Колдунья и палач

Когда с едой было покончено, мужчины заговорили о деле. Они вели себя так, словно меня не было рядом. Мною раньше никогда не пренебрегали, но я призвала себя не поддаваться тщеславной обиде. Забыли – и хорошо. Пусть бы позабыли навсегда.

Ларгель Азо сидел за столом, Кенмар драил котелок, а я устроилась на кровати и расчесывала волосы. Раньше я всегда расчесывала волосы перед сном. И надевала на зубья гребня кусок шелка, чтобы волосы блестели сильнее. Как давно это было – как будто век миновал со времен моей прошлой жизни.

– Какой будет план, мастер? – спрашивал Кенмар. – Будем искать, где упырь прячется? Вы думаете, это именно колодец?

– Думаю, что колодец. Но это завтра. А сегодня постараемся поймать его иначе.

– И как же?..

– Иногда, чтобы вычислить упыря, надо узнать о его жертвах.

– И вы узнали?

– Астер, Эше, Асмералд. И Адагард, – Ларгель взял уголь и что-то начертил на столешнице. – Если написать их имена на вестфальдском, то получится Aster, Ashe, Asmerald, Adagard.

Кенмар подошел смотреть.

Меня не звали, но я тоже подошла.

– И что же? – не понял ученик.

Я тоже не поняла, и это мне совсем не нравилось.

– Одна из особенностей упырей, – говорил Ларгель, объясняя ученику, и не обращая на меня внимания, – то, что они привержены фетишу. Какая-то мелочь возбуждает в них жажду крови особо. Одни любят, чтобы их жертвы были блондинами, другие предпочитают темноволосых. Кто-то нападает, когда видит красное. Упырь Бертольд, убитый сорок лет назад, выбирал жертв из числа синеглазых женщин, – тут он словно невзначай посмотрел на меня. – Похоже, что этот упырь тоже имеет некоторые пристрастия.

– Какие? – спросил Кенмар, сгорая от нетерпенья.

Я тоже не отказалась бы узнать – какие. Потому что это не нравилось мне всё больше и больше.

– Имена жертв начинаются на «А». Они молоды и миловидны.

Он снова взглянул на меня, и я догадалась.

– Ты назвал им мое имя, – сказала я сквозь зубы, испытывая дикое желанье вырвать ему глаза.

Он промолчал, и это взбесило меня ещё больше:

– Надеешься, он придет за мной!

– Надеюсь, – сказал он. – Если придет, мы его поймаем. Так будет проще. И безопаснее.

– Безопаснее?! – повторила я, но Кенмар оттеснил меня в сторону.

– Ловля на живца, мастер? – сказал он. – Правильно, даже если её укусят – невелика потеря. Её все равно осудят и казнят.

– Подай веревку, – сказал епископ.

Тот с готовностью полез в сумку.

– Ты не посмеешь, – заговорила я, прекрасно понимая, что свободной воли у «живца» быть не может, и что верёвка появляется неспроста. – Я – благородная дама…

– Благородные дамы особенно нравятся упырям, – сказал Ларгель Азо ученику, демонстративно не слыша моих слов. – Кровь у них вкусная, сладкая. Некоторые врут, что голубая. Но врут. И у благородных кровь красная, как у вилланов.

Я вскочила и бросилась к двери, намереваясь бежать, и позабыв даже про огненное клеймо на ладони, но епископ догнал и скрутил меня в мгновенье ока. Бросил на кровать и примотал руками и ногами к кроватным столбикам, а чтобы не кричала, достал из мешка полотняные бинты, заткнул мне рот одним и перетянул поверх другим. Я скоро бросила мычать и извиваться, пытаясь ослабить путы. Епископ знал своё дело, и дергаться было бессмысленно, как бабочке, попавшей в паутину.

Унижение, обида и ненависть раздирали меня на части. Я постаралась выразить взглядом всё, что думаю о Ларгеле Азо. Но на него это не произвело впечатления.

