Дикое пламя Ирия. История Новогрудка

На таран и на головы подступающей пехоты обрушился ад. Защитники опрокидывали чаны. Кипящая вода и горячая смола лились вниз, вызывая жуткие, нечеловеческие вопли. Кочевники, на которых попадала эта жижа, вспыхивали, как факелы, или катались по земле, сдирая с себя плавящуюся кожу. Камни, сбрасываемые со стен, дробили черепа и ломали кости. Но на место павших вставали новые.

Они приставили лестницы. Первые кочевники полезли наверх, прикрываясь маленькими круглыми щитами.

– Сшибайте! – ревел Ратислав.

Началась самая грязная работа. Защитники баграми отталкивали лестницы, кололи лезущих копьями, били по пальцам, цепляющимся за край стены, топорами и мечами.

Один из кочевников, проворный, как змея, сумел взобраться на стену рядом с Ратибором. Он взмахнул кривой саблей, целясь в шею ополченцу. Ратибор, не раздумывая, сделал короткий выпад. Его новый меч вошел кочевнику в живот с мерзким хлюпающим звуком. Враг захрипел, его глаза расширились от удивления. Он посмотрел на рукоять меча, торчащую из его живота, потом на Ратибора. Изо рта у него хлынула кровь. Ратибор рывком выдернул клинок и пнул его ногой со стены.

Это была его первая смерть в рукопашной. Он не почувствовал ничего. Ни триумфа, ни отвращения. Лишь холодное удовлетворение от выполненной работы. Враг мертв. Стена держится.

Глава 15: Кровь на Бревенах

Бой на стенах превратился в сплошную мясорубку. Пространство было узким, отступать некуда. Смерть была повсюду. Ратибор дрался в каком-то красном тумане. Он видел, как рядом с ним кузнецу Демьяну стрела попала в глаз. Огромный, добрый мужик рухнул как подрубленное дерево, не издав ни звука. Одного из братьев-охотников стащили со стены багром, и внизу толпа тут же разорвала его на куски.

Но гибли и кочевники. Их трупы устилали землю у подножия стен. Некоторые, раненые, пытались отползти, но свои же топтали их, стремясь к лестницам.

Ратибор действовал как машина. Удар мечом, укол копьем, толчок щитом. Он прикрывал спину незнакомого ему дружинника, а тот прикрывал его. Они понимали друг друга без слов. Его новый щит спасал ему жизнь снова и снова. Стрелы отскакивали от умбона, удары сабель оставляли на коже лишь глубокие царапины.

В самый разгар сечи, когда крики и лязг железа достигли своего пика, Ратибор увидел, что на одном из самых опасных участков, над воротами, врагам удалось закрепиться. Дюжина ордынцев прорвалась на стену и теснила защитников. И в самой гуще этой свалки, разя направо и налево своим мечом, сражался князь Мстислав. Высокий, в сияющем шлеме с плюмажем, он был слишком заметной целью. Рядом с ним дрались его лучшие гридни, но врагов было больше.

Ратибор, не раздумывая, бросился туда, прорубаясь сквозь толпу. Он видел, как один из кочевников, обойдя дружинника, изловчился и метнул в спину князю короткое копье-сулицу.

Времени кричать не было.

Ратибор сделал отчаянный рывок, отталкивая одного из своих, и в последнее мгновение подставил свой щит под удар.

Удар был чудовищной силы. Ратибор почувствовал, как древко проламывает дерево, словно пергамент. Острие копья пробило щит насквозь. Он ожидал удара в грудь, но инстинктивно в последний момент чуть повернул корпус. Копье с хрустом вошло ему в плечо.

Боль была ослепляющей. Горячая, разрывающая, она обожгла его от плеча до самых кончиков пальцев. Ноги подкосились, но он устоял, вцепившись зубами в губу до крови. Он увидел, как князь обернулся, его глаза расширились, когда он понял, что произошло. Но времени на благодарности не было. Ордынцы снова полезли вперед.

Ратибор, рыча от боли и ярости, левой, здоровой рукой, перехватил меч и продолжил драться, отмахиваясь им, как дубиной, прикрываясь тем, что осталось от щита.

Глава 16: Дрогнувшие Ворота

Таран бил методично, глухо и страшно, как сердце умирающего бога. БУМ! Стены содрогались. БУМ! По дощатому настилу сыпалась щепа. Каждый удар отдавался в костях защитников, отбивая счет последним минутам жизни ворот. Воины на стенах яростно поливали таран кипятком и смолой, сбрасывали камни, но он, укрытый мокрыми шкурами, был почти неуязвим.

