Из тьмы. Немцы, 1942–2022

Все это оставляло Райхардту мало возможностей для того, чтобы сдерживать волну насилия. Он колебался между отчаянием из-за грубости многих солдат и верой в свою способность привить своим людям культуру и этику. 5 февраля 1944 года один солдат из его отряда начал напевать песню Шуберта. Отчаяние Райхардта сразу же исчезло. Многие солдаты могут быть грубыми снаружи, записал он, но чувствительными внутри. Их можно было бы сделать восприимчивыми к самому большому вопросу из всех – вопросу жизни и смерти. Но как? Он чувствовал, что, сыграв им 9-ю симфонию Бетховена, он может стать “переводчиком между Богом и их душой”21. Как это могло помешать немецким солдатам убивать местных жителей, неясно.

Два месяца спустя Райхардт снова был в отчаянии, обеспокоенный жестокостью и эгоизмом солдат. Теперь он находился в Вишау (Вишков), в Моравии, на курсах подготовки офицеров танковых частей – Panzertruppen. Он вспомнил, как после очередного боя с партизанами один солдат приказал пленным девушкам раздеться, а затем застрелил их. Такие вспышки насилия опасны, писал он, потому что предают “наши притязания на мужество, героизм и идеализм как оправдание нашей борьбы”. Он чувствовал “глубокое человеческое разочарование” из-за низких качеств новых честолюбивых лейтенантов на его курсе. Они были похожи на автоматы, а не на офицеров, признавался он своему капитану. Капитан согласился, но объяснил, что недавние потери неизбежно привели к “понижению интеллектуально-этических критериев”22. На самом деле Райхардт столкнулся здесь с новым поколением гитлеровских народных офицеров, которые были более безжалостными и идеологизированными и продвигались по службе благодаря фанатизму и слепому подчинению фюреру, а не навыкам или старшинству.

И снова Райхардт попытался оградить свои идеалы от окружающей реальности и продолжал бороться. Можно быть “жестким”, но оставаться “чистым”, писал он 21 мая 1944 года. Слепое повиновение и принуждение оправданы только в экстремальных ситуациях. Требуется другой идеал, если солдатам приходится отдавать свои жизни23. Райхардта утешал тот факт, что иногда ему удавалось вывести своих людей из ступора. Подготовить их к “морально-этическому” и, следовательно, к “ответственному, гуманному действию” – это было для него “самой важной и трудной обязанностью полководца”: “…вести людей в этот ад, но давать им шанс сохранить свое моральное право на свою борьбу, чтобы они могли сознательно броситься в бой и с чистым сердцем пролить кровь ради своей высшей цели”24.

Несмотря на крах фронта и военные преступления, свидетелем которых он стал, Райхардт продолжал смотреть внутрь себя. Он взял с собой на фронт надежду на духовное очищение. К декабрю 1944 года – теперь уже лейтенант – он сражался со своим танковым подразделением в Венгрии. Советские громкоговорители призывали их дезертировать и сдаться, обещая социальную помощь и “секс по четвергам”25. Как примитивно, писал он. Он предпочитал распространять среди своих людей стихотворение в прозе Райнера Марии Рильке “Корнет”[2] (1912) и гомоэротическое стихотворение Гёте “Ганимед”[3] (1774) о прекрасном юноше, взятом Зевсом на небо:

К вершине, к небу!И вот облака мнеНавстречу плывут, облакаСпускаются к страстнойЗовущей любви.Ко мне, ко мне!И в лоне вашемТуда, в вышину!Объятый, объемлю,Все выше, к твоей груди,Отец Вседержитель!26

То, что немецкий солдат, который видел то, что видел, и сделал то, что сделал, все еще мог воображать себя чистым и добродетельным, демонстрировало потрясающую способность к самообману. Что произойдет с этим солипсическим чувством морального превосходства, является основной темой этой книги.

1. Солдаты вермахта, регулярной армии, расстреливают мирных жителей в Панчево, Сербия, в апреле 1941 г. в ответ на убийство солдата СС.

2. “Холокост пуль”: член Einsatzgruppen, карательного отряда СС, казнит еврея в Виннице, Украина, после немецкой оккупации в середине 1941 г.

3. Фотография массового убийства евреев в Бабьем Яру, Украина, 29–30 сентября 1941 г., сделанная немецким солдатом.

