Сталь и Глина. История Суздали

Взгляд Азы снова впился в Ростислава. Это был вызов.

Сердце Ростислава сжалось. Он видел в ней не врага, а такую же жертву этой войны, как и он сам. Он видел её боль, её гордость, её отчаяние.

– Нет, – сказал он жёстко. – Самоубийство – это удел трусов.

Он подошёл к ней, достал свой нож и, игнорируя её напряжённое шипение, одним движением перерезал верёвки на её запястьях. На её тонкой коже остались красные, воспалённые следы.

Она потёрла запястья, не сводя с него глаз, ожидая, что он сейчас схватит её, потащит в свой дом, чтобы силой взять то, что князь отдал ему по праву победителя.

Но Ростислав отступил на шаг.

– Скажи ей, Борислав, – его голос звучал тихо, но так, что слышали все вокруг, включая Ладу и Миладу. – Скажи, что она не будет рабыней. Я буду относиться к ней, как к равной. Она может остаться в моём доме, если хочет. Ей дадут еду, кров и одежду. Я не прикоснусь к ней. Никогда. Если она сама этого не захочет. Пусть живёт. Жизнь – это лучшая месть мёртвым.

Борислав перевёл. Аза слушала, и маска ненависти на её лице медленно дрогнула. Она смотрела на Ростислава долго, изучающе, пытаясь понять, ловушка это или правда. Она видела его рану. Видела усталость в его глазах. Видела двух женщин, которые смотрели на неё с открытой враждебностью. И она видела, что этот светловолосый варвар не похож на остальных.

Она ничего не ответила. Просто молча кивнула.

И с этого дня она не отходила от Ростислава ни на шаг. Но не как верная собачка. А как волчица, идущая по пятам за более сильным хищником, которого она пока не может убить, но уважает его силу и изучает его повадки, ожидая своего часа. Её присутствие стало для Ростислава постоянным напоминанием о цене его гордости. И новой, совершенно неожиданной проблемой в его и без того сложной жизни.

Глава 27: Хозяин пепелища

Прошла ещё неделя. Жизнь, хоть и покалеченная и омрачённая присутствием молчаливой степной принцессы, потихоньку возвращалась в своё русло. Руки лечили раны, нанесённые сталью, а работа – раны, нанесённые душе. Мужики чинили крыши, вправляли покосившийся частокол. Деревня начинала дышать.

И вот однажды на южной дороге снова показалось войско. Но это была не сверкающая, гордая дружина Святослава. Эти воины были одеты беднее, их доспехи носили на себе следы жестокой битвы – вмятины, сколы, ржавчину от запекшейся крови, которую некогда было счистить. Их лица были измученными и злыми. Это была дружина Олега, князя Переяславского. Он не возвращался с победой. Он обходил дозором свои разорённые владения, подсчитывая убытки.

Сам князь Олег, ехавший во главе, был полной противоположностью Святославу. Он был моложе, но выглядел, как старик. Худой, измождённый, с запавшими, лихорадочно блестевшими глазами, в которых горел злой, голодный огонь. Огонь человека, у которого отняли всё. Он был хозяином пепелища, князем разорённой земли. Его казна была пуста, лучшие воины – мертвы, а города и сёла – сожжены. От него не веяло силой и властью, от него веяло горечью и уязвлённым самолюбием.

Он также услышал о подвиге Вешней Поляны. Святослав сдержал слово, рассказав историю, но, как понял позже Ростислав, рассказал её в своей, издевательской манере. "Там есть, мол, у тебя в деревеньке петушок один, который и меня, Великого князя, на вертеле видал". Олег услышал и о дерзости местного героя. И это его заинтриговало. Кто этот смерд, который смеет отказывать тому, перед кем он сам вынужден был склонять голову?

Он приказал позвать Ростислава. Его взгляд, когда Ростислав подошёл, был не оценивающим, как у Святослава, а каким-то липким, неприятным, словно он раздевал его глазами, ища слабые места.

– Значит, ты и есть тот самый герой, – процедил Олег, обводя Ростислава взглядом, в котором не было ни капли уважения. – Великому князю отказал, значит, службу ему считаешь недостойной. Может, мне послужишь? Я, в конце концов, твой прямой господин. Или моя нищая гридница для тебя тоже слишком низка?

Ростислав чувствовал себя загнанным в угол. Этот князь был опасен. Опасен своей слабостью и злобой. Отступать было уже поздно.