Наконец, наступил момент, которого все ждали и боялись. С оглушительным, раздирающим треском, похожим на стон раскалывающегося мирового древа, одна из створок ворот не выдержала. Толстые дубовые бревна, скрепленные железными скобами, разлетелись внутрь, как солома. В центре ворот образовалась черная, зияющая дыра, словно голодная пасть, ведущая прямо в ад.

Орда, увидев это, взревела. Это был не человеческий крик, а единый, первобытный вой торжества, идущий из тысяч глоток. Победа была так близка, что ее можно было потрогать, вдохнуть ее медный запах. Передние ряды кочевников, ослепленные яростью и предвкушением грабежа и насилия, хлынули к пролому. Они бежали, отталкивая друг друга, стремясь первыми ворваться в обреченный город.

Но за воротами их ждал сюрприз. Смертельный капкан, расставленный холодной, расчетливой рукой воеводы Доброгнева. Проход, который вел от ворот в город, был превращен в узкий, извилистый коридор. С обеих сторон его сжимали наваленные друг на друга телеги, обломки срубов, мешки с песком и перевернутые сани. Эта баррикада, казавшаяся хаотичной, на самом деле была хитроумным инженерным сооружением, не позволяющим врагу развернуться. В этой «кишке» могли протиснуться не более трех-четырех человек в ряд.

А в конце этого темного, мрачного коридора, в пятидесяти шагах от ворот, стояли они. Стена щитов. Молчаливая, неподвижная, ощетинившаяся полутораметровыми копьями. Здесь Доброгнев собрал лучших из лучших: три десятка своих самых опытных дружинников-гридней, для которых такая резня была привычной работой, и самых стойких, обстрелянных ополченцев. Тех, кто не дрогнет. Тех, кто пришел сюда умирать.

Первые кочевники, влетевшие в пролом на плечах своих товарищей, неслись вперед в пьянящем порыве. Они ожидали увидеть бегущих в панике жителей, пустые улицы. Вместо этого они влетели в полумрак узкого коридора и наткнулись на сверкающие наконечники копий.

Их инерция была так велика, что они сами насадили себя на эти клинки. Длинные копья русичей с хрустом пробивали кожаные доспехи, с чавканьем входили в плоть, дробя кости. Первые трое-четверо кочевников умерли, не успев даже взмахнуть оружием. Их предсмертные, удивленные крики потонули в реве толпы позади.

Их тела, пронзенные насквозь, стали первой линией обороны. Задние, не видя, что происходит впереди, продолжали давить. Они лезли по телам своих же товарищей, спотыкаясь и падая, но неумолимо продвигаясь вперед. Началась чудовищная давка. Люди, зажатые в узком коридоре, были беспомощны.

Резня разгорелась с новой силой. Первый ряд защитников, сделав свое дело, отошел назад, а их место занял второй ряд со свежими копьями. За ними ждал третий, вооруженный короткими мечами и тяжелыми секирами, готовый вступить в бой, когда дело дойдет до рукопашной.

Коридор смерти наполнился предсмертными хрипами, проклятиями, воем боли и лязгом стали. Кровь текла по земле, смешиваясь с грязью и пылью, превращая узкий проход в скользкую, чавкающую жижу. Ордынцы, застрявшие в этой мясорубке, не могли ни развернуться для удара, ни отступить, подпираемые сзади новыми волнами штурмующих. Защитники же работали методично и безжалостно. Они не сражались – они забивали скот. Укол копьем в лицо, в горло, в живот. Те, кому удавалось прорваться сквозь частокол копий, натыкались на мечи и секиры.

Один из ордынских вожаков, огромный, бородатый воин в трофейной кольчуге, сумел-таки пробиться к стене щитов. Он взмахнул тяжелой саблей, отбив в сторону два копья, и с ревом обрушил ее на щит молодого дружинника. Щит треснул. Но прежде чем кочевник успел нанести второй удар, сбоку, из-за щита соседа, вынырнула секира и с оглушительным хрустом врубилась ему в висок. Мозги и осколки черепа брызнули на стоявших рядом. Тело гиганта рухнуло, перегородив и без того узкий проход.

Штурм захлебнулся в собственной крови. Напор ослаб. Ордынцы в передних рядах, наконец увидев, что их ждет впереди, дрогнули. Они пытались отступить, но было уже поздно. Паника начала распространяться по толпе.

