Дьявол в отражении: выпускницы Смольного института

– Уверяю вас, сударыня, в этом доме нет никакого рабства, – твёрдо сказал Андрей Кириллович. – Константин Александрович никого ни к чему не обязывает. Все девушки оказываются здесь по собственной воле и за щедрые вознаграждения, – граф отложил документы, обошёл стол и присел на край мебели, скрестив руки на груди. – Они помогают своим семьям или просто получают в подарок красивые безделушки. Наш управляющий отличается щедростью.

– Вы хотите сказать, что они сами соглашаются на это? – неуверенно уточнила я.

– Именно это я и пытаюсь до вас донести.

Повисла тишина, прерываемая лишь тихим треском камина и шелестом свечей. Получив ответы на волнующие вопросы и убедившись в том, что крепостная в безопасности, я ощутила смятение и стыд. Смятение из-за того, что как умалишённая прибежала сюда в ночи, а стыд из-за своей неподобающей одежды.

Шерстяной плед был в несколько раз тяжелее, чем мог казаться на первый взгляд. Ткань так и норовила сползти на землю, поддавшись гравитации. Я с силой подтянула её на шею. Волосы под ней неприятно спутались.

– В таком случае, я пойду, – пряча взгляд, промямлила я.

Уверена, увидь меня сейчас наша классная дама, она бы лишила меня завтрака и обеда, ссылаясь на «воспитательные меры» и «невнятную речь». До сих пор не понимаю, чем отсутствие еды или воды должно было улучшить мои ораторские навыки.

– Не смею вас задерживать.

Андрей Кириллович почтительно склонил голову, но не удосужился привстать со столешницы или поцеловать мою руку. Проглотив и это проявление бестактности, я, забыв о лежащем на полу канделябре, гордо вышла за дверь.

По пути в спальню в голове крутилось множество мыслей. Отмахиваясь от них, как от назойливых насекомых, я добралась до своей комнаты, а затем в полной темноте и до кровати. Плед тут же был сброшен на пол. Только под одеялом, я поняла, как сильно замёрзла, щеголяя по дому в одной сорочке.

Сейчас матрас не казался таким мягким, а подушка – воздушной. Перина засасывала в свои настойчивые объятия. Сбитая простынь обвивалась вокруг ног и мешала свободно двигаться. Иссиня-чёрный балдахин давил на нервы своим цветом и размерами. Казалось, что вся комната хотела выжить меня.

С головой укрывшись одеялом, я принялась вспоминать названия всех французских поэм, которые когда-то учила для уроков театрального мастерства. Морфей неохотно забрал меня в свои владения до того, как я дошла до английской литературы.

Глава №6. Хлебная ссора или овсянка с водой

Утро выдалось не самым приятным. После ночных происшествий выспаться не удалось, из-за чего разболелась голова. Кто-то утром открыл окно, поэтому я жутко замёрзла и совсем не представляла, как можно покинуть тёплую перину ради такого холода.

Вася зашла в тот самый момент, когда я собирала вокруг себя огромный кокон из одеял так, чтобы всё тепло, накопленное за ночь, оставалось при мне. Девчонка посмотрела сначала на открытое окно, затем на нерастопленный камин, испуганно поклонилась и виновато добавила:

– Доброе утро, сударыня! Бога ради, простите дуру, я сейчас огонь разведу!

– Всё х-хорошо, – стуча зубами, заверила я. – Подай, пожалуйста, платье из шкафа, пока я не заледенела.

Крепостная метнулась в указанном направлении и распахнула дверки мебели. Перед ней предстал скудный гардероб, состоящий в основном из форменных институтских платьев и специальных костюмов для гимнастики, отличавшихся разве что укороченной юбкой и наличием специальных панталонов под ней. Растерявшаяся девчонка обернулась ко мне и вопросительно указала на одежды.

– То, что слева, – подсказала я. – С кружевными рукавами.

Крестьянка кивнула и тут же достала необходимый наряд. Пока я сбрасывала с себя остатки сна, она быстро развела в камине огонь и поплотнее захлопнула окно. Около десяти минут ушло на то, чтобы комната достаточно прогрелась. В это время меня не отпускало гадкое чувство от того, что я опаздывала. Тело стремилось к действию. Кажется, годы, проведённые в строгом расписании и наказаниях, не прошли даром.

