась в крохотной трехкомнатной квартирке вместе с родителями Егора и его братцем, бывшим депутатом, который недавно развелся с «алчной фотомоделью».

Со Светой мы познакомились на конференции, тема моего доклада пересекалась с её дипломной работой. Она же и предложила мне вакансию в ПЦ. Каждый обед Светлана жаловалась на мужа, на отсутствие у него постоянной работы и то, что таксовал по выходным, на частые скандалы без причины. Но стоически добавляла: «Зато не пьет» – будто это оправдывало всё. Я выполняла функцию свободных ушей и дружеского плеча, смиренных и безопасных, не то, что наши кумушки. Мысли на тему услышанного держала при себе. Я давно перестала критиковать людей вслух. Среди прочих знакомых Света являлась для меня анти-примером, яркой иллюстрацией варианта будущего, которого я бы себе не пожелала.

Сын Олег обычно во всех вопросах был молодец, мамина гордость и отрада. После того, как забраковала очередной детский сад по санитарным нормам, Света стала приводить сына на работу. Я не занимаюсь диагностикой психологического состояния и развития детей моих коллег, но вынуждена часто наблюдать Олега. Худенький рахитичный мальчик с мамиными глазами и вечно опущенными уголками губ. Он был чересчур серьёзен, порой даже угрюм, никогда не капризничал и не плакал, внезапно пугался незнакомых мужчин, вскакивал и убегал прятаться в шкаф. Олег не рисовал, как другие дети, вместо этого он яростно заштриховывал бумагу и методично зачеркивал лица героев раскрасок. Он давил на свое орудие с такой силой, что грифель карандаша ломался, а фломастеры рассыпались на части в его маленьких руках. Ещё паренек любил отрывать куклам головы, когда никто не видит, и пинать предметы ногами, будь то безобидная мягкая игрушка, хрупкий конструктор или коробка пластилина. Тихо так, без комментариев, мощно, сосредоточенно, будто вполне осмысленно. Благо, всяких игрушек, фломастеров с карандашами и бумаги в ПЦ было достаточно. Света закрывала глаза на тревожные признаки, которыми пестрило поведение её сына. Она, как и некоторые наши клиенты, радовалась отсутствию типичных для этого возраста шалостей и проказ, недетской серьёзности и замкнутости Олега, интерпретируя их на свой лад, приписывая дошкольнику черты организованного взрослого, не по годам развитый интеллект и одновременно полностью лишая его самостоятельности в принятии каких-либо решений. Олег часто был крайне напряжен, избегал контакта с другими детьми, не умел самостоятельно заправлять рубашку в штаны и вообще, одевался, мылся и ел исключительно с маминой помощью, в туалет – только совместно, держась за руки, иначе «напрудит в штаны», как Света призналась мне шепотом. Она мнила сына вундеркиндом и собиралась на будущий год отдать в крутую школу.

Даже на встречах с клиентами, а мне иногда выпадало супервизировать её сессии, Света в первую очередь была мать, а уже потом психолог. В метро, читая утреннюю газету, и во время обеда в столовой состояние «ответственного материнства» не покидало её. Света всё мерила с этих позиций, большая часть её поступков и высказываний так или иначе происходила «в мыслях о ребенке», о будущем грядущих поколений. Это меня раздражало. Иногда откровенно бесило. Но я держалась из последних сил, не пускала на язык то, что проносилось в голове. Мои слова вряд ли были способны изменить её взгляды на мир. А Света от обиды могла переметнуться из дружественного лагеря к кумушкам-сплетницам. У меня и так в ПЦ не было других союзников.

– Ну, так что, едешь с нами на дачу?

– Спасибо за приглашение, я подумаю.

– Позвони мне, если решишь поехать, но не позже десяти – в это время Олежка уже спит.

Олег, его зовут Олег. Не Олеженька, не Олежечка, Олежка и не Олегусик. Олег. Благородное и красивое мужское имя, короткое, простое и древнее. Вырастет, к нему будут обращаться Олег Егорович. Света сама выбрала сыну имя и очень этим гордилась. Она же его и коверкала на все лады.

Мы вместе спустились по ступенькам, вышли через центральную дверь, пожелав тихой смены охраннику, читавшему потрепанный детективный роман. На улице опять лил дождь, будто в облаках прорвало гигантскую трубу. В сыром воздухе царила осенняя обречённость.

Никита по обыкновению курил на лестнице.

