Колдунья и палач

Тут же раздался другой глухой звук. Я посмотрела и увидела, что Кенмар упал в обморок. Ларгель начал ругаться вполголоса, потому что ему некогда было возиться с учеником. Я не лишилась чувств, подобно бедняге-ученику, но была к этому близка, и даже не могла сказать епископу, что он – самое жестокое чудовище на свете, мешал кляп.

Методично разрубив голову на куски, Ларгель бросил топор и занялся учеником – вылил на него несколько пригоршень воды и отвесил пару пощечин. Тот застонал, приходя в себя, и первое, что пробормотал: простите мастер.

– Выйди на улицу, подыши, – велел епископ. – Станет легче. Потом принеси мешок. Надо закопать эту падаль, а то он завоняет за полчаса. Они всегда разлагаются быстрее.

Кенмар убрался вон, еле переставляя ноги и цепляясь за стулья, столы и косяки, а епископ подошел ко мне и вытащил кляп.

Я порывисто задышала, совсем как Кенмар недавно, потому что и меня мутило. Ларгль Азо стал развязывать узлы, затянутые на моих ногах, как вдруг что-то привлекло его внимание.

– А это откуда? – он схватил меня за щиколотку и повернул к свету, разглядывая уродливый ожог на лодыжке.

– Разве не видишь? – сказала я с ненавистью. – Это ожог. Никогда не видел ожогов? А как же прижигание железом, что практикуют служители твоего ордена в королевской тюрьме?

Ларгель Азо не ответил. Он рассматривал мою рану прищурившись, а потом вдруг положил пальцы поверх, и я похолодела, потому что ожог полностью совпал с его рукой – ладонь и пять пальцев. Словно кто-то схватил за лодыжку раскаленной железной перчаткой.

Я вырвалась, подтянув ноги под юбку.

– Занятно, – сказал Ларгель, глядя на меня с таким же внимательным прищуром. – Но об этом мы поговорим позже.

– Не желаю ни о чём с тобой разговаривать, – сказала я гневно. – Немедленно развяжи!

– А то что? – спросил он, но развязал.

Вскочив с кровати, я отбежала в угол, чтобы не видеть разрубленной головы и обезглавленного тела. Если отвернуться к стене, можно представить, что в доме нет никакого трупа. Но обмануть зрение было можно, а вот обоняние обмануть не удавалось – приторный запах запекшейся крови мутил сознание.

– Где этот болван с мешком? – проворчал епископ.

– Зачем ты убил мальчишку? – спросила я.

– Мальчишку? Встретила бы ты его ночью в подворотне, заговорила бы по-другому.

– Но ведь не он не виноват, что стал упырем.

– Но он им стал. И сам виноват – нечего было целоваться с блудницами по лесам.

– Совсем юный!..

– Те женщины, которых он убил, тоже были молоды.

– Разве не было другой возможности? – оглянулась я в отчаянье.

– Какой? – он посмотрел на меня пристально. – Это называется рабиа нокс. От неё нет спасенья. Тот, в чью кровь попала демонская зараза, не сможет победить болезнь. Рано или поздно – позже, если тело и дух сильные, появится светобоязнь, страх перед водой, жажда крови. Они всё время испытывают холод, и только человеческая кровь может их согреть. Ты предложила бы прятать упыря, как попытался его папаша? И что получилось? Будь на твоем месте простая вилланка, он расправился бы с ней без труда и сожаления. Но больше жертв не будет.

Я растерялась, не зная, что возразить.

Но это было неправильно, неправильно. Мне, видевшей смерть Вольверта, претило любое насилие. А по словам епископа выходило, что убийство – единственный выход.

– Яркое пламя против того, чтобы лишать жизни любое, даже падшее существо, – нашлась я с ответом. – Ты взял на душу страшный грех.

– Не грех, – поправил он меня. – Убить чудовище – это не грех. Это необходимость.