С горем пополам мне удалось умыться в предложенном тазике и надеть одно из своих самых любимых платьев. Вместо верха у него была объёмная кружевная блуза. На горле располагалась большая брошь в виде гладкого бежевого камня, от которого во все стороны крупными складками расходились слои воздушной ткани. Тёмный однотонный подол, благодаря нескольким подъюбникам, держал форму колокольчика, а широкий пояс скрывал под собой большую часть корсета.

Вася помогла со шнуровкой, затем я самостоятельно надела все слои своего наряда и привела в порядок волосы. После ночи они ужасно спутались, поэтому мне пришлось провести большую часть времени за расчёсыванием, изредка бросая ненавидящие взгляды на громоздкую шерстяную кучу на полу. Скомканный плед убитым зверем лежал около моей прикроватной тумбочки и безмолвно требовал вернуть его хозяину.

– Вася, сложи, пожалуйста, это одеяло и отнеси его в кабинет на первом этаже, – попросила я, закалывая последние шпильки в изящную «шишку».

– В кабинет управляющего?

– Да.

Девчонка кивнула и подошла к пледу, принявшись аккуратно складывать ткань. Разглядывая её через зеркало туалетного столика, я вдруг ясно поняла, что у этой девчонки были зарождающиеся черты будущей красавицы. Миловидное по-детски круглое личико, светлые глаза и длинные русые волосы – всё это было прекрасным дополнением для знатной девушки и ужасным проклятьем для крепостной.

Когда она справилась с пледом и направилась к двери, я окликнула её.

– Вася, скажи, – аккуратно начала я, – Константин Алексеевич тебе что-нибудь предлагал?

Девчонка вся покраснела и стыдливо опустила глаза на свёрток ткани в своих руках. Внутри у меня всё сжалось.

– Нет, но старшая сестра по секрету мне рассказала, что её подруга, Палашка, – крепостная испуганно осмотрелась и шёпотом добавила, – сходила с ним на сеновал вовремя весенней переписи, а вернулась с яхонтовыми серёжками!

Не успела я спросить, сколько лет было этой девушке, как Василиса продолжила.

– Матушка сказала, чтобы я не упрямилась. Если предложат, нужно соглашаться и делать всё, что Константин Алексеевич скажет. Тогда он и мне что-нибудь подарит.

Внутренности сделали кульбит от омерзения. Я и представить не могла, что мать может давать подобные наставления своему ребёнку.

– Вася, не вздумай соглашаться, – резче чем хотелось сказала я. – Ни одни украшения не стоят того, через что он заставит тебя пройти.

Девчонка дёрнулась от моего тона и согласно кивнула. Было видно, что решение она всё равно примет сама в зависимости от обещаний этого старика.

Мысли о названом родственнике не выходили из головы. Я не могла вспомнить, где уже слышала фамилию Мещерский. Память старательно утаивала недостающий фрагмент мозаики каждый раз, когда мне казалось, что он уже в моих руках. Не зная, как поступить, я достала чистый лист бумаги и села писать весточку Анастасии. Если кто-то и мог помочь мне в этом вопросе, то только она.

Письмо вышло коротким и скомканным и больше походило на записку. Кратко изложив ситуацию и мой вопрос, я поспешила попрощаться, так и не дойдя до середины страницы. Свернула бумагу, упаковала в конверт со своей личной печатью и отдала Васе.

Когда крепостная всё же покинула мои покои, я последний раз оглядела себя в зеркало и вышла из комнаты. Коридор, лестница, зала – и, наконец, столовая.

В помещении никого не оказалось. При свете дня мне удалось детальнее рассмотреть интерьер. Обои цвета тёплого песка с тонкими вертикальными полосками, небольшой стол по центру комнаты, массивный тёмный буфет в углу, множество пейзажей и портретов в резных рамах на стенах. Тишину комнаты прерывали лишь звонкое тиканье напольных часов, высота которых достигала моего роста, да треск поленьев в горящей печке с расписанным заслоном.

В помещение быстрым шагом ворвалась крепостная. Она водрузила огромную супницу в центр стола, проверила, что крышка плотно закрыта, и тотчас покинула помещение, не заметив меня. От нагретого фарфора исходил плотный пар и превосходный аромат топлёного масла. Долго думать не пришлось, я сразу догадалась, что внутри была каша.

