Дикое пламя Ирия. История Новогрудка

Он не стал настаивать. Молча положил еду на землю в шаге от них и так же молча вернулся к своему месту. Он не знал их языка. Он не знал, как объяснить им, что не собирается их насиловать или истязать. Да и поверили бы они? Для них он был врагом. Чудовищем, которое убивало их отцов и братьев. Он был победителем, а они – его добычей. И не важно, что творилось у него в душе. Их судьба была в его руках, и это все, что они знали.

Он смотрел на них сквозь пламя костра. Смотрел на их тонкие, напряженные фигуры, на их страх, на их безмолвную ненависть. И думал о том, что, возможно, воевода был прав. Дикий зверек, даже спасенный из капкана, может укусить руку, которая его освободила. Он понимал, что привезет домой не двух рабынь. Он привезет двух врагов, чья ненависть будет тлеть в его избе, как угли под слоем пепла, готовые вспыхнуть в любой момент.

Что ж. Это была его ноша. Он сам ее выбрал. И он понесет ее.

Глава 26: Прощание и Завет

На рассвете, когда город еще спал тяжелым, похмельным сном, Ратибор, его трое уцелевших односельчан и две пленницы были готовы к уходу. У ворот их ждал воевода Доброгнев. Его лицо было усталым, но глаза светились теплом.

– Значит, уходите, – сказал он, глядя на Ратибора. Это был не вопрос.

– Наше дело здесь сделано, воевода. Дома ждут.

– Хорошо, – кивнул Доброгнев. Он подошел ближе и положил свою тяжелую, мозолистую руку на здоровое плечо Ратибора. – Твой отец гордился бы тобой. Ты сражался как лев и проявил милосердие, когда другие жаждали лишь крови. Это признак не просто воина, но мужа. Вождя.

Он помолчал, глядя на север, словно видел что-то за горизонтом.

– Когда мой час придет, и я отправлюсь в Ирий, на вечный пир, я найду там твоего отца. Обязательно найду. И я расскажу ему, какого сына он вырастил. Расскажу про твой подвиг на стене и про твой странный, но достойный выбор. Уверен, он осушит за тебя не один рог медовухи.

От этих слов у Ратибора, который прошел через кровь и боль не дрогнув, что-то сжалось в горле. Он лишь молча кивнул, не в силах вымолвить и слова.

– Иди, – сказал воевода. – И да хранят тебя Боги. И… будь осторожен с ними, – он кивнул в сторону девушек, которые стояли поодаль под присмотром Лютобора. – Дикий зверек, даже спасенный, может укусить.

Глава 27: Возвращение в Тишину

Путь домой был иным. Они шли по той же дороге, но теперь она была пуста и тиха. Орда исчезла, оставив после себя лишь выжженную землю и трупный смрад, который постепенно развеивал весенний ветер.

Его спутники молчали, каждый погруженный в свои мысли о тех, кто не вернется. Пленницы шли позади, связанные одной длинной веревкой для острастки, хотя и не пытались бежать. Куда им было бежать в этой чужой, враждебной земле?

Ратибор тоже молчал. В его голове звучали слова воеводы. Он чувствовал тяжесть не только мешка с серебром за спиной, но и тяжесть новой ответственности. За этих двух девушек. За свою деревню. За свое будущее.

Когда на второй день пути они увидели вдали знакомые очертания своей деревни, его сердце не забилось радостно. Он знал, что их ждет. Плач вдов и сирот. И вопросы. Множество вопросов. Особенно когда жители увидят его странную добычу.

Он вернулся героем. Но чувствовал себя опустошенным. Война закончилась, но он нутром чуял, что его собственная битва только начинается. Битва не с врагом из степей, а с судьбой, которую он сам себе выбрал у стен поверженного Чернигова.

Глава 28: Герои и Вдовы

Обратная дорога была путем призраков. Они шли по той же земле, что и несколько дней назад, но мир изменился. Исчез страх, висевший в воздухе. Не было беженцев, бегущих от смерти. Лишь выжженные остовы деревень, как черные скелеты, да тишина, нарушаемая только карканьем воронья, слетавшегося на пир. Ветер уже начал развеивать трупный смрад, но запах гари еще долго будет напоминать об огненном смерче, что пронесся здесь.