Ордынский военачальник, наблюдавший за битвой с холма, понял, что его лучший отряд увяз в смертельной ловушке и несет чудовищные потери. Понимая, что день проигран, он с яростью протрубил отступление.

Сигнал рога, призывающий к отходу, был встречен кочевниками с облегчением. Они бросились назад, давя в панике тех, кто упал. Огрызаясь, отстреливаясь из луков, они откатывались от стен, оставляя после себя землю, густо усеянную трупами своих соплеменников, и разломанные, дымящиеся остатки осадных машин.

Первый, самый страшный день осады закончился. Защитники стояли на стенах, тяжело дыша, покрытые с ног до головы кровью – своей и чужой. В узком проходе у ворот высилась жуткая баррикада из десятков переплетенных мертвых тел.

Чернигов выстоял. Но цена этой победы была ужасающей.

Глава 17: Ночь и Боль

Отступление врага не принесло облегчения. Вместо грохота битвы на город опустилась вязкая, тяжелая тишина. Она давила на уши, звеня в них после многочасового ада. Эту тишину прорезали лишь звуки, от которых становилось еще страшнее: тихие, протяжные стоны раненых, которые теперь, когда утихла ярость боя, начали в полной мере ощущать свою боль. Слышался плач женщин, узнававших в грудах тел на стенах своих мужей и сыновей.

Ратибор сидел на дощатом настиле стены, привалившись спиной к нагретым за день бревнам. Мир перед глазами качался и плыл, как лодка в шторм. Красный туман битвы рассеялся, и на смену ему пришла всепоглощающая боль. Она гнездилась в его левом плече, откуда, словно уродливый сук, торчал обломок ордынского копья. Боль была не острой, а тупой, рвущей, глубокой. Она пульсировала в такт сердцу, и с каждым ударом волны тошноты и слабости расходились по всему телу, до самых кончиков пальцев.

Его новый, прекрасный щит, подарок воеводы, был разломан. Копье пробило его насквозь и теперь пригвождало остатки щита к его телу, словно чудовищная брошь. Он попытался пошевелить рукой, но плечо пронзила такая вспышка агонии, что у него потемнело в глазах. Он тяжело задышал, сцепив зубы, чувствуя, как холодный пот стекает по его спине и вискам.

Шаги. Тяжелые, уверенные. Он поднял голову. Над ним стояли двое княжеских гридней в помятых доспехах, их лица были чугунными от усталости. А между ними, сняв свой шлем с глубокой вмятиной на боку, стоял сам князь Мстислав. Его светлые, обычно строгие глаза смотрели на Ратибора с непривычным выражением. В них была не только благодарность, но и что-то похожее на благоговение.

– Он спас мне жизнь, – сказал князь глухо, обращаясь к своим дружинникам, но не сводя глаз с Ратибора. – Это копье предназначалось мне в спину. Если бы не он, я бы сейчас лежал рядом с остальными, а стервятники уже слетались бы на княжеское мясо.

Он присел на корточки рядом с Ратибором, его колени хрустнули.

– Вытащите эту занозу. Живо. Но осторожно, насколько это возможно.

Двое гридней взялись за дело с деловитой сноровкой. Один подошел сзади, крепко, как тисками, обхватил Ратибора за грудь и здоровое плечо, не давая ему дернуться. Второй взялся обеими руками за скользкое от крови древко.

– Держись, парень, – пробасил он. – Будет больно.

Ратибор впился ногтями здоровой руки в деревянный настил и зажмурился, готовясь.

Рывок.

Мир перестал существовать. Он взорвался ослепительной белой вспышкой, в центре которой была невыносимая, разрывающая его на части боль. Казалось, ему отрывают руку вместе с куском плоти и костей. Он не закричал. Крик застрял где-то глубоко в горле. Вместо него из груди вырвался глухой, сдавленный стон, больше похожий на рык зверя. Хлынула горячая, густая кровь, заливая его рубаху, штаны, стекая по руке и капая на доски.

Перед глазами поплыли черные круги. Но он не потерял сознание. Он вцепился в реальность зубами, не позволяя себе уплыть в спасительное забытье.

