Страна сумасшедших попугаев

А взгляд откровенный, раздевающий, и медленно так, вверх–вниз, вверх–вниз…

–Я привыкла, что меня каждый на свой лад зовет. Брат, например, «ногой» кличет, в школе, то «гагарой» дразнили, то «кенгой», так что вы, Сергей, вольны придумать свой вариант.

–Глупости,–возражает Урбанович,–Но есть одна убедительная просьба, никаких «вы». Я хоть и «старший товарищ», но в отцы тебе ещё не гожусь. Возражения не принимаются..

Теперь уже я рассматриваю хозяина, правда, не в упор, а украдкой. Высокий, стройный, подтянутый, темно–каштановая шевелюра едва тронута сединой, правильные черты лица и зеленые глаза, красивый мужик или, как сказала бы моя невестка, породистый экземпляр.

–Ты проходи, а мы с «крестником» на кухне помаракуем,–рукой меня за плечо и в сторону гостиной, я вперед, а рука шасть, по груди и к бедру,–Устраивайся,–сам в кухню, а за ним Ленский.

Показалось…

В комнате слегка темновато, так бывает при пасмурной погоде, уличного света мало, а освещение в середине дня включать не резон.

Я потопталась у окна, триумфальная акра мокрая, нахохленная наводила тоску, из открытой форточки несло холодом, а мне его и на улице хватило. Прошлась пару кругов по комнате, вроде немного согрелась, потом вынула из шкафа «Мастера и Маргариту»…

–Читала Булгакова?–обернулась. Ленский водружает посуду на журнальный столик, а Урбанович держит большую чашку с чем–то ароматным,–Чай с мятой, лимоном и чабрецом. Грейся.

–Спасибо. Читала кое–что, а из «Мастера» только отрывки,–возвращаю томик на место.

–Это несерьёзно,–теперь книга уже у хозяина,–Держи, читай и перечитывай, вернешь, когда сочтешь нужным.

От такой щедрости я не сразу в себя пришла. Сначала обрадовалась, а потом решила отказаться, был какой–то неясный подтекст в его предложении, но пока соображала, хозяин из комнаты исчез.

–А ты произвела впечатление,–Ленский был доволен,–Первый случай на моей памяти, когда «крестный» малознакомым людям книги предлагает.

–Ну, может быть, ты не всё знаешь?

–Может быть, но относительно женщин ручаюсь.

Чай оказался, кстати, мерзнуть я перестала, и настроение заметно повысилось. Паранойя какая–то, всё же хорошо.

…В комнате необычайно уютно, от торшера льется мягкий, посеребренный абажуром, свет, его хватает на часть стола и подлокотник кресла, все остальное в таинственном сумраке.

А в кресло я забралась целиком, ноги под себя и порядок, от выпитого чая и коньяка тепло и спокойно. Мужчины устроились на диване, Урбанович курит трубку, Ленский дымит «Kentом». Они обсуждают какой–то приказ министра, потом гостиницу на Байконуре, потом «Гагаринский старт»…

Я в их разговорах не участвую…, медитирую… За окном совсем стемнело, зажглись уличные фонари, их свет все ярче и пронзительнее, значит, уже поздно. Значит, надо домой.

Я осторожно спускаю на пол ноги и почти бесшумно поднимаюсь, сначала в туалет, потом в коридор, надеть плащ, взять сумку, потом позвать Ленского, так у него будет меньше времени для возражений, но мой план не сработал, выйдя из ванной, я уже протянула руку к плащу, как вдруг в конце коридора что–то блеснуло, интересно, что это?

Оказалось всё просто, еще одна комната. Пряталась она «вдали от основных магистралей», поэтому мы с Вовкой сюда и не заглядывали.

Тахта, стол, массивный дубовый шкаф с книгами, никакой художественной литературы, сугубо профессиональные издания. Ракетостроение, спецвычислители, баллистика, гироскопы, словари, англы–русский, немецкое–русский, франко–русский, и огромное количество технических справочников…, но самое интересное–балкон, вернее, вид с него.

