Колдунья и палач

– Устала? – спросил я.

Она ответила гневным взглядом, но ничего не сказала.

– Привал делать не будем. Не хочу оставлять Кенмара одного на ночь. Так что лучше поторопиться.

– Наверное, тебя похвалят, если ты привезешь в Тансталлу мой труп и скажешь, что я сама себя загоняла до смерти.

– Пойдем, – повторил я, и она нехотя оторвалась от дерева и побрела дальше.

Иногда я коротко говорил ей, куда сворачивать – направо или налево. Она подчинялась послушно, как овца, шедшая на заклание. Но я чувствовал, что это обман. Внутри неё все клокотало, как в огненной горе. Еще немного – и опять начнет швыряться колдовскими штучками.

Кенмар благополучно задремал у костра и пропустил наше появление. Когда мы вышли из чащи на поляну, он испуганно вскочил, сжимая в одной руке кол, в другой – меч, и сонно моргая.

– Мастер! – облегченно выдохнул он, узнав нас, и замахнулся на Айфу Демелза: – Проклятая ведьма!

Я слегка толкнул его в грудь, чтобы поутих, а ведьма упала на землю рядом с костром и замерла, свернувшись клубком. Я взял сверток, что принес с хутора, и перебросил ей.

– Оденься.

Она подняла голову и посмотрела удивленно.

– Там женская одежда, – сказал я, доставая ложку и устраиваясь возле котелка, который Кенмар повесил над огнем, чтобы похлебка разогрелась. – Оденься. Незачем пугать людей.

Айфа Демелза нерешительно протянула руку к свертку, погладила его, а потом тихо спросила, указав на склонившиеся до земли ветки ивы:

– Можно я оденусь там?

– Еще чего! – завопил Кенмар, но я осадил его.

– Пусть идет.

– Но мастер, она сбежит!..

– Не сбежит, – я зачерпнул из котелка и проглотил первую ложку.

Ведьма скользнула под прикрытие густой листвы бесшумно, как тень. А только что едва переставляла ноги.

Готовил Кенмар отвратительно. Другое дело, что я бы приготовил не лучше, и что за свою жизнь мне приходилось пробовать еду гораздо более мерзкую. Копчёное мясо оказалось вполне сносным, я жевал и прислушивался к чувствам ведьмы. Она устала, но сейчас была довольна. Да, довольна. Наверное, и ей надоело ходить в обносках. Но вот удовольствие сменилось замешательством. Увидела, что платье, что я принес, совсем простое, и не подходит для благородной? Сейчас будет обида… Но ведьма не обиделась. Раздался шорох листьев, и она вышла к костру.

Перед нами стояла женщина без возраста – юное лицо и глаза, видевшие многое, очень многое. Она нашла гребень, и теперь её волосы еще больше походили на черный шелк – так и лились с макушки до пояса. Вилланская кофта удивительно шла ей, как и грубая юбка из темной ткани. Ворот кофты был широковат, и то и дело сползал, открывая белое плечо. Айфа Демелза была из тех благородных женщин, которые не теряют благородства даже в одеждах простолюдинов. Медане тоже необыкновенно шло платье вилланки.

Ведьма положила передо мной мою рубашку – сложенную аккуратно, по швам. Я сразу же расшнуровал камзол и надел её, еще хранившую тепло женского тела.

Айфа Демелза бросила взгляд на котелок, и я почувствовал её голод и брезгливость. Мы с Кенмаром ели, зачерпывая ложками прямо из котелка.

– Достань чашку, – велел я ученику.

Тот заворчал, но полез в сумку.

– Налей ей отдельно.

– Благодарю, – сказала Айфа Демелза чинно, присаживаясь к костру, по другую сторону от нас.

Недовольно сопя, Кенмар отлил в чашку похлебки, подумал, выловил кусочек мяса. Я разломил хлеб и протянул ведьме. Она взяла, стараясь не соприкоснуться пальцами.

