Дикое пламя Ирия. История Новогрудка

Деревня насторожилась.

К околице, поднимая облачко пыли, подъезжал небольшой, но впечатляющий караван. Впереди ехало шестеро всадников в добротных кожаных доспехах, с мечами у бедра. Их лица были строгими и надменными, они смотрели на скромные избы свысока. За ними двигалась крытая повозка, запряженная парой сытых, холеных коней, чья гладкая шерсть лоснилась на солнце. Было очевидно, что это не купцы и не простые путники. От них веяло властью и достатком.

Вся деревня высыпала из домов. Женщины вытирали руки о подолы, мужики откладывали работу. Ратибор, который как раз нес воду из колодца, тоже остановился, наблюдая. Даже Айгуль и Ширин выглянули из-за забора его двора, с любопытством и страхом глядя на прибывших.

Главным в караване был мужчина средних лет, ехавший впереди на великолепном сером в яблоках жеребце. На нем был дорогой суконный кафтан, подбитый соболиным мехом, что было совершенно не по-летнему, но подчеркивало его статус. Высокая шапка, тяжелый перстень на пальце, ухоженная борода – все в нем говорило о том, что он представляет кого-то очень важного.

Гости не стали мешкать. Проехав через всю деревню под сотнями любопытных глаз, они остановились прямиком у дома старосты Добромира, самого большого и справного в деревне.

Мужчина в кафтане легко, по-молодецки, спешился.

– Доброго здравия дому сему и его хозяину! – зычно, с хорошо поставленной уверенностью в голосе, объявил он. – Сваты мы, честной староста! С доброй вестью и честным словом прибыли от лица великого мужа, наместника велесичского Изяслава! Я – его боярин и доверенное лицо, Борислав.

И он указал на крытую повозку, из которой слуги уже начали выносить увесистые свертки. Дары.

Добромир, хоть и был ошеломлен такой честью и такой внезапностью, лица не потерял. Он вышел на крыльцо, степенно поклонился гостям.

– Мир и вам, гости дорогие. Рады доброму слову. Просим в избу.

Он принял их по всем обычаям. Важных гостей провели в самую большую и чистую горницу. Женщины засуетились, доставая из сундуков чистые скатерти и лучшую посуду, выставляя на стол все, что было – мед, свежий хлеб, творог, холодный квас.

Новость о том, что могущественный наместник из Велесича прислал сватов к первой красавице деревни, дочери старосты Злате, мгновенно облетела каждый двор. И все, абсолютно все, от стариков до детей, тайком или явно, но обратили свои взгляды в одну сторону. В сторону избы Ратибора. Все понимали, что сегодня решается не только судьба Златы. Сегодня судьба бросала вызов герою их деревни. И все ждали, как он ответит на этот вызов.

Глава 39: Цена Красоты

Горница в доме Добромира была наполнена густым запахом меда, свежей выпечки и мужского пота. За столом, уставленным лучшим, что могли по-быстрому собрать женщины, сидели важные гости. Сам боярин Борислав занимал почетное место. Он пил квас маленькими глотками, но к еде почти не притрагивался, давая понять, что он здесь по делу, а не ради угощения.

Начался долгий, витиеватый разговор. Разговор-танец, в котором каждое слово имело свой вес, а каждая пауза была полна смысла. Говорили о погоде, об урожае, о недавней победе под Черниговом. И лишь когда все правила приличия были соблюдены, Борислав плавно, как опытный охотник, перешел к главной цели своего визита.

– Хороша ваша земля, Добромир, крепка. И люди под стать. Но главное богатство любой земли – это ее дети, – начал он издалека. – И вот мой господин, наместник Изяслав, чьим словом живет и дышит весь Велесич, думает о будущем своего рода. О своем единственном сыне, Всеволоде.

Он сделал паузу, оглядывая присутствующих.

– Парень-то он у нас – сокол. Молод, да. Всего восемнадцать зим. Но уже крепок, в плечах широк, и на коне сидит, словно к седлу прирос. Грамоте обучен, отцовское дело перенимает, в ратном деле искусен, не раз отцовских гридней в учебном бою на лопатки клал. Отец в нем души не чает, всю свою власть, все богатство ему готовит. Одно лишь печалило сердце наместника – нет у его сокола достойной голубки.

Боярин снова замолчал, подготавливая почву.