– Княже, я благодарен, но…

– «НО»? – перебил его Олег, и его голос зашипел, как змея. – Я слышал уже это «но». Я всё про тебя слышал, парень.

И тут взгляд князя скользнул за спину Ростислава и замер. Он увидел Азу. Она стояла чуть поодаль, но её гордая осанка, её красота дикой кошки выделяли её из толпы. Князь Олег узнал её. Он был в шатре Святослава, когда делили добычу. Он видел эту девушку, дочь хана, и сам просил её себе у киевского князя. Но Святослав лишь рассмеялся ему в лицо и забрал лучший «трофей» себе. А теперь эта девушка, этот приз, которого он был лишён, стояла здесь. Не как рабыня. А как свободная женщина рядом с этим деревенским выскочкой.

Лицо Олега исказилось. Это было последней каплей. Унижение, нанесённое Святославом, теперь было многократно усилено. Он, законный князь, не получил ничего. А этот смерд, этот гончар, получил всё: славу, уважение людей, самых красивых местных девок, которые, как он видел, не сводили с героя обожающих глаз, и даже знатную пленницу, которая должна была принадлежать ему по праву!

Он посмотрел на Ладу и Миладу, которые при виде княжеского гнева инстинктивно прижались к Ростиславу.

Терпение князя лопнуло. Ярость, порождённая унижением, слабостью и похотливой завистью, выплеснулась наружу.

– Ты горд, парень, – процедил он сквозь зубы так, что слышали только они вдвоём. – Слишком горд для своего же блага. Думаешь, ты здесь хозяин? Нет. Здесь хозяин – я. И ты будешь мне служить. Все вы будете мне служить. И всё, что принадлежит тебе… на самом деле принадлежит мне.

Он обвёл жадным, сальным взглядом сначала Ладу и Миладу, а потом задержался на Азе. И в этом взгляде Ростислав прочитал не просто угрозу. Он прочитал приговор.

Глава 28: Княжий топор

Ярость Олега была подобна яду. Она не взорвалась криком, а вытекла холодной, просчитанной жестокостью. Он резко развернулся от Ростислава, словно тот был не более чем назойливой мухой.

– В колокол! – бросил он своему дружиннику. – Вече.

Когда все жители, включая Ростислава и его отряд, испуганно собрались на площади, Олег встал перед ними. Его дружинники встали по периметру, их вид не оставлял сомнений в том, что это не совет, а оглашение приговора. Голос князя, когда он заговорил, был лишён всяких эмоций, и от этого становился ещё страшнее.

– Ваш старостич – герой, – начал он, и в его голосе звенел откровенный сарказм. Каждое слово было пощёчиной. – Он спас вас от степняков. Его имя теперь, должно быть, будут слагать в песнях. Но теперь за спасение нужно платить. За всё в этом мире нужно платить.

Он смотрел на толпу свысока, как на стадо, которое принадлежит ему по праву рождения.

– Мой город разрушен. Мои воины мертвы. Я, ваш князь, разорён! А вы сидите здесь, целые и невредимые, якобы благодаря его храбрости. Но на самом деле – благодаря моей дружине и киевскому войску, которые проливали за вас кровь, пока ваш "герой" отсиживался за забором. Вы обязаны мне своей жизнью!

Это была наглая ложь, но она звучала убедительно из уст князя. Он сделал паузу, давая словам вонзиться в сознание, посеять сомнение.

– Ваш герой, – он ткнул пальцем в сторону Ростислава, который стоял бледный, сжав кулаки, – не хочет служить мне мечом. Он считает себя выше этого. Он слишком велик для своего князя. Что ж. У меня для него и для вас есть другая работа.

И тут он озвучил свой ультиматум. Про добровольцев, десятую часть мужчин, и про двойную дань на пять лет. Это был не выбор. Это была удавка, и он лишь предлагал выбрать, как именно она затянется на шее деревни – быстро или медленно.

Ропот, который поднялся в толпе, был именно тем, чего он ждал. Гнев, отчаяние, страх – все эти чувства, не находя выхода, обратились на того, кого князь сделал виновником. На Ростислава. Олег видел это и наслаждался. Он не просто наказывал деревню. Он уничтожал героя. Он отнимал у него славу, превращая её в проклятие.