– А если бы он укусил тебя, и ты оказался бы заражён, тебя тоже следовало бы убить?

– Следовало.

Появился Кенмар с кожаным мешком, остановился на пороге, бросил мешок и убежал в темноту, не закрыв дверь. Было слышно, что его рвёт.

Ларгель Азо подобрал мешок и стал складывать туда куски разрубленной головы. Потом настала очередь тела, и епископ вооружился тесаком.

– Небеса всем воздают по заслугам, и ты умрешь так же, – сказала я с ненавистью. – Потому что ты сам – чудовище.

– Хорошо, что знаешь, кто я, – ответил он со спокойствием, которое выводило из себя больше, чем откровенные оскорбления.

– Я и раньше знала, но сегодня убедилась окончательно.

– Хорошо, что убедилась.

– А если завтра кто-то придёт за твоей жизнью? Отцы или братья тех, кого ты с такой легкостью убиваешь? Что станешь делать?

– Отдам их под суд, – ответил он. – Потому что в пункте 20 Священного Кодекса сказано, что тот, кто покусится на жизнь служителя яркого пламени, должен быть предан суду и наказан. Может и казнён. Поэтому я сомневаюсь, что придут мстить за упырей.

– В тебе есть хоть что-то человеческое?! – не выдержала я. – Или твоё сердце всего лишь кусок мертвечины?

Он помолчал, как будто обдумывал то, что я сказала, а потом произнес непонятное:

– Мне жаль, что я причинил тебе боль. Я не должен был поддаваться, – и методично опустил тесак.

Зажав рот ладонями, я бросилась вон из этого страшного дома. Епископ не удерживал меня. Выскочив на улицу, я жадно вдохнула свежий воздух и заплакала, привалившись к стене. Ему жаль. Так я и поверила Палачу Эстландии!

Пошел дождь. Теплый, приятный. Я подставила лицо каплям, слизывая их с губ. Удивительно, но дождь показался мне сладким, как вода с размешанным медом.

Глава 7

Рассказывает Ларгель Азо

Может, морок – дело рук этого упыря? Но я не слышал раньше, чтобы упыри могли колдовать посредством сновидений. Да и слишком он юный, чтобы быть способным на что-то, кроме убийства.

Или виной этим снам – Айфа Демелза?

Пакуя в мешок труп Адагарда, я раздумывал над тем, что случилось ночью. Как вышло, что яркое пламя не защитило меня? Значит ли это, что я совершил нечто такое, из-за чего лишился небесной защиты?

Снова и снова я вспоминал свою недавнюю жизнь и не находил ошибок. Я всегда поступал по закону, усердно молился и постился. Где же вышла брешь в защите? Неужели, ослабла вера?

Запихнув останки упыря в мешок, я сунул туда же и перчатки. Кровь упырей заразна. От нее надо избавляться до последней капли.

Кенмар вернулся, шатаясь, как пьяный.

– Принеси воды, – велел я ему. – Надо тут замыть. А тряпки надо сжечь. Разведи огонь.

Он делал всё медленно, как во сне – хорош помощничек. Но огонь развел и притащил две бадейки воды. Я смыл кровь с пола, а потом побросал в огонь веревки и еще лоскуты, которыми чистил меч. В огонь же полетел осиновый кол. Для следующего дела сделаем новый.

Ведьма убежала, но не пыталась скрыться. Я чувствовал её присутствие где-то неподалеку и даже не прислушивался, что она там сейчас переживала. Надо было разобраться с упырём до рассвета, а потом заняться поиском тел. Человек должен быть отпет и похоронен достойно, а не гнить в заброшенной клоаке, как упыриная отрыжка. Припрятав мечи и кинжалы в сумку, я позвал Кенмара:

– Пошли, закопаем его.

Мы взяли мешок и поволокли к деревенским воротам.

Накрапывал дождь – и он был очень кстати. Дождь – это вода. Вода небесная. Она всегда очищает. Как и небесный огонь.

