Страна сумасшедших попугаев

–Сними очки!–приказываю я, как ни странно, он моментально подчиняется и являет миру бесцветные глазки с сильно расширенными зрачками,–Ну, ясно…,–извлекаю из кармана десятку и протягиваю мужику,–Вот, и сделай так, чтобы я тебя долго искала.

Мужик хватает деньги и моментально испаряется, а его место занимает влюбленная парочка. Эти не видят вокруг себя ничего, счастливо улыбаются и нежно перешептываются.

Ну…, на сегодня, пожалуй, достаточно. Многовато чужого счастья. Мне такое сейчас не по здоровью… Медленно поднимаюсь и иду в сторону метро.

***

Я положила голову на спинку стула и закрыла глаза, как же хорошо…, как же хорошо, что у него такая высокая спинка, это чудо эргономики вообще больше похоже на трон.

Я ужасно устала. А кто виноват? Предлагал же Ленский никуда не ходить, тем более что соседей по квартире не было, а все необходимое, чтобы весело провести выходной, было, куда там, встречи с прекрасным мне захотелось! Потащила его в «Пушкинский», выставка, мол, новая. А сама даже точно и не знала, кого выставляют, то ли импрессионистов, то ли авангардистов. Оказалось, ни то, ни другое, временная экспозиция из запасников, немного французов, немного немцев, один испанец, тройка англичан… Весь осмотр занял меньше часа, добирались дольше, из музея вышли, погода хорошая, солнышко пригревает, ветерок ласковый, решили пройтись, и от Волхонки к Александровскому, далее Красная, ГУМ, в результате очутились на Неглинке. Мне на тот момент уже хотелось, есть, пить, спать и я стала тянуть Ленского к метро, но тот объявил, что сейчас отведет меня в одно замечательное место, где я и поем, и напьюсь, и даже, если захочу, смогу поспать, так мы оказались в ресторане «Узбекистан».

Перед входом, как водится, очередь, у двери толпа, люди только что на проезжую часть не вываливаются, а дальше тонкая струйка по улице, чуть ли не до Рахмановского переулка.

Я недовольно фыркнула,–Если сейчас в очередь встанем, то дня через два до входа доберемся.

–А кто тебе сказал, что нам нужен вход?–осадил меня Ленский,–Нам нужен выход, причем, запасной, а он есть в каждом заведении. Положено, в соответствии с правилами пожарной безопасности.

Мы обошли здание ресторана, какими–то только ему известными путями, и оказались на вытоптанном пятачке перед массивной дверью. Ленский уже протянул руку, чтобы постучать, но в этот момент из нее, пыхтя и отдуваясь, появился парень в синей спецовке, за собой он волок тележку с пустыми ящиками,–Эй, мужик!–окликнул его Вовка,–Марата позови,–и сунул парню рублевку, тот молча взял деньги и исчез.

Минут через пять появился высокий брюнет в белой рубашке, они с Ленским о чем–то пошептались, брюнет кивнул и ушел обратно.

–Сейчас все будет,–улыбнулся Вовка,–Может и не по первому разряду, но отдохнуть удастся,–не успел он это произнести, как дверь открылась, и брюнет пригласил нас внутрь.

Сначала мы двигались длинным коридором, в котором витали запахи восточной кухни и моющих средств, прошли помещение, явно бывшее перевалочным пунктом (у одной стены располагались пустые ящики, бидоны, коробки, а у другой такая же тара, но заполненная всякой всячиной). Потом попали в комнатенку непонятного назначения, присутствующая в ней публика на нас даже не отреагировала (один парень переодевался, другой курил, развалившись на стареньком диване, а двое у окна пили кофе) и, наконец, вышли в зал со стороны эстрады.

–У вас сегодня аншлаг,–кивнул Ленский в сторону столиков.