Олег смотрел на Ростислава с откровенным, злорадным торжеством. Он видел, как меняется лицо парня. Видел, как тот понимает, в какую безвыходную ловушку попал. Князь ломал его. Не силой, не мечом, а более тонко и жестоко. Он ставил его перед выбором: либо стать изгоем и предателем в собственной деревне, либо смириться, подчиниться и стать его рабом.

Когда Ростислав, понимая, что другого пути нет, шагнул вперёд, чтобы принять на себя этот удар, Олег подозвал его ближе. Он наклонился, и его шёпот, предназначенный только для ушей Ростислава, был полон яда и грязных обещаний.

– Так вот, герой, – прошипел он. – Ты не захотел взять в руки мой меч. Теперь ты возьмёшь в руки мой топор. Обычный плотницкий топор. И будешь чинить мои стены, как простой смерд, как раб, с утра до ночи. И твои люди – тоже.

Он сделал паузу, и его взгляд скользнул по трём девушкам, стоявшим за спиной Ростислава – по испуганным Ладе и Миладе и по гордой, ненавидящей Азе.

– А твои красивые девки… – продолжил он, и его губы скривились в сальной ухмылке. – Они останутся здесь. Без тебя. Надолго. И кто знает, может, я найду им лучшее применение. Девки в разорённом городе всегда в цене. Нужно же моим уцелевшим дружинникам как-то снимать напряжение. Особенно та, степная… Она мне задолжала за гостеприимство. Я научу её покорности.

И в этот момент Ростислав понял, что проиграл. Проиграл всё. Не кочевникам в честном бою. А своему собственному князю, который ударил его в самое больное место. Его победа обратилась в прах. Теперь речь шла не о его чести. Речь шла о безопасности тех, кого он любил. Князь держал их в заложниках, и ценой их неприкосновенности было полное и безоговорочное унижение Ростислава.

Глава 29: Яд в уши

Шёпот князя Олега был подобен укусу гадюки. Яд мгновенно распространился по венам Ростислава, парализуя волю и наполняя сердце ледяным ужасом. "Может, я найду им лучшее применение…" Эти слова, произнесённые с сальной ухмылкой, были страшнее любой угрозы смерти. Князь не просто хотел его унизить. Он хотел растоптать его как мужчину, забрать то, что принадлежало ему по праву крови и битвы, – его женщин. Ладу и Миладу, которые были его сердцем. И Азу, которая была его трофеем и его ответственностью.

Ростислав стоял перед ним, и весь мир сузился до змеиных глаз Олега, в которых плясали торжество и похоть. Он понимал, что это не пустая угроза. Этот слабый, озлобленный человек, униженный могущественным Святославом, был способен на любую низость, чтобы доказать свою власть хотя бы здесь, в этой забытой богами деревне. Он заберёт девушек в свой разорённый Переяславль, и там, за стенами города, где он был полновластным хозяином, с ними могло случиться всё что угодно. Они станут игрушками для его измученной и озверевшей дружины. Эта мысль была невыносима.

Тем временем яд, который Олег влил в уши толпе, тоже начал действовать. Люди, ещё вчера видевшие в Ростиславе спасителя, теперь смотрели на него с холодной враждебностью.

– Это из-за тебя! – выкрикнул кто-то. – Из-за твоей гордыни!

– Ты отказал князьям, а мы теперь должны расплачиваться!

– Почему наши сыновья должны идти в рабство, пока ты тут со своими бабами будешь отсиживаться?

Князь добился своего. Он искусно направил гнев голодных и напуганных людей на их собственного героя. Ростислав был окружён. С одной стороны – безжалостная княжеская власть с её завуалированной угрозой изнасилования. С другой – ненависть собственного народа, который он защищал. Он оказался в ловушке, и каждый его шаг лишь затягивал петлю на его шее.

Он посмотрел на Ладу и Миладу. Их лица были белыми от ужаса. Они слышали шёпот толпы и видели взгляд, которым князь пожирал их. Они инстинктивно подались назад, ища защиты за его спиной, которая больше не казалась такой надёжной. Он увидел Азу. Она стояла чуть поодаль, гордая и прямая. Она не понимала слов, но она прекрасно понимала язык власти, похоти и угрозы. И в её тёмных глазах на мгновение вспыхнул не страх, а странное, злое сочувствие к своему врагу, попавшему в ещё более унизительную ловушку, чем она сама.

Ростислав осознал, что у него не осталось выбора. Он не мог рисковать девушками. Он не мог допустить, чтобы их грязные руки коснулись их. Даже если для этого ему придётся стать рабом.

