На рубеже веков

Он улыбнулся нам и спросил:

– Какими судьбами, Александр? Неужели русскому царю больше не нужны твои услуги?

– Годы тебя не меняют, Аристид! – вместо ответа сказал отец. – Ты все такой же хам.

– Кто бы говорил! – отпарировал вампир. – Но, судя по тому, что ты здесь – я прав.

– К сожалению, ты прав почти всегда, так что своей смертью точно не умрешь.

– А кто из нас может умереть своей смертью? – весело расхохотался Аристид. – А теперь скажи, ты ко мне по делу или развлечься?

– Пока развлечься, а там посмотрим.

– Ну, ну! Помнится, твои последние развлечения перед отъездом в Россию завершились грандиозным пожаром.

– Что поделаешь, молодость, – ухмыльнулся отец.

– Понятно, а это, как я понимаю, твой сын, так замечательно испортивший настроение нашей императрице? – Аристид цепким взглядом окинул меня с ног до головы.

– Он самый.

– Приятно познакомиться, молодой человек.

Я сдержанно поклонился, а наш собеседник продолжил:

– Кстати, если вам это интересно, Елена сейчас в Париже.

– И как у нее настроение? – поинтересовался полковник.

– До вашего приезда было хорошее.

– Надеюсь, в настоящий момент она не намерена встать на тропу войны?

– Пока не собиралась, однако кто ее знает. Но уж выкуривать с тобой трубку мира она точно не будет, так что пока развлекайтесь. Могу порекомендовать ночную программу в нашем кабаре. Жду вас с заходом солнца.

– Будут только наши? – осведомился отец.

– Нет, конечно, люди тоже хорошо платят. А я совершенно не собираюсь отказываться от дохода.

На этом мы распрощались и отправились гулять дальше.

Поскольку величайшего шансонье Европы мы должны были услышать только ночью, отец предложил зайти в небольшой ресторанчик, который многозначительно назывался «Бистро».

Историю, связанную с этим словом, я знал, но все же удивился, что таким образом именуется не обычная уличная забегаловка, а именно ресторан, о чем и высказался вслух, не думая, что кто-то услышит.

– Вы абсолютно правы, господа, – отозвался появившийся перед нами хозяин (видимо, слух у него был превосходный), – мой дедушка рассказывал мне, что в четырнадцатом году, когда Париж был взят русскими войсками, его кабачок облюбовали казаки. А вы знаете, кто такие казаки? Это огромные, жутко бородатые мужики, которые все время торопили повара и официантов: бистро! бистро! Но нет худа без добра, благодаря им мы научились обслуживать посетителей очень быстро, а качество блюд от этого совершенно не пострадало. В этом вы можете убедиться лично.

Произнося эту тираду, он ненавязчиво увлек нас в зал, усадил за столик и выложил перед нами меню. Отец с легкой улыбкой сделал заказ. Надо сказать, обслуживали здесь действительно быстро, а еда была вкусной.

– Забавно наблюдать, Петя, как меняется мир, – задумчиво заметил отец, расправляясь с ароматным рагу, – ведь еще каких-то сто лет назад здесь добывали гипс, и все дома и площади вокруг были покрыты тончайшим белесым покрывалом, а те мельницы, которые мы видели у подножия, круглосуточно его перемалывали.

– Теперь их, наверное, снесут, – вздохнул я, – а жаль, уж очень они красивые.

– Судя по всему, их хозяева срочно переучиваются на поваров, – хмыкнул отец, – да ты не ломай зря голову, лет через двадцать увидим, что из всего этого получится.

Мы еще немного посидели, а потом до вечера гуляли по бульвару, то и дело заглядывая на маленькие восхитительные улочки, сохраняющие свое старинное очарование.

Монмартр был прекрасен. А толпы молодых людей с одухотворенными лицами, шествующих по дороге в свободных блузах и с мольбертами под мышкой, создавали какую-то нереальную завораживающую атмосферу. То и дело встречались и девушки с красками, кистями и длинными папиросами в нервных пальцах, на их лицах застыло выражение дерзкого восторга от попрания мещанской морали и легкого недоумения, что именно они рискнули на столь отважный поступок. Словно яркие бабочки, порхали танцовщицы из модных кабаре, в открытые окна выплескивались обрывки мелодий, их торжествующим хором поддерживали молодые голоса. Не все пели хорошо, но зато все от души, что полностью искупало отсутствие слуха и школы. Вокруг пахло абсентом и марихуаной.