Через несколько минут в столовую снова зашли крестьянки. На этот раз, это были три молоденьких девушки, несущие подносы со свежим багетом, мисочки с творогом и вареньем, специальные подставки с варёными яйцами и несколько маслёнок. Водрузив всё богатство на стол, они наконец заметили меня и спешно склонились в поклоне.

– Доброе утро, девушки, – мягко сказала я, с интересом разглядывая их.

Все три прятали волосы под плотными косынками – неотъемлемое правило работы на кухне и одновременно с этим сохранение женской чести.

– Благодарю за завтрак, – добавила я, когда поняла, что крестьянки так и не выпрямились. – Необязательно так долго кланяться. Прошу, прекратите же!

Последняя фраза прозвучала чуть строже чем остальные. Уловив эту перемену, девушки выпрямились, но поднимать головы не спешили. Мне показалось это странным, и я подошла ближе. На вид они были моложе меня на два-три года. Все относительно худенькие и чумазые. Только с расстояния в один шаг я разглядела на их лицах крошки, а затем пустую корзинку в руках девицы, стоящей ближе всех к двери. Она испуганно прятала посуду за своими юбками.

Картина ясно сложилась в голове: три голодных крестьянки вовремя сервировки съели один из двух багетов. Конечно, поощрять такое было нельзя, но и наказывать их не хотелось.

– Вытрите лица и принесите на мою половину стола обычный нарезанный хлеб в корзинке, укрытой салфеткой. А ближе к Александре Егоровне подвиньте багет. Будем надеяться, она не заметит.

Девушки с надеждой подняли на меня глаза. Оказалось, пока они стояли в ожидании наказания, они почти успели заплакать. Крестьянка, которая стояла ко мне ближе всех, первая среагировала. Её волосы украшала яркая лента. Лицо показалось мне знакомым.

– Сударыня, благодарю вас! – девица опять поклонилась. – Храни вас Господь!

То же самое повторили и остальные. Тогда я ещё раз напомнила, что до завтрака осталось совсем мало времени, а тётушка прекрасно помнит, что именно она диктовала повару вечером, включая количество корзинок с хлебом. Я была почти уверена, что если из солонки пропадёт хотя бы ложка специи, то она и это заметит.

Девушки выбежали из столовой. Я осталась наедине со своими мыслями. Хотелось чем-то занять себя, отвлечься от тягостных раздумий. Пальцы бездумно пробежались по деревянной спинке стула, невесомо коснулись скатерти, тарелки. Тонкий фарфор не шёл ни в какое сравнение с посудой в институте. Я взяла в руки кофейную чашку, стенки которой по форме напоминали морскую раковину – волнистые, аккуратные, словно созданные водной стихией.

Ручка оказалась на редкость неудобной. Узкая полоса фарфора больно давила, практически впивалась в кожу. Многочисленные витиеватые изгибы были совсем не рассчитаны на толщину пальцев. Их главными задачами были выразительный внешний облик и внушительная цена за работу мастера – всё то, что так любила тётушка.

Перед глазами встала другая картина: грубая металлическая кружка в институте. В ней часто подавали компоты и чаи, оставляя более дорогие сервизы исключительно для уроков этикета. Стоило моргнуть, как перед взором предстала другая картина – девушка в ученической форме, стоит посреди институтской столовой и беззвучно плачет. Раскрасневшееся лицо в веснушках, пристыженный взгляд. Над ней нависает классная дама и строго её отчитывает. Никто не решается вступиться.

– Аннушка? Ты уже встала? – в дверях появилась тётушка. – Знакомься, мой крестник – граф Андрей Кириллович. Его матушка, моя подруга, покинула нас, несколько лет назад. С тех пор он навещает меня каждое лето.

Женщина прошла в комнату и села во главе стола. Следом за ней в помещении появился Андрей Кириллович. Граф приветственно кивнул мне и занял стул по правую руку от хозяйки дома – место для членов семьи. Александра Егоровна ничего не сказала, лишь ласково погладила его по предплечью. Мужчина сдержано улыбнулся и потянулся за кофейником. Несколько секунд я ждала, что мадам окликнет его, попросит пересесть, но этого не произошло. Тогда я с достоинством и отрепетированной улыбкой села по левую сторону от неё, заняв место для гостей.

С подносами в руках в столовую забежали уже знакомые мне крестьянки. Девица с лентой подошла с моей стороны и начала спешно выставлять на стол дополнительные стаканы под воду и компот, а также корзинку с нарезанным хлебом, накрытую бело-красным полотенцем.