Ела она жадно, хотя и старалась соблюсти достоинство. Ракушки – неважная замена хлебу и горячей похлёбке. Даже если ее готовил Кенмар. Перед тем, как лечь спать, я расстелил карту, чтобы определить, как далеко нас занесло на запад. Выходило, что на пути к столице, если мы возьмем восточнее, будет деревушка.

– Завернем туда, – сказал я Кенмару, который тоже разглядывал карту. – Может, у них есть лошади. Купим пару.

– Да уж, тащиться до Тансталлы пешком – это не по набережной прогуляться, – Кенмар зло посмотрел на ведьму. – А что за деревня, мастер?

– Боллар, – сказал я, проследив пальцем витиеватые буквы. – Большие Дома.

– Поди, домики – вровень с землей, – сказал Кенмар.

– Главное, чтобы были лошади, – сказал я.

Ведьма доела похлебку и даже вымазала чашку кусочком хлеба, а потом принялась безудержно зевать, прикрывая рот ладонью.

– Отдай ей мой плащ, – сказал я Кенмару, вставая, чтобы прогулять до реки на ночь.

– Ваш плащ? – Кенмар нахмурился. – А как же вы, мастер?

– Ночь теплая, не замерзну.

– И она бы не замерзла, – проворчал ученик, но потащил ведьме плащ.

Когда я вернулся, Айфа Демелза уже спала. Во сне лицо у нее стало беззащитным – ничего от той холодности и презрения, что я наблюдал днем.

Кенмар ждал меня, готовый начать ночной караул до полуночи, мы помолились, и я лёг, пристроив под голову сумку с осиновыми кольями.

Мне приснилось море, и Медана, собиравшая ракушки. Я подошел неслышно, а она стояла ко мне спиной и поэтому не распознала опасности. А я и в самом деле был опасен для неё. Бежать ей было некуда. В открытое море – она не умела плавать. Справа и слева были каменистые утесы, а на берегу ждал я. Принцесса Медана сняла юбку перед тем, как зайти в воду, и подвернула рубашку почти до пояса, открыв белые, как мраморный камень, ноги. Набрав корзину ракушек, Медана повернула к берегу. Она шла медленно, борясь с волнами. Потом подняла голову и увидела меня.

Я знал, что будет дальше. Я войду в море, протягивая к ней руки, а она бросится к утесу и начнет карабкаться наверх, обдирая до крови колени и пальцы. «Тебе не убежать от меня!» – крикну я, и в это время утес вдруг отломится от берега и поплывет через залив, унося с собой Медану.

Но вместо этого сон пошел по-другому. Медана не отшатнулась и не бросилась бежать. Она поставила корзину, и волны тут же перевернули лёгкую плетёнку, унося добычу, но Медана это не заметила. Она смотрела на меня, как будто ждала всю жизнь.

– Далеко же ты спряталась, – сказал я, протягивая к ней руки. – Даже твой отец оставил поиски, а я не оставил. И вот, нашёл.

– Наконец-то ты появился, Ларгель, – сказала Медана и тоже потянулась ко мне. – Я тосковала и ждала!

Она бросилась мне на грудь и обняла, прижавшись щекой. А я замер, понимая, что всё это сон, и стоит мне пошевелиться, как призрак счастья исчезнет.

– Поцелуй меня, – сказала Медана ласково и подставила лицо для поцелуя.

Я целовал её долго, изнемогая от желания, и от радости, что она, наконец-то, меня приняла. Она прервала поцелуй первая, клоня голову и пытаясь отдышаться, и произнесла еле слышно:

– Ты лишаешь меня и гордости, и чести, Ларгель, но я согласна на всё. Если хочешь, стану твоей прямо здесь, у этих скал.

