Колдунья и палач

– Это правда? – спросил Кенмар удивленно.

– Ни разу не встречал таких упырей, – сказал Ларгель. – Поэтому не верю.

– Только из-за мака, мастер? – не унимался Кенмар.

– Не только. Я чувствую, что они здесь. Мы не можем уйти.

– Мне караулить до полуночи? – деловито спросил ученик.

Ларгель Азо кивнул, расстилая плащ на кровати.

Поразмыслив, я решила, что мне не должно быть дела до их геройств. Даже если здесь полчища упырей, и епископ решил устроить войну света и тьмы (только света ли?), пусть устраивает. Возможно, упырям повезет больше, и я даже смогу оказаться свободной. Рассыпанный мак! Никогда не слышала подобного бреда. Скорее всего, епископ красуется перед учеником, или дует на родниковую воду, боясь обжечься.

Мужчины начали молиться перед сном. Я не пожелала присоединиться к ним и уснула под унылое бормотание.

Глава 5

Рассказывает Ларгель Азо

Первая ночь в деревне Пюит прошла спокойно, хотя я чувствовал присутствие упыря совсем рядом. Но чувствовал не так хорошо, как раньше. Поразмыслив, я приписал это влиянию ведьмы. Она была упырихой, и это сбивало с толку.

Когда пришла моя очередь караулить, и Кенмар начал похрапывать, завернувшись с головой в плащ, я позволил себе посмотреть на спящую ведьму.

Знала ли она про свою упыриную кровь? Скорее всего, нет. Я был уверен, что на её теле нет укусов. Нечистая кровь текла в ней спокойно, не вступая в сопротивление с кровью человеческой. Странный союз. Противоестественный. Она не боялась солнца и не нуждалась в человеческой крови, хотя испытывала тягу к ней. Чтобы насытиться, ей нужно было иное. Вспомнив, как она уплетала простую вилланскую похлёбку и прижимала к сердцу сыр, я усмехнулся.

Но в то же время присутствовала скверна. И грех. И опасность. Она не стала молиться перед сном, и это было для меня первейшим знаком нераскаянной грешницы. Её придется очистить, потому что сама она вряд ли очистится.

Как будто почувствовав мой взгляд, Айфа Демелза пошевелилась, и я сделал вид, что смотрю на пламя, а когда она затихла, пересилил желание взглянуть на неё снова. Служитель яркого пламени должен быть невозмутим духом, а мне казалось, что если я стану слишком долго смотреть на Айфу Демелза, то дух мой будет смущен. Все же, она слишком красива.

Ближе к утру она беспокойно зашевелилась. И застонала сквозь зубы.

Ей снился страшный сон, но она не могла проснуться. Металась по подушке, кусая губы, а потом приглушенно вскрикнула. Я снова посмотрел на неё.

Черты ее лица исказились гримасой страха и ненависти, а лоб покрылся капельками пота. Она опять застонала и дважды отчетливо повторила: «Воды!.. воды!..».

Я налил в чашку святой воды из фляги и подошел к постели, присев рядом на корточки. Окунул палец в воду и смочил ведьме губы. Она жадно облизнулась, и я потеребил её за мочку уха. Айфа Демелза открыла глаза и посмотрела на меня затуманенным взором человека, которому снился кошмар. Потом взгляд её прояснился, и я понял, что для нее явь оказалась кошмаром почище сна. Она вскочила в постели, готовая бежать или обороняться – что уж ей там пришло на ум.

– Выпей, – сказал я, протягивая чашку.

– Что это? – спросила Айфа с трудом, разлепив запекшиеся губы.

– Святая вода. Они всегда после этого мучают меньше.

Она взяла чашку и осушила до дна, а потом спросила:

– Кто?

– Демоны. Сейчас станет легче. Но лучше бы ты молилась перед сном.

Я забрал чашку и поставил на стол, а Айфа Демелза снова легла, сложив руки под щёку.

– Судя по всему, про демонов ты знаешь не понаслышке, – сказала она.

– Не понаслышке.

– Так может, и тебя они мучают, святой Ларгель?

– Мучают, – ответил я, переставляя светильник, чтобы ей не мешал свет.

– Тогда чем же ты отличаешься от последнего грешника? От меня? – продолжала спрашивать она с напором и злостью. – От тех, кого казнил собственной рукой?

– Тем, что я осознаю, что грешник, и хочу покаяться. А вы кичитесь своими грехами и несёте скверну в мир, – сказал я ровно. – Спи. До рассвета еще далеко.

