На рубеже веков

Вена же просто поразила мое воображение. Величайшая столица Европы, главный город священной Римской империи. Здесь почти тысячелетие правили великие Габсбурги, куда там Берлину с его захудалыми Гогенцоллернами. Дунай, правда, был давно уже не голубой: то там, то здесь по его поверхности расплывались огромные масляные пятна, над водой стелился дым от пароходов, которые как муравьи сновали туда-сюда. Все-таки, что ни говори, а технический прогресс имеет и отрицательные стороны.

Зато сам город был великолепен. Просторный, зеленый. Громады зданий не подавляли, а легко вписывались в окружающий ландшафт и, казалось, сливались с деревьями и людьми. Осень еще более добавляла прелести. Золото дворцов гармонировало с золотом листвы, и все было пропитано очарованием венского вальса. Легко верилось, что в эту пору в городе правит не император, а король вальса – Штраус. Музыка лилась из каждого окна, выплескивалась на улицы, затопляла площади, подхватывала тебя, словно птица, кружа в чарующем и пикантном танце. Создавалось впечатление, что Вена все время танцует, но настоящий сезон балов начинался только с Нового года.

Посетить все балы было совершенно невозможно. Веселая Вена организовывала их для всех сословий, проживающих в городе: охотников, трубочистов, прачек, рестораторов, цветочников, пироженщиков и так далее. По рекомендации Аристида мы решили остановиться на семи.

Первым в списке стоял, конечно же, Императорский, который в новогоднюю ночь проводил во дворце Хофбург император Франц-Иосиф в честь своей обожаемой супруги Елизаветы. Затем мы намеревались посетить Охотничий и Костюмированный балы, Бал венских прачек, Кондитерский, Цветочный и, естественно, Оперный.

Подготовка к сезону привела меня в полнейший восторг. Давно я не посещал магазины и портных с таким удовольствием. Восторженное состояние не оставляло меня вплоть до Нового года.

Впервые после моего превращения в вампира я готовился посетить бал не по обязанности, а для собственного развлечения. Поэтому, когда наконец наступил долгожданный вечер, я был так взволнован, что отец не смог удержаться от удовольствия и принялся мысленно дразнить меня, представляя сценки нападения на августейших особ. Поначалу я реагировал нервно, потом расхохотался и перестал обращать на это внимание…

Бал, как обычно, открывали дебютанты – молодые люди, впервые начинающие выезжать в свет. Зрелище было прелестным и завораживающим. Я с удовольствием наблюдал за юными танцорами, которые изо всех сил старались не ударить в грязь лицом и не сбиться с такта. Наконец первый вальс завершился, и распорядитель громко произнес долгожданную фразу: «Танцуют все!» И началось настоящее веселье.

До полуночи я успел пройтись в трех или четырех турах вальса, выпить бутылку шампанского и познакомиться с несколькими совершенно очаровательными пустышками, как вдруг почувствовал знакомый холодок, легким ознобом прокатившийся от макушки до кончиков пальцев. Это была Она. Я обернулся и увидел входящую в зал Голицыну. Она была все так же немыслимо хороша, в ее присутствии ни одна женщина не имела ни малейшего шанса на успех, и, судя по ее уверенной улыбке, она это прекрасно знала.

Пора было уходить, пока она не заметила меня, но вместо этого я сделал несколько шагов вперед и, холодея от собственной дерзости, пригласил императрицу на следующий тур вальса. К моему удивлению, она согласилась, и мы закружились по залу.

– А вы отважный молодой человек, – заметила княгиня.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского! – улыбнулся я.

– А кто рискует, часто остается без головы. – И тут же уточнила: – Но к нынешней ситуации это не относится.

– Я вам признателен.

– Свою признательность будете высказывать потом, а пока давайте танцевать. И очень вас попрошу: не надо сегодня о прошлом.

Следующий круг прошел в молчании, княгиня была спокойна и обворожительна, в мыслях ее не было враждебности – она просто наслаждалась музыкой и танцем, а глубже заглядывать не хотелось.

Первым не выдержал я:

– Сударыня, разрешите задать один вопрос.

– Только один? – Княгиня улыбнулась так многообещающе, что я содрогнулся, но не отступил.

– Пока да.

– Ну, спрашивайте, Петр Львович, бог с вами.

– Скажите, пожалуйста, вы Лермонтова знали?

– О нет! Не приписывайте мне еще и его!