Откланявшись, девушки стремительно направились к выходу, но строгий тон Александры Егоровны заставил их остановиться.

– Это что? – сморщенные пальцы в перстнях указали на мою хлебную корзинку.

Удивительно, как человек в таком преклонном возрасте умудряется следить за каждой деталью. Даже той, что спрятана от чужих глаз под тканью.

– Где французский багет? Я лично отправляла слугу за ним, – не дождавшись ответа, продолжила мадам. – Палашка?

Прозвучавшее имя запустило в моей голове какой-то механизм. Память тотчас услужливо напомнила слова Васи: «…её подруга, Палашка сходила с ним на сеновал вовремя весенней переписи, а вернулась с яхонтовыми серёжками!».

Я ошарашено уставилась в лицо девушки. Точно! Её вчера я видела в кабинете дяди с управляющим!

Девушки испуганно вжались спиной в стену. Одна даже выставила пустой серебряный поднос перед собой на подобии щита.

– Сударыня, мы…

– Это я попросила принести на мою половину стола обычный хлеб, – неожиданно вмешалась я. – В институте не было багетов, поэтому мне было бы комфортнее получить на завтрак привычную булочку.

Граф, до этого никак не вовлечённый в происходящее, оторвал взгляд от своего кофе и внимательно посмотрел на меня. Тоже самое сделала тётушка. Внутренне сосчитав до четырёх, я приветливо улыбнулась всем присутствующим. Мадам смотрела испытующе, напряжённо, в то время как Андрей Кириллович с удивлением. На секунду мне показалось, что в его взгляде мелькнуло одобрение. Словно он понял, что произошло на самом деле.

Наконец, женщина взмахом руки отослала прочь слуг и вернулась к завтраку. Я незаметно выдохнула.

– Напрасны были мои ожидания, – тихо причитала старуха. – Ничему тебя в Смольном не научили, ни к какой роскоши не приучили. Вот и скажи, как отцу выдавать тебя замуж, если ты за обедом в приличном обществе голодной останешься? Или ему мужа тебе среди крестьян искать?

– Право, Александра Егоровна, кому какое дело в приличном обществе до хлеба? Разве что до урожая да налогов, и то не везде, – неожиданно вмешался в разговор Андрей Кириллович.

Не успела я проникнуться к нему симпатией, как он добавил:

– Легче же поразить девицу небалованную, простую. А какой мужчина не захочет, чтобы им всю жизнь восхищались? Боготворили?

Говоря это, граф старательно размазывал творожный сыр по ломтику багета. Его движения были неторопливыми, аккуратными, вторящими каждому его слову. Правила этикета заставляли молчать, требовали прекратить так рассматривать собеседника, тем более мужчину, но я никак не могла перестать сверлить его взглядом. Хотелось, чтобы он почувствовал себя некомфортно хотя бы от этого. Но все мои старания были напрасны – Андрей Кириллович спокойно доделал бутерброд и принялся накладывать кашу из общего блюда.

– Верно, Андрей Кириллович, верно, – поддержала его тётушка. – Вот до чего мы докатимся – будет нашу семью жених не шелками и украшениями одаривать, а буханками. А на выкуп принесёт каравай!

Я постаралась ещё раз про себя досчитать до четырёх, но гнев в душе всё не утихал. Мало того, что меня решили настойчиво сосватать, более того по моим вкусовым предпочтениям умудрились просчитать всю дальнейшую судьбу.

– Основываясь на ваших размышлениях, батюшку ждёт огромная работа по отбою от будущих поклонников, – граф и тётушка удивлённо уставились на меня. – А как же? Какой мужчина откажется от барышни, которая согласится боготворить его всю жизнь за краюху хлеба? Разве что тот, кто сам живёт в чужом доме, на чужом счету, правда же?

Глаза Александры Егоровны изумлённо расширились. Граф же не выказывал никаких эмоций, но я понимала, что подобная дерзость не сойдёт мне с рук. Поэтому, пока мадам не подобрала нужные слова, я с жаром продолжила.

– И по поводу Смольного института, – руки мелко подрагивали, но я нарочито спокойно взяла салфетку и принялась промакивать уголки губ. – Тётушка, как меня могли приучить к роскоши в месте, где всегда и во всём был дефицит? Право, нельзя же мечтать о бриллиантовых серьгах, ложась после скудного ужина на жёсткую кровать.