Она уснула и спала теперь спокойно. Глядя на её безмятежное лицо, я подумал, что ей сниться что-то хорошее.

Смотрел на Айфу Демелза и думал о местных упырях.

Сколько их? Почему они обосновались в этой деревушке? Людей здесь мало, а на своих нападать слишком опасно. Впрочем, иногда я встречал упырей, которые потихоньку подпитывались кровью родных. Но вилланы здесь были здоровы и крепки, и не походили на упыриных жертв. Ещё мне не нравилось название деревушки. Пюит. Колодец. Я заметил несколько колодцев – возле домов старосты и башмачника и ещё один, почти у ворот. Но называть в честь одного из них деревушку было бы глупо. Маленькие, обложенные булыжниками и накрытые досками – эти колодцы не производили впечатления деревенской достопримечательности. Судя по виду, их сложили недавно. Они даже не замшели. Значит, название Пюит получил точно не из-за них.

Внутренний голос никогда ещё не подводил меня, но в этот раз я засомневался. Может, пришел срок, и Ларгель Азо начинает видеть зло там, где его нет? А настоящее зло, которое рядом, не замечает? Не пора ли тогда оставлять служение и уступать дорогу молодым?

Да, молодым. Кенмару. Кенмару?

Я постучал ногтями по столешнице. Лорд Саби попросил присмотреться к ученику, и я послушно взял его с собой и присматривался. Но почему-то мне не нравилось то, что я видел. Хотя Кенмар так и горел желанием доказать свою преданность делу.

Утром мы прогулялись до башмачника – спросить, как продвигается работа над заказом, потом побродили по деревне, болтая с детворой, игравшей между домами, снова наведались в дом старосты, и по дороге я чуть не принюхивался к каждому колодцу и не уставал расспрашивать о них вилланов.

Староста и его жена встретили нас радушно, и хотя до обеда было ещё далеко, поставили на стол сыр и хлеб, принесли свежей зелени и охлаждённой сыворотки.

– Почему деревня называется Пюит? Колодец? – спросил я, зажёвывая головку молодого лука – хрусткую и едкую.

Айфа Демелза поморщилась и отвела глаза. Сама она ела очень опрятно, совсем не так, как при первой нашей встрече. Расстелила на коленях полотенце, предложенное старостихой, и не откусывала хлеб, а отламывала маленькие кусочки и клала в рот.

– Раньше здесь был самый большой колодец на всю округу, – рассказал староста. – Теперь колодца давно нет, а название осталось. Но даже сейчас у нас три колодца – так что и переименовывать деревню нет причин.

– А где старый колодец? – спросил я.

– К югу от деревни, шагов триста или пятьсот, – пожал плечами староста. – Зачем он вам?

– Просто любопытно.

– Раньше его называли Королевским колодцем, – пояснил староста. – Он был сложен в те времена, когда нас завоевали вестфальды. Было дело, там даже прятались, когда враги проходили по этим землям.

– А теперь колодец пересох?

– Да, был засушливый год… лет пятьдесят назад. И мой дед выкопал несколько колодцев в деревне. В них вода стоит даже в засушливое лето. Дед умел находить нужные места.

После обеда мы убрались в отведённый нам дом, и я достал из сумки веревку и железный крюк, которые пристроил у тела, под камзлом, чтобы не было заметно со стороны.

– Он где-то прячется, – сказал я Кенмару про упыря. – Или его кто-то прячет. Но я не вижу упыриных меток на жителях деревни. Общение с упырями всегда оставляет след, но на местных следов нет. Попробуем найти этот Королевский колодец.

– Зачем нам колодец, мастер? – спросил Кенмар.

– Бывает так, что упыри прячутся от солнца в пещерах, а бывает – в заброшенных колодцах, – ответил я. – Если упырь живет не в деревне, то где-то неподалеку. Почему бы и не в Королевском колодце? Надо найти колодец и осмотреть его.

– Взять колья? – с готовностью подскочил Кенмар.

– Не надо, привлечем лишнее внимание, если кого-нибудь встретим.

Мы вышли из дома никем не замеченные и в два счета перемахнули частокол Пюита, забравшись на крышу заброшенной овчарни.

Айфа Демелза была не так ловка, прыгая через заборы, и мне пришлось подсадить её, а потом поймать на руки по ту сторону. Она пробыла в моих объятиях не дольше пары мгновений и сразу отстранилась. Ей было неприятно, и она даже не пыталась этого скрыть.