Наконец солнце склонилось к закату, и мы вновь направились к «Черному коту». Аристид нас уже ждал. Попросив меня отойти в сторону, он что-то сказал на ухо отцу. Как я ни старался услышать, ничего не получилось – блок у него стоял просто неимоверной силы. Это меня расстроило: привычка читать любого, как открытую книгу, развращает. Отец коротко кивнул, и мы вошли внутрь вслед за гостеприимным хозяином. Усевшись за столик, я наконец как следует осмотрелся и с удивлением понял, что больше всего зал напоминает гигантскую винную бочку, стены были завешаны картинами и гравюрами фривольного содержания, а под потолком ярко горели газовые рожки.

Отец тоже обратил на них внимание.

– Аристид, сгоришь, – сказал он, указывая на потолок.

– Ничего страшного, чуть заработаю и приобрету электрические свечи вашего русского самородка – Яблочкова. Кстати, если вам интересно, его недавно приобщили, но не ваши.

Отец нахмурился – похоже, Ложа усиливала свои ряды самыми талантливыми людьми. Насколько я помнил, господин Пирогов тоже был инициирован нашими противниками. Ближе к старости он все-таки заинтересовался многообещающим предложением, каковое сделала ему Ложа. К тому же его весьма привлекала мысль о проведении долгосрочных опытов, не ограниченных сроком человеческой жизни.

А довольный произведенным эффектом Аристид отправился на сцену.

Когда он запел, я подумал, что отец жестоко пошутил надо мной, рассказав о его таланте. Голос шансонье оказался резок и громок, с некоторым дребезжаньем, в общем, заслушаться было тяжело. Тексты оказались просто неприличны, но публика ревела от восторга.

«Классикой здесь и не пахнет, – усмехнулся про себя отец, поняв мое недоумение, – но это то, чего требует сейчас народ. Всем надоел маскарад, и они хотят, чтобы жизнь изображали такой, какова она есть. К тому же это для разогрева посетителей».

И действительно, чуть позже Аристид запел в совершенно другой манере, которая привела меня в восторг и заставила забыть все, что было перед этим. Единственное, с чем я так до конца и не смирился, это непрекращающийся марш, который звучал с эстрады. И снова услышал мысль отца: «Не обращай внимания, это у французов такой стиль. По улицам они ходят нормально. Считай это просто национальной особенностью».

Я совершенно успокоился, оставил придирки и, увлекшись происходящим на сцене, даже не обратил внимания, что учитель исчез из-за стола. В какой-то момент я поднял глаза и успел заметить, как полковник выходит из зала в сопровождении дамы. Лица ее я не видел, уловил только блеск голубовато-серого шелка и обнаженные плечи, но главным было знакомое ощущение бездны.

Поняв, с кем ушел отец, я ошеломленно замер, а затем попытался вскочить, но рядом совершенно бесшумно и неожиданно возник Аристид. Он с молчаливой укоризной покачал головой и, сев на место Прокофьева, тихо сказал:

– Молодой человек, разве Александр просил его сопровождать?

– Но это…

– Я не хуже вас знаю, кто это, – невозмутимо отозвался он, – и смею заверить, он это тоже знает. Поэтому продолжайте наслаждаться музыкой. Ничего с ним не случится.

– Вы так спокойно об этом говорите?

– Я прекрасно знаю их и могу определенно утверждать, что в данном случае оба останутся живы. Дайте им выяснить отношения.

– А вы вообще из Лиги или из Ложи? – окрысился я. – Уж больно вы спокойны!

– Молодой человек, почему вы делите мир на своих и чужих? Ведь это просто манихейский бред. В настоящее время я из кабаре. И совершенно не собираюсь принимать чью-либо сторону. Моими кумирами сейчас являются деньги и музыка. Могу уточнить – моя музыка.

– То есть хотите сказать, что вы нейтральны? Но сие невозможно. В таком случае вас в итоге будут бить и те, и другие.

– Если найдут – это раз, и если им такое очень понадобится – это два. Не забывайте: противоборствующим сторонам всегда нужны независимые арбитры, – парировал Аристид, – а раз я живу и процветаю, значит, Великому Магистру, равно как и Главе Капитула, это на руку.