Я мелодично рассмеялась, но меня никто не поддержал. Отложив многострадальную салфетку, я изящным движением руки, едва касаясь, погладила фарфоровый чайник, глядя на Андрея Кирилловича. Граф, внимательно следящий за каждым моим движением, сразу же понял намёк и налил мне горячей заварки. Благодарный взмах ресниц, и моё внимание вернулось к тётушке.

– Но сейчас я дома, в кругу родных и близких мне людей, – милая улыбка, предназначенная для мадам, вышла почти естественной. Почти. – Уверена, что под вашим крылом мне совсем скоро откроются все прелести роскошной жизни, а я, как способная ученица, буду очень стараться, чтобы быстро к этому привыкнуть и научиться воспринимать их как должное.

Моя речь вызвала даже у собранной и скрытной тётушки бурю эмоций. За доли секунды на её лице отразились злость, гнев, смятение и потерянность. Что ж, уверена Елизавета Григорьевна сейчас гордилась бы мной. Её уроки этикета не прошли даром – мне удалось поставить собеседника в неловкое положение, при этом похвалив и не оставив шансов на ответный гнев.

– Дитя моё, конечно же, ты скоро ко всему этому привыкнешь.

Тётушке удалось довольно быстро собраться после моей речи. Она сладко улыбнулась, но на её морщинистом лице этот жест больше походил на оскал.

– А пока сделай первый шаг. Попробуй.

Она достала из своей корзинки ломтик хрустящего багета и протянула мне. Крошки посыпались прямо в мою чашку, оседая на поверхности чая. Заметив это, мадам впервые искренне улыбнулась. Старая язва!

– Благодарю вас, тётушка, – я приняла угощение.

Трапеза продолжилась. Кусочек багета так и остался лежать на краю тарелки. Чай с мусором на поверхности остался нетронутым.

За неимением замены, я была вынуждена до конца завтрака пить воду из обычного стакана, ведь правила этикета не позволяли налить в него ничего другого.

Запивая горячую «овсянку» холодной водой, я в который раз убедилась, что это было самое неприятное утро за многие годы.

Глава №7. Выше облаков в лесной глуши

Атмосфера во время завтрака была натянутой. Первой закончив трапезу, я поблагодарила тётушку и графа за компанию и быстро покинула их. В прихожей, не дожидаясь помощи слуг, быстро достала из шкафа меховой салоп, оставленный здесь Архипом ещё вчера вечером, и выскочила на улицу.

Стояла на редкость приятная погода. Слушая свежий аромат сырой земли и молодой травы, я неспеша натянула накидку, затянула шнурки на груди и горле, а затем медленно побрела вокруг дома. У меня не было какой-то цели, просто хотелось оказаться как можно дальше от злого взгляда мадам и язвительных комментариев Андрея Кирилловича.

Вытоптанная тропинка шла среди построек, укутанных кустами и грушевыми деревьями. Небольшие сараи, кладовые и другие хозяйственные постройки сменяли друг друга через неравные расстояния. Изредка в маленьких окошках мелькали лица крепостных. Каждый из них занимался строго свои делом, не замечая моего присутствия.

Не привлекая лишнего внимания, я прошла мимо. Удивительно, как безлюдно сегодня было на улице, хотя вчера во время моего приезда тут была чуть ли не вся деревня.

Петляя между дикими деревьями, я вышла на большую открытую поляну, расположенную прямо под окнами спален. Жухлая трава вперемешку с сочной, зелёной, цветущие деревья, аккуратные клумбы около дома. Любуясь всем этим, я неспешно обходила имение.

На противоположной стороне поляны оказалась новая, незнакомая мне, мощёная дорога. Скорее всего, она вела к самому крыльцу, только я по незнанию ушла в другом направлении. Об этом свидетельствовали сараи и другие хозяйственные постройки, которые встретились мне на пути.

– В моё детство этого не было, – едва слышно прошептала я, но не сбавила шага. – Интересно, что случилось с садом?

За границей ухоженной поляны меня ждал могучий лес. Ещё голые кроны многовековых дубов переплетались, частично закрывая небо. Прошлогодняя листва шелестела под ногами.

Я шла всё дальше и дальше. Деревья здесь росли плотнее, свет редкими лучами пробивался сквозь уже позеленевший вьюнок на стволах. Темнота тусклыми пятнами начала собираться между кустами. Она грозила, предупреждала неосторожных путников о том, что пора поворачивать вспять. Но я не боялась, ведь знала эти места.