Мы пошли на юг, осматривая низины и любое нагромождение камней, но колодца не находили. Земля здесь была сухая и каменистая, и вместо платанов и буков росли тощие осины, бледно-зелёные, как мертвецы.

Кенмар хотел срезать деревце, чтобы сделать кол, но я запретил. Срубленная осина могла насторожить упыря или деревенских, а мне хотелось сделать всё тихо, без лишнего шума.

– Пойдем на схватку с упырями вооруженные лишь молитвой? – невинно спросила Айфа Демелза, не проронившая за всё утро ни слова.

– Ты сомневаешься в силе этого оружия? – спросил я.

Она ответила, глядя с усмешкой:

– А ты можешь разуверить меня в сомнениях, преподобный Ларгель? Покажи хоть маленькое чудо?

– Как ты разговариваешь с мастером?! – завопил ученик и даже замахнулся, но я перехватил его руку.

– Глупо сомневаться в божественном, – сказал я ведьме. – Молитвами чудеса творятся не по праздности, а по необходимости. И не нами, а по небесному позволению. Я не смогу показать тебе то, что ты хотела бы увидеть. Не сдвину гору, не призову дождь. Я всего лишь грешник на службе небес. Если небеса захотят, они покажут тебе чудо.

– Что же мне надо сделать, чтобы небеса этого захотели? – не унималась она.

– Просто поверить, – сказал я и пошел дальше.

Ученик и ведьма потащились следом.

Солнце припекало сильнее, я сделал глоток из фляги и передал её Кенмару. Тот напился и передал флягу Айфе Демелза. Краем глаза я следил за женщиной и увидел, что она брезгливо отерла горлышко, прежде чем припасть к нему губами.

Странно смотреть, как человек, погрязший в нечистотах греха, боится пригубить общую флягу.

Но я не сказал ей об этом, потому что не любил проповедовать глухим, а она была глуха к божественным словам.

Солнце начало клониться к западу, колодца мы так и не нашли, и присели в тени валунов, чтобы отдохнуть.

– Надо возвращаться, пока не заметили, что нас нет, – сказал я, прикидывая время по солнцу. – Надо зайти к Донахью – или как его там? Поторговаться насчет мулов. А завтра попробуем поискать ещё.

– Может, колодец засыпало? – предположил Кенмар. – Стены могли обвалиться за полстолетия.

– Может и так.

– Здесь нет водоносных жил, а значит, нет и колодцев, – сказала Айфа Демелза.

– С чего это ты решила? – язвительно спросил Кенмар. – Бабушка-ведьма нашептала?

– Всего лишь тайные знания, – ответила она делано-безразлично. – Непостижимые для некоторых.

– Это не тайные знания, а скверна, – сказал Кенмар. – Колдовство! Призывая эти силы, ты призываешь демонов.

– Я призываю силы природы и не вижу в этом ничего дурного, – ответила Айфа Демелза. – Ты – трус, и поэтому тебе везде чудятся демоны. А я знаю, что здесь воды нет. Если угодно, я прямо сейчас покажу вам, что умею, и мы прекратим бегать бестолково, как щенки на первой охоте.

– Ну покажи, покажи! – подзадорил её Кенмар.

Мне пришлось вмешаться:

– Успокойтесь оба. Ты сходи направо, до скалы, – велел я ученику, – а ты… – я обернулся к ведьме.

– Я? – спросила она холодно. – Должна сходить налево? До скалы? Я пленница, а не твоя служанка.

Солнечный свет падал на неё сквозь листву, придавая синим глазам зеленоватый оттенок. Как у морской воды, когда солнце пронзает её до дна. Неизвестно почему, но мне захотелось ответить ей грубостью, но я сдержался и сказал:

– А ты не заигрывай с демонами. Иначе можешь проиграть душу.

Надвинув шапку на лицо, я лег, показывая, что не намерен продолжать пустой разговор.

Кенмар со вздохом поднялся и направился в указанную сторону, распинывая валежник.

Я ждал, что ведьма бросится отстаивать безобидность колдовских знаний, но она почему-то молчала. Не утерпев, я приподнял шапку. Айфа Демелза сидела, прислонившись спиной к камню, и сосредоточенно смотрела куда-то в сторону. Я проследил её взгляд, но ничего интересного не увидел, и понял, что она глубоко задумалась. И была смущена душою.

Что заставило её смутиться? Мои слова о демонах?