Широкий внутренний двор добротной «сталинки» практически весь засажен сиренью, белой, темно–бордовой, розовой, классической сиреневатой и всё это великолепие цветет и благоухает!

–Любуешься?–ладонь Урбановича легла мне на плечо,–Есть чему. Эту сирень когда–то мой отец сажал, ни один, конечно, но идея его,–а рука, медленно деловито по спине вниз и ниже пояса…,–В этой комнате много что его,–Раз! Меня властно облапили за плечи и развернули к шкафу,–Эти книги, например, оставил, когда на новую квартиру переезжал. Я, говорит, и так всё знаю, а тебе оболтусу ещё учиться и учиться,–а рука опять медленно со смыслом по спине и к ягодицам…

Раз, два, три, шаг в сторону, поворот и вот я уже у стены, нашариваю выключатель, щелк, якобы мне свет нужен, книги рассматривать, а сама бочком, бочком к двери,–Поздно, домой пора.

–Вовка уже спит, как младенец, в гостиной на диване, его теперь пушкой не поднимешь. Да бог с ним, он там, а ты здесь на тахте. Утром поедите.

–Нет, нет. Мне завтра на работу к половине девятого, а отсюда до нее час сорок, а то и больше, в метро две пересадки, троллейбус и автобус. Я лучше из дома.

–Ну, как знаешь, только «пешком» не пущу, сейчас такси вызову.

***

Половина четвертого ночи, бабульки спят, Ленский тоже…

Я курю у кухонного окна, на мне старый, застиранный халат тети Лиды (это мама Люсечки, вроде как моя квартирная хозяйка), халат тесный, короткий, но такой уютный.

На подоконнике стоит приземистая бутылка, слегка сплюснутая с боков, на этикетке надпись: «SILVER TOP BOLS DRY GIN», а под ней физиономия бородатого старика в огромном гофрированном жабо и красной камилавке, в этом пузыре бабка Дуня держит подсолнечное масло. До недавнего времени тут стояла бутылка из–под водки, но Гришка по–пьяни пару раз это масло употреблял, а потом гонялся за теткой с криком: «Вражина! Отравить решила!!....», и бабулька перешла на заморскую тару. Бог знает, где она ее достала, только теперь Гришка к бутылке не притрагивается, максимум треснет кулаком по подоконнику, проорет: «У! Буржуйский недобиток!!», и в сторону.

Со свадьбы мы явились за полночь. Ленский слово сдержал, мой «парад» был неприкосновенен, пока за нами не закрылась дверь, а потом…

…Я блаженно улыбаюсь и достаю из кармана изящный флакон. В середине овального медальона надпись «Diorella», а чуть ниже «Dior». Французские духи. Вовка подарил мне их еще в ресторане, так и сказал: «Несправедливо, что подарки только невесте, ты ничуть не хуже. Ты лучше!»

На свадьбе он произвел впечатление практически на всех, на невесту, жениха, подруг невесты, друзей жениха и даже на чужую свекровь и чужую тещу. Поскольку я была свидетельницей, то сидела рядом с новобрачными. Ленский же устроился между сватьями, то есть между Мишкиной и Валькиной матерью, и практически весь вечер по–джентельменски за ними ухаживал, даже по разу танцевать пригласил, тетеньки были в восторге, и не только они, Мишка мне прямо рубанул: классный мужик, ну, и Андрюха нечто подобное, что уж говорить про Таньку с Валентиной.

Эти, как только в застолье перерыв объявили, сразу потащили меня в туалет, якобы носик попудрить, и давай допрашивать, что, да как. Больше всего их интересовало серьезные ли у нас отношения (в переводе на русский: будет свадьба или нет и когда). Я крутилась, как могла, отвечала расплывчато с глубокомысленным видом, как в детской игре «да и нет, не говорить, черное с белым не надевать». В результате мои подруженции сделали вывод, что отношения у нас серьезные и свадьба будет, после чего стали активно за меня радоваться.