Глава 30: Цена победы

Сделав глубокий вдох, чтобы унять дрожь, Ростислав шагнул вперёд, прямо к князю. Толпа замерла, ожидая, что он будет спорить, оправдываться. Но он молчал. Он посмотрел в глаза Олегу, и в его взгляде не было больше гордости или вызова. Только холодная, тяжёлая решимость и безмолвная сделка. "Ты не трогаешь их. Я делаю всё, что ты скажешь".

– Не нужно двойной дани, – его голос прозвучал на удивление спокойно, перекрывая гневный гул. – И не нужно забирать десятую часть мужчин. Они нужны здесь, чтобы восстановить деревню и защитить наших женщин.

Он сделал паузу и обернулся. Но смотрел он не на толпу. Он смотрел на свой маленький, израненный отряд – на Борислава, на Ярило и Всеволода, на тех немногих, кто выжил с ним в аду. Он посмотрел в глаза каждому.

– Мы начали это дело, – сказал он просто, и в этих словах было всё. – Мы и заплатим цену.

А потом он снова повернулся к князю.

– Я пойду. И поведу своих людей. Тех, кто захочет пойти со мной добровольно. Мы будем чинить твои стены, княже.

Это была капитуляция. Публичная. Безоговорочная. Он склонил голову перед властью, чтобы защитить то, что было ему дороже чести.

Князь Олег улыбнулся. Это была улыбка хищника, который наконец-то дожал свою жертву. Он победил. Он не просто заставил его подчиниться – он заставил его сделать это добровольно, на глазах у всех, унизив его как героя и как мужчину.

– Хороший мальчик, – прошипел он так, чтобы слышал только Ростислав. – Ты сделал правильный выбор.

Затем он выпрямился и громко, для всех, произнёс:

– Вот что значит настоящий герой! Он не прячется за спины своего народа, он принимает ответственность! Деревня свободна от дани и повинности! Я забираю только этих добровольцев!

Толпа, услышав это, мгновенно сменила гнев на милость. Они получили то, что хотели – их не тронут. Ценой свободы Ростислава и его отряда. Люди начали радостно переговариваться, облегчённо вздыхая. Никто уже не думал о том, что их герой только что продал себя в рабство ради них.

Так закончилась битва за Вешнюю Поляну, и так началась настоящая плата за победу. Для Ростислава начинался новый, ещё более трудный и унизительный этап его жизни. Он уходил из родной деревни рабом, оставляя своих женщин под негласным надзором мстительного и похотливого князя. И единственное, что он мог, – это надеяться, что его унижения будет достаточно, чтобы Олег сдержал свою часть этой грязной, невысказанной сделки.

Глава 31: Похмелье славы

Утро после вече выдалось серым, холодным и промозглым. Низкие, брюхатые свинцовые тучи, казалось, цеплялись за верхушки деревьев, готовые в любой момент разразиться мелким, нудным дождём. Сама природа, казалось, оплакивала конец короткой, пьянящей славы Вешней Поляны. Праздник победы, ликование и гордость сменились тяжёлым, тошнотворным похмельем унижения.

Ростислав и его отряд – двадцать человек, включая хромого Борислава, – готовились к уходу. Они собирались на той же площади, где ещё несколько дней назад их подбрасывали на руках и называли спасителями. Теперь всё было иначе. Это было не героическое выступление в поход. Не было ни песен, ни смеха, ни напутственных слов от стариков. Это была тихая, понурая, позорная отправка на каторгу. Они собирали свои скудные пожитки, как осуждённые на смерть: запасные лапти, краюху чёрствого хлеба в мешок, нож за пояс. Оружие – боевые топоры и копья, обагрённые кровью врага, – князь милостиво разрешил им оставить. "В дороге может понадобиться, – ухмыльнулся он, – вдруг ещё какие-нибудь разбойники встретятся". Насмешка была очевидна.

Деревня провожала их. Люди высыпали из домов, но стояли наособицу, небольшими группами, не решаясь подойти. Они смотрели на своих вчерашних героев, и в их глазах читалась сложная, уродливая смесь чувств. Был стыд – за то, что они позволили этому случиться, что они промолчали, когда князя нужно было остановить. Была жалость – искренняя, но бессильная, к этим парням, которые шли расплачиваться за их жизни. Но сильнее всего было неприкрытое, почти животное облегчение от того, что повинность, страшная, как голод, миновала их дома. Они смотрели на Ростислава, как на жертвенного агнца, которого ведут на заклание ради их благополучия. Они были благодарны ему за эту жертву, и за это же его и презирали.