Демьян шел, тяжело опираясь на Ратибора. Каждый шаг давался ему с трудом, рана в боку болела, а повязка на глазу превратилась в страшный символ пережитого ужаса. Лютобор шагал молча, сжав в руке топор. Его лицо, казалось, окаменело. Он не радовался победе, он просто пережил войну, которая забрала у него брата. Он стал другим, более темным и замкнутым.

Позади них, связанные для острастки длинной веревкой, но уже без надзора, плелись две пленницы. Они шли, опустив головы, их взгляды были прикованы к земле. Чужая, враждебная земля под их ногами, чужое небо над головой. Они были как два сорванных цветка, обреченных на увядание.

Когда на горизонте показались знакомые очертания их деревни, сердца выживших не забились радостно. Они сжались в предчувствии. Потому что возвращение с войны – это не только триумф, но и приговор. Для тех, кто ждет напрасно.

Первым их заметил мальчишка-пастух. Его крик "Вернулись!" разнесся по всей деревне.

И деревня взорвалась. Люди выбегали из изб, бросая работу. Женщины, дети, старики – все устремились к околице. Это была волна надежды и страха. Каждая женщина искала глазами в маленьком отряде лицо своего мужа, сына, брата.

Первой подбежала жена Демьяна. Увидев мужа, живого, но раненого, с перевязанным глазом, она вскрикнула, метнулась к нему, обняла, заплакала от горя и счастья одновременно. Следом подбежали дети Лютобора, вцепились в его ноги. И на его окаменевшем лице что-то дрогнуло.

Ратибора, шедшего впереди, встречали как настоящего героя. Старики хлопали его по здоровому плечу, женщины с благоговением смотрели на него.

– Богатырь!

– Спаситель наш!

– Боги тебя хранили!

Люди касались его, словно хотели прикоснуться к живой легенде, к человеку, который вернулся из пекла и принес с собой победу. Он неловко отстранялся, ему были чужды эти почести.

Но радостные крики резко оборвались, когда толпа увидела тех, кто шел позади. Двух чужеземок. В их странной одежде, с их темными раскосыми глазами. Врагов. Женщин тех, кто принес сюда смерть и огонь. Радостный гул сменился удивленным, а затем – враждебным шепотом.

– Кто это?

– Ордынки…

– Зачем он их притащил?

И в этот момент из толпы вырвался истошный, раздирающий душу крик. Это была Марфа, жена мельника. Она пробежала взглядом по трем вернувшимся воинам, и ее лицо исказилось от страшного понимания. Ее мужа среди них не было. Она бросилась к Демьяну, тряся его за плечи.

– Где мой Степан?! Где он?!

Кузнец, пошатнувшись, опустил здоровую голову.

– Пал… смертью храбрых, Марфа… У ворот…

Крик женщины превратился в отчаянный, животный вой, от которого у всех застыла кровь в жилах. К ней подбежали ее дети, еще не до конца понимая, что случилось, и тоже заплакали.

Радость встречи мгновенно разбилась об это горе. Теперь деревня разделилась. На тех, кто радовался, и на тех, кто скорбел. На героев и вдов. И посреди всего этого стоял Ратибор. А за его спиной – две пленницы, живое и молчаливое напоминание о войне и ее цене. Все взгляды – счастливые, скорбящие, удивленные, осуждающие – были устремлены на него и на его странную добычу. И он чувствовал тяжесть этих взглядов, как вес брошенной на него горы. Возвращение домой оказалось не легче, чем сама битва.

Глава 29: Награда и Упрек

Пока деревня разрывалась между радостью и горем, сквозь толпу к Ратибору пробились они. Две девушки, что провожали его, казалось, целую вечность назад.

Злата неслась к нему, расталкивая людей, ее золотая коса металась за спиной, как огненный хвост кометы. В ее зеленых глазах горел триумф. Ее герой вернулся! Живой, покрытый славой, пусть и раненый. Она дождалась. Ее молитвы и требования были услышаны богами. Она подлетела к нему и, не обращая внимания на его раненое плечо, с силой обвила его шею руками, пытаясь поцеловать.

– Вернулся! Я знала! Я знала, что ты вернешься! – кричала она, смеясь и плача одновременно.

За ней, более сдержанно, но с не меньшим счастьем на лице, подошла Милена. Она не посмела броситься на него. Она лишь стояла рядом, и ее большие карие глаза светились такой тихой, всепоглощающей радостью, словно солнце взошло после долгой полярной ночи. Ее счастливая улыбка была для него молчаливой наградой, более искренней, чем все крики толпы.