– И вот дошел до нас слух, пролетел он по округе, как птица, что здесь, в вашей деревне, растет дева, чья красота способна само солнце затмить. Говорят, коса у нее – чистое золото, которое и не снилось заморским купцам, а глаза – как два изумруда, что спрятаны в лесной чаще. Говорят, стройна, как березка, а горда, как княжна. И решил мой господин, мудрый Изяслав, что лучшей жены для его наследника не сыскать во всей земле.

Теперь слова полились прямо. Борислав излагал предложение. Это был не просто брак. Это был договор. Союз. Практически сделка. Добромир, староста хоть и уважаемой, но по сути нищей лесной деревеньки, и всесильный наместник Изяслав. С одной стороны – молодость и красота, способная принести здоровое потомство. С другой – сила, покровительство и богатство.

За Злату предлагали щедрый оброк, который мог бы кормить всю деревню не одну зиму: два десятка голов рогатого скота, полсотни овчинных тулупов, связку лучших соболиных мехов и, в качестве венца предложения, увесистый мешочек серебра в личное пользование старосте.

Это была цена красоты Златы. Цена, которую ее отец не мог проигнорировать.

Добромир слушал, и сердце его металось, как птица в клетке. Он смотрел на самодовольное лицо Борислава, на дорогие дары, и все понимал. Он не был глупцом. Он понимал, что наместнику нужна не столько невестка, сколько красивая самка для продолжения рода, а заодно и возможность закрепить свое влияние на эти лесные земли, может, даже наладить через них новую лесную дорогу для торговли.

Но он видел и другое. Он видел свою дочь. Видел, как она угасает день ото дня, бросая полные тоски и злости взгляды на избу Ратибора. Он знал, кого она любит. Это была больная, безответная, но сильная любовь. Он понимал, что, отдав ее за Всеволода, он обрекает ее на жизнь в золотой клетке.

Но он был не только отцом. Он был старостой. Что мог дать Злате Ратибор? Свою славу героя? Да, но славой сыт не будешь. Свою избу, в которой уже ютятся две ордынки, которых он, судя по всему, и не думал делать своими наложницами, а держал, как сестер или дочерей? Ратибор был волком-одиночкой. Его будущее было туманно, как утро над болотом. А здесь – почет, сытость, безопасность. Стабильность. Шанс для всей деревни.

– Позовите дочь, – хрипло сказал Добромир, и его собственное решение кольнуло его в сердце.

В горницу ввели Злату. Она уже знала, зачем ее позвали. Вся деревня знала. Она вошла, прямая и гордая, в своем лучшем вышитом сарафане. Но ее красота сегодня была холодной, как у статуи. В зеленых глазах плескалась буря. Она бросила на отца один-единственный, быстрый, почти умоляющий взгляд. Не делай этого. Прошу.

Но Добромир не выдержал ее взгляда. Он отвел глаза.

– Что скажешь, дочь? – тихо, почти виновато спросил он. – Видишь, какие люди к нам приехали. Честь нам оказали.

Злата молчала. Долго. Она смотрела в узор на вышитой скатерти. Весь мир для нее сузился до этой горницы. Она знала, что одно ее слово «нет» – и она бросит вызов отцу, опозорит его перед знатными гостями, лишит свою деревню выгоды. Она могла бы это сделать. Могла бы взбунтоваться, убежать к Ратибору, броситься ему в ноги. Но она знала, что он не ответит. Он уже сделал свой выбор. И ее гордость, ее проклятая гордость, не позволяла ей навязываться тому, кто ее отверг. Если он ее не выбрал, то какая разница, кто будет ее мужем? Сын наместника или кто-то еще? Пустота в душе от этого не изменится.

– Как отец решит, такова и моя воля, – наконец тихо, безжизненно сказала она. Голос ее был ровным, в нем прозвенели ледяные нотки. В этот миг юная, пылкая девушка умерла. Родилась будущая госпожа, жена наместничьего сына.

Добромир тяжело вздохнул. Камень свалился с его души, но на его место лег другой, еще более тяжелый – камень вины. Выбор был сделан.

– Быть по-вашему, сваты, – громко и твердо, скрывая свои чувства, сказал он. – Мы согласны. Для нас это великая честь.

Бояре довольно загудели, тут же наполняя кубки. Сделка состоялась. Сватовство прошло успешно.