Глава 2. Плата за грех. От Сталинграда до конца

Между декабрем 1942 года и июлем 1943-го война предстала в новом свете. На фронте баланс сил сместился еще прошлой зимой, когда после бомбардировки Перл-Харбора японцами (7 декабря 1941 года) в войну вступили Соединенные Штаты, а наступление вермахта под Москвой захлебнулось. Но еще осенью 1942 года, рассматривая карту мира, немцы не могли не поражаться обширности своей империи. Флажки со свастиками отмечали на карте пространство от Норвегии на севере до Египта на юге, от Франции на западе до западной части России, Украины и Кавказа на востоке. Гитлер готовил страну к войне, и большинство немцев считали это правильным и неизбежным, но когда она действительно началась, с нападением Германии на Польшу 1 сентября 1939 года, особого энтузиазма у них не было. Все изменилось с беспрецедентными успехами двух первых лет войны, которые заставили немцев гордиться своей армией и заглушили все сомнения относительно проницательности фюрера.

Положение дел стало иным с нападением на Советский Союз. Ничто не показывает драматического поворота событий с такой ясностью, как число потерь немецкой армии. Между захватом Польши в сентябре 1939-го и операцией “Барбаросса” в июне 1941-го немецкая армия потеряла убитыми 125 тысяч человек. В декабре 1942-го и январе 1943 годов эта цифра достигла 269 тысяч, причем 144 тысячи из них погибли в сталинградском котле, в котором Красная армия потеряла невероятные 486 тысяч солдат. Еще 100 тысяч немецких военных были взяты в плен 2 февраля 1943 года, когда остатки 6-й армии наконец капитулировали. Тогда же война невиданным ранее образом пришла к немцам домой. Королевские ВВС бомбардировали Германию с самого начала войны, но поражали главным образом военные объекты и инфраструктуру. В марте 1943 года бомбардировочное командование британских ВВС организовало продолжительную атаку, поразившую все города в Рурской области. 24 июля 1943 года британская и американская бомбардировочная авиация начали операцию “Гоморра”. В течение следующих десяти суток около 3 тысяч самолетов сбросили на Гамбург 9 тысяч тонн бомб. К концу бомбардировки четверть миллиона домов превратилась в обломки. 43 тысячи человек погибли в огне. Около миллиона бежали в сельскую местность1.

Вместе взятые, события в Сталинграде и Гамбурге потрясли нацистское Volksgemeinschaft до основания. Нацисты правили с помощью террора и насилия, но в конечном счете их власть опиралась на поддержку народа. Нацистская Германия была “диктатурой консенсуса”2. После 1933 года враги режима сидели в тюрьмах или были запуганы, но большинство немцев, включая врачей, юристов и государственных служащих, сотрудничали с властью. Некоторые просто боялись потерять работу, однако для многих нацисты стали выразителями их давних убеждений, в особенности национализма, антисемитизма и антикоммунизма. Рабочая среда – в которой до 1933 года происходило сильнейшее в мире рабочее движение – была сначала сломлена, а затем поглощена нацистами. Большинство немцев не одобряли насилия и принуждения как таковых, но готовы были поддержать их или, по крайней мере, смириться с ними, коль скоро они служили тому, что казалось благими целями. Порядок, возрождение нации и экономическая стабильность были столпами этого согласия. Поражение на фронте и бомбы, падающие с неба, подорвали его основания. Война еще не была проиграна, но Сталинград показал, что это вполне возможно. Одно дело – потерять сына в победоносном блицкриге, и совсем другое – пожертвовать целым поколением в войне, исход которой неясен. Сталинград и Гамбург оставили в немецкой душе трещину. Они выпустили наружу соперничающие чувства – страх и жажду мести – и заставили немцев перепроверить невысказанные убеждения и взглянуть в глаза неудобной правде. Это был нравственный перелом в войне.

Сталинград: жертва ради чего?