Хотел ли я? Да я мечтал об этом годами. Я уложил её тут же, на кромке прибоя, не имея больше сил ждать, и набросился, как дикий зверь на добычу, задирая рубашку Меданы и пытаясь раздеться сам. Моя принцесса не противилась, а покорно обняла, когда я наклонился, чтобы ещё раз поцеловать. Глаза её были закрыты, и ресницы трепетали.

– Посмотри на меня, – попросил я, – хочу, чтобы ты смотрела на меня.

Она подняла ресницы и посмотрела.

Глаза у нее были синие, как темные сапфиры. Как море, что шумело рядом.

Я проснулся с бешено колотящимся сердцем, не понимая, где нахожусь. Но увидев звезды небесные и услышав потрескивание огня, вспомнил про лес и погоню за ведьмой, и сел, испытывая отвращение к тому, что только что пригрезилось. Неужели даже после стольких лет покаяния греховное прошлое не отпускает меня? Но почему такие странные сны?

Кенмар стоял у дерева, борясь со сном, Айфа Демелза мирно спала. Я посмотрел на нее с подозрением: не она ли наслала дурной сон? А в том, что сон был дурной, сомнений не оставалось.

Подобравшись к ведьме поближе, я склонился над ней, заглядывая в лицо: притворяется или нет?

– Мастер? – изумленно позвал меня Кенмар, но я махнул рукой, чтобы не шумел, и коснулся щеки Айфы Демелза, чтобы удостовериться наверняка.

Ведьма не пошевелилась, только всхлипнула во сне и чуть-чуть двинула головой. Значит, и правда – спит.

Я не встречал и не слышал ни разу, чтобы спящая ведьма могла наложить чары. И эта вряд ли была способна на такое. Значит, дело во мне. От этого стало ещё противнее, потому что походило на предательство к памяти Меданы. До недавнего времени мне никогда не снились другие женщины.

Но почему такие сны?

Рубашка. Она вернула мне рубашку.

Но если бы на ней были заклятья, я бы почувствовал.

Дернув камзол за ворот, я оттянул льняную ткань, и понюхал. Рубашка пахла ведьмой. Запах приятный, но совершенно чужой. Вот и причина. Я тут же разделся до пояса.

– Что-то случилось, мастер? – встревожился Кенмар.

– Ничего, – ответил я и пошёл к реке.

Там я долго полоскал рубашку, чтобы не осталось ведьминого духу, и поплескал на себя водой. Можно было выкупаться, но речка оказалась мелкой – глубиной до колена. Вернувшись и распялив рубашку возле костра, чтобы просохла побыстрее, я поворошил горящий валежник и задумался, глядя на спящую Айфу Демелза. Надо попытаться разговорить её. Вызнать, кто и как научил её колдовству. Можно прикрикнуть, припугнуть чтобы поскорее признавалась. Можно постараться расположить к себе показной добротой. К каждой ведьме свой подход. Посмотрим, что подойдет для этой.

Сон прошёл, и я отправил Кенмара отдыхать, а сам просидел до рассвета, глядя на огонь и поглаживая медальон с мощами святой Меданы которые носил при себе вот уже девяносто лет.

Рассказывает Айфа Демелза

Утро выдалось солнечным, и день обещал быть жарким. Зацвела жимолость, и её аромат приманивал пчёл и шмелей. Они так и роились над нашими головами, пока мы брели старой лесной дорогой. Кенмар отмахивался, а я знала, что нельзя беспокоить маленький народец и не делала резких движений, даже если какое-нибудь пушистое полосатое тельце пролетало перед самым носом.

Ларгель Азо шёл впереди, таща на одном плече сумку, на другом седло. Мне было любопытно, куда они дели коней, но спрашивать я не решалась. Дух мой по-прежнему был в упадническом состоянии, но радовало хотя бы то, что не пришлось сразу же столкнуться с легендарной жестокостью служителей церкви. Свежая рубашка и новая юбка (а по правде сказать, не совсем уж и новая) хоть чуть-чуть примирили меня с моим нынешним положением. И хлеб. Я не понимала его ценности и вкуса, пока не пришлось прожить несколько месяцев на траве и рыбе.