Айфа Демелза появилась из темноты бесшумно – бледная, с распущенными намокшими волосами, сама похожая на демона ночи.

– Даже не позволите родителям оплакать останки сына? – спросила она глухо. – Спрячете труп, как убийцы?

– Он сейчас вонять будет, – сказал я, хотя не надо было ничего ей объяснять. – Жди здесь, мы скоро вернемся.

Я даже не удивился, когда Айфа Демелза пошла за нами. Если бы я сказал: «Иди следом», – она захотела бы остаться.

– Не могу находиться в том доме, – сказала она.

Отвечать ей мы с Кенмаром не стали. Упырь был тяжёлый – недаром говорят, что кости у них каменные. Возле ворот мы бросили мешок на землю, и Кенмар долго стучался, пытаясь разбудить охранника. Он выскочил встрепанный, испуганно тараща глаза.

– Открой ворота и не засыпай, пока мы не вернемся, – сказал я. – И принеси кирку и лопату.

– По какому праву… – начал напыщенно охранник, но я призвал яркое пламя.

Заметив его отблеск в моих глазах, виллан без промедления открыл ворота и помчался исполнять приказ.

– Понесешь лопату, раз уж увязалась за нами, – сказал я Айфе Демелза.

Напрасно сказал.

Она сразу вскинула подбородок и этим стала до отвращения похожа на свою младшую сестру – дерзкую девчонку из Дарема.

– Я не стану сообщницей убийцы, – сказала она веско.

Убийцы. Надо думать, Кенмара она почитала за кроткого ягненка.

Стражник притащил кирку и лопату, и я сказал ему, чтобы он тащил их за нами. Виллан не посмел ослушаться. Мы унесли мешок к болотистой низине. Кирка не понадобилась – земля была достаточно мягкой, а неподалеку Кенмар отыскал булыжники величиной с кулак – они остались с тех пор, когда здесь протекала река. Выкопав могилу, мы спустили туда мешок, закопали, и для верности заложили камнями. Нет, упырь уже не сможет встать, даже если князю из преисподней очень этого захочется, но были дикие звери, которые не побрезговали бы мертвечиной, и сами стали бы ходячей заразой.

Пока мы работали, закапывая упыря, Айфа Демелза стояла чуть поодаль, на кочке. Наверное, боялась замочить ноги. Она ничего не говорила, только смотрела. Но как смотрела. И что при этом чувствовала… Глупая молодая ведьма. Сама была злом, и совсем не умела отличать чёрное от белого. Для неё упырь был всего лишь моей жертвой. Что ж, её право так считать.

– Ну вот и покончили, – сказал я, отряхивая руки, когда был положен последний камень. – Теперь надо отдохнуть.

Мои спутники промолчали – все трое. Айфа Демелза смотрела осуждающе, виллан – с ужасом, а у Кенмара было пришибленное лицо. Он то и дело отирал пот со лба. Нет, с такого ученика не будет толка. Много слов и мало дела – это всегда плохо.

– Возвращаемся, – я подхватил лопату и зашагал к деревне. Виллан обогнал меня и затрусил впереди, волоча кирку по земле и оглядываясь через каждые два шага. – Не бойся, тебя не убью, – сказал я, разгадав его страхи. – Ты же не упырь.

– А вы убили упыря, господин? – спросил виллан, заикаясь, и остановился.

– Да, упыря, – ответил я, проходя мимо. – Хорошо-то как, верно? Теперь никто не вопьется тебе в шею ночью.

Виллан громко всхлипнул, обогнал меня и припустил к деревне, как заяц, бросив кирку. Я подобрал её. Зачем пропадать добру из-за дурака.

– Побежал докладывать старосте, – сказал Кенмар. – Что сделаем? Опередим его?

– Пусть докладывает, – сказал я. – А мы спать пойдем. Ночью все добрые люди должны спать.