–У нас практически каждый вечер так,–откликнулся брюнет,–Пошли,–мы пересекли зал по диагонали и нырнули за бархатную штору. За шторой пряталась ниша, там стояли два небольших столика, тройка табуретов, которые, судя по всему, были когда–то стульями, и нечто вроде оттоманки с потертой спинкой,–Место для персонала, ну и, если кому–то надо «своих» пристроить, ничего лучше сегодня нет, сам, видел,–пробасил брюнет.

–А мы люди не гордые,–отозвался Ленский,–Было бы, где присесть, тем более что дама моя утомилась сильно. Немудрено,–ехидно хихикнул он,–искусством наслаждаться труд тяжелый, это вам не дрова рубить.

–Ну, даме мы сейчас организуем что–нибудь поудобнее старых табуреток,–улыбнулся брюнет.

Буквально через минуту появился тот самый парень в синей спецовке и принес мне роскошный стул с высокой резной спинкой.

…Тишина, вкусные запахи…, лепота….

–Ика! Вернись к жизни,–запахи значительно приблизились и стали еще соблазнительнее,–Кушать подано!–открываю глаза: передо мной огромная тарелка с восточным орнаментом, а на ней гора узбекского плова.

–Мне этого за неделю не съесть.

–Как получится,–Вовка разлил вино и протянул мне бокал,–Это в помощь.

Дзинь–дзинь…

Плов оказался необычайно вкусным, я прикончила его в один момент, потом откуда–то опять возник парень в синей спецовке, забрал пустую тарелку и поставил еще одну с чем–то очень соблазнительным,–Официанты заняты,–извинился он,–Марат меня прислал, если что надо будет, говорите. Я Андрей, подсобка направо, там найдете,–и исчез.

–Немногословный парнишка,–усмехнулся Ленский.

–Зато оборотистый,–услышала я знакомый голос,–За вечер не меньше двадцатки имеет, а всего лишь разнорабочий,–в проеме, слегка придерживая бархатную ткань, стоял Славка Гордеев.

–Опачки!–обрадовался Ленский,–Какая встреча!

–Привет, привет! Я вас заприметил, когда вы по залу шли,–он по–дружески обнялся с Ленским, потом поздоровался со мной,–Здравствуй, Ин! Рад тебя видеть.

–Ты один или как?–поинтересовался Вовка.

–Уже один,–улыбнулся Славка.

–Так давай к нам, веселее будет,–подмигнул Ленский.

–Ну, про тебя все понятно, а как дама?–Гордеев вопросительно посмотрел в мою сторону.

Я отреагировала моментально,–Дама не против,–Славка был приятной личностью, он мне понравился еще при первом знакомстве, тогда у Нельки.

Гордеев тот час исчез, но через минуту вернулся, в руках он держал початую бутылку коньяка,–Со своим харчем, так сказать, там,–он показал за штору,–праздник закончил. Значит, здесь можно продолжить,–и потянулся к моему бокалу. Я отрицательно замотала головой, мол, нет, у меня вино,–Как скажешь,–он налил коньяк сначала Ленскому, затем себе,–Ну, ребята, за встречу!

–За приятную встречу!–поддержал его Ленский. Мы выпили,–А, чего один? Наташка опять концерт устроила?

–Имеет право. Она женщина.

–Истеричка она и стерва, каких мало! Чего ты ее терпишь? Брось к чертовой матери!

–Это грубо. Мужчина не должен обижать женщину. Мужчина должен создать условия, чтобы она сама его бросила, при таком варианте и совесть чиста, и женская гордость не страдает, и врага не наживешь.

–Философ, прямо–таки Спиноза!–усмехнулся Ленский.

–Кстати о Спинозе, ты же мне книгу по бортовым вычислителям обещал.

–Завтра после работы заеду домой, найду тебе книгу.

–Завтра воскресенье,–влезла в разговор я.

–Как воскресенье?–удивился Вовка,–Сегодня суббота, что ли? А время сколько?

–Около шести,–откликнулся Гордеев.