– Теперь будем ждать, – сказал он, набрасывая на меня плащ, а потом загасил светильник, погружая дом во тьму.

Глава 6

Рассказывает Ларгель Азо

Окно мы оставили открытым, и двери не заперли. Кенмар устроился на улице, схоронившись где-то, а я остался в доме, встав у стены, в трёх шагах от входа. Упыри чуют кровь, но не так хорошо, как звери, да и то если старые и опытные, и если кровь открытая – например, течет из раны. Упыри ищут жертву по слуху. Иногда они слышат даже сердцебиение. Поэтому я и сказал Кенмару ждать снаружи. Там от него не будет много толка, но если он волнуется, то, по крайней мере, не спугнет упыря.

Если упырь вздумает прийти за жертвой.

Но я был уверен, что не ошибся в предположениях. Не в эту ночь, так в следующую чудовище может себя показать. Больше ни у кого в деревне не было имен на «А». И новая кровь – она всегда желаннее. Тем более, если это кровь молодой красавицы.

Айфа Демелза опять зашевелилась, пытаясь освободиться от пут. Чем больше она бьётся, чем больше негодует и боится – тем вернее упырь почует её. А меня он почуять не должен. И для этого есть особые приемы.

Во-первых, надо успокоиться настолько, чтобы сердце замедлило свой бег и стучало почти неслышно. Во-вторых, нельзя шевелиться. Любое движение упырь почует. И сбежит. Потому что упыри нападают исподволь, любят тайну и тишину – такова их сущность. Боятся света и огня, серебра и чеснока. Все это ранит их. А больше всего они боятся яркого пламени. Мне случалось обращать их в бегство одной молитвой. Иных и молитва режет лучше, чем серебряный нож, и дырявит крепче, чем осиновый кол. В-третьих, надо набраться терпения. Упырю некуда торопиться. Времени для него не существует. Он может выслеживать жертву неделями – что ему несколько часов.

Таращиться в темноту было бесполезно, и я прикрыл глаза, начиная дышать ровно и не полной грудью – как во сне. Но не уснул, а наоборот – прислушивался ко всему, а еще более – ощущал присутствие упырей. Сильное чувство – гнев и ненависть от Айфы Демелза, и еле внятное, далекое – жажда крови и любопытство – от того, другого.

Мне оставалось надеяться, что Кенмар не подведет и не выдаст себя. Сначала я невольно прислушивался, что происходило на улице. Но было тихо, только где-то лениво подбрехивала собака, и ночная кукушка то и дело начинала монотонную песню.

Я знал, что связал Айфу Демелза крепко, и поэтому опешил, когда в углу раздался скрип кровати, а потом послышался женский голос. Странное оцепенение сковало меня. Я не мог ни двинуться, ни произнести хоть слово. А она села на постели, разматывая узлы на ногах, и сказала:

– К чему так поступать с женщиной, Ларгель? Неужели у тебя нет ни крохи человеколюбия?

Она бросила на пол веревки и встала, потягиваясь. Подняла руки над головой, явно красуясь, и повернулась одним боком, а потом другим. Луна, заглядывавшая в окно, заливала её серебристым светом, придавая голубоватый оттенок белой коже и делая чёрные волосы темнее, чем сама чернота.

– Как можно настолько жестоко относиться к такому красивому телу? – спросила она, покачивая бедрами призывно, словно портовая шлюшка. – Но мне понравилось, когда ты повалил меня. Знаешь, есть в сильном мужчине какая-то дикая прелесть, когда в определённый момент не хочется чтобы он останавливался, а хочется, чтобы он пошел дальше в своей жестокости. У тебя крепкие руки, как приятно чувствовать себя слабой женщиной в таких руках, – последние слова она почти промурлыкала, обнимая себя за плечи и покачиваясь из стороны в сторону. – Я даже замечталась – каково это, познать твою страсть?