Тут же к нему подбежала женщина. Старая, с лицом, похожим на печеное яблоко, но с быстрыми, умелыми руками. Городская знахарка. Она вылила на рану что-то из глиняной бутыли. Жидкость была жгучей, как огонь, и пахла горькими травами и самогоном. Ратибор зашипел от новой волны боли. Знахарка, не обращая внимания, протерла края раны чистой тряпицей, засыпала ее каким-то серым порошком, похожим на золу, который тут же начал впитывать кровь. А затем туго, до боли, перевязала плечо полосами чистого льна.

– Будешь жить, воин, – сказала она деловито, оценивая свою работу. – Перун миловал, кость не задета. Железо прошло по мясу. Но рука тебе пока не помощница. И если начнется лихоманка – зови.

Она собрала свои склянки и ушла к следующему раненому. На стене их было еще много.

Князь Мстислав все это время был рядом. Теперь он снова присел перед Ратибором.

– Я твой должник, Ратибор, сын Мстивоя, – тихо сказал он, так, чтобы слышали только они двое. Его голос был лишен княжеской спеси. Это говорил не правитель, а человек, только что заглянувший в лицо смерти. – Я знаю, кто ты. Доброгнев рассказал мне еще до штурма. Я помню твоего отца. Он был героем. И ты достоин его. Сын достоин отца. Чернигов этого дня не забудет. И я не забуду.

Ратибор лишь с трудом кивнул, не в силах говорить. Его била крупная дрожь – от боли, от потери крови, от пережитого ужаса, который только сейчас начал подступать. Он смотрел мимо князя. Смотрел на тела, которые уже начали стаскивать со стен, укладывая в ряд. На измученные, почерневшие от копоти и усталости лица защитников.

Они победили в этой схватке. Но какой ценой? Он посмотрел на свой сломанный щит, на свой залитый кровью меч. Война была еще далеко не окончена. Эта ночь была лишь короткой передышкой. И он знал, что когда боль утихнет, он снова встанет на эту стену. Потому что другого пути у него не было. Таков был завет его отца. Такова была его судьба.

Глава 18: Запах Смерти

Следующие два дня превратились в тягучий, липкий кошмар, который был хуже ярости открытого боя. Кочевники, зализав раны и подсчитав чудовищные потери, изменили тактику. Они поняли, что взять Чернигов прямым штурмом будет стоить им всей орды. Вместо этого они решили его удушить.

Город взяли в плотное, непроницаемое кольцо. Больше не было неистовых атак. Вместо этого наступила изматывающая, методичная осада. Днем и ночью с безопасного расстояния их легкие метательные машины – пороки, работавшие на силе скрученных воловьих жил – бросали в город горшки с горящей смолой и просмоленной паклей. Большинство из них тушили, но то тут, то там вспыхивали пожары, заставляя измученных людей метаться по горожася с ведрами воды и песка.

Бесконечные тучи стрел продолжали лететь через стены, не давая никому поднять головы. Теперь это была не яростная атака, а монотонная, изнуряющая работа, рассчитанная на то, чтобы сломить дух защитников, не дать им ни минуты покоя, заставить их жить в постоянном страхе перед шальной стрелой, которая могла прилететь в любой момент. Жизнь в городе замерла. Улицы опустели. Те, кто не был на стенах, прятались в подвалах и погребах, слушая глухие удары камней по крышам и свист стрел над головой.

Но самым страшным врагом стали не кочевники, а то, что они оставили после себя. Под южной стеной, на том самом месте, где захлебнулись две волны штурма, лежали тысячи неубранных трупов. Жаркое весеннее солнце, безжалостное и яркое, делало свою работу. Началось разложение.

Сначала это был лишь легкий, сладковатый запах, который приносил южный ветер. Но с каждым часом он становился гуще, плотнее, омерзительнее. К исходу второго дня он превратился в плотную, невидимую пелену, которая окутала весь город. Тошнотворный, приторный смрад гниющей плоти. Запах смерти.

Он был везде. От него нельзя было укрыться. Он проникал в дома через плотно закрытые ставни, лез в ноздри, в рот, оседал на языке липкой, трупной сладостью. Он въелся в одежду, в волосы, в саму кожу. Казалось, им пропиталась еда, отравляя каждый кусок хлеба. Вода в колодцах приобрела его омерзительный привкус. Люди ели, зажимая носы, но это не помогало. Запах был уже внутри них.