Ратибор, неловко высвобождаясь из объятий Златы, почувствовал на миг облегчение. Здесь, в их взглядах, он был не просто машиной для убийства, а человеком, которого ждали. Но этот миг был коротким.

Злата, все еще держа его за руку, проследила за взглядами односельчан. И увидела. Ее смех оборвался, словно его перерезали ножом. Улыбка на лице Милены застыла и угасла.

В паре шагов позади Ратибора, под охраной хмурого Лютобора, стояли две ордынки. Две темноволосые, раскосые девчонки, смотрящие на всех исподлобья, как волчата.

Лицо Златы из сияющего превратилось в ледяную маску. Она медленно отняла свою руку от руки Ратибора, словно обожглась.

– Что. Это. Такое? – процедила она ледяным тоном, указывая на пленниц. Каждое слово было как удар кнута.

Ратибор молчал, понимая, что любые слова сейчас будут бесполезны.

– Это и есть твоя добыча? – голос Златы начал дрожать от гнева. – Мы ждали тебя, молились за тебя! Я ночей не спала! А ты… ты притащил в нашу деревню этих… степных коз?! Ты проливал свою кровь, терял товарищей, чтобы привезти сюда этих поганок?

Милена молчала. Но ее взгляд, полный боли и разочарования, был красноречивее любых слов. Счастье, только что наполнявшее ее, разбилось вдребезги.

Скандал, назревавший на глазах у всей деревни, прервал староста Добромир, отец Златы. Он подошел, взял Ратибора за здоровое плечо и, нахмурившись, отвел его в сторону от толпы.

– Сын, что ты наделал? – голос старосты был строгим, в нем звучал не только упрек, но и искреннее разочарование. Он смотрел на Ратибора, как на сына, который совершил глупую и непростительную ошибку. – Ты вернулся героем. Люди готовы носить тебя на руках. А ты приводишь в дом змей.

Он понизил голос.

– Негоже воину тащить в свою избу такое. Наши девки от тебя без ума, обе красавицы, обе из хороших семей. Готовы были ждать тебя вечность. А ты им в душу плюнул. Привел чужачек, врагов, чьи отцы и братья, может, убили нашего мельника Степана. В деревне и так горе, а ты принес новую смуту. Зачем, Ратибор? Ради утехи плотской? Неужто наши девки хуже этих?

Ратибор слушал молча, давая старосте выговориться. Он понимал его гнев и его правоту с точки зрения простого человека, отца, главы общины. Когда Добромир замолчал, Ратибор наконец ответил. Спокойно, без оправданий.

– Я не брал их для утехи, отец Добромир, – сказал он, и в его голосе не было и тени смущения. – Князь предлагал мне золото, доспехи, коней. Целое состояние. Я отказался.

Староста удивленно поднял брови.

– Отказался? Зачем?

– Я видел их, – продолжал Ратибор, глядя в сторону пленниц. – Они дети. Их бы той же ночью разорвали на части пьяные воины. Они стали бы рабынями, подстилками, пока не сдохли бы от побоев или тоски. Я смотрел на них и видел не врагов, а двух зверьков, попавших в капкан. И я решил, что спасти их от этого позора – важнее, чем все золото орды. Это был мой выбор.

Он замолчал. Добромир долго смотрел на него, пытаясь понять. В суровых глазах старого старосты медленно угасал гнев. Он видел перед собой не юнца, погнавшегося за экзотикой, а мужчину, принявшего тяжелое, непонятное, но по-своему благородное решение. В этом поступке было что-то из древних былин, что-то от тех героев, что ценили честь выше богатства.

– Тяжкую ты на себя ношу взвалил, Ратибор, – наконец проговорил он, качая головой. – Очень тяжкую. Я тебя не понимаю. И деревня не поймет. И дочь моя не простит. Но… – он тяжело вздохнул, – но я вижу, что в сердце у тебя не зло, а что-то другое. Что-то, что я уже и забыл, как выглядит. Иди. Веди их в свою избу. Раз уж привел. Но будь готов к беде. Беда за ними по пятам придет, помяни мое слово.

Ратибор кивнул. Он знал, что староста прав. Беда уже пришла. Она стояла рядом и смотрела на него глазами, полными огня, и глазами, полными слез.