– Привет, а я гадал, когда мы снова встретимся, – он дружелюбно улыбался.

– Добрый вечер. Гадали, вероятно, на кофейной гуще? – в руке Никита держал щербатую чашку.

– Ха-ха, шутку понял, оценил. Ну и погодка нынче, – продолжил он, посмотрев в окно. – Противная мокрая осень. Хандра, настроение кислое. Я, представьте, сегодня вообще не выходил, всё дома сижу, уже вторую неделю почти безвылазно.

– Чего так? – Никита, очевидно, хотел выговориться. – Уж не заболели?

– Грудная жаба, – печально подтвердил сосед. – У моей матушки. А я простыл, как назло. На больничном, вот, сижу-лежу, книжки читаю в своем «бомбоубежище», – он засмеялся.

– Вы дома ещё и от бомбежек спасаетесь? – шутливо поинтересовалась я.

– Ну, не то, чтобы… Это, типа, метафора, – гордо пояснил он, продолжая странно улыбаться. – Вы как-нибудь заходите, сами всё увидите.

– Спасибо, как-нибудь – непременно, – отозвалась я, роясь в сумке в поиске ключей.

– Такие вот дела… Как там, кстати, наш великий художник поживает? Раньше-то не часто мимо пробегал, а теперь совсем пропал. И машины его во дворе нет, – Никита закурил очередную сигарету.

Я тактично промолчала. Алан не посчитал нужным поставить соседей в известность о том, куда и на какой срок уехал, мне тем более не следует распространяться на тему его отсутствия.

– Вы давно знаете Алана? – буднично поинтересовалась я, Никита затянулся сигаретой, призадумался.

Хозяин квартиры в моих глазах являл собой персону, покрытую налётом притягательной таинственности. Хоть я и уверила друзей, что рада незнанию подробностей о его жизни, было в Алане что-то интригующее… Порция информации от общительного соседа уж точно не повредит.

– Я в этом доме что-то вроде старожилы. Есть, конечно, и те, кто подольше моего здесь обитают, Изабелла Иосифовна, например, – Никита указал наверх. – Помню, как семейство Алана в наш дом переехало. Шкаф дубовый прям на лестничной площадке пилили, в дверь не пролезал. Много у них багажа было, чемоданы и коробки целый день таскали. Вроде они в Германии до этого жили, – Никита почесал щетинистый подбородок. – Алан в мою школу пошел учиться, потом его отец в элитную перевел. Не простой человек был, поговаривали, бандит. Но такой, про которого с виду так и не скажешь… Родители Алана в аварии погибли. Я слышал, машина взорвалась, а они сгорели заживо… – он чиркнул зажигалкой и пламя на секунду отразилось в его глазах. – А, вру, отец вроде бы до больницы всё же доехал. Крепкий был мужик, помучался и туда же. Врачи не смогли откачать. Лет двадцать назад это было. Такая вот трагедия, да… Алан и в детстве был страшным зазнайкой. Видать, мама с папой внушили ему идею превосходства над остальными. С годами он окончательно утратил связь с Землей, – Никита стряхнул в банку пепел и ехидно осклабился. – Творческая личность, яркий талант. На конкурсах побеждал. Люди говорят, годные картины рисует. Вроде как Шишкин нашего времени. Сам-то я не видел, чего там за мазня, есть ли повод для великой гордости. После школы он уехал. По легенде в армию забрали, но я больше склоняюсь, что такого… великого гения от призыва отмазали и сплавили к родственникам в Германию. И вот, годы спустя Алан вернулся в отчий дом, как снег на голову. Мало в мире других мест… Мы с ним и в детстве-то не сильно ладили, хоть, не поверите, когда-то я считал его другом, – он усмехнулся, – он всегда был себе на уме. Конечно, с таким-то папашей… В девяностые все выживали, как могли, а это семейство – при деньгах, машинах, да охранниках. Слухи разные ходили. То уж дело прошлое, грешно о покойнике плохо говорить… Вы-то как с ним… снимать у него стали?

Никита потушил окурок о дно консервной банки, поправил закатанные по локоть рукава клетчатой фланелевой рубашки, сопровождая наступившее молчание значительной миной. В моей сумке ожил мобильный. Извинилась, достала телефон. Номер не определился.

– Приём-приём! – оглушил звонкий радостный голос. – Долго трубку берёшь. А ещё подруга называется! Рассказывай скорее, как дела?