Следовало оборвать бесстыдные речи, но на меня напала странная оторопь, и я мог только смотреть, но не мог пошевелиться. И даже позвать Кенмара не мог. И не понимал, каким колдовством она сковала меня, и почему я поддался этому колдовству.

Айфа Демелза между тем прошла по комнате, пританцовывая, и закрыла ставни. Теперь в комнате стало темно, только лунный луч косо падал на пол, найдя щель между рассохшихся досок.

Силуэт ведьмы я видел смутно, но ощущал её присутствие всем существом. Она горела, пылала от телесного желанья. И подбиралась всё ближе.

– Ты ведь страстный человек? Да, Ларгель? – спросила она, и голос её прозвучал совсем рядом. – Все эти монашеские обеты, вся эта суровость – это только видимость, обман для глупцов. Пусть они считают тебя льдом, но я знаю, что в сердце твоём бушует пламя. Оно сжигает тебя, испепеляет. Оно не угасает ни днём, ни ночью. Пожалуй, ночью оно горит жарче. Ведь так? Ведь именно ночью тебя мучают сны? Сны о неутоленной любви, о неутоленной страсти…

Я облизнул пересохшие губы, пытаясь говорить, но ведьма была уже рядом, и концы распущенных волос оплели мои руки – нежные пряди обвились вокруг пальцев и запястий, словно лаская. Лицо её виделось белым пятном, темнота смазала черты, но это было к лучшему. Не знаю, как бы я повел себя, если бы разглядел её лицо, преображенное страстью.

Она словно прочитала мои мысли и сказала низким вибрирующим голосом:

– Ты ничего не скроешь, Ларгель.

От звука этого голоса всё во мне задрожало от низменных желаний, а она продолжала:

– Я вижу тебя всего, до донышка. Знаю всё, что ты хочешь.

Она говорила и набрасывала на мою шею пряди волос. Они были длинные, как верёвки. Или как змеи. Они стягивали горло – прохладные, шелковистые, пахнущие свежестью белых цветов. Лилии! Я вспомнил этот аромат. Любимые цветы принцессы Меданы. Запах, имевший надо мной особую власть, потому что был связан с ней.

– Ты узнал лилии? – спросила Айфа Демелза, переходя на шёпот и приближая губы к моим губам. – Кто бы мог подумать, что эти целомудренные цветы умеют так горячить кровь? Представь, что я – та самая, чей запах ты до сих пор не можешь забыть. Она ведь давно умерла. Верно, Ларгель? Умерла, но живёт в твоем сердце. Разве это не утомительно – носить в сердце мертвеца? От этого холодно ночами. Может, мы вместе попробуем избавиться от призраков и согреться?

Она положила руку мне на грудь и запустила пальцы, пытаясь проникнуть между вязок камзола. Ее прикосновение взволновало и растревожило, и я вдруг забыл о целибате и о клятвах яркому пламени. Она пахла так же, как Медана. И её голос будил потаенные желания. А я по-прежнему не мог пошевелиться, и волосы, намотанные на шею, медленно, но верно стягивали свои петли. Айфа Демелза почти коснулась моих губ, но я последним усилием запрокинул голову и уставился в потолок. Хотя бы так я мог отдалиться от неё и удержаться от искушения. Она приподнялась на цыпочки, надеясь меня достать, но не смогла и досадливо прищёлкнула языком.

– Ну же, Ларгель, – сказала она, просунув пальцы под камзол и царапая меня через рубашку. – Я – вот она, перед тобой. Многие говорили, что я красива. Ты ведь тоже считаешь меня красивой? Забудь мертвецов. Они покинули тебя, предали твою любовь, давно сгнили, и плоть их распалась. Пусть прах идет к праху.

Это была ложь. И лживые обвинения против Меданы придали мне сил противостоять колдовству. Яркое пламя поддержало мою ярость, и я прижег клеймо на ладони ведьмы. Она отскочила в темноту, и волосы скользнули за ней, пластаясь по воздуху, как черные змеи.