–Это хорошо,–внушала мне Валентина,–Что там ни говори, а баба должна быть замужем.

–Конечно,–вторила ей Татьяна,–Для женщины главное, чтобы мужик рядом был и, чтобы за ним, как за каменной стеной…,–и все в таком духе.

Хорошо, хоть невесте не положено надолго со свадьбы пропадать, а то еще чуть–чуть и я бы их со злости придушила.

Вот черт! Вспомнила и настроение испортилось…

***

Боль свирепствует так, что не только пошевелиться, моргнуть нельзя. Живот безжалостно перепиливается по диагонали, по вертикали, крест–накрест, а потом кто–то длинными щупальцами тянет из него содержимое, когда эта жуть становится невыносимой, внизу что–то лопается, и я чувствую, как наружу вытекает вязкая, горячая жидкость…, на какое–то все затихает… Господи! Слава богу…, измученное тело получает передышку, я облегченно вздыхаю, а потом со страхом жду нового приступа…

У меня «эти дни», казалось бы обычное дело для бабы, которой до климакса, как до луны, только…

Вообще–то с «менсом» у меня отношения всегда были нормальные, визит строго по графику (ну, день, два…), продолжительность трое суток, а в этот раз задержка, целых двенадцать дней. Ну, думаю, все! Влопалась! И вдруг…

У Ленского приближался день рождения, только отмечать где? Он после краха семейной общины вернулся, что называется, по месту прописки. Квартира там хорошая, три комнаты, кухня немаленькая, вот только кроме Вовки в ней еще бабушка живет и дядя пенсионер. В мою коммуналку много не поместится, человека четыре, пять от силы, можно конечно у Нельки, только ихний ЖЭК в подъезде ремонт затеял, а, где ремонт, там грязь, вонь и прочее. Нелька пару дней потерпела и смоталась, решила, что пока этот бедлам не закончится, она на рабочем месте, в гостинице поживет, есть еще «дачный» вариант, только праздновать надо в пятницу, а туда пока все доберутся…, но помог случай. Вовкин сослуживец отбывал на юга и согласился оставить ему ключи.

Целую неделю мы с Ленским готовились, закупали продукты, спиртное, одна беда, Марьино район молодой, домов много, а магазинов мало, как в любом новом «спальнике», так что таскать провизию приходилось черти, откуда, и транспорт еще тот, от метро «Пролетарская» полчаса на автобусе.

Я взяла отгул на пятницу и с раннего утра принялась вертеться на кухне, мыла, чистила, резала, варила. Вовка пришел в три, у меня уже почти все было готово.

–Ух! Уже управилась!–он довольно улыбнулся и потер руки.

–Рано радуешься,–прервала я его ликование и положила на стол батон колбасы,–Режь, а потом еще и сыр…

Колбаса, сыр, фрукты…, потом раздвинуть стол–книжку, добавить к нему кухонный, тарелки, бокалы, стулья…

–Ну, все готово!–Ленский откупорил очередную бутылку и торжественно водрузил ее на стол, заставленный всякой всячиной,–Сейчас собираться начнут, только он это произнес, как я почувствовала резкую боль внизу живота.

Дзинь–дзинь–дзинь… Звонок… Вовка ринулся открывать, а я юркнула в туалет и едва плюхнулась на унитаз, как из меня вывалился огромный кровавый сгусток, потом еще и еще…, не знаю, сколько это продолжалось, по–моему, вечность, я слышала, как опять тренькал звонок, слышала голоса и понимала, что надо выбираться из туалета, а из меня, как из ржавой трубы, все вываливались и вываливались рыжие ошметки…, наконец, все прекратилось. Надолго ли? Я отмотала длинную ленту туалетной бумаги, сделала из нее «скатку» и засунула себе в трусы.