И вместе с запахом в город пришла хворь. Не та быстрая смерть, что настигает в бою, а медленная, мучительная, унизительная. От ран, которые гноились в этом отравленном воздухе. От грязной воды, которую приходилось пить. От всеобщего упадка сил, страха и безнадежности. Люди начали болеть животами. Их лихорадило. Они умирали не только на стенах, но и в своих домах, в своих постелях, бредя и корчась в агонии. Старая знахарка и другие лекари работали без сна и отдыха, но их запасы трав и снадобий быстро истощались.

Надежда, что тлела в сердцах защитников после отраженного штурма, начала угасать, разъедаемая этой вонью и болезнями. Все понимали, что помощь из других русских земель не придет. Никто не пошлет дружину на верную смерть против несметной орды. Они были одни. Заперты в своей деревянной крепости, которая медленно превращалась в общую могилу. Моральный дух, который не смогли сломить мечи и копья, теперь подтачивал невидимый враг. Воины на стенах стали молчаливыми и угрюмыми. Даже самые отчаянные шутники замолчали. Смех умер в Чернигове.

Ратибор, несмотря на рану, не позволял себе раскисать. Его левое плечо горело огнем, правая рука висела плетью, но он не лежал в лазарете. Он заставил себя встать. Левой, здоровой рукой, он делал все, что мог. Помогал женщинам таскать к стенам мешки с песком. Носил воду раненым. Когда наступала его очередь, он поднимался на стену. Не для боя – правая рука все еще не действовала – а для дежурства. Он часами стоял, прислонившись к бревнам, и молча смотрел на вражеский лагерь.

Его холодное, невозмутимое спокойствие действовало на других сильнее любых ободряющих речей. Другие ополченцы, видя его – раненого, но не сломленного героя, спасшего князя, – находили в себе силы держаться. Если уж он, с дырой в плече, стоит, то и им, здоровым, не пристало падать духом. Он стал для них живым символом стойкости. Молчаливым укором любому проявлению слабости.

Но в душе у Ратибора тоже зрел холод. Он понимал, что так долго продолжаться не может. Силы города таяли. С каждым днем, с каждым часом их становилось все меньше. Если ничего не предпринять, Чернигов падет. Не от меча, так от чумы и голода. И нужно было что-то делать. Что-то отчаянное. Что-то, чего враг никак не мог ожидать. Эта мысль зрела в нем, как нарыв, и он ждал лишь подходящего момента, чтобы ее озвучить.

Глава 19: Отчаянный План

На третий день удушливой осады терпение князя Мстислава лопнуло. Он не мог больше сидеть и смотреть, как его город медленно умирает, отравленный трупным смрадом и болезнями. Вечером он собрал военный совет.

В большой гриднице княжеского терема было душно. Запах немытых тел, пота и страха смешивался с вонью, что сочилась с улицы даже сквозь плотно прикрытые окна. За длинным дубовым столом сидели самые доверенные люди князя: седой и мрачный, как скала, воевода Доброгнев; десяток сотников и самых опытных гридней – людей с обветренными, закаленными в боях лицами. Их доспехи были потерты, глаза ввалились от усталости, но в них все еще горел огонь.

Пригласили и Ратибора. Он отказался сесть за стол с князем и военачальниками, сославшись на то, что он простой ополченец. Он стоял у стены, в тени, прислонившись здоровым плечом к холодному срубу. Его присутствие здесь, в этом кругу, было знаком особого расположения князя. И знаком отчаяния.

– Говорите, – начал Мстислав без предисловий, обводя всех тяжелым взглядом. – Я хочу слышать не жалобы, а мысли. Что нам делать? Положение хуже некуда.

Слова повисли в гнетущей тишине. Наконец, один из сотников, пожилой, по имени Ждан, хрипло кашлянул.

– Княже, запасы зерна и воды подходят к концу. Еще три-четыре дня, и начнется настоящий голод. Люди измотаны. Их косит хворь. Еще один такой штурм, как первый, мы не выдержим. Стены удержать будет некому. Мы в ловушке. Мы можем умереть героями, но город падет. Это горькая правда.

– Может, прорыв? – подал голос молодой, горячий гридень Всеволод. – Собрать всю конную дружину, всех, кто еще может крепко сидеть в седле. Ударить ночью в одном месте, прорубить себе дорогу и уйти на север, чтобы собрать новую рать.

– И бросить три четверти города на растерзание? – жестко оборвал его Доброгнев. Его взгляд был ледяным. – Оставить женщин, стариков и раненых ополченцев на поругание орде? Это путь трусов, а не воинов. И не по-княжески это. Князь не бежит, бросая свой народ.

