Сокровище лорда Финиеля

– Я сама в состоянии о себе позаботиться, – я подняла руку в попытке сопротивления. – Мне в любом случае необходимо пройтись и побыть в одиночестве.

– Это не вам решать, – почему-то заявил он и повозив мизинцем по каплям, образовывая неизвестный мне знак, накрыл его ладонью. Его уникальное мастерство выводить меня из себя действительно поражало. Какой же все-таки одаренный человек!

– Не вам ли?! – возмутилась я.

– Мне, – кивнул он равнодушно. Я начинала закипать. Да какое право он имеет мной распоряжаться?

Тем временем руна на полу замерцала голубоватым сиянием и вскоре исчезла, а в моей груди заклокотала едва сдерживаемая злоба. Мне показалось, что я теряю контроль над собой: еще немного – не сдержусь и полезу в драку. Да кто он такой? Сдалась мне эта навязчивая опека! Я дернулась, чтобы обойти его, как вдруг поняла, что мои ступни словно приклеены к месту. Все-таки приморозил! Недолго думая, я, пыхтя и фыркая, нагнулась развязать обувь. Уйду босой! Но уйду!

– Вы беглянка? – опустил он внимательный взгляд.

– Нет! – рявкнула я. – Немедленно расклейте все как было!

– И что на этот раз вы припасли?

– О чем вы?

– С начала нашей встречи вы не упускали случая бросить в меня недееспособной угрозой расправы. Судя по вашим мизерным магическим проблескам, вы обучались на дому и исключительно теории. Вот и спрашиваю, чего на этот раз вы мне пожелаете?

– Ненавижу вас!

– Я спас вам жизнь, – напомнил он спокойно.

– О! наступит день, и вы об этом очень глубоко пожалеете, уверяю вас!

Энтони

Когда огненные шары развеялись на безлюдной разгромленной улице старого базара, послышался цокот копыт. На внушительном пегом шайре восседал молодой человек со вьющимися волосами до плеч и шальной улыбкой. Рядом, мотая головой, подпрыгивала серая молодая кобылка. Всадник остановился перед нами и спрыгнул на землю, подняв облако пыли.

– Всегда к твоим услугам, лорд Финиель, – склонился он в шутливом поклоне. – Всегда и в любое время, братец.

Я удивленно посмотрела на своего нового знакомого, припоминая, где я уже слышала это имя.

– Я просил тебя об экипаже, – в голосе моего «спасителя» звенели стальные нотки. Брата его тон ожидаемо не обрадовал —шутливая улыбка померкла, а взгляд охладел. Не дождавшись, когда строгий собеседник меня наконец представит, он пожал плечами и заговорил:

– Альда и Эллейн отправились за покупками, вторую карету ты так опрометчиво выдал А Ла Фогу, третью отослали за остальными вещами. Еще была повозка, но она отбыла с хламом из замка. Я мог бы привезти садовую телегу и запрячь ее зайцами…

– Хватит! – резко оборвал его лорд Финиель. – Почему лошадей всего две?

– Ты ведь знаешь, в каком виде Эллейн привыкла появляться на людях, – развел руками его брат, – меньше чем на четверку она не согласна, а это ее первое появление в городе.

Мой «спаситель» закатил глаза. Младший брат широко улыбался белоснежной улыбкой, не спуская с меня голубых глаз. Пожалуй, он был моим ровесником или немногим старше.

– Доставь эту маленькую особу домой, – бросил старший через плечо, поднимаясь в седло. – Мне необходимо как можно скорее добраться до казарм.

– Вы хотите, чтобы я села на лошадь с незнакомым мужчиной? – опешила я. – Вы совсем ума лишились?

– В таком случае не езжайте верхом, – съязвил он. – Вам ведь было необходимо пройтись. Или я ослышался?

Я схватилась за поводья, не давая ему сдвинуться с места.

– И все же слух вас подвел, – прошипела я в ответ, – ведь я сказала: в одиночестве!

– Я не любитель споров, – он выхватил у меня ремни. – Подберите рукоделие и ступайте с господином. В случае чего он вас защитит. Ну или хотя бы придержит на земле. Энтони, проследи за девочкой, мне пора.

– Вы совершенно невыносимы, лорд Финиель! – вскрикнула я. – И я была нисколько не рада повстречать вас!

