Сталь и Глина. История Суздали

Женщина, в одиночку, из последних сил, пыталась поднять тяжёлую потолочную балку, чтобы подпереть покосившуюся, готовую вот-вот рухнуть стену своего дома. Она упиралась плечом, её тело дрожало от напряжения, но массивная, сырая деревяга не поддавалась. Наконец, силы оставили её, и она, сползя по стене, просто села на землю и заплакала. Тихо, горько, беззвучно, как плачут люди, дошедшие до крайней точки отчаяния.

В этом разорённом городе, где каждый был сам за себя, где сосед готов был перерезать глотку соседу за лишний кусок хлеба, на неё никто не обращал внимания. Она была одна в своей беде, как и все остальные.

Ростислав остановился. Приказчик был далеко, он орал на кого-то на другом конце стройки. Ростислав посмотрел на плачущую женщину, и что-то в его очерствевшей душе дрогнуло. Он видел не просто отчаяние. Он видел то же самое чувство бессилия, которое он сам испытывал каждый день. Бросив своё бревно прямо на дорогу, он, не раздумывая, направился к ней.

Он подошёл молча. Женщина вздрогнула, испуганно подняв на него свои заплаканные глаза, готовая к худшему. В его грязной, рваной одежде он был похож на разбойника. Но Ростислав ничего не сказал. Он подошёл к балке, примерился, упёрся плечом и, с коротким, глухим рыком, который вырвался из самой глубины его существа, рванул её вверх. Мышцы на его спине и руках вздулись стальными канатами. Балка со скрипом поддалась. Ещё одно усилие – и он вогнал её в паз, надёжно закрепив. Стена была спасена.

Он выпрямился, тяжело дыша. Женщина всё так же сидела на земле, глядя на него снизу вверх с изумлением и недоверием.

– Спасибо, – наконец прошептала она.

Это была Елена. Ей было не больше двадцати пяти, но выглядела она старше. Горе, как искусный резчик, оставило на её красивом лице свой неизгладимый след, погасив юный, озорной блеск в больших серых глазах и проложив у губ тонкие, горькие морщинки. Она была вдовой дружинника. Одного из тех, кто в первые дни осады стоял на стенах насмерть и которого потом просто сбросили в общий ров. Всё, что у неё осталось от мужа – это этот полуразрушенный дом и бездонное одиночество.

Ростислав ничего не ответил. Лишь кивнул и пошёл обратно к своему бревну, чувствуя на спине её долгий, изумлённый взгляд.

Глава 52: Молчаливое соучастие

С того дня что-то изменилось. После окончания своей каторжной работы, когда его товарищи, шатаясь, брели в барак, Ростислав сворачивал к дому Елены. Он не мог выбросить из головы образ этой одинокой, плачущей женщины. В ней он видел отражение горя своей собственной деревни, своих собственных женщин, оставленных без защиты.

По вечерам, в густеющих сумерках, когда остальные измученные рабы валились с ног, он приходил к ней и работал. Он не спрашивал разрешения. Он просто брал инструменты, которые нашёл в её сарае, и чинил. Он вправлял покосившиеся стены, латал дыры в крыше, вставлял на место выбитые окна. Его руки, привыкшие к грубой силе, вспоминали ремесло плотника.

Он работал молча, сосредоточенно, вкладывая в эту работу всю свою невысказанную ярость и тоску. А она просто сидела рядом, на крыльце, и смотрела на него. Она не мешала, не задавала вопросов. Она понимала, что этому сильному, молчаливому, раненому человеку это нужно не меньше, чем ей. В её присутствии не было жалости, только тихое, женское понимание. Она смотрела, как играют мускулы на его спине, как его руки, сильные и умелые, возвращают жизнь её умирающему дому.

Это молчаливое соучастие было для них обоих единственной передышкой от царившего вокруг ада. В эти часы он был не безымянным рабом, а мужчиной, мастером, защитником. А она была не просто несчастной вдовой, а хозяйкой дома, о которой заботятся. Для обоих это была иллюзия нормальной жизни. Иллюзия, за которую они цеплялись, как утопающие за обломок мачты. И постепенно, вечер за вечером, между ними, двумя одинокими душами в разрушенном городе, начала зарождаться хрупкая, как первый ледок на луже, связь.

Глава 53: Запретный хлеб

Елена видела, каким его пригоняют с работ. Не просто уставшим – выжатым до последней капли. Грязного, в рваной, вонючей одежде, с лицом, покрытым слоем пыли и пота. Но страшнее всего был его взгляд. Потухший, пустой, как у человека, который уже ни на что не надеется.