Глава 30: Имена и Ненависть

Под тяжелыми, осуждающими взглядами односельчан Ратибор повел своих невольных трофеев через всю деревню к своей избе. Он не подгонял их, не дергал за веревку, которая все еще символически связывала их. Он просто шел впереди, и они, как две тени, следовали за ним, не смея отстать или поднять головы. Для них этот путь через чужую, враждебную деревню, где каждый взгляд был как удар, был еще одним кругом унижения.

Его изба, простая, рубленая из толстых сосновых бревен, встретила их запахом остывшего очага, сушеных трав и одиночества. Для него это был дом. Для них – клетка.

Как только они переступили порог, Ратибор снял с них веревку и бросил ее в угол. Этот жест должен был означать начало новой жизни, но они восприняли его иначе. Словно выпущенные из силков, они тут же метнулись в самый дальний, самый темный угол избы, за печь. Там они сбились в кучу, как два диких, напуганных зверька, нашедших временное укрытие.

Ратибор устало опустился на лавку у стола. Его раненое плечо снова начало пульсировать тупой болью. Он молча смотрел на них. На их напряженные спины, на то, как одна, та, что была выше и смелее, прикрывала собой вторую, более хрупкую.

Он попытался заговорить.

– Не бойтесь, – сказал он ровным, спокойным голосом. – Здесь вас никто не тронет.

Они не ответили. Лишь сильнее вжались в стену. Они не понимали его слов, но интонация голоса мужчины, победителя, врага, заставляла их съеживаться от страха.

Он понял, что бессмысленно пытаться что-то им объяснить. Нужны были не слова, а время. Но ему нужно было как-то к ним обращаться, хотя бы в своих мыслях. Он не знал их имен, а спрашивать было бесполезно. И он решил дать им свои.

Он посмотрел на ту, что держалась смелее. Та, что бросила на него взгляд, полный огня и ненависти. Она была тонкой, гибкой, но в ней чувствовалась стальная, несгибаемая воля. Несмотря на страх, в ее глазах читался вызов. Он вспомнил, как когда-то заезжие купцы с востока рассказывали о своих землях, и в памяти всплыло странное, красивое слово. Айгуль. Лунный цветок. Имя было нежным, но он вкладывал в него другой смысл. Луна бывает холодной и острой, как серп, а цветок может оказаться ядовитым. Имя ей подходило.

Затем его взгляд переместился на вторую девушку. Она была полной противоположностью. Хрупкая, тоненькая, с огромными, как у испуганной лани, глазами. Она, казалось, состояла из одного лишь страха. От нее веяло какой-то трогательной беззащитностью. Он снова порылся в обрывках воспоминаний о чужих краях и нашел другое слово. Ширин. Сладкая. Имя, обещавшее нежность и покой, которых в ее жизни, видимо, никогда не было.

Айгуль и Ширин. Так он их назвал для себя. Две стороны его странной, непонятной самому себе добычи. Ненависть и страх.

Он встал, чувствуя, как его решение тяжестью ложится на плечи. Налил в две глиняные миски воды из кадки, отломил два больших куска хлеба. Медленно подошел к ним и поставил еду и воду на пол, в шаге от них.

Айгуль вздрогнула и отпрянула, как от змеи. Ширин лишь тихо всхлипнула.

Ратибор ничего больше не сказал. Он развернулся и вышел из избы, плотно притворив за собой тяжелую дубовую дверь. Снаружи он накинул на нее тяжелый деревянный засов. Он не хотел их запирать, но после событий в Чернигове понимал, что оставлять их одних было нельзя. Мало ли что они надумают в этой клетке.

Оставшись в полумраке избы, девушки на мгновение замерли. А потом, убедившись, что он ушел, они вцепились друг в друга. И Ратибор, стоявший у двери, услышал их голоса. Они говорили быстро, яростно, на своем гортанном, похожем на птичий клекот, языке. Это был не испуганный шепот. Это был гневный, полный ненависти разговор двух пленниц, решающих, как им жить или умереть в логове врага.

Ратибор тяжело вздохнул и пошел к Демьяну. Ему нужно было помочь перевязать рану старому другу. А еще – ему нужно было подумать, что делать дальше с двумя врагами, которых он запер в собственном доме.

Глава 31: Нож в Темноте

Ночь в деревне была тихой и глубокой. Уставшие от переживаний люди спали тяжелым сном. Не спал только Ратибор. Он лежал на своей широкой лавке, укрытый овчиной, но сон не шел к нему. Он не мог расслабиться в собственном доме. Присутствие двух чужачек за печью ощущалось им физически, как постоянное, тихое напряжение, словно натянутая тетива лука.