Всеволод покраснел и опустил голову. Вновь наступила тишина. Каждый в этой комнате понимал, что оба правы. Они в западне. Все пути вели к смерти: быстрой и яростной на стенах, или медленной и мучительной от голода и болезней. Решения не было. Лишь безнадежность, густая, как деготь.

И тогда из тени раздался голос. Хриплый, но спокойный и твердый, он прозвучал в гнетущей тишине особенно отчетливо.

– Их сила – в их числе, – сказал Ратибор. Он сделал шаг из тени. Все головы повернулись к нему. – Но у большой силы – большой желудок. Их много, и они много едят. Каждый вечер по всему их стану дымятся сотни котлов.

Князь и воевода смотрели на него с напряженным вниманием. Сотники – с недоумением. О чем говорит этот деревенский парень?

– Они уверены в своей победе, – продолжал Ратибор, глядя прямо на князя. Его взгляд был ясным и холодным. – Они думают, мы сидим здесь и гнием, как рыба, выброшенная на берег. Они расслаблены. Их посты ленивы. Особенно со стороны реки. Кочевники боятся воды и леса, для них это чужое, враждебное место.

Он сделал паузу, давая своим словам впитаться в сознание слушателей.

– Ночью, когда луна скроется, можно подобраться к их лагерю по воде. Проникнуть внутрь. Найти кухни. Найти большие котлы, из которых ест их войско. И… – он помедлил на мгновение, – и бросить в их еду отраву.

Слова упали в тишину, как камни в глубокий колодец. Все ошеломленно смотрели на него. План был неслыханным по своей дерзости. Безумным. И… бесчестным.

– Отравить? – первым нарушил молчание Доброгнев. Его брови сошлись на переносице. – Это удар в спину, а не открытый бой. Да и чем? Где нам взять яд, способный убить целую армию?

– Убить и не надо, – спокойно ответил Ратибор. – Мертвый враг не напугает живого. А вот воин, который корчится от боли в животе, не способен даже натянуть тетиву лука. Нужно лишить их силы. Ослабить. Сделать их беспомощными, как новорожденных щенков.

Он обвел взглядом присутствующих.

– В наших лесах растет трава. Бабки-знахарки зовут ее «волчий понос», а еще «дристальник». Ее корень, если высушить и истолочь, не ядовит, но вызывает в кишках страшную хворь. Рези такие, что человек не может разогнуться. Понос такой, что он сутки не может отойти от нужника. У старой знахарки, что лечила мне плечо, он точно должен быть. Это бабье средство от запора. Только дозу нужно дать конскую.

В гриднице стало тихо. Сотники переглядывались. Гридни хмурились. Идея была дикой. Но в ней была своя жуткая, извращенная логика.

Доброгнев медленно провел рукой по своей седой бороде. Он посмотрел на князя. В его глазах, всегда строгих, блеснул опасный огонек.

– Это может сработать, – пророкотал он. – Да, это бесчестно. Это не по правилам предков. Но скажите мне, кто-нибудь, разве эти выродки, что жгут наших детей и насилуют наших женщин, пришли на нашу землю с честью? Разве они соблюдают правила? Против бешеной стаи хороши не только рогатина, но и волчья яма.

Мстислав молчал. Он смотрел на Ратибора, и на его лице отражалась тяжелая борьба. Наконец, он с силой ударил кулаком по столу.

– К Чернобогу правила! – его голос прозвучал как удар грома. – Речь идет о жизни этого города! О жизни наших жен и детей! Если боги отвернулись от нас, мы найдем свой путь! Кто пойдет? Это дело для смертников. Шансов вернуться почти нет.

Вперед шагнул Всеволод, желая загладить свою вину за предложение о прорыве. Еще несколько гридней поднялись. Но Ратибор остановил их.

– Нет, – сказал он. – Нужны не самые ярые бойцы. Нужны тени. Те, кто умеет ходить по лесу, не издав ни звука. Кто может часами лежать в засаде. Охотники. Лесники.

Он повернулся к князю.

– Я пойду. И я выберу людей сам. Мне нужен десяток тихих, как смерть, бойцов. И удача от богов. Больше ничего.

Глава 20: Ночные Тени

Ночь опустилась на Чернигов, как черный саван, укрыв от глаз богов и людей то, что должно было случиться. Луна, словно стыдясь этого бесчестного дела, спряталась за плотными, тяжелыми облаками. Непроглядная темень стала союзницей отряда.