Дьявол в отражении: выпускницы Смольного института

Ветер шелестел лепестками, раскачивал ветки. Наслаждаясь внутренней гармонией, я не сразу обратила внимание на приближающиеся голоса. Две девушки, судя по рабочей одежде, крестьянки, шли по соседнему ряду мне навстречу. Совсем молоденькие, они не замечали присутствие незнакомки и продолжали разговор.

– Да я тебе говорю! – с нажимом повторила одна из них. – К матушке соседка приходила. Они чаёвничать принялись, а я веник в руки и якобы в дверях углы мету! Совсем рядышком! Ну, они внимание и не обратили.

– Ну? Что говорили-то? Не томи, Дуняш! – нетерпеливо влезла вторая.

Девушки шли по направлению от речки. На их плечах в такт шагам раскачивались массивные коромысла с полными вёдрами на концах. Изредка брызги попадали на потёртые лапти, но сплетницы, увлечённые историей, этого не замечали.

– Так ты не перебивай, дура бестолковая! – опять начала первая. – Говорю ж, брат матушкин, дядька мой, месяц уже в имении Бакиевых работает. Вот он и видел…

– У Бакиевых? – перебила вторая. – Так они ж уже несколько лет в селе не появляются, всё в городе живут. Дядька твой на службу идти не хочет, вот и выдумывает!

Услышав знакомую фамилию, я остановилась, прислушалась.

– Я тебе сейчас навыдумываю! – вскипела рассказчица. – Дослушай сначала, а не кудахтай, как курица безмозглая! Говорю ж, младший Бакиев вернулся. На службе отпуск взял и сюда на полгода приехал…

– Младший? Это ж какой из?

Сплетницы оказались совсем рядом, но, поглощённые историей, так и не заметили меня. Зато я смогла хорошенько разглядеть подружек – рассказчица Дуняша казалась старше своей собеседницы, а вторая девушка была явно ниже ростом.

– Нет, ну ты совсем глупая?! – не выдержала первая. – Какой-какой? Головой пошевели, коли думать умеешь! Не слышала, что ль?

Парочка удалялась дальше по своему ряду. Вторая крестьянка в шоке прикрывала рот свободной рукой, а затем перекрестилась.

– Боже милостивый! Прости дуру грешную да память мою никудышную! Слышала всё, слышала!

– Вот и не забывай, коли слышала. Говорю ж…

– Да сколько можно «говорю ж» да «говорю»?! – не выдержала младшая и взмахнула рукой. От резкого движения её вёдра качнулись, и вода плеснула через край на землю. – Говори уже, а не заикайся только!

Между девушками завязалась короткая перепалка. Заинтересовавшись, я принялась медленно идти в их направлении, не нагоняя и не отставая.

– Так вот! Дослушай, коли интересно! – крикнула Дуняша. – Бакиев домой вернулся, чтобы имение в порядок привести. Только вот зачем ему это, ежели он всё равно на службе состоит?

– Зачем? – растерявшись, повторила младшая.

– А затем, бестолковая твоя голова, чтобы жениться! Дядька мой твердил, что своими глазами видел письмо от его батюшки, в котором Василий Анатольевич требовал от сына серьёзных размышлений в вопросе подбора невесты.

Младшая на несколько мгновений замолчала, но почти сразу вступила в новую словесную перепалку.

– Да как же дядька твой это письмо видел, коли он читать не умеет?!

– Видел! – оскорблённо воскликнула рассказчица, но, чуть подумав, добавила, – Слышал! Дворецкий письмо вслух читал для господина!

– Врёшь ты всё! Не мог Евгений Васильевич только за невестой вернуться! Да и смысл, ежели он всё равно в городе служит при императрице? Там бы и нашёл себе жену. А чтобы письма вслух читать – так это вообще брехня! Неужели барин с такими образованиями сам себе письмо не прочтёт?

– С образованием, а не образованиями, дура! Сразу видно, у тебя их нет! – перебила Дуняша. – И вообще я не про это рассказать хотела! Дядька говорит, что в доме что-то странное у них происходит. Девицы крепостные все канут в лету. Раз в две недели новых слуг ищут. Деньги большие обещают! Вот думаю, может, согласиться? Всё-таки мне при жизни барин вольную даровал, могу хоть сейчас в чисто поле уйти, и никто не указ!

Старшая явно гордилась своими правами и не скрывала этого.