–Ё–моё!–Ленский даже вскочил,–сегодня же у сестры моей, Алки, день рождения! А я, баран, забыл!–он засуетился,–Ребята, простите, мне обязательно надо там быть. Я побежал, ладно?,–Вовка чмокнул меня в щеку и полез за кошельком,–Прости, непутевого. Сама доберешься?

–Об этом не беспокойся,–успокоил его Гордеев,–и деньги убери. Мы люди не бедные.

После Вовкиного ухода повисла неловкая пауза, не зная, чем заняться, я поковырялась в тарелке,–Интересно, что это? Голубцы?

–Это долма,–проинформировал меня Славка,–очень вкусная штука. Рекомендую.

–Я уже полна по самый край, а попробовать хочется.

–А давай под коньячок, уверяю, хорошо пойдет.

–Не сомневаюсь, но закуску поделим. Мне две штуки, тебе четыре.

Мы выпили коньяк, а потом, пользуясь одной тарелкой, стали потрошить ароматные, пахнущие виноградом «колбаски».

–Вкусно?–поинтересовался Гордеев. Я утвердительно кивнула,–Ни коньяк, ни вино больше не предлагаю, а то решишь, что я тебя спаиваю с гнусными намерениями, поэтому алкогольный процесс регулируй сама. Мое дело военное, приказ есть–выполню!

–Вот что, товарищ офицер, давай еще по одной. Тарелку освободить надо,–я ткнула ножом в две оставшиеся «колбаски».

–Понял, командир

Мы весело чокнулись, выпили и с аппетитом прикончили оставшуюся закуску.

–А ты, где работаешь?–поинтересовалась я.

–Не работаю, а служу,–поправил Гордеев, на «Парке культуры» есть одна организация.

–Как Ленский военпредом?

–Нет. Я программист.

–А я думала, что программистами только гражданские бывают.

–Программисты всякие бывают, но в какой–то степени ты права, я ведь офицером быть не собирался. У меня и в семье военных никогда не было. После школы в «Бауманское» поступал, одного балла не хватило. Мне на тот момент уже восемнадцать было, следовательно, осенью в армию. Значит, учиться буду после службы. Я уже расслабился, пивко, ночные посиделки, призыва жду. А тут к соседке из Коломны сын приехал, он в тамошнем военном училище прапорщиком служил, поймал меня и говорит, чего ты парень время теряешь? У нас в училище, через две недели дополнительный набор, поступай. Не понравиться, бросишь, но если три года проучишься, тебе и армию зачтут, и незаконченное «высшее» получишь, а с таким багажом на гражданке легче устроиться. Ну, съездил я в Коломну, все разузнал, специальность вроде подходящая, подумал, какая разница, где с вычислительной техникой работать. Вот так я военным и стал.

–Не жалеешь?

–Чего жалеть–то. Учиться мне понравилось, у меня в дипломе всего две четверки, распределили хорошо, работа интересная, не вижу повода для грусти.

–И в академии тебе тоже понравилось?

–В академии я не учился. Зачем? Мне работать нравиться, а карьеру делать–нет, к пенсии майора дадут и хорошо.

– А я думала в вашей компании все «академики».

–Ничего подобного, кроме меня еще Женька Самойлов, Сашка Захаров, Ланин Олег, ну, и еще есть.

Неожиданно послышался шум, топот, звон и бархатная штора задрожала, как осиновый лист. Гордеев придержал ее рукой и выглянул в зал.

–Что там?–поинтересовалась я.

–Вроде помяли кого–то. Пора отсюда сматываться.

–И я думаю, пора.

Славка опустил штору,–Сейчас найдем нашего подсобного благодетеля, а потом на выход,–он протянул мне руку,–Пошли вместе. Одну я тебя здесь не оставлю, мало ли что.

Благодетеля искать не пришлось, объявился сам. Гордеев отдал ему три бумажки, одну бледно фиолетовую и две синих, тот тщательно их рассмотрел, потом фиолетовую и одну синюю положил в нагрудный в карман, а еще одну синюю сунул в карман брюк, буркнул что–то вроде «спасибо» и повел нас служебными коридорами на выход.