Сталинградская битва обнажила все те слабости, которые будут и дальше преследовать немецкую армию: идеологическое высокомерие, слепое повиновение и вдобавок плохую логистику. Из-за веры в расовое превосходство немцев Гитлер и его генералы недооценили военные способности Советов и их возможность с помощью Соединенных Штатов восполнять свои ресурсы. В сентябре 1942 года Красная армия сначала загнала вермахт в сталинградский котел, а затем “затискала” его до поражения, будучи столь близко, что люфтваффе ничем не могло помочь. Логистические связи немцев и группа армий “Юг” были растянуты до предела. Точно так же были натянуты нервы у командования3. Гитлер не переносил генералов, у которых были свои представления о стратегии. Сам старый фронтовик, он считал их не более чем канцелярскими крысами. Те, кто осмеливался его критиковать, подвергались постоянным унижениям или были вынуждены подать в отставку. На их месте оказывались лизоблюды и карьеристы. Примером таковых может служить фельдмаршал Эрих фон Манштейн, которому было поручено оживить войска, попавшие в окружение. Тщеславный и амбициозный, он сильно переоценил силы под своим командованием и не понял, что авиация, скорее всего, не сможет оказать помощь попавшим в окружение. Внутри котла генерал Фридрих Паулюс не справился с заданием; до того, как возглавить 6-ю армию, он командовал только моторизованным полком. В отчаянии он пытался организовать воздушные бомбардировки вражеских войск, но это оказалось напрасной тратой и без того скудных ресурсов, поскольку русские использовали как укрытие городскую канализацию. К декабрю 1942 года 6-я армия истощила свои запасы, и солдаты стали не только есть своих лошадей, но и подумывать о том, чтобы есть друг друга. Культура нерассуждающего подчинения уничтожала все стратегические альтернативы, пока не стало слишком поздно. Единственным исключением среди генералов был Вальтер фон Зейдлиц, но даже он сказал Гитлеру, что Сталинград уже не удержать, только в конце ноября – до этого он покорно следовал стратегии, которую сам считал самоубийственной4. После войны Манштейн утверждал, что отдал приказ о прорыве, который мог спасти армию, но в действительности он не решился возражать Гитлеру и оставил Паулюсу противоречивые указания насчет того, готовить ему этот прорыв или нет.

Немецкие солдаты под Сталинградом воспринимали свою судьбу по-разному. Один из них написал домой под Новый год такие слова: “Здесь все так холодно и безнадежно”. Уже четыре дня у них не было ни кусочка хлеба. Все, чем они располагали, это глоток кофе утром и вечером, а через день – маленькая баночка консервированного мяса и сыр из тюбика. “Голод, голод, голод, а еще грязь и вши, а по ночам сны о «пирогах, пирогах, пирогах»”. “Иногда я молюсь, иногда – кляну судьбу, но, по правде говоря, все это бессмысленно. Когда и как придет избавление? Придет ли смерть в виде бомбы, гранаты, заразы или изматывающей болезни? <…> Как это вообще можно вынести? Может быть, все это – Божье наказание? <…> Я умоляю вас не плакать слишком, когда узнаете, что меня больше нет”5.

Другие держались вызывающе, поддерживаемые как верой в свою непобедимость и долгом перед павшими товарищами, так и страхом перед тем, что с ними могут сделать русские. 13 января 1943 года некий капрал написал о судьбе своего товарища, недавно взятого в плен: его казнили выстрелом в шею. Какой бы отчаянной ни была ситуация, капрал не терял надежды: “…мы обязаны победить в этой войне, иначе все тяготы и самопожертвование столь многих товарищей будут напрасны”. “Мы будем драться до последней пули, – писал другой солдат неделей позже, – в плен я не сдамся”. До самого конца января некоторые верили, что фюрер каким-то чудом сумеет их спасти.

Для Гитлера возможности сдаться не существовало. 6-я армия должна была показать миру, что немцы готовы воевать до последнего. 30 января Гитлер произвел Паулюса в фельдмаршалы, намекая этим, что ни один из его предшественников не сдавался в плен. Если Паулюс хотел избежать вечного позора, ему следовало броситься на свою шпагу. Но Паулюс не сделал этого одолжения. Он был католиком и вместо того, чтобы покончить с собой, 2 февраля сдался в плен. Гитлер был в бешенстве. Паулюс нарушил основной нацистский догмат: нация (Volk) – всё, индивид – ничто. “Что, в конце концов, эта «жизнь»? – в гневе восклицал Гитлер. – Жизнь – это Volk. Индивид умрет, так или иначе. Единственное, что переживет его, – это Volk, к которому он принадлежит по рождению”6.