– Бог с тобой, Дуняша! Не неси чепухи! Сама знаешь, какие истории ходят про этот дом, а ты в него наняться решила? Али хочешь список тех девиц пропащих пополнить?

– Ты просто моей свободе завидуешь вот и отговариваешь, – нахально заявила собеседница и перекинула толстую косу за коромысло. – Или просто боишься, что я молодого барина обворожу и он меня, барышню вольную, замуж возьмёт!

– Да кому ты, безголовая, нужна-то?! – не выдержала младшая.

Их перепалка продолжилась, но я дальше не пошла. Всё самое интересное было сказано при мне.

В голове вертелось знакомое имя – Бакиев Евгений Васильевич. На языке вертелось просторечное «Геша», но я отмахивалась от него как от назойливой мухи.

Перед глазами стала проноситься целая сотня воспоминаний того самого лета, когда родители решили погостить у дядюшки несколько тёплых месяцев. Два брата-близнеца2 с тёмными, как дубовая кора, кудряшками и широкими улыбками сопровождали меня повсюду – в лесу, в гостиной, на речке. Олег и Евгений. Мы каждый день придумывали что-то новое, часто разыгрывали взрослых: схожесть мальчишек порой поражала даже меня.

Мне было шесть, а друзьям по двенадцать лет. Это был возраст, когда любое чудо подвластно детским рукам. Несмотря на мамины протесты, тётушка часто пыталась «образумить» меня и вытащить из «ребяческих забав». Родители близнецов делали тоже самое: мальчикам часто приглашали преподавателей, чтобы их владение иностранными языками становилось всё лучше и лучше.

Олег был спокойнее и усидчивее брата, поэтому свою любознательность часто направлял в учёбу. К концу лета он даже стал отказываться от общих прогулок в пользу науки. Это было обидно – понимать, что близкий друг считает твоё общество менее интересным чем очередной букварь, но в некотором роде я радовалась. Ведь у нас с Женей больше сходились взгляды на мир: мы оба познавали действительность через собственный опыт, нежели книги.

Несмотря на это, Эжен (полное имя Евгений) был не менее умным, чем его образованный близнец. Он много времени проводил на уроках фехтования и музыки, а из наук предпочитал арифметику и историю. Довольно часто, приходя в их дом, я заставала друга за заполнением многочисленных дневников. Эжен просил родителей выписывать из города образовательные журналы, а, получая их, тратил целые вечера на то, чтобы записать всю новую информацию в специальную книжечку.

Братья Бакиевы были для меня примером для подражания. Практически наставниками из-за разницы в возрасте. Неунывающие, тянущиеся ко всему новому и интересному, они разбавляли мои унылые летние дни в этом имении. С ними любое занятие становилось интересным, будь то охота на сверчков или разбор нотного стана на уроке музыки. Мама даже несколько раз подмечала, что близнецы положительного на меня влияют.

В августе родители согласились на предложение дядюшки погостить здесь хотя бы до декабря, а затем вся сказка разрушилась. В конце октября, когда на дороги только-только выпал первый снег, моя семья собрала вещи и покинула родовое поместье Румянцевых. В течение нескольких месяцев до этого я слышала от взрослых разговоры о Смольном, но, как мне казалось, они были несерьёзные, даже шуточные.

Тем не менее мне не дали попрощаться с друзьями – просто в одно утро служанкам приказали одеть меня в дорожное платье, а затем меня усадили в карету, около которой родители спешно прощались с тётушкой и дядюшкой.

Я думала, на этом ужас закончится, но нет. Маршрут проходил через Санкт-Петербург и там же и закончился. Отец оставил меня в институте благородных девиц. В месте, где я на ближайшие двенадцать лет была лишена права видеться с семьёй. В месте, из которого я не могла связаться с братьями Бакиевыми. В месте, которое оставило после себя огромное количество кошмаров и ужасных воспоминаний.

Связи с родными почти не было. Лишь редкие письма от родителей, которые спустя год моего пребывания в институте почти полностью прекратились. А Бакиевы ни о чём не знали.

Но несколько месяцев назад впервые за двенадцать лет мне пришло письмо от Эжена. Записка, заставившая сердце биться чаще, а разум сгорать в ожидании встречи.