Он не стал их запирать на ночь. Что-то внутри него противилось этому. Он принес их в свой дом не для того, чтобы держать в клетке. Он хотел, чтобы они поняли – он не тюремщик. Это была его первая ошибка.

Его раненое плечо ныло, не давая забыться. Но даже если бы не боль, он бы не уснул глубоко. Годы, проведенные в лесу, научили его спать чутко, одним ухом, реагируя на малейший шорох, на треск ветки, на изменение ветра. Эта привычка, не раз спасавшая его от дикого зверя, должна была спасти его и этой ночью.

Меч, подарок воеводы, лежал на полу рядом с лавкой, там, где его могла легко достать правая, здоровая рука. Лунный свет, тусклый и серебристый, пробивался сквозь небольшое оконце, выхватывая из темноты очертания предметов. В избе было тихо. Слишком тихо. Шепот девушек давно прекратился, и могло показаться, что они спят.

Но Ратибор чувствовал их бодрствование. Он уловил едва заметное изменение в дыхании избы. Услышал тишайший шорох – босая нога осторожно ступила на деревянный пол. Затем еще один. Кто-то двигался по избе. Медленно, бесшумно, как хищник, подкрадывающийся к спящей жертве.

Ратибор не пошевелился. Он лишь приоткрыл веки, превратив их в узкие щелочки. Он не дышал. Его тело было расслаблено, но внутри каждая мышца превратилась в сжатую пружину, готовую к действию.

Тень отделилась от печи и скользнула к столу. Лунный свет на мгновение блеснул на чем-то, что тень взяла со стола. Ратибор узнал свой нож для резьбы по дереву – небольшой, но с острым, как бритва, лезвием. Он выругал себя за то, что забыл его убрать.

Тень приблизилась к его ложу. Теперь он видел ясно. Это была Айгуль. Ее лицо в полумраке казалось бледным и решительным. В ее глазах не было страха, лишь холодная, яростная концентрация. Она двигалась с грацией пантеры, плавно и беззвучно. Он видел, как напряжена ее рука, сжимающая нож.

Она замерла над ним, нависнув, как сама смерть. Она вглядывалась в его лицо, пытаясь убедиться, что он спит. Ратибор лежал неподвижно, ровно дыша. Удовлетворенная, она медленно подняла нож. Ее цель была очевидна – его горло. Одно быстрое, глубокое движение – и хозяин, враг, насильник будет мертв.

За мгновение до того, как ее рука начала смертельное движение вниз, Ратибор взорвался действием.

Его правая рука молнией метнулась вверх и схватила ее запястье, сжимавшее нож. Хватка была железной. Айгуль вскрикнула от неожиданности и боли. Ее план рухнул. В ее глазах вспыхнул ужас, сменившийся животной яростью. Она попыталась вырваться, ударить его второй рукой, но было поздно.

Ратибор одним мощным движением рванул ее на себя, сбрасывая с лавки на пол, и тут же навис сверху, прижимая ее к холодным доскам всем весом своего тела. Ее запястье с ножом он вывернул так, что она зашипела от боли. Нож выпал из ее ослабевших пальцев и со стуком откатился в сторону.

Борьба была короткой и унизительной для нее. Он был несоизмеримо сильнее. Он прижал ее руки к полу над головой, его колено упиралось ей в живот, полностью обездвиживая. Она извивалась под ним, как пойманная змея, пытаясь укусить, плюнуть, но не могла даже пошевелиться. Ее грудь тяжело вздымалась, она смотрела на него снизу вверх горящими, полными бессильной ненависти глазами.

В этот момент в углу раздался испуганный, яростный всхлип. Ратибор, не отпуская Айгуль, скосил глаза. Ширин. Она стояла там, забившаяся в угол, и в ее дрожащей руке был зажат острый осколок глиняного горшка, который они разбили днем. Она тоже была готова напасть, но теперь, видя свою подругу поверженной, застыла в нерешительности и ужасе.

Ратибор перевел взгляд обратно на Айгуль. Он смотрел ей в глаза. Долго. Он мог бы сломать ей руку. Мог бы ударить. Мог бы сделать с ней все, что захотел бы любой другой мужчина в такой ситуации.

Но он не сделал ничего.

В его взгляде не было ни ярости, только сочувствие.