***

Солнце скрылось в один момент, тут же подоспел ветер и по асфальту запрыгали крупные дождевые кляксы. Я удивленно смотрю вверх и ежусь, а еще минуту назад было так жарко, что воздух плавился. Огромная темно–серая туча выползла невесть откуда и грозно зависла над Ленинским проспектом. Мокрые кляксы стали значительно меньше, но количество их резко возросло, похоже, надо спасаться, только где? Кручу головой, вижу булочную, до нее шагов сорок, не больше, но всё равно подмокнуть я успеваю основательно, а как только оказываюсь внутри, ливень на улице превращается в водопад. Вода бьет по стеклам с таким остервенением, что кажется еще чуть-чуть, и они лопнут.

Я тоскливо взираю на мокрые босоножки, на влажное платье и мысленно кляну себя за то, что забыла зонт…

–Не переживай! Сейчас все высохнет. Лето все–таки,–оборачиваюсь, Лелька!–Да и дождь ненадолго,–в руках у нее два объемистых целлофановых пакета с «райскими птицами», такие птицы только в «Березке» «летают»,–Ты, как здесь?

–Во «Власте» сумку хотела прикупить. Не судьба!

–Что так?

–Да ничего подходящего не нашла,–это вранье, на самом деле, у меня банально не хватило денег.

–Бывает. А сейчас куда?

–Не знаю. Загляну в пару магазинов для очистки совести и домой.

–Значит, свободна?

–Ну, да…

–Отлично! Поехали ко мне, заодно поможешь,–она протягивает мне один из пакетов, и кивает головой на окно, –Пошли, пока дождя нет.

А дождь действительно прекратился. Моментально и незаметно, вот только надолго ли? Мы выбираемся из булочной, рысцой добегаем до остановки и запрыгиваем в отъезжающий автобус.

–Уф!–облегченно вздыхает Лелька,–Не стой! Двигайся, двигайся!–дружно работая руками, кое–как протискиваемся сквозь скопившуюся у двери толпу и устраиваемся на задней площадке,–Ну, вот и ладненько.

–Далеко ехать?

–Не очень.

Плавно покачиваясь, автобус размеренно катится по проспекту, а небо опять заволакивает тучами и мелкие дождинки требовательно колотят в его окна, на ближайшей же остановке это значительно увеличивает количество пассажиров, теперь нас активно пихали и справа, и слева.

– Крепись,–подмигивает Лелька,–Еще минут пять и мы на месте.

–Тогда надо к выходу двигаться,–отзываюсь я.

–Не надо, там пол–автобуса выходит.

И действительно, как только из динамика донеслось: «Следующая остановка «Магазин «Ткани», народ в салоне зашевелился и занялся выяснениями кто, где и когда выходит, а стоило машине остановиться, как людской поток тут же устремился наружу, и мы с ним…

Кое–как отбрыкавшись от «попутчиков», я поинтересовалась,–Куда теперь?

–За «революционными» массами,–усмехается Лелька и указывает на бегущих к переходу людей,–Магазин «1000 Мелочей» знаешь?–согласно киваю,–Отлично. Вперед! Энергичненько!!!

Последний эпитет весьма актуален, непогода опять набирает обороты. Дождь уже хлещет нещадно, мокрый подол закручивается вокруг ног и максимально осложняет движение, а набитый пакет так и норовит плюхнуться на утонувший в воде асфальт, чтобы хоть как–то предотвратить катастрофу мне приходиться прижать его к груди.

Разбушевавшаяся стихия набрасывается на нас с яростью раненной тигрицы, разом отнимая способность и видеть, и слышать, функционирует только инстинкт самосохранения. Это он заставляет меня ориентироваться на маячащую впереди Лелькину спину, и все время твердит: «….. только бы не потерять ее из виду, только не потерять, не потерять…..»