– Зачем же так?! – зашипела она.

Но всё заглушил женский стон. Так стонут от боли, когда сдерживают крик. Так стонала Медана. Она не кричала, не проклинала меня, но лучше бы проклинала, потому что этот стон я помнил до сих пор, и он резал меня по живому.

Я вздрогнул и открыл глаза.

Я по-прежнему стоял возле стены, а луна уже поднялась над домами и светила в окно, заливая светом связанную ведьму. Она стонала, извиваясь всем телом, и я запоздало понял, что это я мучаю её, прижигая силой яркого пламени.

Дурной сон! Дрожащей рукой я провел по лицу, ослабляя хватку яркого пламени, и Айфа Демелза с жалобным стоном вытянулась на постели, тяжело дыша.

«Прости, это получилось не намеренно», – хотел сказать я, но промолчал.

Упырь еще не пойман. И рисковать его поимкой ради извинений перед ведьмой – несусветная глупость. Я смотрел на ведьму, а она повернула голову в мою сторону. Глаза её блестели от непролитых слез, а к ненависти, что она испытывала ко мне, примешивалось ещё чувство обиды и недоумения. Как у ребенка, обиженного несправедливо. На душе стало гадко и совестно. Я никогда не мучил без вины. А в этот раз, из-за дурного сна, превысил полномочия, дарованные небесами.

Дурной сон. Но кто наслал его, если не ведьма?

Раньше мне не снились подобные сны. Мне снилась Медана. И никогда – другие женщины.

Но поразмыслить над этой странностью не удалось, потому что в этот самый момент черная тень скользнула в окно бесшумно, как полоса тумана, подгоняемая ветром. Скользнула и остановилась возле кровати.

Рассказывает Айфа Демелза

Хотя нервы мои были напряжены, а тело и душа каждой частичкой бунтовали, требуя свободы, к полуночи усталость взяла своё. Я задремала, а проснулась оттого, что руку мою – от кончиков пальцев до плеча – словно охватил огонь. От боли сердце зашлось безумными толчками, а я не могла даже крикнуть, потому что мешал кляп.

Не было ещё такого человека, кто смог бы остаться безучастным, сгорая заживо. Вот и я замычала сквозь кляп и рванула путы, пытаясь освободиться. Боль прошла почти сразу, но осталась в памяти. Лоб мой покрылся испариной, и я бессильно рухнула на постель, мгновенно догадавшись, кто был причиной мучений.

Ларгель Азо.

Милосердные пытки милосердной церкви.

Посмотрев в сторону, я увидела его – стоял возле стены и глядел на меня. Лицо было в тени, и только глаза горели мрачным огнем. Зачем эти пытки? Что я опять сделала? Или экзекуция нужна была, чтобы разбудить? Приманка посмела задремать – вот её и подхлестнули?

Я еще больше уверилась в своих предположениях, когда свет луны на мгновенье закрыла чёрная тень. Она промелькнула так быстро, что мне показалось, что у меня на полвздоха потемнело в глазах.

Кто-то склонился надо мной, и голос тихий и шелестящий, произнес:

– Тебя ведь зовут Айфа? Красивое имя… И ты тоже красивая.

Чьи-то руки осторожно потянули плащ.

– Ты тоже красивая, я видел тебя в доме отца, – продолжал невидимый кто-то. – Не бойся, я не сделаю тебе слишком больно.

Он тихонько стащил с меня плащ и замер от удивленья. И я замерла тоже. Это был совсем юный парень, лет семнадцати-восемнадцати на вид, с щеками гладкими, как у девушки. Его светлые волосы в лунном свете казались почти белыми.

– Почему ты связана? – спросил он и вдруг ощетинился: – Это ловушка!

В ту же секунду окно захлопнулось, и Ларгель Азо сказал:

– Конечно, ловушка. Как раз для плохих мальчиков.