Тут же условились, что свадьбу отгуляют в Велесиче, через неделю. С размахом, пышно, с песнями и пирами. Как и подобает свадьбе наследника.

Никто из них не видел, как Злата, получив разрешение уйти, вышла в сени и, прислонившись к холодной стене, беззвучно заплакала, кусая губы, чтобы никто не услышал ее отчаяния. Она плакала не о женихе, которого не знала. Она плакала о своей несбывшейся любви и о своей проданной красоте.

Глава 40: Прощание с Надеждой

Новость о том, что дочь старосты Злата просватана за сына велесичского наместника, ударила по деревне, как обухом по голове. Это было событие, которое изменило все. Бабы на посиделках шептались, завидуя и злорадствуя. Мужики чесали в затылках, прикидывая будущие выгоды от такого родства. Но для некоторых эта новость прозвучала как похоронный колокол.

Для Милены, тихой и робкой, это был конец ее последней, тайной надежды. Пока Злата, яркая и настойчивая, была рядом, Милена понимала, что ее шансы на внимание Ратибора ничтожны. Но втайне она радовалась, что и Злате он не отвечает. Теперь же ее главная соперница уходила со сцены, но уходила не побежденной, а вознесенной на недосягаемую высоту. А Ратибор… он так и остался неприступной скалой. Для Милены ничего не изменилось, просто надежды стало еще меньше.

Для Ратибора эта новость пришла с грохотом молота и запахом раскаленного железа. Он вышел из кузницы, вытирая пот со лба, и услышал обрывки разговора мужиков, обсуждавших это событие во всех подробностях.

– …сам боярин приезжал! Дары – во! Скот, меха, серебро! Наша-то Златка теперь боярыней будет!

– А Ратибор-то наш что? Проморгал девку! Теперь пусть со своими ордынками кукует!

Он ничего не сказал. Его лицо, как всегда, было непроницаемой маской. Он лишь кивнул мужикам и пошел к своей избе. Но внутри, под слоем льда и стали, что-то дрогнуло. Неприятно. Тревожно. Он привык к ее присутствию в своей жизни. Привык к ее вызывающим взглядам, к ее насмешкам, к ее постоянным попыткам пробить его броню. Он привык к ее яростному поцелую, вкус которого он, к своему удивлению, до сих пор помнил. Она была частью его мира. Яркой, живой, настойчивой. Как летняя гроза. А теперь эту грозу уводили в чужие края. Он ощутил странное, незнакомое ему доселе чувство, похожее на тупой укол ревности и досады. Укол за то, что у него отнимают то, что он, оказывается, считал своим. Хотя никогда об этом не просил. Он тут же мысленно одернул себя, задавил это чувство. Какое он имел право? Он не давал ей никаких обещаний. Он отверг ее, промолчал, когда должен был сказать. Она сделала свой выбор. Или за нее его сделали. Так или иначе, это уже не его дело.

Но тем же вечером, когда сумерки начали сгущаться над деревней, его дело само пришло к нему. Злата появилась у его избы, как призрак. Она была одна. Айгуль и Ширин, работавшие во дворе, завидев ее, тут же юркнули внутрь, как мыши при виде ястреба.

Она стояла перед ним, гордая и сломленная одновременно.

– Я выхожу замуж, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. В ее голосе не было радости, лишь холодный, звенящий вызов.

– Я слышал, – ровно ответил он, прислонившись к дверному косяку.

– Ты рад? – она усмехнулась, но усмешка вышла кривой и жалкой. – Теперь тебе никто не будет мешать. Не будет донимать глупыми разговорами. Возись со своими ордынками. Никто тебе и слова не скажет.

– Это твой выбор, Злата. Ты вольна поступать, как знаешь.

– Мой?! – она взорвалась. Ее голос сорвался на крик, полный горечи и отчаяния. – Ты смеешь говорить мне о выборе?! Это выбор моего отца! Выбор всей нашей нищей деревни, которая продала меня за стадо коров и несколько побрякушек! Мой выбор стоял здесь, перед тобой, каждый проклятый день! И ждал! А ты… – она сделала шаг к нему, заглядывая ему в душу. – Ты хоть что-нибудь чувствуешь, истукан ты каменный?! Хоть слово бы сказал! Тогда, на прощание, или сейчас! Поманил бы пальцем, сказал бы "останься" – и я бы сбежала с тобой хоть на край света! В лесную землянку, в болото к лешему! Я бы стала твоей рабыней, твоей женой, кем угодно! Но ты молчал! Ты всегда молчишь!