Мысли о друзьях детства разлили в душе согревающее пламя радости. Не сразу, но я поняла, что улыбаюсь. Едва заметно, одними лишь уголками губ, но улыбаюсь. И это чувство, вкупе с предвкушением о возможной встрече, было настолько непривычным, настолько забытым, что я внутренне содрогнулась.

Как давно я не жаждала чьего-либо общества.

Ложь. Это осознание нагрянуло так же быстро, как и все предыдущие.

Я двенадцать лет ждала встречи со своей семьёй, друзьями, близкими. Ждала, но этого так и не наступило. Ведь по правилам института я не имела права покидать стены альма-матер, а на свидания со мной отец приехал лишь два раза за все эти годы.

Спустя столько времени я устала мечтать о чём-то невозможном, в моём понимании. Приняла мысль о том, что, по неизвестным мне причинам, вся семья отказалась от меня.

Не отдалилась, а именно отказалась – не пыталась видеться или общаться. Письма становились всё реже и реже до тех пор, пока не превратились в редкие уведомления о каких-то очень важных событиях.

О смерти дальних родственников, о смерти мамы и дяди, о свадьбе крёстного. Редкие короткие весточки, лишённые какой бы то ни было эмпатии и чувств, приходили не чаще чем раз в пару лет.

Обо мне забыли. Не считали нужным поддерживать общение. Но перед всем этим у меня была настоящая жизнь.

Жизнь, в которой были семья, друзья, близкие, счастливое детство. И прямо сейчас на горизонте появился призрачный шанс урвать себе кусочек, больше похожий на воспоминание, того времени. О мгновениях, когда любовь и забота были чем-то обыденным, а не нереальным.

Я хотела увидеться с близнецами Бакиевыми. Жаждала этого. Всё моё нутро содрогнулось в предвкушении.

Многие годы меня окружали лишь одиночество и страх, но это было после того, как из моей жизни пропали Эжен и Олег. И пусть сейчас они перестали быть просто мальчишками, а превратились в настоящих графов, которых нужно величать «Ваше сиятельство», я желала их увидеть.

Цветки яблонь уже не казались такими притягательными, скорее наоборот – их белые силуэты сливались в пятна, отвлекающие от размышлений.

Погрузившись в приятные раздумья, я побрела к дому.

Глава №9. Сборник французских стихотворений

Слуги накрывали стол для приближающегося обеда. Среди девушек с тарелками не было ни одного знакомого лица, поэтому я в очередной раз удивилась тому, насколько большой у тётушки штат прислуги.

Пожилой дворецкий, имя которого я до сих пор не спросила, забрал мою накидку. Не зная, чем себя занять, решила при свете дня изучить небольшую домашнюю библиотеку, которой так гордилась мадам.

Два деревянных стеллажа простирались в углу комнаты до самого потолка, поражая количеством фолиантов. В нетерпении я прошла к книжным полкам и принялась изучать названия на корешках. Словари, несколько томиков Библии и совсем скудный набор художественной литературы. Я с тоской пересмотрела ассортимент и, так и не найдя чего-то интересного, взяла старый сборник французских стихотворений.

– Зря тратите время, Анна Павловна, – раздался за спиной мужской голос.

Резко обернувшись, я заметила на кресле у окна Андрея Кирилловича. Граф Мещерский что-то увлечённо записывал в своём дневнике, опираясь на специально пододвинутый под эти нужды невысокий столик. В светло-песочном фраке, безупречном белом жилете и башмаках с квадратными пряжками он больше походил на участника бала, чем на постояльца этого дома. Перед мужчиной также лежала раскрытая книга, нужный разворот в которой граф поддерживал пальцем, и чернильница с письменными принадлежностями. Он что-то перерисовывал себе в тетрадь, изредка оставляя на полях заметки.

– Здесь представлена только сложная литература, не подходящая для чтения молодым особам.

Андрей Кириллович закончил эскиз, отложил в специальную подставку гусиное перо и взглянул на меня. Я упорно сохраняла молчание, прижимая к груди выбранный сборник.

– На следующей неделе Константин Алексеевич поедет в город. Попросите его прикупить несколько бульварных романчиков. Уверен, они избавят вас от скуки.

На лице молодого графа заиграло удовольствие. Глядя на это, мне всё хуже удавалось контролировать растущую внутри ярость. Счёт до четырёх не помог, поэтому пришлось вспомнить главное правило с извечных уроков этикета: «Думай молча, говори тихо».