Сталинград вскрыл свойственное как нацистам, так и немецкой армии грубое презрение к жизни. Они убили 20 миллионов евреев, русских пленных и гражданских, а также “неприспособленных”, которых следовало “выкорчевать” из Volksgemeinschaft. Но презрение к жизни на этом не останавливалось. Поскольку они называли себя национал-социалистами, иногда ошибочно полагают, что нацизм был эгалитарным. На самом деле в большевизме они ненавидели именно то, что он порождал Vermassung, искусственное сведение общества к однородной массе. Нацисты не только верили, что немцы являются высшей расой, у них был иерархический взгляд на свою собственную нацию, с элитой “великих людей”, возглавлявшей рядовых немцев. Гитлер, конечно, был фюрером, но и прочие нацистские руководители видели себя в сходном ключе – мини-фюрерами, уступающими, возможно, величайшему человеку в истории, но так же наделенными особой миссией и боевым духом, избранными самой судьбой, чтобы возглавить нацию в ее исторической борьбе. В истории они были действующими лицами, а всем прочим немцам оставалось идти за ними следом и повиноваться. Этот элитизм также сделал их привлекательными для многих сторонников из рядов буржуазии. Пока лидеры вели вперед, сотнями тысяч мертвых немцев можно было пренебречь. В любом случае они пролили кровь не напрасно, поскольку она удобрила собой почву, из которой произрастут новые поколения Volk (die Aussaat). Неслучайно в нацистских организациях были свои сложно проработанные иерархии фюреров – от Rottenführer (командир отделения) в гитлерюгенде до Obergruppenführer (генерал), Untersturmführer (лейтенант) и так далее в СС.

Восхваление лидерства не сводилось к пропаганде. Оно формировало действия. Битва была настоящей проверкой способности к борьбе (Kampf) и лидерству. В противоположность, например, британской армии, вермахт поощрял особенно агрессивный и кровопролитный стиль ближнего боя, так называемый Sturm, при котором командиры возглавляли безрассудные атаки, воодушевляя солдат собственным героизмом – энергичный, но не слишком разумный способ вести войну7.

30 января 1943 года Герман Геринг, главнокомандующий люфтваффе, выступил по немецкому радио с речью – ее слушали в том числе и выжившие в Сталинграде как реквием по себе. Он поместил солдат Сталинграда и их самопожертвование в протяженный ряд самоотверженных героев, простирающийся вплоть до той горстки спартанцев, что ценою жизни на несколько дней задержала персидские “орды” в Фермопильском ущелье в 480 году до Рождества Христова. Геринг говорил в десятую годовщину захвата Гитлером власти, и культ героев был благословлен самим фюрером. Он просил своих слушателей вспомнить 1933 год, чтобы оценить “геркулесов подвиг”, совершенный Гитлером. В то время Германия была ослаблена внешними врагами. Сейчас те же противники – “плутократия и большевизм”, – которые были побеждены на внутреннем фронте, угрожали извне. Две вещи помогли восстановить свойственное немецкой нации величие: смелость народа и “лидер, величайший немец в истории”. Если бы не фюрер и его пророческое видение, Германию уже смели бы с лица земли большевистские орды. Солдаты Сталинграда сейчас сыграли свою неоценимую роль в том, чтобы остановить натиск большевиков на Европу. Солдаты “повиновались закону, которому всякий должен повиноваться; закону умереть за Германию”. Людям не следовало задаваться вопросом, насколько это необходимо. Гитлер призвал нацию мобилизовать все силы, и нации оставалось лишь повиноваться. Борьба вступила в свою экзистенциальную стадию. Она шла ради самой жизни или смерти немецкого народа. У врага, “руководимого евреями”, на уме было одно уничтожение. Мораль заключалась в том, что немцы должны неизменно следовать за фюрером. “Можете ли вы поверить в то, что Всемогущий вел этого человека, этого избранного, через неисчислимые опасности ко все большему и большему величию, без всякой цели?” “Провидение” послало немцам фюрера, чтобы сделать их сильнейшей нацией в мире, – такие гарантии оправдывали их веру в победу8.