– Имеете в виду, что вы продажный? – уточнил я.

– Деньги тоже хороший стимул, – оскалился в усмешке собеседник, – но если ты, мальчишка, похамишь мне еще хоть минуту, я забуду, что нейтрален, и отдам тебя на съедение Ложе со всеми потрохами! Понял?

– Прошу прощения, – выдавил я.

В душе у меня бушевали противоречивые чувства, и вдруг Аристид примирительно произнес:

– Вы еще слишком юны и плохо оцениваете собственные поступки. Мой вам совет – поумерьте пыл и не делайте глупостей. То, что вы сейчас здесь с Александром, а не с Еленой, не ваша заслуга. Просто ваш учитель в тот момент оказался сильнее.

Мне ничего не оставалось, как промолчать, ведь это было чистой правдой.

Посмотрев на мой убитый вид, Аристид слегка подобрел и почти дружелюбно добавил:

– Не надо расстраиваться, все мы были молоды и горячи, ну а с вашими способностями…

– Какое вам дело до моих способностей? – огрызнулся я. – Что вы вообще обо мне знаете?

– Довольно много, – Аристид смерил меня цепким взглядом, – о конфузе императрицы ходят легенды.

Я покраснел, вспомнив события тридцатилетней давности. Мой собеседник еще чуть-чуть помолчал, а затем с легчайшим изумлением сказал:

– Невероятно! Я думал, ваши возможности преувеличены. Скажите, вы всегда держите такой блок?

– После встречи с госпожой Голицыной – да!

– Разумно, ну что ж, раз я не могу вас прочитать, придется спросить. Как вам понравилось мое выступление?

– Несколько неожиданно, мне трудно оценивать то, чего я не знаю.

– А вот это интересно, – встрепенулся Аристид, – и как вам первое впечатление?

Юлить я не хотел, поэтому ответил:

– Все, что звучало в начале, можно услышать и на улице, под вашим клубом, поэтому мне непонятно, зачем платить деньги, чтобы слушать именно вас.

– Это психология, – ухмыльнулся мой собеседник, – очень трудно заставить людей заплатить за бросовый товар. Но раз он есть, то его необходимо продать, и значит, надо сделать так, чтобы он выглядел как бриллиант. Кстати, а кто сказал, что алмаз – дорогой камень? Люди и еще раз люди, и ценен он исключительно для людей, да и служит только для украшения и удовлетворения тщеславия. Поэтому если кто-то скажет, что мой голос – бриллиант, и этот кто-то весьма влиятелен для окружающих, весь народ поймет, что так оно и есть. Но и это не главное. Самое важное – найти дорогу к сердцу слушателя, иначе никакая реклама не поможет. А вот когда соединяются мода и потребность, тогда и появляются имя и деньги.

Его рассуждения были логичны, но как-то с трудом укладывались в голове. Пожалуй, их можно было даже принять, но одного я все-таки не понял:

– Аристид, простите бога ради, но вы же вампир, причем не молодой, как я. Наверняка вы очень обеспечены, зачем вам деньги? Причем – это же крохи по сравнению с тем, что вы имеете.

– Конечно, но, видите ли, лишних денег не бывает, – он прищурился, – это во-первых, а во-вторых, поймите, это ведь удовольствие – заставить людей платить за то, что они действительно могут услышать в любой момент, ну и в-третьих – вы что, думаете, слава и признание ничего не стоят? Слава, я вам скажу, для вампира подобна пожару. Потому что он тогда оказывается на виду. О! Как это щекочет нервы…

Он не успел закончить свою мысль. В зал быстро вошел чем-то взволнованный полковник. Увидев нас за беседой, он слегка приподнял брови и, подойдя к столику, сказал:

– Аристид, теперь ты моего ученика пытаешься обратить в свою веру? Зря стараешься.

– Успокойся, друг мой, мы просто беседовали.

– Хорошо, но договорите после, а сейчас – увы. Петя, мы уходим.

– Что-то случилось? – Аристид вдруг стал необычайно серьезен.

– Ничего такого, что имело бы касательство к тебе, просто мы торопимся.

Я встал и поблагодарил хозяина.

– Пустяки, надеюсь, мы скоро встретимся, – лениво отмахнулся он.