Она замолчала, тяжело дыша. В воздухе повисла звенящая тишина. Она ждала. Всем своим существом она ждала, что он сломается, что он наконец скажет то самое, единственное слово, которое изменит все.

Но он молчал, глядя на нее своими серыми, холодными глазами. Он видел ее боль, ее отчаяние. И часть его души хотела поддаться, сказать то, что она хочет услышать. Но другая, большая часть, не позволяла. Он не мог дать ей обещание, которое не был готов сдержать. Не мог втянуть ее в свою туманную, опасную жизнь, полную призраков прошлого и неопределенности будущего. Это было бы нечестно.

Его молчание было ее приговором.

Злата смотрела на него еще несколько секунд, и огонь в ее глазах медленно угас, оставив после себя лишь пепел.

– Будь счастлив, Ратибор, – прошептала она так тихо, что он едва расслышал. И в этом шепоте было больше проклятия, чем доброго пожелания.

Она резко развернулась и почти побежала прочь, в сгущающуюся темноту, пряча лицо, по которому наконец-то покатились слезы, которые она так долго сдерживала.

Через три дня свадебный поезд тронулся в путь. Всю деревню украсили лентами. Из Велесича прибыл сам жених, Всеволод, румяный, самодовольный юнец, с жадным любопытством разглядывавший свою будущую жену. Злату, наряженную в лучший сарафан, бледную и молчаливую, как мраморное изваяние, усадили в крытую повозку. Впереди, хвастливо гарцуя, ехал жених. Их сопровождал десяток стражников наместника и несколько деревенских мужиков для почета, включая самого Добромира, чье лицо было серым.

Вся деревня вышла их провожать, желая счастья и бросая под ноги цветы.

Все, кроме Ратибора. На рассвете он молча взял свой лук и ушел на охоту в самую дальнюю чащу. Он не хотел видеть этого прощания. Прощания с его собственной, несложившейся надеждой.

Глава 41: Черная Весть

Два дня деревня жила в странном, подвешенном состоянии. Тишина, наступившая после отъезда свадебного поезда, была обманчивой. Все ждали. Женщины представляли себе пышный пир в палатах наместника, на котором их Злата будет сидеть как княгиня. Мужчины вполголоса обсуждали, какие выгоды принесет деревне это родство. Сам Добромир ходил по деревне с важным и гордым видом, но те, кто знал его хорошо, видели, что он сам не свой. Он часто останавливался, вглядываясь в сторону дороги, ведущей на Велесич, и в глазах его, когда он думал, что его никто не видит, таилась глубокая тревога. Сердце отца чувствовало неладное.

Ратибор вернулся с охоты на следующий день после отъезда Златы. Он принес двух зайцев и молча отдал их Милене, которая, как всегда, ждала его у околицы. Он избегал разговоров, но чувствовал напряженное ожидание, пропитавшее воздух. Он и сам, к своему раздражению, ловил себя на том, что прислушивается к звукам с восточной дороги.

На исходе второго дня тревога оправдалась самым страшным образом.

В предзакатных сумерках, когда деревня уже готовилась к ночлегу, со стороны Велесича послышался отчаянный, прерывистый стук копыт. Это был не ровный аллюр сытого коня, а бешеная, из последних сил, скачка загнанного зверя.

На взмыленном, хрипящем коне, который едва переставлял ноги, в деревню влетел одинокий всадник. Это был Остап, молодой парень, один из тех, кто поехал в Велесич для почета. Его одежда была в клочьях, лицо исцарапано ветками, а в широко раскрытых глазах стоял дикий, безумный ужас. Он не правил конем, он просто вцепился в гриву. У самой околицы конь споткнулся и рухнул, а Остап кулем свалился на землю.

К нему тут же сбежались мужики. Подняли. Он не мог стоять на ногах, его трясло, как в лихорадке.

– Беда! – только и смог выхрипеть он, задыхаясь. – Беда… Разбойники!

Его под руки поволокли в избу старосты. Новость мгновенно облетела деревню. Люди сбивались в толпы, в избу набилось столько народу, что нечем было дышать. Ратибор тоже был там, стоял у стены в тени, его лицо было непроницаемым.