– Помилуйте, – искренне удивился я, – мне просто хочется понять, что он был за человек.

– Ах, вы в этом смысле. Да ничего особенного, желчный, злой на весь свет человечек, маленького роста и с необычайно длинными руками. Ну прямо обезьяна чистейшей породы. Кроме изумительных глаз и огромного таланта, в нем более ничего приятного не было. К тому же он умудрялся восстановить против себя всякого, с кем говорил более минуты. Совершеннейшим образом был несносен. Но точку он поставил в тот день, когда на балу публично оскорбил дочь государя. Николай Павлович этого ему так и не простил, в отличие от влюбленной девицы.

– Великая княжна любила Михаила Юрьевича? – Моему удивлению не было предела.

– Более того, – усмехнулась довольная произведенным эффектом княгиня, – дело шло к тому, что государь всерьез обдумывал благословить сей мезальянс, но… после бала… Наследник с сестрой и господином Жуковским еле смогли убедить разъяренного императора заменить крепость на Кавказ. Нет, Петя! – оборвала она мой несостоявшийся вопрос, – никто из нас, насколько я знаю, его не трогал. Сей шустрый господин сделал все сам. Дело в том, что помимо всего прочего он был талантливым офицером, и все было бы хорошо, но – он категорически не желал служить. Он вообще ничего не хотел, кроме гулянок и стихов. А уж до чего надо было довести своего единственного друга, который его боготворил, раз дело дошло до дуэли… Ну, не знаю, здесь даже моя фантазия бессильна.

– Получается, что господин Лермонтов сам виноват?

– Получается, – ласково улыбнулась она.

А я вновь ощутил мгновенную и неуловимую для нее связь и понял, что княгиня в данный момент говорит искренне.

– Странно, судя по портретам, он был весьма интересен.

– Господи, Петя! Где вы видели правдивого художника? Особенно придворного? К тому же все старались польстить ему, отдавая должное таланту. К сожалению, господин Лермонтов не ценил хорошего отношения, поэтому, несмотря ни на что, его, мягко говоря, не любили.

– А еще говорят, что гений и злодейство несовместны.

– Ерунда. Чем более в человеке гениальности, тем больше в нем злодейства. А тот, у кого его нет – просто талантлив.

Я, ошеломленный такой трактовкой гениальности, замолчал. А она кокетливо прищурилась, и я почувствовал, как ее пальчики слегка сжали мое плечо. К моему несказанному изумлению, в груди немедленно стало горячо, томно заныло сердце, а ноги ослабели. В полнейшем смятении я понял, что чувства мои отнюдь не погасли, а главное – Она это прекрасно знает. Не понимая, куда деваться, я бросил взгляд на учителя. Вид у него был как у осужденного, которого ведут на казнь. В глазах застыл безумный ужас, и боялся он не за себя.

Как только прозвучали последние такты, я повел княгиню на место. Полковник был мужественен и даже не пошевелился, но провожал нас взглядом до той точки, в которой я оставил княгиню и, распрощавшись с ней, направился к нему. По его виду стало понятно, что от сердца у него явно отлегло. Крепко взяв меня за руку и не говоря ни слова, он повел меня на балкон, где и устроил взбучку.

Говорил отец тихо, но весьма эмоционально, все время делая упор на то, что враг даже в мирное время остается врагом и в таковом качестве более опасен. Я пропускал его нотацию мимо ушей ровно до тех пор, пока не получил достаточно ощутимый удар коленом в бедро. Это оказалось больно, я чуть не вскрикнул. Но надо сказать, боль привела меня в чувство. Мысли о княгине слегка поблекли и развеялись.

И тут до меня дошло, что я натворил: близкий контакт с лютейшим врагом, который просто жаждет твоей смерти… Будучи от природы бледным, я наверняка побледнел еще больше, голова закружилась, и я ощутил настоятельную потребность присесть. Вокруг фланировали гости, парами и поодиночке, и если на вразумления и физическое воздействие никто не обратил внимания, то бледность и слабость заметили сразу, и одна из прогуливающихся по балкону дам предложила нюхательные соли. Убедившись, что мне стало лучше, она мимоходом заметила, что на этих балах невероятно душно и бравым офицерам, привыкшим к свежему воздуху, здесь очень тяжело. Куда удобнее расположиться у нее в отеле, к тому же ее подруга, которая помогает ей управляться со всеми делами, так же хороша, как и она сама.