До этого дня я думала, что рассказы про упырей – всего лишь байки. Страшные сказки, что рассказывают на ночь. А теперь увидела эту страшную сказку наяву. Лунный свет проникал через рассохшиеся ставни тонким косым лучом. И что-то метнулось сквозь этот луч в сторону епископа, только мелькнули светлые волосы. Шум короткой борьбы, а затем хрип, который попросту не могло исторгнуть человеческое горло.

Раздался знакомый присвист, снаружи что-то заскрежетало, дверь распахнулась, и появился Кенмар, вооруженный двумя кольями.

– Зажги светильник, – велел Ларгель Азо.

Было слышно, как ученик чиркал кресалом, но никак не мог высечь искру. Наконец, оранжевый язычок пламени затеплился, и Кенмар поднял плошку светильника повыше. Рука дрожала, и огонёк прыгал, как от порывов ветра.

– Поставь на стол, – сказал Ларгель.

Ученик послушно поставил светильник на стол и снова схватился за колья.

– Брось колья. Подай верёвки.

Вдвоем они прикрутили юношу к потолочной балке, почти подвесив за связанные в локтях руки. При свете он выглядел ничуть не страшным, а наоборот – вызывал жалость. Еще безбородый, миловидный, с чуть вздернутым носом. Разве упыри бывают такими? Он посматривал на епископа и его ученика со страхом, и я его прекрасно понимала. Совсем недавно я испытывала такие же чувства, да и теперь страх всё ещё не отпускал меня.

– Вот и готово, – сказал Ларгель Азо, отряхивая ладони и любуясь своей работой. – Да ты не упырь, а упырёнок. Кто тебя таким сделал?

Не дожидаясь ответа, он подошел ко мне и развязал бинты под подбородком. Я выплюнула кляп и приготовилась высказать всё, что думаю о методах великой церкви, но епископ прижал палец к моим губам и произнёс:

– Заговоришь – опять будешь жевать тряпки.

Я посмотрела на него с ненавистью, но смолчала. Напрасно я надеялась, что он развяжет меня. Сейчас Ларгель Азо был занят другой игрушкой.

– Ну что, упырёнок? – спросил Ларгель, усаживаясь напротив пленника, предварительно повернув стул задом наперед и положив на спинку локти. – Жить хочешь? Тогда рассказывай, кто тебя укусил.

– Ты не убьешь меня? – спросил пленник боязливо.

– Заговоришь – и будешь жить, – великодушно пообещал епископ.

На месте мальчишки я не поверила бы ни единому слову, но он поверил. И его трудно было осудить за это. Кенмар стоял рядом, угрожающе перехватив колья, а на столе поблескивал серебряный кинжал, поглядывая на который парень заранее корчился. Не знаю, чувствовал ли он серебро или же просто оружие пугало его своим холодным блеском.

– Приходила женщина, она поцеловала меня, – признался он. – И сказала, что её зовут Адалаида, и что она хочет меня вечно.

– Адалаида, значит, – проговорил Ларгель Азо задумчиво.

– Она сделала мне больно, – совсем по-детски пожаловался пленник. – Я упал, а она ушла, и бросила меня в лесу. Ненавижу её!

– Как она выглядела?

– Она красивая, – парень невольно облизнулся и вдруг посмотрел на меня.

Глаза его в полумраке показались совсем чёрными, без проблеска белка. Я вздрогнула, ощущая присутствие иной, нечеловеческой силы. Из этих глаз, из человеческой оболочки, на меня посмотрело что-то жуткое, чёрное, древнее, как… как демон. И столь же злобное.

Ларгель Азо проследил взгляд и спросил:

– Что ты так на нее уставился? Это она тебя укусила?

Я слабо вскрикнула, протестуя, но парень уже помотал головой.

– Та была такая же красивая, как эта.

– И куда она пошла? Она говорила еще что-нибудь? О своих покровителях или друзьях?