Айфа Демелза фыркнула за моей спиной.

Мы с учеником предпочли этого не заметить, но возле самого дома, где я казнил упыря, ведьма напомнила о себе.

– Я не смогу там находиться, – сказала она. – Там пахнет кровью. И смертью.

– Тогда оставайся на улице, – ответил я.

Мы с Кенмаром вошли в дом и первым делом помолились за благополучный исход дела и за упокой души казнённого. Я отправил Кенмара спать, а сам остался караулить. Упырей в Пюите больше быть не должно, но осторожность никогда не повредит.

Я долго сидел за столом, глядя на язычок пламени в светильнике, и чувствовал ведьму, которая прикорнула за стеной. Упрямая. Неужели и в самом деле решила ночевать на улице? По крыше ударили дождевые капли, а потом начался настоящий ливень. Я успел досчитать до десяти, когда дверь распахнулась и на пороге показалась Айфа Демелза – мокрая, как мышь.

Избегая смотреть в мою сторону, она прошла к кровати и завернулась в одеяло.

Я не стал ей ничего говорить.

Она согрелась и легла, а я всё так же сидел напротив светильник и ждал, пока она уснет. Ни кровь, ни смерть не помешали её сну – вскоре раздалось лёгкое, ровное дыханье. Только тогда я встал и прошелся вокруг стола, разминая затекшие ноги и спину. И только тогда поглядел на ведьму, пытаясь понять, что же так привлекло меня в ней. Привлекло настолько, что я впустил её в свои мысли. Была ли она похожа на Медану? Нет, ничуть. Ни видом, ни характером. Медана была сладка и нежна, как цветок белого клевера, а эта – высокомерная колючка. Чертополох. Но и чертополох пахнет мёдом…

Мне вспомнился запах лилий, который я ощутил во сне. Лилии – совсем неподходящие цветы для Айфы Демелза. А значит, морок. Вс! – морок. И спастись от него можно только постом и молитвой. Вот два крыла, которые перенесут меня через бездну.

Прекратив размышления о ведьме, я встал на колени и начал наизусть читать молитву святой Медане:

«Мол-Меха… Нежно-медовая…

Праведная при жизни, великая после смерти…

Даруй любовь любви не имеющим…

Даруй доброту чёрствым сердцем…

Молись за нас, огнём ревности по славе небесной горевшая…».

Утро после проливного дождя выдалось ясным и солнечным. Даже не верилось, что под таким солнцем бегают чудовища вроде Адагарда. Бегали.

Я растолкал Кенмара и коснулся плеча спящей ведьмы. Она сразу же открыла глаза и уставилась на меня. С осуждением. Как будто упырь Адагард всю ночь взывал к её совести.

Первым делом я наведался к голубятне возле дома старосты. Кенмар тащил нашу дорожную сумку и меч, который я накануне забрал у деревенских горе-охранников, а они этого даже не заметили. Айфа Демелза отстала от нас шагов на двадцать, но её ненависть и презрение кружились вокруг меня.

Окна голубятни были заколочены, а дверь заперта снаружи. Мы с Кемаром в два счета сломали к хвостам собачьим замок и приоткрыли двери.

Упырь жил здесь. Мертвечиной несло изо всех углов. На полу лежали дохлые голуби, и на деревянном щербатом подносе стояли чашка с засохшей кашей, заплесневелые хлеб и сыр, и кружка с прокисшим полынным отваром.

– Держали его здесь, безумцы, – сказал я, пинком переворачивая поднос. – Как будто упыря можно удержать.

– Он выломал вон там доску и вылез, – указал Кенмар пальцем под потолок.

Я осмотрел пролом и кивнул. Надо быть дважды безумцем, чтобы надеяться, что упырь будет послушно сидеть в дырявом хлеву.