…Бац!… Я утыкаюсь во что-то мягкое и слышу голос своей спутницы,–Ой! Ну, ты даешь, мать!–Поднимаю глаза. Она трет ушибленное плечо и улыбается–Сбавляй обороты. Пришли.

Мы стоим измученные и мокрые у одного из подъездов длинного кирпичного дома, еще шаг и… в этот момент дождь чудесным образом прекращается.

Квартира на втором этаже, всего–то два лестничных пролета, но сил у меня хватает только на то, чтобы кое–как доплестись до заветной двери, а в коридоре я устало плюхаюсь на что–то круглое, укрытое плюшевой накидкой, и с удовольствием вытягиваю ноги,–Фу, сил больше нет!

Лелька отбирает у меня пакет и ехидно интересуется,–Удобно устроилась? Задницу не щемит?–недоуменно моргаю глазами,–Ты же на пылесосе сидишь! Вон банкетка,–она тычет пальцем в угол и исчезает в комнате.

Я перебираюсь на банкетку и с удовольствием прислоняюсь к стене. Наконец–то сухо…

Из комнаты доносятся голоса.

–Я думал, ты сразу в ресторан,–басит осипший мужской голос.

–Как видишь, нет,–слышен скрип, потом что–то падает,–Давно проснулся?

–А я и не просыпался,–отзывается мужик,–поссать встал.

–Стой! Я не одна. Кондратова в коридоре.

–Подумаешь! Она че голых мужиков не видела? Ленский перед ней во фраке ходит, да?

–Так–то Ленский…

–Ну ладно…, не жужжи…

Через пару минут в коридоре появляется мужик в распахнутом банном халате, из которого нахально выглядывают волосатая грудь и тоскливо повисший член,–Привет, Ин!–приветствует он меня хриплым голосом и, распространяя запах перегара, исчезает в туалете.

Я провожаю его взглядом и не сразу догадываюсь, что это Юрка Корецкий, очень трудно совместить обросшее трехдневной щетиной и насквозь прокуренное чудовище с тем Юркой, которого я знаю, который всегда гладко выбрит, в костюме с иголочки, с идеально уложенными волосами и запахом заграничного парфюма.

Следом за ним в коридоре появляется Лелька, на ней трикотажные брюки и футболка,–Хватит сидеть. Пошли на кухню,–я послушно выполняю ее приказ,–Платье снимай, сейчас халат принесу.

Она забирает мое мокрое платье и отправляется за халатом.

Я остаюсь в одиночестве, из окна тянет ласковым ветерком, ленивое солнце, словно нехотя, растекается по подоконнику, даже не верится, что еще полчаса назад природа неудержимо билась в истерике.

Слышно, как хлопает дверь туалета, в кухне появляется Корецкий, на меня он даже не смотрит, направляется прямиком к плите, там стоит огромная пятилитровая кастрюля. Юрка достает из шкафчика бокал, зачерпывает что–то из кастрюли и одним махом вливает это в себя, так повторяется три раза, потом Корецкий ставит посуду в раковину и удаляется.

В коридоре опять голоса.

–А я думал, мы с тобой покувыркаемся…

–Пусти… Тихо, тихо…, ты сейчас и стоишь–то с трудом, не то чтобы… Сколько проиграл–то?

–Ерунда. Сотню с небольшим.

–Отдал?

–Еще тридцатку должен.

–Ладно. Вечером…

Дальше слышна возня и тяжелое сопение…

Мне становится неловко, я отхожу от двери как можно дальше, лезу в сумку за сигаретами и ищу глазами пепельницу…

–На холодильнике,–Лелька протягивает мне халат,–платье твое я на балконе повесила, сейчас его ветерком продует и порядок. Пить хочешь?–не дожидаясь ответа, она наливает мне в чашку из той самой кастрюли, которую так жадно опустошал Корецкий.

Я с недоверием сначала принюхиваюсь, а потом нерешительно пробую,–Ой, как вкусно! Это что компот? Я такой никогда не пила.