Ростислав чувствовал эти взгляды каждой клеточкой кожи. Они жгли похлеще огненных стрел. Вчера он был их вождём. Сегодня он был их выкупом.

Из толпы вышел его отец, староста Микула. За последние дни его лицо словно высекли из камня, оно осунулось и постарело на десять лет. Он молча подошёл к сыну. Он не стал говорить ни слов утешения, ни слов упрёка. Он просто положил свои тяжёлые, мозолистые, натруженные руки сыну на плечи и крепко, до хруста костей, обнял его.

В этом грубом, мужском, молчаливом объятии было всё. И безмерная гордость за сына-героя, который не дрогнул перед врагом. И невыносимая боль за сына-жертву, которого он, отец и староста, не смог защитить от произвола власти. И отцовское благословение на трудный путь. И безмолвное, возможно, последнее прощание.

Ростислав уткнулся лбом в жёсткую ткань отцовской рубахи, вдыхая знакомый с детства, родной запах дыма, дерева и пота. На одно мгновение он снова стал маленьким мальчиком, ищущим защиты у сильного отца. Но это мгновение прошло. Он отстранился.

Когда Микула отступил на шаг, Ростислав увидел в его глазах слёзы. Старый, суровый староста, который не плакал даже когда хоронил жену, стоял сейчас с глазами, полными слёз, которые он так и не дал им пролиться, считая это проявлением слабости. Всё было сказано без слов. Это прощание было страшнее любой битвы.

Глава 32: Обет на троих

Пока его отряд угрюмо собирался у ворот под насмешливыми, ленивыми взглядами княжеских дружинников, Ростислав нашёл глазами трёх девушек. Они стояли в стороне от всех, сбившись в одну испуганную стайку. Он кивнул им, указывая взглядом за угол гончарной мастерской – их тайного, священного места, где они впервые перешли черту между детской игрой и взрослой страстью, где они давали ему клятву перед битвой.

Как только они скрылись от чужих глаз, вся их напускная храбрость испарилась. Лада и Милада, которые до этого держались изо всех сил, не выдержали. Они, всхлипывая, просто вцепились в него, как будто он был единственной твёрдой вещью в рушащемся мире.

– Не уходи, – шептала Лада ему в грудь, её тело сотрясалось от отчаянных, беззвучных рыданий. Она вдыхала его запах, запах пота, дыма и родного мужчины, пытаясь запомнить его навсегда. – Пожалуйста, не уходи. Этот князь… он не отпустит тебя. Мы знаем!

– Я вернусь, – твёрдо сказал он, хотя ком в горле мешал говорить. Он крепко обнял их обеих, вжимая их в себя, чувствуя хрупкость их тел, остроту их лопаток, тепло, исходящее от них. Он закрыл глаза и на мгновение представил, что они в безопасности, что ничего этого не было. Но это было самообманом. – Чтобы ни случилось, я вернусь. Слышите? Вы – мои. Я вернусь за своим. Просто ждите.

– Мы будем ждать, – прошептала Милада, поднимая на него свои заплаканные, покрасневшие, ставшие почти фиалковыми глаза. Она попыталась улыбнуться, но губы её дрожали. – Но недолго. Ты должен вернуться скорее. Ты слышишь? Мы не сможем без тебя долго.

Он наклонился и поцеловал Ладу. Это был не нежный поцелуй любовника. Это был жадный, глубокий, почти злой поцелуй человека, у которого отнимают самое дорогое. Поцелуй, солёный от её слёз и его собственного отчаяния, полный горького обещания и невыносимой тоски. Он вложил в него всю свою любовь, весь свой страх за неё.

Затем он повернулся к Миладе и поцеловал её так же. Тот же вкус – вкус разлуки и клятвы. Они ответили ему с такой же отчаянной страстью, их руки обвивали его шею, их тела прижимались к нему. Это была их последняя близость, последнее утверждение их прав друг на друга перед долгой, неизвестной разлукой.

Они больше не были просто девушками, влюблёнными в него. Они были его женщинами. Его стаей. И он, их вожак, оставлял их, не зная, что с ними будет. Он оставлял их на милость человека, который их хотел. И это было хуже любой пытки.