Неясная тревога охватила меня. Какие-то невнятные воспоминания – как сон о сне. Что-то было связано с замком Демелза, что-то отвратительное до омерзения, но что именно – я не мог припомнить, как ни силился. Человеческая память не выдерживает груза годов и столетий. А вот пергамент хранит все. Я много лет вел записи о странных случаях и странных существах, с которыми приходилось сталкиваться. Книга с записями хранилась в потаённой библиотеке, в столице. И именно туда я пойду сразу же, как только доберемся до Тансталлы.

– О чем ты думаешь, когда вот так смотришь на меня? – спросила вдруг Айфа Демелза, и я очнулся от своих мыслей, и обнаружил, что пристально рассматриваю её, и она это заметила. – Я кажусь тебе злом во плоти? – снова спросила она.

– Кажешься, – признал я.

– А что на самом деле? Я и правда – зло?

– Это решит суд.

– Суд? Разве у тебя нет собственного мнения?

– Есть, – ответил я и снова закрылся шапкой.

Но теперь ведьма молчать не пожелала.

– И каково твоё мнение обо мне?

– Ты – зло.

– Благодарю за откровенность, – сказала она язвительно. – А себя ты считаешь добром?

– Нет.

Она удивилась и задумалась, а потом сказала:

– Тоже прямой ответ. Так ты – тоже зло?

– Нет.

Она снова помолчала, а потом спросила:

– Кто же ты, Ларгель Азо?

– Грешник.

– А грешник – это зло или добро?

– Не играй словами, – ответил я ей миролюбиво. – Сейчас ты не хочешь знать истину, а стараешься уязвить меня. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Как будто ты знаешь мои желания и намерения, – сказала она и вслух произнесла мои мысли о ней, только говорила обо мне, а не о себе: – На самом деле, ты глух. И что бы я ни говорила, не услышишь. Почему церковь так ограниченна в своих взглядах? И так жестока к тем, кто нарушает её законы? И почему мы должны их соблюдать? Кто позволил церкви устанавливать правила?

– Ты же подчиняешься королевским приказам, – сказал я. – А небеса – превыше короля.

– Но церковь проповедует милосердие. Почему же она преследует нас? Разве не следует простить и помиловать?

– Церковь заботится обо всех. И о заблудших тоже. Даже если раскаешься, – сказал я, – на твоей душе останутся язвы. Чтобы излечить их, нужно очищение. Очищение через боль – самое действенное лекарство. Хочешь спасти душу – смири тело. И так будешь спасен.

– Это, по-твоему – милосердие? А как же жалость?

– Ты предлагаешь мне жалеть волка, который зарезал стадо овец и подбирается к другому стаду? – спросил я с усмешкой. – А мне жаль овец – безответных, не способных защитить себя от хищника.

– Но такова волчья суть, – возразила она. – Самой природой установлено, чтобы волк питался овцами.

– Тогда пусть не плачет, когда получит от пастуха рогатину между ребер, – сказал я жестко. – Потому что такова мояприрода.

– Ты не пастух, – ответила Айфа Демелза. – Ты сам – волк.

– Думай, как тебе пожелается, невинная овечка.

Она снова начала меня ненавидеть. Она просто пестовала в душе ненависть и презрение. Но за многие годы я привык к этому. Ведьмы всегда ненавидят тех, кто говорит им, что они – ведьмы, и что они творят зло.

Вернулся Кенмар и сказал, что не нашел и следа колодца, родника или пруда. Айфа Демелза с показным сожалением прищелкнула языком. Я видел, что Кенмара так и подмывало вступить с ней в богословский спор, но это было бы неразумно, о чем я ему и сказал, вернув Айфе Демелза ее слова:

– Не трать красноречие понапрасну. Бессмысленно проповедовать глухому.

– Скорее, это был бы разговор слепого с глухим, – сказала ведьма.

– И ты побереги силы и красноречие, – посоветовал я ей. – В Тансталле и то и другое понадобится тебе, когда предстанешь перед королевским судом.

Упоминание о суде мигом охладило её пыл, и всю дорогу обратно она была молчалива и угрюма.

Путь назад показался более тяжелым – хоть и близился вечер, но воздух оставался жарким, и даже тень не давала прохлады. Айфа Демелза еле переставляла ноги. Когда мы перелезали через частокол, она была настолько измучена, что спрыгивая, не сразу отстранилась, когда я поймал ее на руки.

Разгоряченная щека коснулась моей щеки, а пряди волос – прохладных, как полоски шелка, мазнули по лицу. Я поставил ведьму на землю, придерживая за пояс, потому что силы совсем её покинули. Чтобы не упасть, она обхватила меня за шею, и я не ощутил в её душе презрения или ненависти. Только усталость и… умиротворение. Ей сейчас было хорошо. И это было странно. И неправильно.