Вздох, едва заметное движение плечами, попытка расслабить сжатые на сборнике пальцы – и вот я снова контролирую если не ситуацию, то хотя бы собственное тело.

– Благодарю вас за совет, Андрей Кириллович, – с расстановкой произнесла я. Вежливая улыбка не сходила с моего лица. – Уверена, вы разбираетесь в бульварной литературе лучше меня, ведь в институте у нас не было возможности её изучать. Надеюсь, вы, как более опытный чтец, поможете мне освоить это искусство ничуть не хуже, чем арифметику или историю искусств.

Собеседник сжал зубы. Его пальцы начали отбивать одному ему известный ритм по столешнице. Холодный взгляд оскорблённого мужчины пронизывал до самой души, но я не подавала вида.

Граф был уязвлен. Кажется, ему редко перечили люди, тем более барышни. От осознания этого где-то в глубине разгорелось пламя победы. Его тепло приятно объяло все тело, придавая уверенность.

– Ещё раз благодарю за совет, – елейным голосом проворковала я.

Не обращая внимания на боль от корсета, склонилась в самом глубоком и покорном реверансе, который только могла представить. А, разогнувшись, убедилась, что Андрей Кириллович не признал в моём жесте выказывания уважения. Мужчина злился, очень злился. Его пальцы глухо стучали по поверхности столика. Словно в беспамятстве он несколько раз задел рукой рисунок в своём дневнике, отчего краска отпечатались на коже.

– Граф, будьте аккуратны с костюмом, – с притворной заботой предупредила я. – Говорят, чернила плохо отмываются с парчи.

Опомнившись, Мещерский одёрнул ладонь от шейного платка, к которому за секунду до этого потянулся. Андрей Кириллович удивлённо оглядел испачканные пальцы, опустил взгляд на раскрытый дневник и только сейчас заметил, что рисунок был испорчен.

Это окончательно испортило графу настроение. Ногти, покрытые чернилами, возобновили свой «бой» по листу дневника, но теперь с новым усилием. Казалось, что мужчина не контролировал это.

Поняв, что я неприлично долго рассматриваю его не унимающиеся пальцы, Андрей Кириллович перевёл взгляд на собственные руки, дёрнулся и сжал обе ладони в кулаки.

Внутренности завязались узлом, стоило мужчине со всей злобой упереть в меня свой взгляд. Поддавшись внутреннему порыву, я подхватила юбки и, быстро распрощавшись, выскочила за дверь.

Глава №10. Месть – блюдо, которое подаётся холодным

Обед начался задолго до моего прихода.

Когда я зашла в столовую, тётушка и граф Мещерский увлечённо обсуждали последние новости из города. Поприветствовав их, я покорно заняла место гостя и удивилась тому, что тарелка передо мной уже стояла. Растерянная я потрогала стенки посуды и убедилась, что еда остыла. Заметив это, тётушка с улыбкой объяснила.

– Андрей Кириллович заботливо попросил слуг, чтобы они налили тебе суп вместе с остальными. Граф избавил тебя от необходимости делать это самостоятельно, не забудь его за это поблагодарить.

Глядя на остывший куриный бульон с каплями свернувшегося жира на поверхности, я думала о чём угодно, но только не о благодарности. Желудок скрутило от отвращения. Я не представляла, как смогу заставить себя пообедать вместе со всеми, ведь за годы постоянных диет и постов мой организм отвык от подобного рациона, а теперь всё стало ещё хуже. Я буквально чувствовала в животе тяжесть от ещё не съеденной пищи.

– Благодарю, – прошипела я сквозь ком в горле.

Граф ничего не ответил, лишь холодно посмотрел. На меня снизошло озарение: не было никакой заботы в этом жесте. Была лишь небольшая месть за сцену в библиотеке и, возможно, за завтраком.

Униженный мужлан. Никаких хороших слов в голову не приходило.

Борясь с подступающей тошнотой, я взяла в руки ложку и окунула её в суп. Серебряная поверхность разорвала тонкую плёночку жира на бульоне. Зачерпнув совсем немного, я поднесла прибор ко рту и проглотила еду. Несколько секунд всё было хорошо, но затем мелкая дрожь сотрясла тело, а горло сдавила невидимая рука. В исступлении ладонь взметнулась к кружевной салфетке и прижала её к губам.