Голос Эрики, моей «злейшей подружки», было слышно на весь подъезд. Никита попрощался со мной при помощи пантомимы.

– У меня всё хорошо. Переехала недавно. Ты-то как?

– Угадай, где я?! В Дании! При-кинь? И скоро выйду замуж, – Эрика бессовестно счастлива, судя по тону. Я тихо вздохнула.

Это был уже пятый «единственный» за три года. Последний раз она развелась весной и тут же укатила на Кипр с новым возлюбленным.

– Рада за тебя. Кто на этот раз? – бесстрастно спросила я.

– Тор! Ну, Торбьёрн, – она с трудом выговорила имя. – Он тебе понравится, стопудово! Тор очень добрый, весёлый, всё мне разрешает и никогда не бесится, спокойный, как слон. Завтра мы прилетим в Питер. Встретишь нас в аэропорту и поедем тусить, – Эрика всегда бесцеремонно вмешивалась в мой распорядок, переворачивала мои планы вверх дном и требовала полного повиновения.

Подруга знала, что я терпеть не могу романтическую мишуру, но всё равно тащила меня на каждую свою свадьбу – будто надеялась, что я “заражусь”. Я мысленно прикинула: три свадьбы Эрики, где я была свидетельницей, десяток «случайных» свиданий с её бывшими… Дача в Сусанино – меньшее зло, определенно.

– Увы, меня не будет в городе, – солгала я, тряся ключами у трубки. – Позвоню, как вернусь!

– Чао! – Эрика щелкнула языком. – Но на ланч в понедельник ты моя!

Её “ланчи” всегда заканчивались ночными клубами, after-party у незнакомцев и возвращением домой лишь к вечеру следующего дня. Я отключилась. С Эрикой было как с фейерверком: ярко, громко, но после – только пепел и усталость.

Мы дружили с первого класса. Впечатлившись сценой из фильма, Эрика на продленке проколола палец булавкой себе и мне, и торжественно объявила, что мы с ней стали «сестрами на крови». Пик нашей дружбы пришелся на третий курс университета. После новогоднего загула с подругой я плохо подготовилась к важному экзамену и решила, что пора ограничить дозировку наших встреч. С тех пор мы виделись все реже, интервалы между звонками становились длиннее. Впрочем, меня это не особо огорчало.

Мокрый плащ повис на вешалке. Из открытой сумочки выпал тюбик губной помады и юркнул под шкаф. Я опустилась на колени. Закатился в дальний угол. Пришлось сходить за шваброй. Поиски под шкафом заняли некоторое время, но мне удалось-таки выудить помаду. К швабре пристал серый ком пыли и паутины размером с кулак. В его центре тускло поблескивало что-то металлическое. Ключ. Как раз такой мог бы открывать дверь одной из комнат.

Я бросилась за разгадкой давно мучившей меня тайны без раздумий. Дверь легко поддалась, и меня окатило волной резких запахов. Я вошла в просторное помещение, заваленное холстами, рамами и всем прочим. Это была мастерская Алана. У стен стояли деревянные стеллажи, незаконченные картины и эскизы. В центре, против окна был развернут мольберт, занавешенный тканью. Меня жгло любопытство. Подошла и приподняла край материи. Холст под ней оказался нетронут. Я поправила ткань и с любопытством огляделась по сторонам. Несколько холстов были также прикрыты тканью. Посмотрим, что Алан прячет… Городской пейзаж. Вроде бы Италия. Вид на старинную, мощенную булыжником площадь с фонтаном. Красные черепичные крыши, окна с деревянными ставнями, сочные, тёплые цвета. Площадь залита солнечным светом, от неё так и веет послеполуденным маревом, густая тень сулит приятную прохладу. Пестрые лавки торговцев, изящные фигурки прохожих, детвора играет в догонялки.

Следующая работа – величественные горы, ощетинившиеся пиками елей, кучевые облака, словно шапка на заснеженной вершине. У подножья гор в пелене тумана раскинулась долина с приземистыми силуэтами домиков и озеро с одинокими мостками. Чуть позади вдоль стены мастерской стояли ещё несколько полотен с пейзажами. Готический замок пронзает холодное небо острыми шпилями башен, возвышаясь на неприступной отвесной скале, окруженной мрачным черным лесом, скрюченные деревья тонут в плотной зеленоватой дымке.