И её женское сердце, полное нерастраченной, никому не нужной теперь заботы, откликнулось. Она не могла дать ему свободу, но она могла дать ему нечто другое.

Она начала тайком приносить ему еду. Она знала, какой баландой их кормят. И она отдавала ему то немногое, что ей удавалось достать для себя. Кусок печёного мяса, который она выменяла на последние серьги. Ломоть мягкого, настоящего хлеба. Иногда – кружку слабой, но всё же хмельной медовухи. Это было невероятно рискованно. Приказчики жестоко наказывали за любую помощь "княжеским рабам". Любой, кто был пойман, мог быть выпорот или даже обвинён в пособничестве. Но она делала это. Она прятала еду под одеждой, в складках шали, и незаметно передавала ему, когда он приходил к ней вечером.

– Ты должен есть, – шептала она, когда он пытался отказаться. – Посмотри на себя. Ты таешь, как свеча. Силы покинут тебя, и они сломают тебя окончательно.

И он брал. Он брал, потому что понимал, что она права. Его тело нуждалось в силе, чтобы терпеть. Он ел, и каждый кусок этого запретного хлеба был для него не просто пищей. Это был глоток тепла, заботы, человечности в их холодном, бесчеловечном мире.

Постепенно между ними возникла тихая, тёплая, опасная дружба. Он приходил к ней каждый вечер. Это стало его ритуалом, его единственным островком покоя и здравомыслия. Она сидела на крыльце, пока он работал, и говорила. Говорила о своём муже, о том, как они познакомились, о его смехе, о его силе. О том, как они мечтали о детях, о большом доме. О прошлой, довоенной, невозможной теперь жизни.

А Ростислав молчал. Он слушал её, и в её горе видел отражение своего собственного. Но он не мог рассказать ей о своих бедах. Не мог рассказать о Ладе и Миладе, о той сложной, запутанной связи, что их соединяла. Не мог рассказать об Азе. И уж тем более – о сальной ухмылке князя Олега и его угрозе. Это было слишком больно. Слишком унизительно. Это была его ноша, которую он должен был нести один.

Но Елена и не требовала. Она чувствовала, что за его молчанием скрывается своя, не менее глубокая боль. И она просто давала ему то, что могла дать – тепло своего дома и своего присутствия.

Глава 54: Поцелуй вкуса полыни

Однажды вечером, когда он закончил чинить крышу, а на город уже опустились густые, лиловые сумерки, она позвала его в дом. Не на крыльцо. Внутрь.

– Войди, – сказала она тихо. – Прохладно.

Внутри было чисто прибрано. На маленьком столе горела лучина, отбрасывая на стены тёплые, пляшущие тени. На столе стоял глиняный кувшин с медовухой и лежал свежеиспечённый, ещё тёплый хлеб. Запахло домом. Настоящим домом. Ростислав замер на пороге, оглушённый этим почти забытым чувством.

– Садись, – улыбнулась она, и в свете лучины её глаза казались особенно глубокими и печальными.

Он сел. Она налила ему в деревянную чашу.

– Ты хороший человек, Ростислав, – сказала она так тихо, что он едва расслышал. – Сильный. Добрый. Умелый. Мой муж… он был таким же.

Её глаза наполнились слезами. Медленно, как будто боясь его спугнуть, она потянулась через стол, взяла его большую, огрубевшую от работы, в ссадинах и мозолях руку в свои – маленькие и нежные. А потом она наклонилась и осторожно, почти невесомо, коснулась его губ своими.

Это был поцелуй, не похожий ни на один другой. В нём не было девичьей робости Лады и Милады. В нём не было страсти. В нём была вся горечь этого мира. Он был полон тоски, благодарности, одиночества и отчаянной, почти детской потребности в живом человеческом тепле. Это был поцелуй двух людей, у которых отняли всё, кроме их собственных разбитых душ.

Ростислав не отстранился. В этот момент он забыл обо всём. Он тоже был одинок. Он тоже был измучен тоской по дому. И он ответил на её поцелуй. Ответил так же, как и она – без желания, без похоти. В его ответе была вся его собственная боль, горечь, унижение и тоска по своим женщинам.

Когда их губы разомкнулись, она обошла стол и села рядом. Он обнял её. Просто обнял, и она прижалась к нему, положив голову ему на грудь. И они долго сидели так, в тишине, освещённые лишь тусклым светом лучины. Просто два одиноких человека в разрушенном мире, которые на один короткий вечер нашли утешение в тепле друг друга.

Глава 55: Голод тела, голод души