От таких слов я растерялся, и даже отец, который всякого навидался, выглядел удивленным. Мы поблагодарили сердобольную даму и поспешили откланяться. Она огорчилась, но не столь сильно, чтобы не начать немедленно флиртовать с другими кавалерами. Мы же направились в буфетную.

– Ну что, уходим? – грустно спросил я, беря с подноса бокал с шампанским.

– Зачем? – удивился отец, пригубив вермут. – Это, мой дорогой, будет расценено как бегство с поля боя и покажет нашу слабость. Так что – остаемся, только, пожалуйста, не дразни больше гусей, держись от Елены подальше…

Вернувшись домой после бала, мы обнаружили ожидающее нас письмо. На прекрасной гербовой бумаге были написаны всего четыре слова: «Перемирие до конца сезона».

– Изумительная женщина! – вздохнул полковник, прочитав записку. – Но расслабляться не стоит. Перемирие – всего лишь элемент стратегии и используется для глубокой разведки и передислокации сил для нанесения внезапного удара…

Глава 3

До конца сезона мы беззаботно развлекались в Вене. Посетили все рекомендованные балы и кое-какие дополнительно (на Бал трубочистов, например, я пошел исключительно из любопытства). Надо ли говорить, что везде присутствовала княгиня. Вначале я нервничал, но, убедившись, что очаровательная противница свято соблюдает данное обещание, начал получать удовольствие от развлечений и общения с ней. Отец также не упускал случая пригласить княгиню на танец или прогуляться с ней по ночному городу. Думаю, они оба впервые за долгие годы отдыхали по-настоящему. Я не мешал им, наслаждаясь покоем и безопасностью.

В Вену, надо сказать, съехалось много вампиров. Пару раз я встретился с паном Вацлавом и Казимиром. Господин Гжибовский сперва сделал вид, что не знает меня, но, обнаружив рядом со мной Елену Ивановну, расплылся в елейной улыбке. Не знаю, встречался он с отцом или нет, а вот с Казимиром мы неплохо погуляли по балам и ресторанам. Теперь он не походил на послушника, наоборот, приобрел лоск и манеры настоящего парижского франта, и мы неоднократно смеялись, вспоминая его первый визит в ресторан.

Все балы, если честно, были похожи. Отличались они только костюмами, этикетом и угощением, но вот Бал прачек оказался по-настоящему особенным. Фривольно одетые дамы в коротких, выше колена, юбочках и с неимоверно низкими декольте, лихо танцевали вальс, позволяя партнерам не только обозревать, но и щупать свои прелести. Завезенный из Парижа канкан вводил кавалеров в исступление. Под музыку Оффенбаха дамы задирали ноги выше головы, обнажая крепкие бедра, и если в начале бала на них были хотя бы панталоны, то ближе к концу от этих условностей просто избавлялись. Приличия здесь вовсе не соблюдались, вино и пиво лились рекой, в потолок то и дело стреляли пробки, а пьяные парочки искали уединения в укромных уголках зала.

– Это просто оргия, – не удержался я от комментария.

– Нет, Петя, – фамильярно ухмыльнулся Казимир, наблюдая за царящей вокруг нас вакханалией, – я в Париже на таком же балу был, так что скажу тебе: здесь – просто верх приличия. А там дамы вообще без ничего остаются. Да и кавалеры от лишнего гардероба избавляются. Вот там да, настоящая оргия, хотя нет – ведьмин ша?баш. Разве что младенцев не едят…

Сезон балов шел к концу, в Вене становилось скучно, после праздников город возвращался к будничной жизни, становясь официальным и предсказуемым. Госпожа Голицына дополнительных контактов не искала, но и перемирия не отменяла, мы были этому крайне рады. В один прекрасный день отец предложил для разнообразия съездить в Лондон и вместе с развлечениями получить там пищу для ума. Странно, в прошлое посещение Великобритании у меня не создалось впечатления, что англичане умеют веселиться, хотя, возможно, у нас просто разные представления о веселье.

– Ты плохо знаешь англичан, – усмехнулся отец, – их развлечения, может быть, и грубоваты, но имеют свою прелесть. В прошлый приезд ты их, конечно, не увидел: времени не было, но сейчас… Короче, не буду рассказывать, – все увидишь сам…

Поскольку мы никуда не спешили и в настоящий момент времени у нас имелось хоть отбавляй, было решено отправиться в путешествие – сперва в Италию, а затем по Средиземному морю и Атлантике до Британских островов. В связи с этим уже в начале весны мы вновь заняли удобные купе, направляясь в Милан – вторую столицу древнеримской империи.