Стараясь не думать, как выгляжу со стороны, я двумя руками прижала ткань к лицу и начала глубоко дышать с закрытыми глазами. Мандраж всё не уходил, и, воспользовавшись этим, в голову полезли не самые приятные воспоминания.

Коридор института. Шаги получаются слишком громкими, совсем не такими, как нас учили на уроках хореографии. Голова кружится, но сознание успевает заметить, что ноги чересчур тяжёлые. В глазах мелькают чёрные мушки. Желудок сводит голодный спазм. Очередной пропущенный приём пищи из-за наказания. Мысли где-то далеко, но телу холодно. Я всё ещё иду, но уже не понимаю куда. Всё происходит словно не со мной.

В голове резко стало пусто. В ушах неприятно зазвенела одна высокая нота. Кончики пальцев онемели. Тяжесть в ногах превратилась в кандалы. Контроль над телом теряется, и я падаю. Последнее, что остаётся в памяти – боль в ушибленном плече и неестественно выгнутый мизинец, который по воли случая первым коснулся пола.

Картинка перед глазами прояснилась. Спустя мгновение я вновь сидела в столовой в окружении мадам и графа Мещерского. Голова всё ещё немного кружилась, поэтому пришлось постараться сфокусироваться на чём-то. Всё внимание сосредоточилось на руках, которые только сейчас отняли салфетку от лица. Взгляд внимательно пробежался по бледным пальцам, пока не зацепился за небольшую шишку на мизинце – последствия неудачного сращивания костей после перелома. Под лёгкими завязался тугой узел.

– Аннушка, дорогая, – раздался голос тётушки. – Ты бледна, как призрак. Что случилось?

Смахнув влагу из уголков глаз, я внимательно оглядела помещение. В углу комнаты стояла пожилая крестьянка, которая хотела забрать пустые тарелки со стола, но, услышав упоминание злого духа, начала быстро креститься.

Рука мадам накрыла мою и крепко сжала. В этом жесте не чувствовались забота или волнение, скорее попытка побыстрее привести меня в чувства, лишь бы я не доставила ей новых хлопот. Александра Егоровна смотрела холодно, предупреждающе, в то время как граф не сводил с меня растерянного взгляда.

– Всё хорошо, простите за беспокойство, – виновато пролепетала я, кивнув всем присутствующим. – Я пока не готова к обеду. Принесите мне чашку сладкого чая, пожалуйста.

Последняя фраза была адресована крестьянке, до сих пор стоящей в углу. Через пару минут мне принесли горячий чай. Также рядом поставили вазочку с мёдом. Медленно размешивая напиток, я вполуха слушала разговор между тётушкой и графом. Так бы обед и закончился, если бы я второй раз за день не услышала знакомую фамилию.

– Поговаривают, что Бакиевы возвращаются в город, – сказал Мещерский, аккуратно разрезая кусок курицы перед собой. – Более того, младшего сына видели в родовом поместье.

Резко подняв глаза на тётушку, я с удивлением отметила, как сильно изменилось выражение её лица: губы поджались, дряблые щёки вокруг рта напряглись, брови нахмурились. Сморщенные пальцы сжали чашку из тонкого фарфора с такой силой, что я всерьёз начала переживать за целостность посуды.

– В жизни не поверю, что… граф со своей любимой женой могли променять Париж на Петербург, – мадам говорила медленно, старательно подбирая вежливые слова. – Только если у этой семейки опять что-то не случилось.

Каждая фраза Александры Егоровны так и сочилась ядом. Мещерский понял намёк и не стал развивать разговор в этом русле, а вот я оказалась смелее.

– Мадам, – аккуратно начала я, не желая навлечь на себя тётушкин гнев. Рассказывать про сплетни в яблочном саду не хотелось. – Кто такие Бакиевы? Мне показалась эта фамилия знакомой.

Расспрашивать тётушку прямо о взрослых мужчинах было слишком рискованно. А рассказывать про письмо, полученное несколько месяцев назад, мне не хотелось. Ещё я желала оставить в тайне тот факт, что лишь благодаря мыслям о друзьях детства мне удалось пережить двенадцать лет в разлуке с семьёй.

Женщина резко обернулась на меня. В её глазах горели неприкрытые злость и растерянность. Она долго вглядывалась в моё лицо, пытаясь найти в нём ответы на одной ей известные вопросы. Сделав глубокий вдох, я стойко выдержала тяжёлый взгляд.