– По-моему, ты слишком крепко меня обнимаешь, – сказал я, желая уязвить её словами.

Уязвить и лишить душевного покоя, которого она не заслуживала.

Айфа Демелза посмотрела удивленно, и лишь спустя мгновение смысл сказанного достиг её сознания. Негодование и ненависть так и хлынули от нее ко мне. И ещё стыд. Почему она стыдится? Чего? Своей слабости? Я отпустил её, а она убрала руку и сказала:

– По-моему, ты слишком польстил себе.

Она пошла вперед, ускоряя шаг, и я вдруг понял, что, как обычно, добился своей цели, но впервые почти пожалел об этом.

Рассказывает Айфа Демелза

Ночь я спала плохо, мучаясь дурнотой и жаждой.

То и дело просыпаясь, я видела, как сначала Кенмар, а потом Ларгель Азо сидели за столом, уставившись на огонёк светильника.

Упыри так и не появились, но утром оба служителя яркого пламени были на ногах с первым светом солнца. Они пересчитывали деньги, рассуждая, сколько купить мулов. И Кенмар спрашивал, почему бы не воспользоваться правом и не получить этих мулов бесплатно, а Ларгель Азо снисходительно объяснял, что не надо трубить об их миссии на каждом углу.

Ощущение чего-то непостижимого посетило меня после пробуждения. Что-то произошло ночью, чего не должно было произойти. Или приснилось что-то странное, что смущало душу. Я попыталась припомнить, но ночные сны исчезли вместе с прошедшей ночью.

Почти до полудня Ларгель Азо и его ученик бродили по деревне, приставая с расспросами ко всякому встречному. Мне можно было не ходить с ними, но оставлять меня дома епископ не пожелал. И я невольно разглядывала деревню и её жителей с подозрительностью и любопытством. Ведь где-то здесь, по словам страшного епископа, прятались упыри. И где они? Скрываются в погребах и подвалах?

Прогулка с поиском колодца тоже не добавила мне душевного спокойствия. К тому времени, как мы вернулись в Пюит, я ненавидела Ларгля Азо всей душой. Безжалостный, жестокосердый палач на службе у церковников. Закоснелый в своих суждениях, как лошадь в шорах. Его рассуждения о грехах, раскаянье и наказании телесной болью довели меня до бешенства, хотя я постаралась не выдать, как обидно он ранил меня словами.

Значит, жалости достойны только овцы, а те, кто не желает быть овцами – да гореть им на костре, или получить рогатину между ребер! Возомнил себя судьей мира и повторяет лишь одно: я грешник, я грешник. Ложное смирение, вот что это, а не признание греха. И это постоянное снисходительное обращение со мной, как будто я – глупая вилланка, женщина, уму которой непонятны житейские истины.

Душевные терзания утомили меня почти так же, как бродяжничество по лесу вокруг деревни, да ещё солнце щедро лило свои лучи, словно хотело расплавить все окрест. Силы совсем меня оставили, когда мы вернулись к деревенскому частоколу. Кенмар перескочил через него, как заяц через пень, а меня Ларгель Азо закинул на забор, не особенно заботясь, как я там распластаюсь между заточенных бревен. Сам он перемахнул следом за Кенмаром в одно мгновенье, и я увидела его уже стоящим внизу. Я спустила ноги внутрь ограды, приготовившись прыгать и стараясь не зацепиться юбкой.

Один раз я уже прыгала, и епископ ловил меня, поймал и в этот раз.

Руки у него были сильные, и поймал он меня очень ловко и легко, и даже придержал, пока я не утвердилась на ногах. А потом он спросил, не слишком ли крепко я обнимаю его.

Ученик оглянулся, глядя злобно, и только тогда я осознала, что держу Ларгеля Азо за шею. Но вряд ли это можно было назвать объятиями.

Чего он добивался, произнося подобную глупость? Хотел смутить? Вместо смущения я почувствовала ненависть и стыд. Ненависть – потому что он нанес удар, когда я этого не ожидала, а стыд – потому что сама подставила себя под удар.

– Ты льстишь себе, – сказала я.

Хотя можно было промолчать. Глупости не нуждаются в ответах.

На отдых я надеялась зря.

Наскоро перекусив, Ларгель Азо и Кенмар отправились к Донахью, торговцу мулами. Я предпочла бы полежать, давая отдых натруженным ногам, но моего мнения никто не спрашивал.