– Жаль, Петя, что с нами нет господина Федорова, – вздохнул отец, удобно раскинувшись на мягком диване, – он бы тебе рассказал об этом городе все. Нет, – неожиданно прервал он сам себя, – до чего все-таки удобная штука поезд. Всего неделя – и мы на месте.

– А что с Миланом? – напомнил я.

– А что с ним может быть? Он две тысячи лет стоит и дальше никуда не денется… – Я нетерпеливо заерзал, и отец сжалился: – Ладно, слушай. В третьем веке до нашей эры римляне завоевали некое кельтское поселение. Как оно тогда называлось, не спрашивай – не знаю, но завоеватели окрестили его Медиоланум. Благодаря своему расположению город стал одним из центров, а во времена империи даже был ее столицей, правда, недолго. Затем он переходил из рук в руки. Кого здесь только не было: немцы, французы, испанцы, австрияки, а совсем недавно он вернулся домой, в Италию. Название упростилось, и теперь мы увидим красивый древний город – Милан…

На вокзале нас встречал Аскольд. Мне было несказанно приятно его увидеть, и я не сразу обратил внимание на молодого человека, следовавшего за ним как тень. Из приветствий выяснилось, что Аскольд жил в Милане уже год, «прожигал», так сказать, жизнь и образовывал ученика (того самого юношу, выглядывавшего из-за его плеча). Я сразу вспомнил, как больше десяти лет назад отец ездил в Мадрид на банкет по случаю инициации. Я же, будучи неотлучно при государе, в Испанию не попал и до сих пор так и не побывал там. Надо сказать, Аскольд с учеником внешне были совершенно разными. Высокий светловолосый скандинав с твердыми, словно вырубленными из камня чертами и худощавый смуглый брюнет, невероятно подвижный и жизнерадостный. Мне он показался похожим на туго свернутую пружину, готовую в любой момент с необычайной энергией развернуться. Аскольд с нескрываемым удовольствием представил его:

– Познакомьтесь, Петр Львович, мой ученик – Рамон Эрнандо Марко де Базан, маркиз де Санта-Круз…

От неожиданности я чуть не сел на мостовую, сам же ученик, покраснев, добавил:

– Господа, прошу, называйте меня просто Рамон.

По довольной улыбке Аскольда я понял, что фамилия и титул настоящие, только вот их владелец не очень любит себе о них напоминать.

– Где здесь можно нанять экипаж? Или вы на своем? – поинтересовался отец.

– Конечно, – ответил Аскольд, – но предлагаю, если вы не против, совершить прогулку. А вещи отправим экипажем.

Так как в поезде мы вдоволь насиделись, то предложение было принято с удовольствием. Прогулка заняла не более часа. За это время я понял, что Милан импонирует мне больше, чем Париж. Город был строг и не вычурен, местные палаццо поражали своей изысканной красотой. А магазинов, ресторанов и пассажей было не меньше, чем в столице Франции. Мне все нравилось, и я с удовольствием осматривался, невольно сравнивая город с виденными мной ранее европейскими столицами. Рамон только молча посмеивался. Наконец мы добрались до гостиницы, в которой собирались остановиться.

Подойдя к огромному зданию в четыре этажа и осмотрев его невыразительный фасад, я почувствовал себя разочарованным. Обычная каменная коробка с редкими балкончиками, после вычурности Парижа и помпезности Вены это не впечатляло, а прочитав название, я не удержался от стона:

– Ну почему в центре каждого города стоит «Гранд отель»?

Вопрос был чисто риторическим, и ответа я не получил. Вещи наши уже прибыли и ожидали в номере. Внутри отель разительно отличался от внешнего вида. Я был вынужден признать, что вкус у хозяев имелся. Но долго рассматривать великолепный холл мне не дали. Проводив нас до апартаментов, Аскольд с Рамоном удалились, сообщив, что ждут через час в ресторане, чтобы после ужина посетить театр…

В «Ла Скала» был аншлаг, пели великий Анджело Мазини и великолепная Амадея Мей Джоваиде. Сегодня они выступали только для своих, но каким-то образом о концерте узнали люди, и зал оказался полон. Выйдя на сцену, Анджело слегка поморщился, обнаружив столпотворение, но возражать не стал и запел. Голос его, вначале тихий, становился все громче и наконец заполнил весь зал. Публика затаила дыхание, я же ждал, когда маэстро возьмет столь высокую ноту, что музыканты просто перестанут играть. Такое я уже неоднократно слышал в Петербурге. Но в этот раз, казалось, Анджело не намерен импровизировать. Вот из-за кулис показалась Амадея, и Мазини, умолкнув, отступил на шаг, освобождая ей место. Дивный голос молодой женщины взлетел под самые своды, и я только восхищенно вздохнул, целиком отдаваясь волшебству музыки.