Когда мы спустились с голубятни, во двор старосты уже подтягивались жители деревни. Здесь были не только родители пропавших девушек, но и староста с женой. Я чувствовал смятение, которое испытывала Айфа Демелза. Ей было стыдно и совестно. Вот уж новости – совесть у ведьмы! Но она и правду не смогла посмотреть в глаза родителям упыря. Особенно когда старостиха подошла и сунула ей в руки узелок с сыром и хлебом. А староста сразу понял, что нам известно о голубятне. Но оправдываться не стал. А я не стал напоминать ему о лжи, когда он отправил нас разыскивать Королевский колодец совсем в другой стороне.

Вилланы увязались за нами, Кенмар подозрительно косился на них, а меня больше занимали поиски двойного дуба

Упырёнок сказал правду, и мы, действительно, нашли старинный колодец у дерева с двумя стволами. Даже не колодец – водохранилище. Кладка была старинная – камни стесаны ровно и подогнаны друг к другу так плотно, что между ними нельзя было просунуть травинку. Я наклонился, заглядывая внутрь. Воняло падалью, и лужица воды блестела где-то далеко внизу, а к ней вела винтовая лестница.

– Думаете, они там, мастер? – спросил Кенмар.

Он прикрывал нос рукавом.

– Уверен, что они там. Воняет, как на разрытом кладбище. Неси верёвку, я спущусь.

– А вдруг там еще кто-нибудь прячется? – сказал Кенмар тихо, и голос его дрогнул.

– Там нет упырей. Я бы почувствовал.

– А-а-а… – он устыдился собственной трусости и мигом притащил мне веревку, услужливо заглядывая в глаза.

Я разделся, оставшись в одних лишь брэйлах – нижних штанах, и снял сапоги, чтобы легче было нырять, если придется нырять. Обмотался веревкой вокруг пояса и перекинул её через плечо, обвязав другой конец вокруг дерева, а вторую веревку, привязал к дереву и сбросил в колодец. Потом кивнул Кенмару, и тот послушно взялся за мою веревку. Кто-то из деревенских вызвался помочь, но я велел не мешать.

Ступеньки колодца порядком поистерлись, были скользкими от влаги и мха. Возле воды лестница совсем разрушились. Последние десять локтей я спускался, упираясь в стены спиной и ногами.

Вода была черная, гнилая, и в одном месте наполовину высовывалась человеческая нога в красивом башмаке с пряжкой. Значит, упырь сказал правду. Стараясь дышать ртом, я потянул за торчавшую из воды ногу. Показалась женщина. Вернее, то, что от нее осталось. Она пролежала здесь недели две или три. Я обвязал её веревкой и подергал, чтобы тащили.

Труп медленно поплыл вверх. Вода стекала с платья и длинных волос. Она капала на меня, и я наклонил голову, чтобы капало на затылок. А когда там, наверху, тело подхватили, то раздались вопли и плач. Я узнал по голосу Жанину-чулочницу. Значит, туфли с пряжками были на её дочери.

Второе тело я нашарил, сунув руку по плечо в воду.

Старался держаться над поверхностью, но оскользнул и макнулся до самых глаз. Давно я не купался в такой гадости. Даже не припомнил, бывало ли хуже.

– Верёвку! – крикнул я, и сверху тут же свалилась веревка.

Хоть в этом Кенмар не оплошал.

Подняли второй труп, и женские вопли и плач усилились. К Жанине присоединились ещё два или три голоса. Начались причитания и проклятия. Голос старосты я так и не услышал и раздумывал: удерёт или нет? Ведь он знает, что наказание за такие дела неминуемо.

Третью женщину я не смог достать, как ни пытался – долго шарил, но она ушла в глубину. Зловоние было, как в преисподней, и я подергал веревку, давая знак ученику.

Когда я вылез из колодца, вилланы шарахнулись. Надо думать, я и правда выглядел ужасающе. Кенмар вылил на меня бадейку воды, чтобы смыть трупную слизь. Ему снова стало плохо, и он убежал в кусты.