Лорд, не обратив на эти слова никакого внимания, развернул своего коня и умчался в сторону границы. Не сумев подавить в себе желание кинуть проклятые пяльцы ему вслед, я развернулась к младшему Финиелю. Тот ошарашенно глазел на меня, не проронив ни слова.

– Ну что ж, нам с вами, господин Финиель, повезло в одном: нам в одну сторону. Мне недавно посчастливилось узнать, что вы остановились на Пашне Драхвы.

– Так и есть, – все еще удивленно косясь на меня, проронил Энтони, и, заметив, что я не стремлюсь к продолжению знакомства, повел лошадь рядом.

В нашем молчании я нашла возможность для неторопливых размышлений. Само собой вспомнилось мое незавидное новое положение, которое уже успело забыться ввиду последних приключений.

Как бы я ни хотела отстраниться, но следовало признать: передо мной лежала нелегкая задача изготовки бальных нарядов. Думаю, не повстречайся мне сыновья Финиеля, я бы пришла не к правильному решению, а к наиболее надежному. Рисковать я никогда не любила, но без этих моих крайних шагов мы бы остались на улице, или даже умерли с голода.

Да, теперь я это отчетливо понимала. В отчаянных ситуациях нужны отчаянные меры. И если сильно постараться, мы с мамой успеем сделать наброски и придумать наиболее удачные варианты нарядов – несложные, но изящные и желательно модные. В конце концов пару простых платьев мама уже сшила для продажи, а значит, опыт, пусть даже самый незначительный, у нее есть. Дальше предстоит еще более невообразимая задача – предстать в выгодном свете перед сворой алчущих сплетен бывших друзей и знакомых. Но ничего не поделаешь. Либо я сделаю это, либо потоплю нас в нищете и унижении.

– Знаете, —вырвал меня Энтони из раздумий, – сегодня я впервые слышал, чтобы кто-то осмелился повысить голос на Томаса.

Я окинула его хмурым взглядом. Первый решил меня опекать против воли, а второй, что же, воспитывать?

– За то короткое время, – заговорила я, не поворачивая головы, – которое я была вынуждена провести в компании вашего брата, я поняла одно: хам – его второе имя. Первое он мне так и не назвал, впрочем, не важно. Я бы немедленно позабыла его в любом случае.

Энтони негромко рассмеялся, и я озадачено обернулась.

– Его зовут Томас Финиель, граф Савсонский.

– Ах, он граф! С манерами плотника! Как оригинально.

Он вновь зашелся смехом, таким приятным и теплым, как ручей, согретый в объятьях знойного лета. Голубые глаза заискрились, преображая серый промозглый день во вполне сносный.

– Вероятно, это оттого, что свой титул он получил относительно недавно, – подмигнул Энтони. – Вижу, Томас не сумел добиться у вас расположения, но надеюсь, вы не станете отыгрываться на мне.

– Сомневаюсь, что эта участь обойдет вас стороной, – призналась я уже беззлобно.

– Вам со мной так плохо?

– Ничуть, но… Ваш брат не на шутку меня разозлил, – я изобразила подобие улыбки. – В этом нет вашей вины.

Мы замолкли. Под ногами шуршали листья, живой ветер играл с высокой жухлой травой и кустами. Так мы и шли дальше, задумавшись каждый о своем.

Я пыталась отыскать сходство Энтони с братом, но так и не нашла. Этот молодой человек обладал кукольной красотой, притягательной теплотой во взгляде и голосе и неприкрытым, бросающимся в глаза очарованием, от которого чувствуешь себя слегка смущенной и отчего-то немного подавленной. О внешности Томаса я не составила никакого мнения – ее целиком и полностью затмил грубый, бесчувственный, неотесанный нрав. Теперь, поостыв, я припомнила резкое небритое лицо с холодным взглядом синих глаз. Да, братья действительно разительно отличались как характером, так и наружностью.

Мы с Энтони вот уже четверть часа шли вдоль кованой ограды моего поместья. Подобрав тонкую хворостинку, я перебирала ею причудливые изгибы металлических прутьев, безмятежно наблюдая за тем как ржавеют на осеннем уплывающем солнце кущи рябины, одаренные пламенным окрасом.