Четыре часа пролетели совершенно незаметно. Под конец они запели дуэтом, и тут началось. Голоса их взвились, как птицы в поднебесье, трепеща и переплетаясь. Оркестр замолчал, зрители замерли, а я уловил мысли музыкантов: «Мазини это начал – пусть сам и выкручивается». Анджело же и не думал останавливаться, его партнерша не отставала. Вот уже ее голос взлетел до немыслимой высоты и более всего напоминал звук флейты, его голос вторил ей скрипичным альтом, а через мгновение уже звучал как виолончель – диапазон его был воистину огромен. Но все хорошее когда-нибудь кончается, наступившая внезапно тишина оглушала. Несколько секунд зал ошеломленно молчал и вдруг взорвался овациями. Казалось, стены сейчас рухнут, но певцы поклонились публике только один раз, и как ни старались зрители (особенно люди), бархатный занавес больше не поднялся, и зал постепенно начал пустеть.

Кроме нас, к Мазини никого более не пустили, я несколько удивился такому повороту, но не стал задавать лишних вопросов, а направился за учителем и Аскольдом к артистической уборной, которую Анджело и Амадея делили на двоих. Голоса мы услышали, не дойдя до двери добрых десять шагов, а мысленную бурю я уловил еще в зале.

– Ты все-таки намерена ехать? Вот скажи, что ты хочешь там увидеть? Мало тебе, что столько лет просидела в Южной Америке? И что ты там нашла? Грязных португальцев или дикую смесь испанцев с индейцами!

– Опять ревнуешь, – устало заметил женский голос.

– К кому?! – Мазини не сдерживался. – К этим смертным букашкам?! Не смеши меня! – И добавил уже в нашу сторону: – Входите, нечего в коридоре топтаться.

Мы с Рамоном слегка замялись, в то время как старшие, не обращая на нас внимания, открыли дверь. С интересом осмотрев нас и лукаво усмехнувшись, Амадея спросила:

– Это и есть твои неотесанные русские, которыми ты меня пугаешь?

Мазини замялся, но из всей компании русским был только я, о чем немедленно и сообщил. Отец с Аскольдом даже несколько обиделись, они-то давно не разделяли себя с Россией. Мазини окончательно смутился, а полковник добавил:

– Неотесанных русских, сударыня, лучше всего искать по ресторанам где-нибудь в Риме или Париже, в Петербурге же таковых крайне мало. К тому же этот ревнивец и сам много лет прожил на берегах Невы, так что бояться вам нечего.

Мазини хотел возмутиться, но его прервал Аскольд, предложив не портить никому настроение, а вместо этого отметить успешное выступление. Все как-то сразу успокоились. Неведомо откуда появилось серебряное ведерко со льдом, в котором стояли две бутылки шампанского. Госпожа Амадея, улыбаясь, поставила на маленький столик бокалы, и тугая струя, пенясь и пузырясь, пролилась в них. Когда мы выпили, выяснилось, что ругаться никто и не собирался, но уж очень господин Мазини не хотел отпускать любимую так далеко, особенно если учесть, что она только что прибыла из Америки, а он не мог сейчас сопровождать ее.

Ближе к полуночи наши учителя и гостеприимные хозяева, сказавшись, что у них назначена какая-то важная встреча, отправили меня с Рамоном погулять.

– Можешь отдохнуть, – сказал отец, – или, если не устал, займитесь чем-нибудь.

– Рамон, покажи господину Ермолову город, – добавил Аскольд, – тем более что Петр Львович здесь впервые.

Рамон сердито сверкнул глазами, но ничего не сказал, а я понял, что гордый испанский гранд не очень доволен ролью гида, и с трудом скрыл усмешку. Помнится, еще совсем недавно, лет десять назад, я тоже бывал в таких ситуациях.