Я достал железный крюк из сумки и привязал к нему верёвку.

– Третья слишком глубоко, придется нырять, – сказал я, ни к кому лично не обращаясь.

Тут ко мне приблизилась Айфа Демелза, закрывая рукой нос и рот.

– Тебе не надо нырять, – сказала она. – Я умею осушать колодцы и…

Я посмотрел на неё так, что она отступила, испуганно и непонимающе вскидывая брови.

– Оставь чёрное колдовство при себе, – сказал я жёстко. – А еще лучше – забудь о нём навсегда и покайся.

– Просто предложила помощь, чтобы достать несчастную… – она растерянно указала на трупы.

– Обойдусь без твоей помощи.

С третьим телом я провозился долго – нырял раз десять, пока не зацепил крюком. К этому времени я уже перестал ощущать зловоние, но голова кружилась от мерзких испарений. Тело подняли, потом поднялся и я, и первым делом стер ладонью с лица слизь и попросил воды. Кенмар снова вылил на меня бадейку, а потом ещё одну, но трупный запах остался, впитавшись в волосы и одежду. Кенмар подал мне рубашку и камзол, а затем, следуя церковному правилу, я встал на колени над тремя трупами и начал читать молитву. Язык, на котором произносилась молитва, был мёртвым языком. Народа, говорившего на нем, давным-давно не существовало. Но слова звучали торжественно, как и положено звучать божественному языку. И каждое слово – непонятное для вилланов – было понятно душам погибших. Я верил в это свято.

Кенмар тоже встал на колени, а затем и все вилланы принялись молиться за убитых. Я не видел, молилась ли вместе с нами Айфа Демелза – она стояла где-то позади. А было бы любопытно проверить – есть ли у ведьмы сострадание к настоящим жертвам, а не к их убийцам.

Закончив молитву, я осенил каждое тело священным знаком и поцеловал каждую мертвую женщину в лоб, как требовал обряд прощания. Жанина громко всхлипнула и уткнулась в фартук, сдерживая рыдания.

– Теперь хороните, – сказал я, поднимаясь с колен, и увидел ведьму.

Она стояла рядом с вилланами, не мешаясь с их толпой, но и не совсем в стороне. И смотрела на меня. В последнее время её чувства ко мне не отличались особым разнообразием: ненависть-злоба-ненависть-презрение-снова-ненависть. Хорошо, что она стоит достаточно далеко. В этот раз я не желал её чувств и отвернулся. Пусть ненавидит. Только на расстоянии. Но её чувства вторглись в моё сознание. И это были вовсе не ненависть и злоба. Я помедлил, прислушиваясь. Нет, мне не показалось. Сейчас она переживала горечь, печаль и сожаление. И восхищалась. Мной.

Не веря этому, я оглянулся.

Взгляды наши встретились, и мне показалось, что глаза у нее заблестели слишком сильно – как от непролитых слез. Из-за чего она собиралась плакать? Так растрогалась от смерти несчастных вилланок? Да полноте, это точно была Айфа Демелза или её место вдруг заняла другая женщина?

– Благодарю, господин священник, – раздался вдруг рядом голос старосты.

Старостиха тоже подошла поклониться.

Я не ответил, рассматривая их, как двух гадюк, вылезших из колодца, где только что побывал.

Староста правильно истолковал мое молчание и сказал:

– Я виноват. Признаю это.

– Не только ты, – заговорил я. – Твоя жена тоже всё знала.

Он отрицательно покачал головой, но меня не обманул.

– Не лги, – сказал я не повышая голоса, но вилланы замолчали, как один, и слова мои услышали все. – Я видел сыр и хлеб в голубятне. Твоя жена кормила упыря. А ты думал, что полынь и мак помогут. Трижды дурак. Ты ответишь за преступление. И жена твоя ответит.

– Он наш сын, – возразил староста тихо, а старостиха побледнела, но не заплакала, и сжала губы с видом мученицы за правду.