– Нет, ничего не говорила. Я просил её остаться, но она ушла. Сказала, что её зовут, и она должна спешить.

– Женщин из деревни ты убил из-за того, что они похожи на ту женщину?

– Противные гордячки! – прошипел он. – Я всего-то и хотел, чтобы они меня немного согрели.

– Тебе было холодно?

– Да.

– Но солнце не принимало тебя.

– Да, волдыри пошли по рукам и лицу. А с женщинами становилось тепло, – сказал он вдруг с вызовом.

– Только недолго, – спокойно закончил за него епископ.

Я слушала этот разговор, как в дурном сне. Если бы мне не привелось видеть гибель замка Демелза, я бы ни за что не поверила, что такое может происходить наяву. И я понимала, что чувствует сейчас бедняга Кенмар. Он отложил колья, и даже на расстоянии было слышно, как стучат у него зубы. Он боялся. Отчаянно боялся.

– Где спрятал тела? – продолжал допрос Ларгель Азо.

– Бросил в колодец, – признался пленник.

– В Королевский?

– Да…

– И где же он? Мы всё тут облазили и не нашли.

– Колодец северу от деревни, триста шагов и повернуть направо, к старому двойному дубу.

– К северу? – переспросил Кенмар, немного приходя в себя. – А староста говорил, что к югу.

– А староста у нас – кто? – поинтересовался Ларгель Азо. – Сдается мне, что отец. Ты ведь Адагард?

– Адагард?! – Кенмар уставился удивленно. – Я думал, его убил упырь. Вы же сами говорили, мастер…

– Как видишь, не убил, – сказал епископ, глядя на парня испытующе. – Тебя ведь так зовут? И ты – сынок старосты?

– Да… – прошипел он.

– Где же ты прятался? В колодце у дома? Не похоже. Я бы почуял. И не в доме. Ну же, говори.

– В голубятне.

Я сразу припомнила заколоченную голубятню возле дома старосты.

Ларгель Азо присвистнул сквозь зубы:

– Вот это одурачил. Папашечка, получается, тебя прятал. А мать знала?

– Знала, – выдавил Адагард. – Они хотели меня вылечить.

– И какое снадобье пользовали?

– Полынь…

– Помогло?

Адагард покачал головой.

– И не могло помочь, – подытожил епископ. – От этой болезни есть одно лекарство.

Он поднялся, убирая в сторону стул, и взял со стола перчатки.

– Какое лекарство? – вскинулся пленник, следя за епископом жадно и испуганно.

– Кол в сердце, – последовал ответ.

– Ты же сказал, что не станешь меня убивать! – завизжал Адагард, и безумно забился на привязи, совсем как я недавно.

– Ты будешь жить, – сказал епископ спокойно, натягивая перчатки. – Потому что у яркого пламени нет мёртвых, все живы. Попадёшь в преисподнюю или в небесные сады – это как повезет, но Ларгель Азо освободит тебя. Больше не будет жертв, и тебе выйдет облегчение.

Адагард понял, что смерть неизбежна и заорал ещё громче:

– Убийца! Убийца! Отец, помоги!

– Не ори, – сказал Ларгель, доставая из угла меч, который ему полагалось оставить при входе в Пюит. – Перебудишь всю деревню. А твои отец и мать будут наказаны. Потворничество упырю, недонесение властям – это серьёзные преступления. Надо же, что выдумал – подкармливать сыночка чужими дочерьми.

– Это не он! Не он! – завопил Адагард, метаясь то в одну строну, то в другую, насколько позволяли верёвки. – Это я сам! Не убивай меня, чтобы я смог сказать в их защиту на суде!

– Показания упырей не имеют доказательственной силы, – ответил Ларгель, надрезая на нем рубашку, чтобы оголить до пояса. – Но я передам, что ты говорил в его защиту.

– Палач! Проклятый палач!