К моему изумлению, Рамон уловил мои мысли (пусть не все, но часть из них) и явно расслабился. Я не смог скрыть удивления, поскольку уже давно привык считать свой ментальный дар уникальным. К тому же – а как же блок?

Аскольд с отцом расхохотались.

– Не гордитесь силой, Петр Львович, – сквозь смех посоветовал Аскольд, – найдется кто-то сильнее вас, вы такой не единственный!

Мне осталось только извиниться, и мы ушли.

Наставники покинули театр почти одновременно с нами. Судя по их репликам, они направлялись в замок Сфорца. Мы же пошли в галерею Виктора Эммануэля II, где и засели в небольшом ресторанчике…

В Милане у меня, в отличие от отца, который был непрерывно занят, дел не нашлось, таким образом, я почти на месяц оказался предоставлен сам себе. Если бы не Рамон, то хоть в спячку ложись, но этот мальчишка был неумеренно любознателен и совал свой орлиный нос во все, что привлекало его внимание, так что скучать мне не приходилось. Я постоянно вытаскивал его из щекотливых ситуаций, а при его южном темпераменте таковые случались невероятно часто.

Особенно нравились Рамону скачки. Он не пропускал ни одного серьезного заезда, но участвовал в них не как зритель, а как жокей. Больше всего он любил летние скачки в Сиене.

– Представляешь, Петя, огромная площадь, Пьяцца-дель-Кампо, – восторженно блестя глазами, рассказывал он мне, – больше всего она напоминает воронку. Зрители стоят в центре, а мы скачем по кругу! Это не передать словами!

Глядя на него, я не мог не поверить. Скажу больше, Рамон и меня посадил на лошадь, чтобы я мог насладиться сказочным ощущением скорости, и очень удивился, не обнаружив ожидаемого восторга. Мне пришлось объяснить, что я испытал все прелести бешеного галопа в Балканскую кампанию, когда параллельно пришлось наслаждаться еще и боем. После этого разговора Рамон проникся ко мне небывалым уважением, а также начал испытывать зависть к моему богатому прошлому. Я только покачал головой. Показывать, что такое настоящая война, смысла не было – их на его век хватит, успеет насмотреться.

За время вынужденного сидения в Милане я успел сродниться с Рамоном, но все дела были улажены, и, распрощавшись с друзьями, мы с отцом отправились в Венецию…

О Венеция, сказочный город! Город свободной торговли, любви и романтики. Сколько стихов и песен было сложено о нем, сколько художников пытались запечатлеть эту ускользающую красоту и солнечные блики, дробящиеся о волны моря и мрамор дворцов! Надо ли говорить, с каким нетерпением я ожидал встречи с этой сказкой?

Однако сомнения начали закрадываться в мою душу еще на подъезде. Когда же поезд покинул материк, въезжая на гигантскую дамбу, соединяющую город с берегом, мне показалось, что мы погружаемся в преддверие холодного скандинавского ада (кажется, он называется Хель). Непроницаемый туман, как овсяный кисель, окутывал все вокруг, у меня создалось впечатление, что поезд даже замедлил ход, с невероятным усилием проталкиваясь сквозь эту жижу. Казалось, колеса вязнут и буксуют, возникало полное ощущение, что мы стоим на месте, а всепроникающий туман разъедает стены и стекла, проникая в вагон. Коснись его – и растворишься в небытии серой мглы. С каждой минутой дышать становилось все трудней, а ощущение липкой сырости усиливалось. Когда же путешествие, наконец, окончилось, у меня создалось стойкое впечатление, что я как минимум пару раз окунулся в болото. Поеживаясь от неприятной влажности одежды, липнувшей к телу, я поспешил за учителем, радуясь, что здесь мы только до вечера.

Выйдя из дверей вокзала, я оторопел. Порыв холодного ветра одним мощным движением сдернул белесую кисею, как рваный саван, и открыл моему взору вместо ожидаемой площади водную гладь, на которой покачивались гондолы.

Сказать, что Венеция меня ошеломила, значит не сказать ничего. Петербург часто называют Северной Венецией, и я, естественно, ожидал увидеть нечто похожее – ничего подобного. Дома вырастали прямо из воды, море угрюмо темнело, ветер холодными щупальцами проникал в любую мельчайшую щель костюма, и мне с каждой минутой становилось все неуютней. Я с ужасом подумал, что нам предстоит провести здесь целый день.