Когда мы вышли на улицу, отец тихо сказал:

– Только что я получил известие о смерти генерала Скобелева…

Смерть Скобелева, неожиданная и стремительная, повергла Россию в печаль, а Европу – в настороженное ожидание. Никто не знал, чего теперь следует ждать от Восточного Колосса. Скобелев, по крайней мере, был понятен, не дружественен, но понятен, а в своей нелюбви к немцам вполне предсказуем. Французы и англичане применительно к себе его неприязнь не рассматривали (а зря, в понимании русских они тоже немцы), поэтому отдавали должное усопшему как гениальному противнику. Газеты пестрели статьями, в которых кроме тщательно скрываемого удовлетворения выражались в меру искренние соболезнования и признание заслуг покойного. Немецкая же пресса откровенно ликовала и даже для приличия не смягчала тон. Смысл их высказываний сводился к одному: «Германия спасена! У России больше нет того единственного генерала, который был опасен Европе!»

– В этом они правы, – вздохнул отец, отбросив ворох газет, – говорили же ему…

– Поторопился государь, – буркнул я.

– Ну, не сам, конечно, но его окружение. Те, кому наш генерал был действительно опасен. Кстати, ты заметил, как обставили смерть? У любовницы – лучшего и желать нельзя. Император может быть доволен, хотя по отношению к нему опасность была эфемерной.

Смерть Михаила Дмитриевича, несмотря на искренние сожаления, не оказала на меня столь сильного воздействия, как на всю европейскую общественность, именно потому, что была вполне предсказуема. Более того, жизнь продолжалась, и я с некоторым удивлением обнаружил, что зачастил в «Черного кота».

Глядя на то, что делал с публикой Аристид, я наконец понял, в чем дело. Все его рассуждения о ненужности товара имели, конечно, основу, но не в его случае. Аристид предлагал людям то искусство, которое они могли понять и принять, а талант и обаяние превращали выступление в такой притягательный коктейль, что мне иногда становилось страшно от его безграничной власти над посетителями. К тому же мне нравилось говорить с ним. Язвительность Аристида была беспощадна и неотразима. Кажется, я наконец понял, почему он лучший шансонье Европы.

– Ты сегодня опять в «Кота»? – добродушно поинтересовался отец, наблюдая за моими сборами.

– Да.

– Странно, мне показалось, что тебе там не очень понравилось. Я думал, что ты предпочтешь оперу.

Я прекрасно видел, что он шутит, но все-таки ответил:

– С Аристидом не соскучишься.

– Это правда, ладно, иди. Кстати, сегодня приезжает Митиёри, он был в Москве, когда умер Михаил Дмитриевич, так что всё узнаем из первых рук…

Настроение у меня было замечательное, но за пару кварталов до кабаре ощутил что-то знакомое и опасное. Остановившись, я более внимательно прощупал ментальные потоки, меня ожидал неприятный сюрприз – сегодня Аристида посетила княгиня Голицына. Желания встречаться с ней у меня не было никакого, поэтому, резко сменив направление, я отправился в «Проворного кролика».

Шансон там был не блестящий, но кормили неплохо. В «Кролика» шли те, кому не хватило места в «Коте», поэтому публика была в основном знакомая, хоть и разбавленная посторонними посетителями, однако здесь имелись и свои известные завсегдатаи. Войдя в зал, я осмотрелся. Ренуара сегодня не было, но Тулуз-Лотрек уже сидел за своим столиком и, как всегда, что-то рисовал. Я подсел к нему, но разговор не клеился, Лотрека посетила муза, и отвлечь его от папки с рисунками было нереально, а другие мои знакомцы отсутствовали, поэтому надолго меня не хватило. Кроме того, очень хотелось увидеть этого Митиёри и узнать, кто же он такой. Судя по всему, отец знал его хорошо, а главное, он был в Москве в момент смерти Михаила Дмитриевича. К тому же я еще ни разу не видел настоящего японца и поэтому со всех ног помчался домой.

Отец и гость сидели за столом и о чем-то разговаривали на совершенно незнакомом мне языке. Речь была не похожа ни на что ранее мною слышанное, к тому же в конце каждой фразы оба комично кивали головами.

Увидев меня, они замолчали, и учитель весело сказал:

– А это, господин Митиёри, мой новый воспитанник – Петр Ермолов. Петя, позволь тебе представить господина первого министра и ближайшего родственника божественного императора Инге и фактического правителя Страны восходящего солнца.