Остапу плеснули в лицо холодной воды, влили в рот кружку кваса. Он судорожно, с кашлем, выпил и, немного придя в себя, начал рассказывать. Голос его дрожал и срывался.

– Мы почти доехали… Оставалось совсем ничего, уже были слышны собаки в Велесиче. Лесная дорога, узкая… Они выскочили, как черти из-под земли. Сразу со всех сторон. Я не знаю, откуда они взялись. Много их было, человек тридцать, а то и больше. Все в волчьих шкурах, лица скрыты, только глаза блестят. Рослые, матерые, двигались быстро, без крика…

Он перевел дыхание, его взгляд метался по лицам односельчан.

– Все случилось в один миг. Стражники наместника и рта раскрыть не успели, как их стрелами с коней поснимали. Свист – и готово. Насмерть. Всеволод, жених-то… он не струсил, надо отдать ему должное. Выхватил меч, закричал что-то и кинулся на них. Они его словно только и ждали. Один из них, огромный, как медведь, с двуручной секирой, просто шагнул ему навстречу и…

Остап замолчал, его лицо исказила гримаса ужаса и тошноты.

– …и просто снес ему голову. Одним ударом. Я видел… она покатилась по дороге. Прямо на глазах у Златы… Она закричала так, что у меня кровь в жилах застыла.

Добромир, стоявший посреди избы, побелел, как стена. Он схватился за стол, чтобы не упасть. Его жена, мать Златы, беззвучно осела на пол.

– А что… – выдавил из себя староста, его голос был едва слышен. – Что с дочерью? Со Златой что?

– Ее и двух служанок, что с ней ехали, схватили, – выдохнул Остап. – Они не тронули их, только связали руки. Остальных наших мужиков, кто пытался с вилами на них кинуться, порешили тут же. А меня… меня они не заметили. Когда все началось, я с телеги в овраг придорожный скатился, кустами прикрылся. Лежал, не дышал. Я видел… Атаман их, тот, что с секирой, подошел к Злате, она кричала на него, билась… а он засмеялся, схватил ее за косу, поволок за собой. Они связали их всех и утащили в самую гущу леса. В сторону Черных топей, я уверен. Я слышал, как они говорили.

Страшная весть обрушилась на деревню, как лавина. Тишину взорвал дикий, многоголосый вой. Плач женщин смешивался с яростными, бессильными проклятиями мужчин.

Дочь старосты. Гордость и надежда всей деревни. Похищена бандой отморозков.

Ее жених, сын всесильного Изяслава, обезглавлен как ягненок прямо у ворот отцовского города.

Это было не просто горе. Это был несмываемый позор, который ложился на всю деревню. И это была кровная месть, которая теперь должна была начаться. Наместник такого не простит. Никогда.

Глава 42: Кровь за Золото

Весть о случившемся долетела до Велесича еще до того, как Остап добрался до своей деревни. Один из раненых стражников сумел доползти до города и умереть на пороге дома своего господина, успев прохрипеть страшные слова.

Наместник Изяслав, могущественный и гордый муж, правивший уделом твердой рукой, обезумел от горя. Его единственный сын, его надежда, его наследник, был убит. Зверски. Почти у него на глазах. Говорят, он выл, как раненый медведь, в своих богато убранных палатах. Он срывал со стен ковры, бил дорогую посуду, его крики были слышны на всей торговой площади. Он обещал страшную кару виновным. Он клялся всеми богами и своим родом, что вырежет разбойников до седьмого колена, что их головы будут гнить на кольях вокруг всего города.

Но когда первая волна ярости схлынула, пришло холодное понимание. Его стража, его гридница была немногочисленна. Ее хватало, чтобы держать в повиновении город и собирать дань, но не для того, чтобы прочесывать дремучие леса в поисках большой, хорошо организованной шайки. Разбойники, осмелевшие до такой степени, что напали на свадебный поезд его сына, явно были не просто оборванцами с дубинами. Это были опытные, безжалостные волки, которые знали, на что идут. Идти на них малым числом было верным самоубийством.

Тогда Изяслав, не в силах ждать помощи от черниговского князя, которому после набега орды было не до лесных татей, принял другое решение. Он ударил по единственному, что могло сдвинуть людей с места быстрее, чем приказ. По их жадности и отваге.

Он разослал гонцов во все окрестные города и веси с неслыханным по щедрости предложением.