Для убежденных нацистов слова Геринга были основными истинами веры. Теодор Хабихт был одним из “старых бойцов” движения, он вступил в партию еще в 1926 году, когда она была маргинальной силой, и руководил отделением в Висбадене. Хабихт был типичным нацистским функционером. Он родился в 1898 году, участвовал в Первой мировой войне, а затем, в 1919-м, воевал с коммунистами в составе военизированных сил правых. Демобилизовавшись, он работал в универмаге, но знал, что рожден для большего. Он считал, что во времена Веймарской республики история свернула не туда, но в 1933 году вышла на правильный путь. В следующем году Хабихт участвовал в попытке переворота в Австрии, но coup d’état провалился. Он решил, что наиболее подходящее место для лидера вроде него – на поле битвы, и в 1940 году пошел добровольцем на фронт.

Речь Геринга Хабихт слушал, находясь в демьянском котле к югу от Ленинграда. Прекрасная речь, записал он в дневнике, если в немцах осталась хоть малая толика чести, она должна была возыметь эффект. Он был убежден, что фюрер войдет в учебники истории как “политический Клаузевиц немецкого народа”. “В Германии стало одной армией меньше, но одной героической историей больше… Однажды «взойдет солнце» и мы снова будем свободными, мы ударим с новой силой”. В Сталинграде же, как он признавался несколько месяцев спустя, его разочаровали генералы. Они провалили испытание на лидерство и подали опасный пример простым смертным. Конечно, капитуляция могла спасти жизни нескольким тысячам. Но что будет, если их примеру последуют миллионы и поставят свои жизни выше приказа?9 Сталинград грозил подорвать слепую веру в повиновение и самопожертвование.

В Германии новости из Сталинграда вызвали шок и недоумение. Через два дня после того, как Паулюс сдался в плен, служба безопасности СС (Sicherheitsdienst) фиксировала слухи о 300 тысячах погибших. Одни говорили, что советский плен хуже смерти, другие надеялись на то, что некоторым солдатам удалось выжить. Люди задавались вопросами: как могло случиться такое несчастье? Почему советскую армию недооценили? Почему немцы не отступили? Некоторые надеялись на тотальную мобилизацию, о которой теперь вещали Гитлер, Геринг и Геббельс, и полагали, что в итоге победа будет за ними. Другие, тем не менее, видели в сталинградских событиях “начало конца”10.

Таковы были два полюса общественного мнения, державшиеся весь февраль. Многие доклады тайной полиции показывали признаки пробуждения нации: “Одним ударом Сталинград раскрыл глаза всему народу”. Раскол провоцировали также тотальная война и призывы к женщинам работать на войну. Вместо “сплочения Volksgemeinschaft и направления его к единой цели” служба безопасности СС отмечала рост “зависти, подозрительности и предвзятости”. Некоторые представительницы рабочего и среднего класса заявляли, что условием их вклада в войну будет присутствие на заводах “благородных дам”. Такую же тревогу вызвало поведение подневольных рабочих, которые стали меньше работать и начали качать права: “Завтра я господин, а ты слуга”, говоря словами одного из свидетелей. В берлинском трамвае некий пассажир убеждал своих попутчиков: “Могу вас уверить на 100 процентов, что нам не надо проигрывать эту войну – мы ее уже проиграли”. Говоривший, кажется, был государственным служащим.

Сталинград спровоцировал противоречивые эмоции. Урсула фон Кардорф была журналисткой, пишущей фельетоны для Deutsche Allgemeine Zeitung в Берлине. Будучи представительницей образованной аристократии, она сперва поддерживала Гитлера как спасителя Германии от левых, но затем прониклась отвращением к бесчеловечности режима. За ней числились антисемитские статьи, однако в ее глазах нацисты зашли слишком далеко. В конце 1942 года ее младший брат Юрген воевал в танковой части на территории Восточной Украины. 31 января она записала в дневнике: “Я в отчаянии. Все слушаю и слушаю пластинку Баха «O Schmerz, wie zittert das gequälte Herz» [ «О, боль! На сердце трепет прежних мук»]”. Речи, звучавшие днем ранее, вызвали ее саркастический комментарий: “Как прекрасно, что фюрер спас их от гибели, евреев и большевиков. С другой стороны – Сталинград… отступление армии на Кавказе. Депортации евреев. Возможно ли еще молиться? Я больше не могу”11. Через несколько дней пришла весть о гибели ее брата. На первых этапах войны газетные некрологи обычно говорили о смерти за “Führer, Volk und Vaterland”. Сейчас же в заметке о гибели Юргена фон Кардорфа говорилось, что он “умер так же, как и жил – храбрым человеком и верным христианином”. В течение 1943 года таких сообщений будет появляться все больше. Многие семьи предпочитали простые слова “умер вдали от родины”. Среди живых “до свидания” теперь иногда заменяло “хайль Гитлер”12.