Совершенно ошеломленный, я кивнул головой и щелкнул каблуками, гость церемонно поклонился в ответ и на чистейшем русском языке произнес:

– Давайте без чинов, к тому же это было очень давно. Теперь я просто частное лицо. – Но было видно, что он доволен.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами отец, – а сейчас можно поговорить и о деле. Расскажи, пожалуйста, что произошло в Москве.

Гость задумчиво пожал плечами и честно сказал:

– Точно никто не знает, но мы полагаем, что это убийство. Так сказать, кара за нарушенное обещание не выступать публично и за очередное оскорбление тайных охранников его величества, а также у нас имеются документы, из коих становится ясно, что наш генерал вплотную приблизился к осуществлению своих идей по принуждению императора к изменению политики. Это не устраивало никого. Поэтому господин Бисмарк активизировал свои тайные службы, а государь – свои, так что шансов остаться в живых у господина Скобелева практически не было. Сами понимаете: чтобы жить с такими взглядами, надобно иметь серьезную поддержку.

– А я-то подозревал, что это Ложа постаралась, – пробормотал я.

– Не думаю, – покачал головой Митиёри, – у них сейчас и без генерала проблем хватает. Полагаю, что здесь приложили руку так называемые «патриоты России».

– Понятие весьма расплывчатое, – заметил отец.

Митиёри, соглашаясь, склонил голову. Мы немного помолчали, потом я тихо спросил:

– Где его похоронили?

– На родине, в селе Спасское Рязанской губернии. Кажется, так, – задумчиво нахмурился японец, – если я ошибся, нижайше прошу меня извинить. Я не очень хорошо разбираюсь в вашей географии.

– Ты абсолютно прав, – успокоил его отец, – продолжай.

– Отпевали господина генерала в храме Трех Святителей, на похоронах присутствовали высшие чиновники государства. Более того, императора представлял его родной брат великий князь Алексей Александрович, присутствовал также и наследник. – В голосе Митиёри проскользнула некоторая зависть к тем почестям, которых удостоился покойный, а я уловил в его мыслях, что в Японии такое внимание неимоверно много значит. Он же тем временем продолжал: – За ночь перед панихидой в церкви побывало около шестидесяти тысяч человек. До вокзала гроб несли на руках, процессия шла по дубовым и лавровым листьям. Любимого коня генерала вели за гробом. А вокруг море людей, и все искренне рыдают…

Он был так взволнован воспоминаниями, что я неимоверно четко увидал нарисованную им картину и перешел частично на восприятие нашего гостя, прислушиваясь к его словам лишь краем уха.

– На вокзале была устроена салютация, и гроб внесли в вагон. До Рязани поезд шел словно по коридору из огромных народных толп. Казалось, что вся Россия прощалась со своим героем. В Раненбурге гроб приняли крестьяне из села генерала и на руках понесли к месту упокоения. Могу добавить, все это я видел собственными глазами, поскольку присутствовал там как иностранный журналист. – Митиёри покосился на меня, почувствовав ментальные касания, я не стал отнекиваться, но и прерывать контакт тоже не спешил. Он только прищурился и продолжил: – Так вот, господин Марвин из лондонской «Таймс», посмотрев на столь неимоверную церемонию, воскликнул, что в Европе такое было бы невозможно. А один из ваших соотечественников ответил: «И у нас тоже никак невозможно, когда б не Скобелев!» Редко кто, даже из монархов, удостаивается такой любви народа, – закончил он и ненавязчиво оборвал наш контакт.

– Да уж, его нельзя было не любить, – вздохнул отец…

Дальше все пошло как обычно, кроме одного: чтобы я не расслаблялся, ну и для расширения кругозора, отец попросил Митиёри обучить меня японскому.

– А почему сам не учишь? – удивился тот.

– Да я уж подзабыл, – отмахнулся отец.

Митиёри только покачал головой, но отказываться не стал и рьяно взялся за мое образование.

Японский язык был ужасен. Слова, как мне казалось, состояли из одних согласных, произносить их получалось только очень грубым голосом, и более того, они не соответствовали ни одному из известных мне языков.

Вообще-то языки давались мне легко, но этот оказался сущим мучением. Поэтому, едва начав его понимать, я взбунтовался и наотрез отказался продолжать занятия.