Глава 32: Веревка

Утро после неудавшегося убийства было наполнено тяжелым, гнетущим молчанием. Ратибор, заперев избу на засов, ушел на рассвете. Ему нужно было побыть одному, в лесу, чтобы остудить голову и понять, что делать дальше. Он оставил им еду и воду, но знал, что они к ней не притронутся. В его избе теперь жили не просто пленницы, а враги, которые предпочли бы смерть неволе.

Весь день он провел в лесу. Выследил и подстрелил пару глухарей, проверил силки. Но мысли его были далеко. Они возвращались в темную избу, к двум парам глаз, полным ненависти и отчаяния. Он чувствовал себя хозяином двух диких птиц, запертых в клетке. Они не пели. Они бились о прутья, ломая крылья. Он не хотел быть их тюремщиком. Но что он мог сделать? Отпустить их – значило обречь на верную смерть. Держать силой – значит ждать нового ножа в спину или другого, более тихого предательства.

Вернулся он уже под вечер, когда длинные тени легли на деревню. Тишина, стоявшая вокруг его избы, показалась ему неестественной, зловещей. Он подошел к двери и, помедлив мгновение, резко сдвинул тяжелый засов. Дверь со скрипом отворилась.

То, что он увидел, заставило его сердце на миг остановиться.

Посреди избы, прямо под центральной потолочной балкой, стояла табуретка. На ней, вытянувшись в струну, стояла Айгуль. Ее лицо было мертвенно-бледным, но на щеках горели два лихорадочных, нездоровых пятна. В ее глазах не было больше ненависти. Лишь холодная, отрешенная решимость. Над головой она держала самодельную веревку, свитую из длинных полос ткани, на которые она разорвала свой единственный, еще почти новый сарафан. Она пыталась накинуть петлю на толстую балку, но ей не хватало роста.

А на полу, у ее ног, сидела Ширин. Она не рыдала навзрыд. Она плакала тихо, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Ее лицо было мокрым от слез, губы дрожали. Она смотрела на свою подругу с ужасом и какой-то мрачной покорностью. Было очевидно, что она ждет своей очереди. Они решили уйти вместе. Уйти из этого мира, где им не осталось места, забрав с собой свою честь, единственное, что у них еще было.

Ратибор замер на пороге лишь на одно мгновение, которое показалось вечностью. А затем он сорвался с места. Два быстрых, бесшумных шага – и он был рядом. Он не стал ее уговаривать или кричать. Он просто протянул руку, обхватил ее за талию своей здоровой правой рукой и одним мощным движением сдернул с табуретки, словно снимал с полки куклу.

Айгуль не ожидала этого. Она не услышала, как он вошел. Она оказалась в его руках, легкая, как птица. На миг она замерла от шока, а потом забилась в его хватке с отчаянной, животной яростью. Она царапалась, пыталась укусить, вырваться, издавая глухие, гортанные звуки, похожие на шипение. Но он держал ее крепко.

Другой рукой он дотянулся до веревки, болтавшейся на балке, и с силой рванул ее. Ткань, туго свитая, затрещала, но выдержала. Тогда он вынул из-за пояса нож и одним движением перерезал самодельную петлю. Обрывки цветного сарафана упали на пол, как мертвые змеи.

Только тогда он отпустил Айгуль. Она отскочила от него, тяжело дыша, ее глаза снова наполнились черной ненавистью. Она потерпела поражение во второй раз. Он не дал ей убить его. Теперь он не дал ей убить и себя. Он лишил ее последнего права – права на собственную смерть.

Ширин на полу зарыдала в голос, уткнувшись лицом в колени. Ее тихий, отчаянный плач наполнил избу.

Ратибор стоял посреди комнаты, глядя на них. На одну – яростную и непокоренную даже в своем отчаянии. На другую – сломленную и утопающую в горе. И он понял. Он окончательно и бесповоротно понял, что молчанием и силой он ничего не добьется. Так будет продолжаться до тех пор, пока они либо не убьют его, либо не убьют себя. Ему нужно было сломать эту стену молчания. Ему нужен был мост между их мирами.

Ему нужен был тот, кто говорит на их языке.

Не сказав больше ни слова, он развернулся, вышел из избы и быстрым, решительным шагом направился к другому концу деревни. К маленькой, вросшей в землю избушке, где доживал свой век дед Евпатий. Единственный человек, который мог ему помочь.