Весь народ уже почти собрался. Булкин, Гордеев и Разин что–то показывали Ленскому и дружно хохотали, Корецкий угощал незнакомого мужика «Marlboro», поодаль о чем–то шушукались Туанетта и Ленка Миронова…

Первой меня заметила Нелька,–Лабас! Ой! А ты чего такая бледная?

–Месячные. Задержка почти две недели, а сейчас хлещет фонтаном.

–Матка боска! У тебя с собой есть что–нибудь?

–Есть, но надолго не хватит.

–Я на кухне аптечку видела, может там?

–Ладно, разберемся. Пошли к столу.

Дальше все было, как в тумане, есть я не могла, пить тем более, через каждые полчаса бегала в туалет, где из меня выходило кровавое месиво, невыносимо хотелось лечь и свернуться калачиком, а надо было улыбаться, подавать горячее и менять тарелки…

В двенадцатом часу гости стали расходиться, к часу остались только Разин, Нелька и тот самый мужик, которого Корецкий угощал сигаретами.

–Как ты?–Нелька смотрела на меня с материнской жалостью.

–Честно говоря, хреново. Умереть хочется.

–Иди, ложись. Все уже разошлись. Сейчас такси придет и нас не будет. Иди, я пригляжу пока.

Я благодарно киваю, наощупь добредаю до комнаты, падаю на кушетку и отключаюсь…

…Боль опять нарастает, прямо как снежный ком, вот только ком этот не холодный, а горячий… Вот, сейчас, сейчас…, надо встать…, такое ощущение, что в трусах у меня огромное болото… Хорошо еще в хозяйской аптечке вата была…, была, но теперь ее там нет…

С трудом поднимаюсь, смотрю на часы. Десять утра. Выхожу из комнаты и с удивлением кручу головой.

Дело в том, что квартирка, где мы временно обосновались, имеет одну особенность. У нее две стандартные комнаты (одна поменьше, другая побольше) и кухня средней величины, но вот вместо коридора большой квадратный холл, метров эдак на тринадцать. Вот именно в нем мы и гуляли. Посередине столы, вокруг стулья, пространства много, тем более что у хозяев в холле мебели практически нет, только вешалка в углу и пуфик, когда я вчера уходила спать, тут была гора грязной посуды и остатки пиршества, а сейчас даже стола нет. Все убрано и пол, похоже, вымыт, иду на кухню, там тоже порядок, сияющая чистотой посуда гордо красуется в сушке, недопитые бутылки на подоконнике, а на аптечке домиком сложены три пачки ваты, так… Это потом. Сейчас ванная…

–Ика, просыпайся. Уже три часа, тебе надо поесть,–Вовка осторожно меня целует, а потом слегка трясет за плечо,–Сейчас покушаешь, а потом опять спи на здоровье.

Мне совсем не хочется открывать глаза, а тем более вставать, после душа и свежей прокладки объемом в небольшую подушку, я почувствовала себя почти в раю, даже боль уменьшилась,–Я не хочу есть, я спать хочу.

–Есть надо обязательно, ты столько крови потеряла.

Сон прошел моментально,–А ты откуда знаешь?

–Я, что, по–твоему, дебил? Еще вчера заметил, что с тобой что–то не так, ну, и Нелька сказала.

–Ну, разве что, Нелька,–я поднимаюсь и поудобнее устраиваюсь на кушетке, рядом журнальный столик, на нем тарелка с манной кашей и бутерброд с сыром.

–А каша откуда?

–Сварил, ешь, давай. Сейчас чай принесу.