– Защищайте друг друга, – прохрипел он, с трудом отстраняясь от них. Он заставил себя посмотреть им в глаза. – Будьте хитрыми. Будьте сильными. Не верьте никому. Я вернусь.

Он посмотрел на Азу. Она стояла чуть поодаль, прислонившись к стене, и молчала. Она не плакала. Она не показывала никаких эмоций. Она просто смотрела на него своими тёмными, непроницаемыми глазами. В её взгляде больше не было той первоначальной ненависти. Было что-то другое, похожее на понимание. Она, дочь хана, как никто другой, знала цену власти и унижения. Она видела, как этого гордого парня, победившего её народ, сломал другой, ещё более подлый хищник. Она видела его боль, и эта боль была ей знакома.

Она сделала шаг к нему. В руке у неё был маленький, грубо сделанный амулет из кости какого-то животного и полоски красной кожи. Она молча протянула его Ростиславу.

– Возьми, – сказала она на ломаном, едва узнаваемом славянском. – У нас такой дают воину, идущему на верную смерть. Чтобы духи степи не тронули его.

Это было первое, что он услышал от неё, кроме ругательств. Первое слово, сказанное по-доброму. И оно было для него. Он молча взял амулет. Этот жест, эта горькая ирония, связывали их сейчас больше, чем любые слова. Пленница желала удачи своему захватчику.

– Спасибо, – тихо ответил он.

Этот маленький, примитивный амулет был теперь его единственным сокровищем. Символом того, что даже в стане врага можно найти неожиданного союзника.

Глава 33: Прощальный взгляд

– ПОРА! – раздался грубый, нетерпеливый окрик княжеского дружинника. – Хватит с бабами сопли размазывать! Князь ждать не любит!

Этот крик грубо вырвал их из маленького, интимного мира, который они создали за углом гончарни. Ростислав вздрогнул. Он в последний раз крепко обнял сестёр, вдыхая их запах, пытаясь запечатлеть в памяти ощущение их тел рядом. Потом он отстранился, бросил короткий, полный невысказанного смысла взгляд на Азу и, не говоря больше ни слова, пошёл к воротам.

Каждый шаг давался ему с трудом. Он шёл от своего сердца, от своего дома, от своих женщин навстречу унижению и рабству.

Князь Олег, как и ожидалось, сидел на коне у самого выезда из деревни, словно в насмешку преграждая путь. Он не уезжал. Он наслаждался моментом. Он смотрел на всю сцену прощания с нескрываемым удовольствием, как зритель в театре.

Когда Ростислав поравнялся с ним, Олег лениво наклонился в седле. Он не повышал голоса, его слова были тихими, предназначенными только для Ростислава, и оттого ещё более ядовитыми.

– Трогательно, – процедил он, и его губы скривились в той самой сальной, презрительной ухмылке. – Я чуть не прослезился. Какие верные у тебя сучки. Ждут.

Он сделал паузу, и его взгляд скользнул по фигурам трёх девушек, оставшихся у гончарни.

– Ты там, "герой", со строительством только не затягивай. А то девки без мужика быстро скучать начинают. Одичают. Особенно, когда вокруг столько сильных, здоровых воинов.

Он обвёл взглядом свою дружину. Те, кто стоял ближе и слышал слова князя, понимающе и грязно загоготали.

– У меня тут как раз много одиноких, храбрых парней, – продолжал Олег, наслаждаясь каждым словом. – Герои, войну прошли, им утешение нужно. А баб в округе мало осталось. Думаю, они твоим скучать не дадут. И той, степной, тоже. Научат её нашему языку. Быстро научат.

Ростислав остановился. Кровь ударила ему в виски. Внутри всё похолодело. На одно безумное мгновение ему захотелось выхватить топор и снести этому ублюдку голову, прямо здесь, на глазах у всех. Пусть убьют потом. Но он сдержался. Он понимал: любой ответ, любое проявление гнева будет бесполезно. Он лишь ускорит то, чем ему угрожали. Олег только и ждал повода.

Ростислав промолчал. Лишь пальцы его сжались на рукояти топора так, что побелели костяшки. Он медленно, с усилием разжал их. Поднял голову и посмотрел князю прямо в глаза. Во взгляде Ростислава не было страха. Была лишь холодная, звенящая, концентрированная ненависть. Безмолвное обещание. "Ты ещё пожалеешь об этом. Я доберусь до тебя. Когда-нибудь. Но доберусь".