Старинное кладбище с силуэтом воющего волка на здоровенном камне или могильном склепе. Скорбящая луна всего на миг выглянула из-за грузных облаков, чтобы осветить философское обилие мелких надгробий, уходящее в бесконечность. Цветовая палитра мрачная – лиловые, фиолетово-синие, кроваво-багровые тона. Мазки – резкие, агрессивные, точные.

И снова тёплое солнце, рассвет или закат. Город венецианской эпохи укрылся в тихой бухте у подножья старых карстовых гор. Рыбацкие лодки покачиваются на мелких волнах, в гребнях озорно искрятся лучи южного солнца. Набережная утопает в сочной зелени. Старинные особняки из потемневшего песчаника, нарядные башенки выныривают из пышных крон деревьев, аккуратная церквушка затесалась между домов зажиточных горожан. Прибой нежно ласкает нагретые солнцем камни, а поросшая лесом горная гряда прикрывает город с тыла, возвышаясь неприступной стеной.

На полотне в углу комнаты была изображена Прага. Знакомый мне по фотографиям из интернета Карлов мост. Поздний зимний вечер, пушистые хлопья снега неспешно ложатся на головы замерших статуй. На заднем плане в морозной дымке возвышаются очертания церквей и величественный Пражский град. Пар сизыми лентами поднимается из труб над замысловатыми крышами старинных зданий. Одинокая цепочка следов обрывается у парапета моста.

Среди пейзажей были два портрета. С первого надменно взирал старец. В мудрых и одновременно жёстких глазах цвета стали читалась нелёгкая судьба. Седые волосы небрежно спадали до плеч. Испещрённое морщинами узкое лицо, тонкая ниточка губ, острый, чуть выдвинутый вперед подбородок, орлиный нос с аристократической горбинкой, выраженные надбровные дуги. Он был облачен в средневековый бордово-красный расшитый золотом камзол, из-под которого виднелась белоснежная рубашка с кружевными манжетами. Властный старец застыл в надменном ожидании, сложив перед собой морщинистые руки, на левом мизинце красовался массивный перстень-печатка. Поразительно, с какой скрупулезной точностью были написаны лицо, морщинистая шея, волосы, складки одежды, узловатые кисти рук. Казалось, средневековый дед сейчас шелохнется, предостерегающе кашлянет, наклонится вперёд и протянет ко мне покрытые коричневыми пятнами старости пальцы, вцепится мертвой хваткой и утащит в свой мир новый трофей. Уж не предок ли хозяина квартиры этот старикан? В рубленых чертах угадывалось определенное сходство.

На холсте, стоявшем позади других, была изображена женщина с пышной гривой кудрявых огненно-рыжих волос. Влажные губы тронуты легкой усмешкой. Рыжая взирала с полотна горделиво, с подчеркнутым превосходством. Бледное, будто бескровное лицо, раскосые змеино-жёлтые глаза были наполнены волшебством, в усмешке играла загадка и таилась опасность. Тонкие черты, высокие скулы, мягкий подбородок, длинная шея, покатые плечи. Она была хороша. Зеленый с золотым отливом цвет платья, приспущенного с одного плеча, подчеркивал алебастровую белизну кожи, как будто ни разу не ощущавшей на себе солнечных лучей. Судя по фасону платья на корсете с пышной юбкой, тоже, наверное, век семнадцатый. Художник не пожелал изобразить каких-либо обстоятельств, задний план сцены был темным. История раскрывалась в горделивой позе, наклоне головы. В завораживающем змеином взгляде и мимолетной усмешке читалась неприкрытая сексуальность, отчаянный страстный призыв. Блудница, а, может быть, искушенная светская дама, застигнутая в интересный момент. Я замерла перед портретом рыжей колдуньи. Кто бы мог подумать, что чопорный и отстраненный Алан способен так выразительно и глубоко передать характеры своих персонажей. Жаль, что я не могу открыто сказать ему о своем восхищении.

Картины производили настолько сильное впечатление, что, позабыв, где нахожусь, я совершенно утратила счет времени. Были там и другие полотна, без рам, аккуратно завернутые в мешковину, упакованные в чехлы. Несмотря на свербящее любопытство, я побоялась их трогать. Кредо хорошего разведчика – не попадаться. Убедись, что перед уходом сможешь оставить всё, как было, в противном случае не прикасайся. Алану незачем знать о моем визите в его мастерскую. Напоследок я ещё раз взглянула на портреты. Магия изображенных на них людей, живая, темная, сильная, как магнит утягивала в мир фантазии, созданный рукой талантливого мастера кисти.