***

Раз, два, три… Я отрешенно смотрю в окно и считаю фонарные столбы…, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

За прошедшие двое суток мое душевное состояние огромное количество раз менялось от легкого беспокойства до судорожной паники, двадцать один, двадцать два…, пряталось сначала в трепетную надежду, а потом в тупое безразличие, тридцать пять, тридцать шесть…, так, что силы мои утекли безвозвратно, пятьдесят три, пятьдесят четыре…, и теперь моя главная задача не свалиться с сидения, когда автобус заносит на поворотах, шестьдесят девять, семьдесят…, а сидение неудобное, высокое, на колесе, к тому же изрядно поломанное и моя задница, хотя и не гигантских объемов, постоянно с него съезжает, девяносто семь, девяносто восемь…

Вечером в субботу мы с Ленским должны были встретиться у кинотеатра «Художественный», там, в рамках ретроспективы фильмов Феллини, показывали «Восемь с половиной». Вовка сам предложил сходить, сказал, что билеты достанет через знакомого. В пятницу он позвонил мне на работу, объявил, что у него срочное дело, поэтому вечером не приедет, и увидимся мы уже завтра у кинотеатра.

В субботу весь день я спокойно занималась домашней мелочью, стирала, гладила, вытирала пыль, а в шесть была у «Художественного».

Сеанс был назначен на восемнадцать тридцать.

Восемнадцать десять, восемнадцать пятнадцать… Вовки не было, а народ, радостно помахивая голубыми прямоугольниками, активно пропихивался в двери кинотеатра. Восемнадцать двадцать пять, восемнадцать двадцать восемь…, восемнадцать сорок…

Ленский не появился.

Наверное, я сеанс перепутала, не восемнадцать тридцать, а двадцать один тридцать.

Делать нечего, решила ждать, перешла на противоположную сторону, поглазела в окна «Праги», и пошла бродить по Арбатским переулкам, ровно в девять вечера я опять стояла у «Художественного».

Он не пришел, ни в девять тридцать, ни в десять, ни в половине одиннадцатого.

Обратно я добиралась в состоянии легкого бреда, в голове всплывали картины, одна страшнее другой, но, по мере приближения к дому, успокоилась. Скорее всего, он уже там, и телевизор смотрит, ну задержался, дела, бывает, позвонить–то некуда, я из квартиры около пяти ушла…, только в комнате никого, и признаков, что приходил никаких. Я даже тетку Лену спросила, мол, был, нет, та малость удивилась (обычно я с ней разговоров не веду, только по делу), но потом подробно все изложила, мол, никто не приходил, не звонил, а она из квартиры никуда не отлучалась.

Уснула я только под утро. Спала часа четыре, не больше, и с постели еле поднялась, чувствовала себя, как лунатик, все движения по инерции. Умылась, оделась, чайник вскипятила, а в голове: что, как, почему…

Наконец решилась позвонить Ленскому на домашний номер, к телефону долго никто не подходил, потом хрипловатый мужской голос произнес: «Алло?». Мужчина меня великодушно выслушал, сказал, что племянника дома нет, и любезно осведомился, не надо ли чего передать? Я сказала: «Спасибо» и повесила трубку.

Легла на диван, взяла журнал, строчки расползаются, буквы прыгают, ни слова не понимаю… Села уставилась на телефон, потом опять легла, и так без конца… Телефон молчал, как убитый… Весь день прошел в режиме: села, встала, легла, посмотрела на телефон и так по кругу…

…Возвестив на весь салон: «Конечная», водитель распахнул двери и выскочил из автобуса, за ним потянулись пассажиры. Я нехотя сползла с сидения, попутно лягнув какого–то мужика, и, с трудом переставляя затекшие ноги, двинулась к выходу.

В лаборатории никого, даже Крупиной, она обычно первая приходит, потому как живет рядом, я же явилась за полчаса до начала рабочего дня.

Минут через пятнадцать стали подтягиваться остальные, увидев меня, Танька сделала «большие» глаза,–Ты, чего так рано?

Пришлось соврать,–Я не из дома, время не рассчитала,–иначе расспросами замучает, еле дождалась девяти часов и набрала рабочий номер Ленского. Мне ответили, он на стенде и испытания, скорее всего, займут целый день, из чего сделала вывод, звонить бесполезно.