Как на все это реагировали немцы, вступившие в нацистскую партию после 1933 года? Дневник Рудольфа Тьядена, школьного учителя из Ольденбурга, показывает, как он воспринимал перемены в судьбе Германии. Он был одним из немногих выживших в битве при Лангемарке в ноябре 1914 года, которую Геринг упоминал в своей речи среди мифических образцов самопожертвования. В веймарские годы Рудольф Тьяден был членом Немецкой демократической партии (DDP) и Немецкого общества мира (DFG). Как многие госслужащие, он вступил в НСДАП весной 1933 года, вскоре после того, как Гитлер захватил власть в государстве. Первые победы в блицкриге привели Тьядена в состояние, близкое к безумию. Наконец-то Германия может исправить “несправедливость” 1918 года. 15 августа 1941 года он писал коллеге-учителю, воевавшему на востоке, о том, каким “невероятно искусным” был фюрер! Его “умная политика” побеждала врагов одного за другим13. Он надеялся, что осенью этого года восточная кампания завершится. Когда наступила весна 1942 года, Тьяден начал беспокоиться: может ли случиться, что Германия снова побеждает саму себя до смерти (totsiegen)? Примерно в это время он стал работать информатором (V – Mann) на Sicherheitsdienst СС и каждую ночь писал доклады о настроениях местных.

В августе 1942 года его старший сын, восемнадцатилетний Энно, отправился на Восточный фронт. Месяцем позже Тьяден узнал, что война забрала жизнь первого из одноклассников сына – под Сталинградом. К ноябрю его собственный сын достиг Сталинграда. После трех операций его танк был подбит. С 23 декабря Энно жил в землянке. В письмах он рассказывал родителям о голоде и отчаянии: “Я совершенно не понимаю, как все это может закончиться”. Теперь его родители всерьез испугались. 22 января 1943 года Тьяден начал “воображать худшее”. Он принимал снотворное лишь для того, чтобы проснуться от ужаса через несколько часов. “Ах, как все это ужасно и бесконечно грустно! Почему это безумие должно забрать у нас нашего мальчика – любимого, красивого, чистого? Неужели смысл войны в том, чтобы лучшие умерли ради того, чтобы жил всякий сброд?” 30 января Тьяден был среди слушателей речи Геринга. Совершенно ясно, заключал он, что солдат “сознательно принесли в жертву! И нашего Энно среди них!” Почему, спрашивал он себя. Причин могло быть две: “некомпетентность или безрассудное руководство”14.

В тот же день Тьяден слушал по радио, как Геббельс зачитывал воззвание фюрера, в котором тот призывал к тотальной войне. Возможно, думал Тьяден, сейчас в самом деле шла битва, решавшая для каждого немца вопрос “быть или не быть”. “Но кто в ответе за то, что дошло до этого? – размышлял он. – Виноват ли в этом фюрер с его «натиском на восток» или Сталин с идеей мирового господства большевиков?”15

Тьяден не возжелал немедленного мира и уж тем более не вступил в ряды Сопротивления, но он потерял веру в нацистское руководство. Погиб ли Энно или, может быть, жив в плену у русских? Тьяден предполагал, что он погиб. Агнес, его жена, желала сыну скорее смерти, чем плена. Порой горе Тьядена искало ответа в “безумии, которое правит миром и которым его заразили наши так называемые вожди [Führer]”. Это было рецидивом его либеральных настроений 1920-х годов. 1 февраля 1943 года он записал, что “многие сейчас смотрят в будущее с ужасом. Как же мы сможем победить?” Его жена стала публично выражать недовольство “коричневыми рубашками” за то, что они “баламутят молодежь и посылают ее на фронт, а сами отсиживаются дома”. Если война на востоке продолжится так, как она шла до сих пор, с наступлением летом и отступлением зимой, то немцы, как опасался Тьяден, попросту истекут кровью. Это означало власть большевиков. Что же случится с Карлом, их младшим? Если все, что люди говорят о Советах, – правда, тогда и жить не стоит.