Мы шли по деревне, и мужчины снова приставали с расспросами к каждому. Я почти не слышала их разговоров, тащилась, как в полусне, прикрывая макушку рукой – чтобы хоть так защититься от солнца, и недоумевала: каких упырей они ищут в этом спокойном и скучном месте?

Вилланы вели самую обыкновенную жизнь, занятые лишь пропитанием и заботой, как выплатить королевские налоги. Виллан Донахью, торговавший мулами, был повеселее остальных, и судя по всему не боялся не то что упырей, но и служителей церкви. Он сквернословил, постоянно плевался и принялся горячо торговаться за пару тощих животных с хвостами, запачканными навозом.

– Отличные мулы, – нахваливал он, – гоняю их даже в столицу, и всегда разбирают до последнего.

– Возьмем, – согласился Ларгель. – А снаряжение на них раздобудешь?

– Да они смирные! Веревка на шею – и довольно.

Они пошли осматривать мулов, и мы с Кенмаром потянулись следом. Пока епископ приценивался к животным, я села на перевернутую бочку, а Кенмар встал рядом, поглядывая по сторонам со скучающим видом.

– Девчонки у вас пропадают, мне рассказали, – заметил между делом Ларгель. – У меня сестра – молодая и вертихвостка. Что-то опасаюсь за неё.

–Да, этих надо держать на привязи, как мулов, – хохотнул виллан. – Только ослабил поводья – враз сбегут. У нас тут кочевники проходили мимо – вот шлюшки и рванули за ними. Поверили, что где-то их ждут, красавиц навозных.

– А ты почему злой? И твоя сбежала? – подбросил вопрос Ларгель.

– Посмела бы! А вот у Вилфора сбежала. Полгода, как поженились, и она – фьюить! – смылась, как вчерашний дождь. Они подружки были с Эше, на пару и убежали.

– А Эше?..

– Они с Астер выросли вместе. Астер замуж недавно вышла, а у Эше должна была быть свадьба осенью. Они так и загадывали – чтобы друг у друга на свадьбах погулять. А тут, видно, решили гулять в другом месте.

– Красивые?

– По молодости и демон красив. В теле были девки, – виллан задумался, припоминая. – Такие, с огоньком.

– Только три женщины пропали?

– Почему – женщины? И сын старосты пропал. Он говорит, что отправил Адагарда к своему брату, но я что-то не припомню, чтобы парень уезжал.

За четверть часа он выболтал епископу всё, что знал. Я слушала и поражалась такой болтливости. Очень хотелось сказать парню, что он – пустозвон и глупец, но воспоминание о лавке башмачника заставляло молчать.

Кенмар от безделья пинал камешки, намеренно стараясь, чтобы пыль летела на меня. Я стиснула зубы, чтобы не сказать ему какую-нибудь колкость. Метка на ладони научила меня благоразумию быстрее, чем ласковые увещевания матушки.

Отдав за мулов задаток, Ларгель договорился, что животные постоят пока в конюшне у Донахью, а через несколько дней, когда «туфли для сестры будут готовы», мы мулов заберём. Прикупив бобов, и одолжив у старостихи горшок, мы вернулись в заброшенный дом. Я поела сыра и хлеба, пока Кенмар возился с бобами. Он долго чистил и растапливал печь, замочил бобы и добавил в горшок душистых кореньев. Ларгель Азо сидел у стола, делая ножом зарубки на ольховой палочке, отсчитывая дни, что мы провели в пути.

– У старосты вы ели мясо, – сказала я. – Разве служителям церкви разрешено есть мясо?

– Разрешено, чтобы не вводить в искушение простых людей, – сказал ученик напыщенно.

– Как удобно, – заметила я.

– Ты осмеливаешься говорить против служителей яркого пламени? – грозно спросил ученик.

– Вернись к бобам, – сказал Ларгель. – У нас есть дела поважнее, чем препирательства с подозреваемой в колдовстве.

«Нас» – утешило Кенмара, и он с удвоенным рвением занялся ужином.

Если только коричневую жижу можно было назвать ужином.

Уныло ковыряя ложкой в том месиве, что осталось от бобов, я вспоминала вкусный сыр и похлебку, которыми угощали в доме старосты. Вот, стоило утолить первый голод, и я снова стала разборчива в еде. Достойный повод, чтобы служители яркого пламени могли прочитать мне нотацию о ненасытности и неблагодарности человеческой природы.