Чувствовала я себя отвратительно, болела голова, и зверски хотелось спать. Хорошо, что не было ни Рачкова, ни мадам, а в таких случаях у нас за старшего Серега Панченко, поэтому я, беззастенчиво пользуясь ситуацией, то и дело клала голову на стол и дрыхла в свое удовольствие минут по десять–пятнадцать, но день все равно тянулся бесконечно долго.

Пока ехала с работы, никак не могла решить, зайти в магазин или не надо. С одной стороны, продуктов дома с гулькин нос и, если Ленский придет, то кормить его, по сути, нечем, а с другой стороны, если нет…, тем более что у меня за все про все пятерка, а до зарплаты десять дней…

Богатырский Вовкин храп я услышала с порога, рулады были такими, что казалось, дверь в мою комнату сотрясается в конвульсиях.

Он лежал на спине поперек дивана, а в его объятьях покоилась скомканная подушка, при каждом всхрапе углы этой несчастной служительницы Морфея корчились в пароксизме лихорадки.

На столе батон хлеба, несколько кусков колбасы и полулитровая бутылка, содержимого в ней не больше трети. «Настойка горькая. Имбирная,–гласила этикетка,–крепость 28%, вместимость 0,5 л. Цена со стоимостью посуды 6 руб.00 коп.»… Ну, вот, аж целых шесть рублей, а ты тут со своей пятеркой.

–Володь, Володя!!!–я кое–как высвободила несчастную подушку и принялась его будить, толкала, пихала, тормошила и, как ни странно, мне это удалось.

Ленский сел, помотал головой и перевел глаза в мою сторону,–Ика? Ты?

–Я конечно!! Что случилось?!! Ты где пропадал двое суток?! Ни слуху, ни духу. Я на стенку лезла от неизвестности!!!

–Пропадал? Я?–взгляд мутный, неосмысленный,–А–а–а–а… Дела были… Я тебе звонил… тогда…, и потом еще…, ты трубку не брала…

–Я?!!!–так обидно стало, чуть слезы градом не брызнули.

–Ты… Звонил, а тебя не было. Весь день…, весь день….,–тупо бормотал Ленский, а тело его в это время медленно клонилось на бок,–звонил, звонил, звонил…,–наконец, оно упало и подмяло под себя подушку…

***

Мы выныриваем из полутемного подъезда и попадаем почти в рай, справа детская площадка, слева огромная клумба, в ней, ловко орудуя маленькими грабельками, копошиться худенькая бабулька, а поодаль мужик в резиновых сапогах орошает из шланга чахлые кустики.

Тонька кивает головой в сторону мужика и хитро подмигивает,–Это дворник дядя Федя. Он сильней, чем три медведя…

–Из своей большой кишки,–подхватываю я,–поливает камешки…

Мы дружно хохочем, да так громко, что старушка вылезает из клумбы и с подозрением смотрит в нашу сторону.

–Пошли, пошли,–тянет меня Туанетта,–нечего Лельке репутацию портить,–я подчиняюсь, но напоследок делаю бабульке страшные глаза и плотоядно облизываюсь,–А, черт!–Тонька с досады даже сплевывает,–Позвонить забыла! Не возвращаться же… Ладно у метро.

Мы пересекаем двор, потом еще один, поднимаемся по явно самопальной деревянной лестнице и оказываемся у метро «Ленинский проспект».

–Подержи,–Антонина сует мне пакет с «райской птицей» и бежит к телефонному автомату, говорит не больше минуты, но возвращается с недовольной физиономией,–Засада! Только через два часа!

–Что через два часа?

–Машина будет через два часа, не пешком же мне в Свиблово тащиться,–она опять в сердцах плюет и забирает у меня пакет,– Ну, ладно…

–Пока,–без энтузиазма отзываюсь я.

–Ничего не пока. Давай–ка, заглянем в одно место.

–Да, мне надо…

–Никуда тебе не надо, пошли, пошли, заодно и перекусим,–она решительно направляется в сторону железной дороги и тянет меня за собой.