–Ну, еще бы! Старинный еврейский рецепт, если у Юрки «скачки» я его обязательно варю.

–Какие скачки?

–Это, когда в преф режутся.

–Он поэтому такой?

–Ну да, трое суток пульку писали, теперь отсыпается.

–Трое суток?! А как же?…

–Для жены он в командировке, а как на работе, не знаю, уверена, что порядок, с его–то связями. Дядька у него в «конторе» очень крупный чин, он, кстати, его и вырастил. Юрка сирота, родители погибли, когда он еще в школу не ходил, а у дядьки ни жены, ни детей, так что Корецкий его единственная надежда на продолжение рода. Дядюшка ему дорожку вымостил: престижная школа, военное училище, академия, даже жену подогнал, папаша её директор ЦУМа, по всей видимости, между ним и Юркиным дядькой какие–то непростые завязки.

–И чего? Корецкий так сразу и согласился? Непохоже на него.

–А чего ему фордыбачить? У них свободные отношения, левосторонние. Один налево, а другой еще левее, так что Юркиному дядюшке долго внуков придется ждать, но приличия они с женой соблюдают, где надо вместе появляются, а ежели что, «сказки» друг другу рассказывают. Ну их к богу,–она открывает холодильник и достает оттуда большую тарелку,–Пробуй. Форшмак из селедки,–есть я не хочу, но чтобы не обидеть хозяйку, послушно цепляю на вилку немного серо–желтоватой массы,–Ну, как? Съедобно?–я восхищенно трясу головой,–Ты еще мою фаршированную щуку не пробовала,–смеется Лелька,–Это меня тетя Клара научила. Я когда в Москву приехала, готовить совсем не умела, яичница, картошка вареная и прочая мура, тетка узнала и в крик: «Безобразие! Девочка из приличной еврейской семьи, а простой цимес приготовить не может!» А где его взять, умение–то? Мы же с отцом вдвоем жили?

–А ты откуда?

–Родилась в Бобруйске, а когда мама умерла, мы в Могилев переехали, мне тогда девять лет было.

–Она чем–то болела?

–Чем только не болела после концлагеря,–Лелька вздохнула, ее огромные, темно–карие, с искоркой глаза вдруг превратились в безжизненные черные дыры,–Во время войны у нас почти все родственники погибли, а было много. Про ценз оседлости в царской России слышала?

–Это когда евреям можно было селиться только в отведенных местах?

–Не совсем так…, но, по сути, верно. Вот Могилев, Бобруйск–это как раз такие места, когда война началась, папе было четырнадцать, а маме тринадцать, выжили они чудом. У отца семья была восемь человек, не считая двоюродных, троюродных…, всех фашисты уничтожили. Отцу повезло, он с другом своим, Васькой Самусевичем, еще в начале лета в деревню уехал, к его бабке, там войну и встретил. Отец у Самусевичей племянником числился, вроде как из Минска, на каникулы погостить, и вот ведь какая штука, вся деревня знала, кто он такой, и ни один не донес. Вот так мой отец из еврея в белоруса и превратился, когда ему после войны документы выдавали, никому даже в голову не пришло записать по–другому, его же все Фимкой Самусевичем величали, Панавером–то никто не называл,–она грустно усмехается,–А потом он почти четыре года партизанил…, да в Белоруссии практически все партизанили. Знаешь, как говорили: каждый второй в партизанах, каждый первый связной. Мне отец рассказывал, что полицаев из местных почти не было, завозить приходилось, в основном с Украины, западенцев. Может быть поэтому, фашисты Белоруссию так и уничтожали. После войны все практически с нуля надо было начинать, народ несколько лет в землянках ютился, потому, как негде было.

–А мама твоя?

–Она три года в концлагере пробыла. Спасло ее, что еврейка она только по матери, а отец русский. Поэтому и фамилия Калинова, и похожа она была на отца, а не на мать. О том времени мама ничего не рассказывала, ну, может быть отцу… Видимо досталось сильно… Знаешь, я ее не только в купальнике никогда не видела, но и в платье с коротким рукавом, как бы жарко не было, рукав только длинный, и в баню она не ходила, дома мылась, когда никого не было.