Ларгель вогнал ему в рот деревянную плашку и затянул вязки под затылком. Адагард мотал головой, но освободиться от кляпа не мог. Я наблюдала за этой картиной, онемев от ужаса, и до последнего не верила, что епископ решит расправиться с пареньком без суда. Но всё шло именно к этому, и вскоре я поняла причину – Ларгель Азо решил показать своему ученику на деле, как следует убивать преступников против церкви.

– Ударь его колом в сердце, – сказал он Кенмару.

Тот несколько раз поднимал руку, но вонзить страшное оружие в живую плоть так и не решался, и, в конце концов, уронил кол и прошептал:

– Не могу…

– Не можешь, – подтвердил Ларгель Азо, ничуть не удивившись и поднимая оброненную деревяшку. – Сначала никто не может. Потому что он похож на человека. Но он уже не человек. Он – смерть и нечисть, заключенные в человеческую оболочку. Зараза, которую надо искоренить, чтобы сохранить жизнь другим. И если ты пожалеешь его сейчас, то потом он не пожалеет ни тебя, ни любого из этой деревни. И никого из других деревень. Он не пожалеет и своего отца. Поэтому – никаких сомнений. Они сыграют против тебя.

– Он же еще ребенок! – крикнула я, теряя разум. – Не будь таким жестоким!

Епископ подошел к кровати и, несмотря на мое яростное сопротивление, снова заткнул мне рот. Потом вернулся к хнычущему Адагарду и застывшему в ужасе ученику.

– Ты должен бить в сердце, – говорил он, расчерчивая пальцами грудную клетку сына старосты, указывая, куда следует вонзать кол. Он говорил это безо всякого выражения, словно объяснял, как надо свежевать поросенка. – Не бей прямо в грудь. Удар может оказаться слабоват, и ты не пробьешь ребра, у упырей кости крепче, чем у людей. Всегда бей в солнечное сплетенье, немного вверх. Так достанешь наверняка. Есть еще способ – отрубить голову. Но если нет под рукой меча или палаша – легко не отрубишь. Кол надежнее. Смотри.

Он сделал короткий замах снизу, и Адагард забился в конвульсиях, тяжело повиснув на веревках. Удар пришелся точно под ребра – вверх и немного в сторону, чтобы наверняка пронзить сердце.

– А после кола можно и голову отрубить, – сказал Ларгель Азо, вскидывая меч.

Голову жертве он отсек одним ударом, разом перерубив шейные позвонки. Кровь брызнула на доски – чёрная в свете светильника.

Кенмар отвернулся, чтобы не видеть, как отрубленная голова скачет по половицам. Деревянная плашка выскочила из зубов, и раздался противный и страшный писк, будто крысе наступили на хвост.

– Не бросай её рядом с телом, – продолжал наставлять Ларгель Азо, поднимая голову за волосы. Голова повизгивала, бешено вращая глазами, и норовила куснуть епископа, но уже не разговаривала. – Были случаи, когда упыри приращивали головы. Поэтому их хоронят либо положив голову под зад, либо разбивая её. Запомнил?

– Да, мастер, – еле выговорил Кенмар, борясь с тошнотой.

– Скалится, – сказал Ларгель, поднимая голову повыше. – К утру она была бы не такой живенькой. Но мы не станем ждать. Подай сумку.

Кенмар поспешно отошёл в угол, забирая сумку, достал и протянул Ларгелю топорик с зауженным лезвием.

– Не отворачивайся, – велел епископ ученику. – Если дашь себе поблажку сейчас, то не сможешь потом повторить это сам.

– Понял, мастер, – ответил Кенмар, бледный до зелени.

– Старайся бить по черепным швам, – Ларгель встал на колено, прижимая голову упыря к полу, – в темя или повыше виска. Так легче её расколоть.

Он взмахнул топором, и я зажмурилась. Но уши заткнуть не смогла и услышала глухой мерзкий стук – как будто одновременно ударили по чему-то твёрдому и мягкому. Голова взвизгнула в последний раз и затихла.