Я шла за епископом и размышляла, как мало надо, чтобы человек из благородного существа превратился в нищеброда, которому главное – сытно поесть и не мерзнуть.

Растоптанные туфли натирали ноги, потому что чулок у меня не было – их пришлось распустить, чтобы сделать сети, когда я только пришла на остров. На первом же привале я подложила под пятки листья лопуха. Епископ увидел это, но ничего не сказал. Я подумала, что он должен быть доволен, что я терплю в пути такие неудобства. Церковь считала, что физические страдания – лучшее искупление грехов. Про Ларгеля Азо говорили, что он женился на церкви. А значит, он полностью разделяет её убеждения.

Ученик Кенмар тащился то позади меня, то обгонял, чтобы пошептаться со своим наставником. Что он там у него выведывал, меня не особенно интересовало. Наверняка, какие-нибудь уловки по поимке черных ведьм. Иногда ученик посматривал на меня. Смотрел хмуро и с подозрением. Я отвечала ему ледяным взглядом, показывая, что его внимание неприятно.

До деревни мы добрались только к вечеру, и ученик тут же отметил, что в деревне Большие Дома не было ни одного большого дома.

– Жалкие лачуги, – сказал он, сплюнув. – Уверен, что здесь и лошадей-то нет. Одни мулы или ослы.

Деревню огораживал бревенчатый частокол, но ворота были ещё открыты. Ларгель Азо пошел прямиком к ним, но вдруг остановился и сказал, обращаясь к ученику:

– Не говори, что мы служители яркого пламени. И не называй наших имен.

– Почему, мастер?

Вместо ответа Ларгель повернулся ко мне:

– А ты молчишь, что бы ни произошло.

Я кивнула, показывая, что поняла.

Нас заметили, когда мы уже подошли к воротам. Три человека со щитами из сколоченных дубовых досок выскочили к нам, преграждая дорогу. У старшего был даже кожаный шлем, окантованный металлическими полосками.

– Кто вы? – спросил человек в шлеме.

Он отчаянно трусил, и копьё держал неловко, вцепившись в древко судорожно, как утопающий.

– Мы простые путники, – сказал епископ, бросая на землю сумку и седло и поднимая руки в знак добрых намерений. – Я – Вулф, лучник из столицы, это мой брат Хамор…

Я чуть не фыркнула, услышав дурацкие имена – Волк и Осёл. Придумал же. Сейчас еще меня назовет Марухой – кобылицей.

– …а это – моя сестра.

Сестра! Я невольно посмотрела на его физиономию с располосованной щекой. Упаси небо от такого брата.

– На нас напали разбойники, отобрали лошадей и почти все сбережения, – продолжал врать Ларгель Азо. – Мы просим только ночлега и ужина, мы заплатим тем, что у нас осталось. Это ведь Боллар?

– Это не Боллар, это деревня Пюит. И мы тут не жалуем прохожих, – сурово сказал охранник.

– Во имя святой Голейдухи, дайте приют, – попросил епископ. – Скоро ночь, моя сестра устала, ей нужны чулки и новые башмаки. Я заплачу, – он отцепил от пояса кошелёк и потряс им.

Звон монет произвел впечатление. Суровые охранники деревни Пюит пошептались, и старший важно сообщил, что пойдёт доложить старосте.

Ожидая, пока они договорятся, мы сели прямо на землю, и я тут же стащила туфли, прикладывая листья подорожника к кровавым мозолям. Ученик вертелся ужом, ему не терпелось расспросить Ларгеля Азо о причине такой таинственности. Мне тоже было странно, зачем епископ скрыл свое положение. Всем известно, что служителям яркого пламени любой обязан предоставить лучший кров и еду, причем, бесплатно и с почтением, как будто принимал короля. Какую же игру затеял господин Палач?