Этот лес никогда не пугал меня, напротив, он гипнотизировал своей силой и мощью. Витиеватые ветки, словно вены утончённой дамы, сплетались над головой, образуя только мне известный коридор. Он направлял, манил, приветствовал человека, который не побоялся разглядеть за внешним видом нежную душу этого места.

Я шла по наитию, ни разу не обернувшись. Наконец моё путешествие привело к старому дубу. Поплотнее завернувшись в накидку, я проскользнула около ствола и оказалась на заросшей опушке. Это место ни шло ни в какое сравнение с поляной около усадьбы, ведь здесь не было клумб и беседок, не было аккуратного газона и мощёной дороги. Крапива соседствовала с замёрзшим клевером и ещё, бог знает, какими травами. Вместо грушевых деревьев полянку окружали ёлки и только одна яблоня. Она росла в самом дальнем углу. На ней со дня на день должны были распуститься маленькие цветочки.

Поправив одежду, я направилась к этому дереву. На одной из её веток висели самые обычные верёвочные качели – без узоров или завитушек. Их ценность была в простоте.

Много лет назад, когда моё имя не было вписано в список учениц Смольного института, а дядюшка проводил свои вечера за безобидными картами у соседей, мы с родителями приезжали сюда на лето. Как-то раз, за очередным праздничным обедом мне было скучно, и я незаметно сбежала в лес. Детский смех привёл меня сюда. Стайка крестьянских детей, возраст которых разбегался от трёх до шести лет, играли здесь в самые незамысловатые игрушки, какие мне только доводилось видеть, – деревянные палочки, шарики, верёвки. Завидев чужака, малышня притихла и принялась разглядывать мой наряд – ужасно неудобное праздничное платье, пояс которого сдавливал рёбра в тугой ком. Тогда я поняла, что они испугались меня. Возможно, дети ждали, что я тотчас расскажу обо всём родителям, и их накажут, но мне было так радостно встретить ровесников, что я, не раздумывая, попросилась в игру.

Каким-то чудом они умудрились из своего инвентаря создать увлекательную историю. Вместе мы пересекали океаны, завоёвывали новые страны, становились королями и королевами, а кто поменьше – фрейлинами и фаворитами. Эти дети были такими свободными, такими счастливыми, что я навсегда запомнила их.

А спустя некоторое время старший брат одной из девочек сколотил из ненужных его отцу досок качели, которые повесил тут же, на яблоне. Самый обычный кусок дерева и две верёвки, но на них мы взлетали выше облаков!

Качели чуть-чуть поднялись со временем, но от этого стали только удобнее. На всякий случай подёргав верёвки, я всё же села и оттолкнулась. Здесь, в тени заросшей поляны, которая раньше становилась целым миром для компании детей, я ощутила наплыв глухой тоски. Осознание безвозвратности времени захлестнуло с головой. Сейчас мне было не шесть, а семнадцать лет. Я больше не могла позволить себе скрываться на дикой поляне в глубине леса, но эти несколько минут покоя были моим заслуженным отдыхом.

Ноги сами собой отталкивались от земли всё сильнее и сильнее. Каждый раз доходя до наивысшей точки, юбки взмётывались в воздух и резко меняли направление. Свобода наконец-то настигла меня. Покрепче ухватившись, я откинулась назад и прикрыла глаза. Счастливый смех вырвался из груди.

До облаков оставалось совсем чуть-чуть, но даже этого хватило, чтобы на землю вернулась не стиснутая правилами выпускница Смольного института, а раскрепощённая шестилетняя девочка.

Глава №8. Сплетни среди яблонь

Дорога назад оказалась тяжелее, чем сюда.

Пробираясь через заросшие кусты и низко растущие ветки, я только сейчас заметила, как далеко забрела. Благо путь в усадьбу помнила хорошо, так же как и план участка. Поэтому, недолго думая, я изменила курс и решила всё-таки проведать сад.

Ровные ряды яблонь предстали в самом цвете – крупные белоснежные цветы занимали всё свободное место на ветках. Прогулка между деревьями разогнала кровь в жилах, и тепло быстро настигло меня. Я развязала шнурки накидки и ощутила, что погода поменялась. Утренняя прохлада отступила, словно напоминая, что через неделю в права вступит жаркий июнь со своими обычаями.