На следующий день такой гонец прибыл и в деревню Ратибора. Он въехал на площадь, протрубил в рог, и когда собралась вся деревня, зычным, поставленным голосом зачитал указ наместника.

– Слушайте все! Волею и горем великим наместника велесичского Изяслава! Тот смелый муж или отряд храбрецов, кто выследит и найдет логово лесных татей, погубивших его сына! Тот, кто принесет в Велесич голову их атамана, получит награду, какой еще не видывали в этих краях!

Гонец сделал паузу, обводя толпу горящими глазами.

– Двести гривен чистого серебра! – выкрикнул он, и по толпе пронесся восхищенный шепот. Это было целое состояние, на которое можно было купить не одну, а несколько таких деревень.

– Но это еще не все! Крепкий рубленый дом в самом Велесиче, не развалюху на отшибе, а добротный сруб рядом с торгом! И вечную милость и покровительство самого наместника! За кровь его сына – золото и почет!

Мужики слушали, их глаза горели. Двести гривен… Дом в городе… Это была мечта, сказка. Но когда гонец ускакал, восторженный гул быстро сменился трезвым молчанием. Все понимали цену этой награды. Шайка, не побоявшаяся наследника наместника, – это не деревенские мародеры. Это волки, для которых человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша. Идти на них – все равно что совать голову в пасть медведю. Жизнь одна, и она дороже любого серебра.

Ратибор, стоявший поодаль и прислонившийся к стене кузницы, слушал молча. Его лицо, как всегда, было спокойным, почти безразличным. Но что-то внутри него изменилось. Голос гонца еще звучал в ушах, а перед его мысленным взором уже стояла другая картина. Злата. Ее испуганное, кричащее от ужаса лицо. Обезглавленный жених. Ее крик, который, по словам Остапа, заставил застыть кровь в жилах. И ее последние слова, брошенные ему у избы: "Поманил бы – я бы сбежала с тобой хоть на край света! Но ты молчал! Ты всегда молчишь!"

Он промолчал. И теперь она была в руках ублюдков. Где ее насилуют, избивают, ломают. И с каждым часом ее шансы остаться в живых таяли.

В его душе не было той любви, о которой поют в песнях. Но было нечто другое, более древнее и мощное. Чувство долга перед той, кто ему доверилась. Чувство вины за то, что он своим молчанием, своим бездействием, толкнул ее на этот путь. И холодная, кристально ясная решимость. Он упустил ее однажды. Он не упустит ее во второй раз.

Он отделился от стены и твердым шагом направился к избе старосты.

Добромир сидел на крыльце, ссутулившись. За одну ночь он постарел на десять лет. Его плечи были опущены, взгляд – пуст и безжизнен.

Ратибор подошел и остановился перед ним.

– Я пойду за ней, – тихо, но твердо сказал он.

Староста медленно поднял на него полные слез и безнадежности глаза.

– Они убьют тебя, сын… Это не орда. Это лесные духи, которых никто не может найти. Их много. А ты один.

– Не один, – ответил Ратибор. Его серые глаза сверкнули, как сталь. – Но сидеть здесь и ждать, пока они ее замучают, или пока наместник от горя не сожжет нашу деревню за то, что не уберегли невесту, я не стану.

Он положил свою тяжелую, здоровую руку на плечо старосты.

– Собирай мужиков. Тех, кто остался. Мне не нужна толпа. Мне нужны те, кто не боится смотреть смерти в лицо. Те, кто умеет ходить по лесу. Лютобор, ты, я… еще пара крепких ребят. Идем в Велесич. Нужно поговорить со свидетелями, узнать все до мелочей. Охота началась.

Глава 43: Отряд

Слово Ратибора, сказанное старосте, не было брошено на ветер. Оно упало на сухую, жаждущую действия землю, и тут же дало всходы. Пока деревня все еще гудела, обсуждая страшную новость и неслыханную награду наместника, Ратибор начал собирать свой отряд. Он не созывал вече, не кричал на площади. Он шел от избы к избе, говорил с людьми тихо, глядя прямо в глаза. Ему не нужна была толпа, жаждущая серебра. Ему нужны были волки, готовые вцепиться в глотку другому волку.

Первым, к кому он пришел, был Лютобор. Он нашел охотника у задней стены его дома. Тот молча, с какой-то методичной яростью, метал свой тяжелый топор в старый сосновый пень. Каждый удар был точным и глубоким, щепки летели во все стороны.