За частоколом раздались голоса, и к нам вышел охранник в шлеме и мужчина средних лет – худощавый, седой, с умным и усталым лицом. Совсем не похож на виллана. Старший из охранников что-то нашёптывал ему, косясь в нашу сторону, но он словно бы и не слушал. Мы встали, приветствуя его, и он оглядел нас цепким взглядом, задержавшись на моих стертых в кровь ногах, и как я морщилась, обуваясь.

– Я – староста, мое имя Скримир, – назвал он себя. – Куда вы идете?

– Возвращаемся в столицу, – ответил Ларгель Азо за всех.

– Вы порядочно сбились с пути, – объяснил староста. – Зашли на сто миль западнее. Теперь, чтобы выйти на нужную дорогу, вам надо будет вернуться или пройти болотами. Но на болотах опасно.

– Позади нас ждут разбойники, болот мы боимся меньше.

Староста кивнул.

– Оставьте оружие у входа, – сказал он, – и можете входить. У нас есть башмачник, а его жена вяжет чулки. Их дом – второй справа, там твоя сестра купит всё, что нужно.

Ларгель и его ученик оставили мечи и кинжалы деревенским охранникам. Я подумала, что если бы вилланы были сообразительнее, то обыскали бы гостей и их поклажу, и обнаружили много интересного. Но осматривать вещи никто не стал, и нас пропустили за частокол.

– Несколько домов пустуют, – сказал староста, указывая на крайние постройки, – можете расположиться там. – Если хотите, можете остановиться у меня, нас с женой вы не потесните.

– А это что? – Ларгель указал на рассыпанный дорожками мак, крест-накрест пересекавший тропинки здесь и там.

– Это от сглаза, – сказал Скримир.

– Помогает? – спросил Ларгель.

– Пока не жалуемся, – последовал сдержанный ответ.

Он указал нам дом башмачника и остался подождать на улице, а мы вошли. Башмаки тут и правда были, и много, но все не по моему размеру. Другое дело, что выбирать не приходилось. Я нерешительно посмотрела на епископа, не зная, какие мне можно выбрать и можно ли. Но он сам осмотрел женские туфли, постукивая по подошве костяшками пальцев и пробуя жесткость пятки.

– Сделаешь вот такие? – спросил он, указывая на башмаки из светлой кожи, на каблучке и с рантом. – Чтобы пришлись моей сестре впору?

Башмачник окинул на меня взглядом из-под мохнатых бровей, и я без слов разулась, чтобы он определил размер.

– Сделаю за два дня, четыре серебряных монеты, – сказал башмачник чинно.

– Не торопись, делай за три, – сказал епископ, похлопав его по плечу, как старого знакомого, и бросил на стол два серебряника. – Это задаток. И ещё мы хотим чулки. Покрепче и помягче. Говорят, твоя жена хорошо вяжет.

Появилась жена башмачника – дородная высокая женщина. Она несла на вытянутых руках полосатые вязаные чулки. Ларгель выбрал пару с красными и черными полосками и протянул мне.

– Серебряная монета, – сказал башмачник.

– Даже торговаться не стану, – Ларгель положил на стол еще один серебряник и вдруг спросил: – У тебя какое-то горе?

Жена башмачника всхлипнула и убежала.

– Кто-то умер? – продолжал епископ.

Башмачник склонился над каблуком сапога, который чинил, выстукивая молоточком.

Хотя епископ и приказал мне молчать, я не выдержала:

– Ты пришел под чужой кров, прояви уважение к его хозяевам, брат, – последнее слово я выделила голосом. – Не спрашивай второй раз, если не ответили в первый.

Но Ларгель Азо не пожелал уважать чужое горе, зато мою руку от ладони до плеча словно объял невидимый огонь. Я едва не вскрикнула, зажмурившись от боли, а епископ сказал, обращаясь к башмачнику:

– Когда мы придем в Тансталлу, я обязательно зайду в Собор небесного воинства. Там лежит камень, на который в незапамятные времена ступил крылатый вестник, когда южане осаждали столицу, на камне остался след стопы. Говорят, если потереть об него монетку, молитва обязательно будет услышана. Хочешь, помолюсь за тебя? Или за кого-то из твоих родных?..