– Он был вашим сыном, но превратился в чудовище. Три женщины пострадали из-за вашего молчания. Тебе доверили хранить этих людей, а вместо этого ты подверг их жизни опасности. Такое не прощают. У тебя есть четверть часа на молитву и последние распоряжения.

В это время я не утерпел и снова прислушался к Айфе Демелза. Но её восхищение исчезло. Остались только горечь и сожаление. И презрение. И гнев. Да, вот это – та Айфа Демелза, которую я успел узнать. С возвращением, настоящая ведьма.

– Помоги мне, – велел я Кенмару, перебрасывая через сук веревку. – Свяжи им руки и найди скамейку или чурбаки. Бочка тоже сойдет.

– Вы хотите повесить их, мастер? – спросил Кенмар.

Хорошо, что спросил тихо, и вилланы не слышали, как у него дрогнул голос.

– Не дрожи, как заячий хвост, – сказал я. – Ты – служитель церкви, и должен принимать решения без сомнений. Если мы начнем сомневаться в том, что делаем, что останется этим беднягам? – я повел глазами в сторону вилланов, сбившихся в кучу, как овцы. – А про старосту и его бабу тебе не стоит переживать. Они нарушили закон, не донесли об упыре. Это привело к гибели трёх женщин и поставило под угрозу жизнь всей деревни. За это повесить – слишком легкое наказание. Но они молчали из-за сына. Я понимаю. Поэтому повешу сам, без суда. Я не бессердечное чудовище.

– Какое изумительное милосердие, – раздалось вдруг совсем рядом.

Я обернулся, подавив вздох.

Конечно же, ведьма.

Кто ещё осмелился бы осуждать действия служителей церкви.

– Чего тебе? – спросил я, проверяя, хорошо ли скользит петля.

– Ты и в самом деле решил их повесить? Этих стариков?

– Они такие же старики, как их сынок – невинное дитя.

– Это жестоко. Отдай их под суд, – заговорила она, глядя отчаянно, будто прыгала в омут со скалы. – Пусть их судят. А так – это просто убийство. Чем тогда ты отличаешься от них самих? И от Адагарда?

– Тем, что не казню невиновных.

– С каких это пор ты взялся судить – кто заслуживает наказания, а кто нет? – спросила она.

– С тех пор, как начал служить яркому пламени.

– О! Так это яркое пламя приказало тебе убивать всех без разбора?

– Не всех. Только тех, кто заслужил смерть.

– Ты глухой, как дубовая доска, – сказала Айфа Демелза. – Неужели тебе не жаль этих людей? Меня ты не отдал на расправу тем вилланам в Лейше. Почему же этим не разрешаешь предстать перед судом?

Обычно такая презрительная и холодная, она сейчас горела праведным гневом. И искренне не понимала, почему я собрался казнить старосту и его бабу.

Не знаю почему, но я посчитал нужным успокоить её.

– Суд приговорил бы их к мучительной казни, – сказал я, и сам удивился, что говорил, как извинялся. – Поверь, лучше быть повешенным, чем умирать на колу. Некоторые умирают быстро, если кол пройдет прямо, но если он выйдет через брюшину… Так можно и неделю проболтаться.

Она посмотрела с ужасом, закрыла рот ладонью и побежала прочь.

– И я, правда, не хотел тебя мучить. Тогда, ночью, – сказал я запоздало, но она уже умчалась куда-то за деревья.

Кенмар вернулся, пиная перед собой бочку и пристроив на плече колченогую скамейку, а я некоторое время смотрел ведьме вслед, раздумывая – догонять ли. Но потом рассудил, что далеко она не убежит, даже если решится на подобную глупость. А у меня были дела поважнее.

– Помоги женщине встать на бочку, – сказал я Кенмару и начал читать разрешительную молитву, отпуская старосте и его жене все грехи перед смертью.