– Господин полковник вас за это не похвалит, – невозмутимо заметил в ответ на мою тираду Митиёри.

– А мне плевать! Вы сами пробовали выучить хоть один язык, который вам не по душе? Например, валлийский?

– С меня хватит того, что я выучил русский. Причем замечу вам, что с точки зрения любого иностранца русский язык намного сложнее японского и сравним только с китайским и санскритом.

– А как насчет английского? Вы ведь и его знаете.

– Английский примитивен и архаичен, к тому же после русского его изучение не представляет труда. В нем только одна проблема – письменный язык так же отличен от устного, как японский от китайского. А теперь, если не хотите неприятностей, настоятельно рекомендую продолжить урок…

Если не считать японского, то жизнь в Париже меня полностью устраивала. Ложа держала нейтралитет и делала вид, что нас не существует, встреч с княгиней я успешно избегал, равно как и она со мной, хотя временами ощущалось ее присутствие и пристальное внимание к моей скромной персоне. Полагаю, что ей было более неудобно, чем мне, и, как ни странно, похоже, что она так и не оставила надежды. Но вообще-то это только мои домыслы, а как было на самом деле – не знаю.

Лето заканчивалось, каштаны уже давно созрели и приобрели грубую темно-зеленую окраску, зато их жареные плоды продавались на каждом углу. И что в них находят французы? На мой вкус – те же желуди, только сладкие. У нас их свиньи едят, а здесь люди, да еще и деньги за это платят. В общем, в Париже становилось скучно, и весь свет потянулся в Вену, приближалась пора балов. Оставалось завершить последнее дело, и можно было уезжать…

Сегодня мы пришли в манеж на Елисейских полях, я несколько нервничал, поскольку обычно всеми спортивными и гимнастическими упражнениями мы занимались дома, в собственном зале. Но так как нужный учителю вампир посещал только этот манеж и в других местах встретиться с ним было невозможно, то выбирать не приходилось.

Зал меня ошеломил. Масса самых разнообразных снарядов и большое количество тренирующихся несколько смутили меня, особое неудобство я ощутил, обнаружив здесь дам. Нет, я понимаю, что всем необходимо поддерживать форму, но такое количество женщин в спортивных костюмах вызвало у меня оторопь.

– Разомнись пока, – посоветовал отец и направился к интересующему его господину.

Я замялся на месте, затравленно поглядывая по сторонам, и не знаю, как бы все прошло, но меня выручил Аристид, как нельзя кстати пришедший на тренировку. Он показал раздевалку, а затем ненавязчиво пригласил меня к снарядам. Кажется, он остался доволен моим физическим состоянием, но когда минут через сорок к нам подошел учитель, Аристид, направляясь к раздевалке, довольно резко спросил:

– Ты учишь его панкратиону?

– Да, – коротко ответил отец.

Аристид только покачал головой, а я поморщился. Эта борьба была так же сложна, как и действенна. Надо сказать, раньше я о ней не писал, поскольку обучение проходило слишком болезненно. Если честно, то в первые годы у меня шли сплошные переломы и сотрясения, и как минимум пару раз в неделю приходилось переливать кровь, мы даже нашли нескольких постоянных доноров. Это меня сильно раздражало и утомляло, правда, когда я освоился, стало легче.

Воспоминания отвлекли меня, и часть беседы отца с Аристидом я благополучно пропустил. Привел меня в себя только вопрос знаменитого шансонье:

– А вы, молодой человек, как я погляжу, частенько нами манкируете. В «Кролика» ходите?

– Да это только когда у вас свободных мест нет, – смутился я.

– Понимаю, – задумчиво согласился Аристид, – госпожа Голицына действительно в последнее время зачастила.

Я покраснел, а отец успокаивающе похлопал меня по плечу, Аристид тем временем окончательно успел привести себя в порядок и, глянув на меня, вопросительно поднял брови. Я смутился еще больше и заторопился. А когда мы покинули манеж, он неожиданно подытожил:

– Придется, видимо, «Кролика» покупать, чтобы клиентов не отбивал.

Мысль эта была настолько неожиданна, что я рассмеялся…

* * *

Гуляя по Вене, я никак не мог успокоиться. Подумать только, всего неделя – и мы здесь, ни один курьер в пятидесятые годы не перемещался с такой скоростью, сейчас же нормой стало получение новостей со всей Европы в тот же день, когда они произошли.