– Благодарю, добрый человек, – чинно ответил башмачник, – мы тоже часто ездим в столицу, я помолюсь сам.

Епископ пожал плечами и направился к выходу, мы с Кенмаром потянулись за ним. Но за порогом лавки, пока мы еще не миновали крытый коридор, к нам метнулась жена башмачника. Разноцветные чулки висели у нее на сгибе локтя смятые и перепутанные, а она схватила Ларгеля за рукав и зашептала, пытаясь вложить ему в ладонь золотую монету:

– Помолись за мою дочь, господин… За Асмералд… пусть если жива, вернется домой, а если умерла, то пусть найдется её тело, чтобы похоронить по-человечески…

– Достанет и медной монеты, – сказал епископ сердечно.

Я услышала это и заподозрила подвох. Мне не верилось, что главный палач Эстландии способен тереть монетки в соборах за вилланских дочерей. Наверняка, преследует какую-то цель… Но какую?

– Нет, пусть золотая, – всхлипывала женщина, – лишь бы вернулась…

– Сделаем так, – Ларгель Азо достал из кошелька золотую монету и обменял на монету женщины, – а теперь расскажи, что произошло с твоей Асмералд? Тогда молитва подействует сильнее.

Поддавшись на ласковость его расспросов, женщина открыла рот, чтобы поделиться своей бедой, но позади раздался суровый окрик:

– Жанина!

Башмачник вышел вслед за нами и теперь грозно смотрел на жену.

– Иди проверь, готов ли обед, – приказал он, переводя подозрительный взгляд на Ларгеля. – Это Пюит, господин, здесь не любят праздной болтовни.

Его жена отшатнулась и почти бегом скрылась в доме, потеряв по пути пестрый чулок, вязаный крючком. Ярко-красное пятно на черном полу казалось слишком ярким и неуместным, но поневоле притягивало взгляд.

– Это – Пюит, я понял, – ответил Ларгель вежливо, поднял чулок и положил на скамейку. – Прости за назойливость.

Когда мы вышли на улицу, староста по-прежнему ждал нас. Где-нибудь в благородном замке, где вдосталь еды и питья, и многочисленные кровати с пуховыми перинами чаще всего пусты, путешественникам вроде нас – грязным и пешим – предложили бы в лучшем случае свиной хлев. У вилланов всё было проще. Древние законы гостеприимства еще не были забыты.

Староста проводил нас к своему дому – добротному дому с черепицей на крыше, усадил за стол, и старостиха налила каждому горячей похлебки в миску. Похлёбка была чечевичная, и разогревая её, старостиха бросила в горшок кусок копченого сала с мясными прожилками. Дразнящий запах заставил меня оживиться, и хозяйка это заметила.

– Проголодалась, красавица? – спросила она грустно и ласково. У неё было доброе, немного печальнее лицо, и синие тени легли под глазами, как от бессонных ночей, но волосы, выбивающиеся из-под белоснежного чепца, по-прежнему сияли золотом, в них не было ни единого седого волоска. – Такая худенькая, – продолжала старостиха, наливая похлебки мне первой, – кушай, чтобы поправиться.

Я поблагодарила и сразу взялась за ложку. Наваристая похлебка была вкусна, как кушанья волшебного народа, населявшего Эстландию в незапамятные времена. В легендах говорилось, что их пища могла излечить смертельно больного и заставить старика помолодеть. Правда или нет, но от этой похлебки кровь так и побежала по жилам. А может, я была слишком голодна.

– Невесело у вас, – сказал Ларгель Азо. – Что-то случилось?

– Ничего, – ответил староста, медленно покачав головой. – Жизнь сейчас пошла тяжёлая, опять повысили налоги – с чего простым людям веселиться?