–А уехала ты почему?

–Да так…, история одна…,–она поморщилась, словно задела больное место,–Потом как–нибудь…,–в воздухе повисла тяжелая пауза, и я мысленно отчитала себя за бестактность, неожиданно входная дверь настойчиво задребезжала звонком. Один, два, три…, один, два, три…, –Ну, не может без театральных эффектов,–Лелька покачала головой и исчезла в коридоре.

Я облегченно вздохнула. Звонки прекратились. Хлопнула дверь.

–Пламенный, пролетарский,–произнес в коридоре знакомый голос.

–Привет, привет… Принесла?

–Как обещала.

–Сколько?

–По просьбам трудящихся!

Послышался скрип и шуршание,–Держи, тут почти все, что просила, на половину суммы. Остальное подождешь? Неделю максимум. Или никак?

–Время терпит. Много просадил?

–Сегодня нет, но еще прошлый долг…

Голоса затихли, наверное, переместились в комнату, чтобы чем–то себя занять, я подошла к плите.

–И мне плесни,–вкрадчиво прошелестело за спиной, от неожиданности я едва кастрюлю не опрокинула,–Спокойно, Маша! Я Дубровский!–Туанетта изящно перехватила у меня чашку и принялась наслаждаться компотом.

–Господи! Чуть заикой не сделала!–обиженно протянула я.

–Она может,–Лелька поставила на стул один из «райских» пакетов,–Смотри, забудешь,–Туанетта отрицательно тряханула рыжей шевелюрой,–Есть хотите?

–Нет. Мне уже пора,–отказалась я.

–И мне тоже,–подтвердила Туанетта, она аккуратно помыла чашку и взялась за пакет.

***

Мы уже неделю обитаем в моей коммуналке. Эпопея на Кутузовском закончилась, хозяин из командировки вернулся.

Мы одни, тетка Дуня на дежурстве, вернется только завтра, Гришка давненько не объявлялся, а тетка Лена, как всегда по соседям, а потом к подруге, сплетни пережевывать.

Я уныло толкусь на кухне, нехотя ставлю на огонь кастрюлю, макароны варить, больше и нет ничего. После «Хрустального» у Ленского осталась пятерка, спустили мы её моментально, мои запасы семь рублей на полторы недели.

Питаемся на редкость разнообразно, макароны, рожки, лапша… Собственно, не питаемся, а закусываем, несмотря на безденежье, Вовка, время от времени, умудряется раздобыть спиртное. Мотивирует он это желанием разнообразить нашу скудную трапезу.

С моей точки зрения, портвейн и макароны удовольствие сомнительное.

В комнате Ленский с кем–то разговаривает по телефону–Отлично!… До конца месяца… Когда?....–дверь со скрипом закрывается…

Тихо… Я в задумчивости застываю над кастрюлей. Макароны или рожки, рожки или макароны… Проблема выбора–страшная штука.

–Бросай свою кулинарию, нас «крестный» ждет,–прерывает мои мучения Ленский.

–Сегодня?

–Прямо сейчас!

На улице не больше десяти градусов и дождь мелкий, противный, после плюс двадцати с хвостиком чувствительная разница. Народу немного и транспорт пропал, две остановки от метро до арки шли пешком, по такой погоде занятие мерзкое, пока добрались до места, я не то чтобы промокла, влагой пропиталась до трусов.

Едва вышли из лифта, дверь в квартире открылась, и на пороге появился мужчина в джинсах и футболке с надписью «Formula 1»,–Я вас в окно увидел,–и пригласительный жест,–Проходите.

Уже в коридоре представился,–Сергей Урбанович.

‒Инга.

–Лучше Ика,–вмешался Ленский.

–Тебе может быть и лучше,–возразил хозяин,–А мне больше Инга нравится.