Минут десять мы шарахаемся по каким–то закоулкам и выходим к массивным, распахнутым настежь, воротам. За воротами большой двор и три здания красного кирпича. Два из них напоминают огромные ангары, а третье поменьше, судя по всему, административного назначения.

–Двигайся строго за мной,–инструктирует Туанетта,–от курса не отклоняйся, а то не ровен час…

Именно в этот момент, прямо у нас перед носом, из ворот выруливает старенькая полуторка, ловко разворачивается и, радостно дымя выхлопом, пылит вдоль забора, следом рычит вторая машина, потом третья, эти явно готовятся составить компанию удравшей товарке.

Мы быстро пересекаем опасное место и, задыхаясь от едкого запаха битума, рысцой трусим к административному корпусу, на фоне соседских громадин небольшое двухэтажное здание кажется крошечным, над входом красуется массивная вывеска: «Московская окружная железная дорога. Отделение Канатчиково», а сбоку от двери криво прибита грязноватая фанерка «Столовая № 5».

Три молодые девицы в фирменных общепитовских колпаках лениво курят у входа.

–Здорово, красавицы,–приветствует их Туанетта.

–Привет, привет,–отзываются двое.

–Здорово, Власова,–с неким запозданием вторит им третья.

–Ух, ты! Машка!–с удивлением восклицает моя спутница,–Ты чего? Неужели вернулась?! Говорила же, что замужняя женщина работать не должна.

–Может и не должна,–вступает в разговор одна из девиц,–если мужик деньги в дом приносит, а коли он все, что зарабатывает, пропивает, тут сама понимаешь…

–Можно подумать, она до свадьбы этого не знала,–поддакивает ей другая.

–Заткнитесь!!!–рявкает Машка,–Не ваше собачье дело!

–Ну, ладно, ладно,–примирительно вмешивается Антонина,–Чужая семья–потемки… Нина где?

–Продукты принимает,–Машка ловким щелчком выкидывает недокуренный бычок, тот описывает дугу и шлепается у ржавой бочки,– Щас позову. В зал идите,–кивает она в сторону двери и, придавив по дороге тоскливо дымящийся чинарик, направляется за угол здания.

Обеденный зал почти пуст, по столам раскиданы человек шесть, да еще на раздаче парочка припоздавших мужиков.

Душно, из открытых окон воняет бензином и еще какой–то дрянью, Антонина выбирает столик подальше от запахов и командует,–Падай!

В этот момент в зале появляется внушительных размеров фигура, плотно обтянутая белым халатом, и направляется в нашу сторону,–Привет, привет,–смеется она, при ближайшем рассмотрении фигура оказывается миловидной пышнотелой женщиной,–Могла бы и почаще заглядывать,–женщина укоризненно качает головой, а ее пергидрольные кудряшки переваливаются с боку на бок.

–Куда уж чаще? Две недели назад была,–улыбается Тонька, и кивает в мою сторону,–Знакомься, Инга,–женщина снова добродушно улыбается и ласково гладит меня по голове,–Нин, у тебя сумка какая–нибудь есть? А то мой пакет, того и гляди, лопнет.

–Чего–нибудь да найдем, есть будете?

–Обязательно, раз уж Машка на хозяйстве. А давно она вернулась?

–Аккурат две недели назад. Дня через три, после того, как ты заходила. Явилась вся в синяках. А…,–Нина безнадежно машет рукой и скрывается в недрах столовой.

–Сейчас оторвемся,–потирает руки Антонина,–Чую, будет окрошка. Классная вещь!

Через пару минут появляется сама Машка, в руках у нее пластмассовый поднос, а на нем две огромные тарелки, заполненные почти до края, это, так называемая, полная порция. Она молча ставит поднос на стол, молча поворачивается и уходит.

–Маш, погоди!–Тонька срывается с места, догоняет девушку уже у кухонных дверей и что–то ей говорит, та сначала огрызается, машет руками, но потом утыкается в Тоньку носом и ее худенькие плечики мелко–мелко подрагивают.