– И то верно, – согласился епископ, доставая серебряную монету. – Это плата за ужин.

– Не слишком вас пощипали разбойники, если платишь за миску похлёбки серебром, – заметил староста.

– Если лишиться лошадей – не слишком, то не слишком, – кивнул Ларгель. – А церковь учит, что тому, кто платит щедро, небеса воздают всемеро.

Старостиха набожно осенила себя знаком яркого пламени и завернула четверть головки сыра в полотняную тряпку, протянув мне.

– Покушаешь, когда проголодаешься, – сказала она.

Я приняла подарок и прижала сыр к груди, как нечто самое драгоценное.

– Можете переночевать у нас, – предложил староста.

– Нет, мы лучше пойдем в тот пустой дом, – сказал Ларгель Азо, – что возле башмачника. Там ведь никто не живет?

– Дом пустой, – ответил староста. – Располагайтесь там, добрые люди. Если утолили голод, я провожу.

Он наскоро прочитал благодарственную молитву и проводил нас до пустого дома. Старостиха ссудила мне тёплое одеяло и подушку, сказав, что мужчины переночуют и так, а женщине надо поспать по-человечески.

В доме были две кровати, стол и стулья. Всё в пыли, ничего из кухонной утвари и одежды.

– Кто здесь жил раньше? – спросил Ларгель, когда староста поставил на стол жировой светильник и собрался уходить.

– Они переехали в другую деревню, к родне. Жена была из других мест.

– Понятно, – епископ потер щеку, на которой красовались оставленные мною царапины. – Утром я хочу купить пару лошадей, если у вас есть на продажу.

– Лошадей нет, – отозвался староста безо всякого выражения, – но Донахью выращивает мулов. Если заплатишь щедро, как за похлёбку, то договоритесь.

Он пожелал нам спокойной ночи и ушел.

Я положила на кровать одеяло и подушку и достала чулки. Не помешало бы вымыть ноги, но такой роскоши в вилланской деревне не предусматривалось. Но в углу стояла бадейка.

– На площади колодец, – сказала я, позабыв об усталости. – Я схожу за водой? Хочу умыться.

– Никуда ты не пойдешь, – сказал Ларгель Азо, проверяя каждый угол и даже заглядывая в дымоход.

Он плотно затворил ставни и двери и положил сумку с кольями так, чтобы можно было без труда добраться до неё.

Вздохнув, я села на кровать и достала купленные чулки.

– Вы сказали, чтобы башмачник делал для этой… – ученик скосил глаза в мою сторону, – три дня. Три дня, мастер?

– Мы задержимся здесь, – сказал епископ.

– Задержимся? Но почему?

Я хмыкнула, натягивая чулки:

– Неужели не понятно? Волк учуял добычу.

– Добычу?! – Кенмар, смотревший на меня с презрением, живо обернулся к епископу. – Здесь ведьмы, мастер?

– Упыри, – коротко ответил Ларгель Азо.

Кенмар с присвистом втянул воздух, мне тоже стало не по себе, и деревенька, показавшаяся сначала такой уютной, сразу стала казаться подозрительной и зловещей.

Упыри! Это вам не ведьмы! Это совсем другие существа. Не люди. Ночные демоны, кровососы, живые трупы, с человеческими желаниями, но без души. Сказками о них пугали детишек, да и взрослые побаивались выходить на улицу после полуночи без серебряных талисманов. Я ни разу не видела упыря, и никто из известных мне людей не видел. Вольверт говорил, что их мало и они прячутся, но я воспринимала их, как детскую сказку.

Но Ларгель Азо был серьезен и сосредоточен, как рыцарь перед решающим турниром.

– Я сразу понял, что здесь упыри, – объяснял он ученику, – когда увидел рассыпанный мак. Вилланы верят, что если упырь увидит семена мака или бобов, то забудет о жажде крови и бросится их пересчитывать.