– Ты действительно их знаешь, – наконец произнесла она. – Василий Анатольевич и Варвара Геннадьевна – графская чета, которая часто бывала в этом доме. А ты играла с их близнецами-сыновьями. С Евгением и Олегом.

Глава №11. Старые друзья и новая родственница

Приняв твёрдое решение во что бы то ни стало добиться встречи с Бакиевыми-младшими, я наконец отставила от себя полупустую чашку и подняла взгляд на тётушку. Она смотрела на меня холодно, испытующе, так, словно хотела пролезть в мою голову и самостоятельно вложить туда «праведные мысли». Представив эту картину, я едва не усмехнулась, но, к счастью, вовремя спохватилась. Подобное проявление неуважения мне с рук не сойдёт. Тем более перед просьбой.

– Мадам, как Вы знаете, у меня не так уж и много близких друзей, – мягко начала я, боясь действовать в открытую, – поэтому я настоятельно хотела бы Вас попросить позвать семью Бакиевых к нам на обед. Прошло уже столько времени с нашей последней встречи. Уверена, у них произошло много нового.

При последней фразе лицо Александры Егоровны дрогнуло. На мгновение мне показалось, что она испытывает к этим людям нечто сродни отвращению, но старается этого не показывать. Настроение Мещерского тоже поменялось: он смотрел в своё блюдо и старался никоим образом не привлекать к себе лишнего внимания. Даже его грудная клетка стала меньше подниматься при дыхании.

Тётушка молчала. Она медленно достала из серебряного кольца красиво сложенную салфетку и краешком ткани промокнула губы. Выражение её лица оставалось беспристрастным.

– Боюсь, это будет невежливо, – наконец ответила мадам и отложила многострадальную салфетку. На меня она по-прежнему не смотрела. – Насколько нам известно, Василий Анатольевич и Варвара Геннадьевна находятся в городе и пока не собираются в имение. А звать на обед только их сыновей будет неправильно.

Я хотела было возразить, но женщина прервала меня взмахом руки.

– В конце концов, Евгений Васильевич и Олег Васильевич – уже взрослые мужчины, и их нахождение в этом доме, без сопровождения родителей, может неправильно поняться в обществе.

Тётушка жестом подозвала мелькнувшую в дверях служанку и указала на пустые тарелки. Девушка кивнула и принялась собирать посуду.

«Глупости», – я безумно хотела сказать это прямо в лицо родственнице, но правила приличия не позволяли. Эжен и Олег могли посетить наш дом, не вызывая при этом лишних слухов. Главное, чтобы у меня было сопровождение, а если им станет моя собственная тётка, то беспокоиться за честь нашего рода не будет необходимости.

Глубоко вздохнув и улыбнувшись, я решила предпринять ещё одну попытку:

– Мадам, но ведь Эжен и Олег мои давние друзья…

– Граф Евгений Васильевич и граф Олег Васильевич, – исправила меня хозяйка дома и громко хлопнула ладонью по столу.

Резко стало тихо. Испугавшись, я не заметила, как задержала дыхание, а опомнилась только тогда, когда лёгкие под корсетом стало пощипывать от углекислого газа. Служанка замерла около стола, прижав к себе единственную тарелку, которую успела взять. Казалось, что только Андрей Кириллович был готов к этому: он единственный даже не вздрогнул.

Я боялась шелохнуться. Повышенный голос мадам вызвал слишком много воспоминаний, от которых мне пока не удалось избавиться: женские крики, звуки ударов, плач. Всё это таилось так глубоко в душе, что я всерьёз задумалась: а не стало ли это частью меня?

Но философствовать было некогда. Служанка опомнилась и принялась вновь собирать посуду. Звяканье фарфоровых тарелок разрезало тишину комнаты, но мне всё никак не удавалось вернуться в реальность.

Зажмурившись, я попробовала сосчитать до десяти, но под веками, словно назло, начали всплывать картинки: заброшенная комната около общих спален, ровный строй девушек, проходящий мимо. Классная дама выдёргивает провинившуюся ученицу из общего строя и утягивает в тёмную залу. Мы слышим крики одноклассницы, но зажмурившись, продолжаем идти вперёд. Все уже усвоили этот урок: здесь помочь ты никому не сможешь, а если попытаешься – разделишь наказание.

По щеке прокатилась одна-единственная слеза. Казалось, что голос той девушки до сих пор звенел в ушах.