Сопровождаемые этим мерным постукиваньем вперемежку с размеренным шагом лошади и щебетом воробьев, мысли незаметно улеглись. И когда я остановилась легкая, невольная улыбка коснулась моих губ.

– Вот и все. Вы можете продолжить остаток пути верхом. Напрямик по этой дороге минут через десять вы будете дома.

– Вы работаете у Мистралей? – с сомнением уточнил он, оглядываясь. Перед нами разветвлялась дорога. Влево вела заросшая брусчатка, она упиралась в высокие железные резные ворота, а за ними прорисовывались очертания двухэтажного поместья. Так издалека и не скажешь, что дом этот заброшен. Стены все так же белы, стекла целы и зарослей не видать. Пока…

– Отрицать это было бы ложью, – уклончиво ответила я. – Доброго вечера, господин Финиель.

– Странно, мне казалось, прислуги у семьи не осталось.

Похоже, мой новый знакомый не спешил прощаться.

– Как вы поняли, что я служанка? – приправила я безразличие в голосе наигранным укором на лице.

– Вас выдает многое, – просветил он, мягко улыбаясь, – руки, волосы, всего не прикрыть одной барской тряпицей. К тому же ею довольно сложно скрыть обувь и край платья.

Я окинула себя придирчивым взглядом. Ногти коротко острижены, на пальцах мозоли, кожа огрубела, подол платья больше походил на бахрому, обувь стерлась.

– Вы правы, всего не прикрыть, – кивнула равнодушно. – Но почему вы подумали, что в этом доме не осталось прислуги?

– Мы скупили все их имущество в конце прошлой осени, включая земли и семейное дело, – признался он, разводя руками. – Оказалось, даже это не спасло Мистралей от разорения. Вся их прислуга просила принять их в замок из-за безработицы.

На мгновенье мне показалось, что мир вокруг пошел черными пятнами. Солнце скрылось за тучи, смыв оранжевый окрас и оставив меня в сером мареве неприятного ощущения. Какое же все-таки невероятное совпадение, что в тот момент, когда мой дом крошился, будто обветренная булка, эта семья прибрала к рукам все, что мы имели, не постеснявшись забрать и слуг!

– Всего доброго, господин Финиель.

– Скажите, как поживает ваша госпожа? – начал было младший из стервятников, но я уже решительно шагала прочь.

Побег

Я прикрыла за собой дверь и сползла по ней на пол. Нужно было отдохнуть. В голове стучало от тяжелых, перебивающих друг друга мыслей.

Вот почему мне так повезло с продажей. Стоило составить оценку нашего имущества, как оно было немедленно приобретено.

О личности покупателей я в то время не заботилась, мне было некогда и, если честно, плевать. Главное, нам удалось покрыть некоторую часть долга. Но теперь это казалось мне странным. Хотя, если рассуждать здраво, наши сельскохозяйственные угодья вплотную прилегают к ограде заброшенного замка, и если Томас Финиель желал расширить свои владения, то эта покупка была весьма логичной.

Окончательно запутанная и уставшая, я вознамерилась обсудить все это с матерью.

Вокруг было тихо и темно. Странно. Мама редко выходила.

Не хотелось заводить разговор о заказе: что случилось, того не миновать, нужно действовать с этой точки. Но действовать в одиночестве я не смогу, а начать нужно как можно скорей, ведь первый бал сезона семья А Ла Фог открывает уже через пару дней.

Отцовская библиотека, в которой за последний год обосновывалась наша поредевшая семья, примыкала к кухне. Здесь, прошлой зимой мы ночевали, работали и жили. В ней было тепло, к тому же у нас не было средств для того, чтобы разводить огонь во всех комнатах. Но даже в теплые дни я не поднималась в кабинет на втором этаже.

Библиотека была моим любимым местом с раннего детства. Даже сейчас в ней, опустевшей и разоренной, с оголенными стенами и белеющими прямоугольниками над столом и камином, все еще было так необыкновенно уютно, как нигде в этом мире. В воздухе витал выветренный, но не забытый аромат трубки отца и до сих пор сквозь звук своих гулких шагов и хруст песка под ногами я слышу его голос.

Все дело в особенном, теплом запахе книг и дерева, в этом до боли любимом пятне света, разливающемся по полу в минуты заката, в его форме, в его неизменности. Все дело в этой необыкновенной тишине, жившей здесь, спокойной и родной. Все дело в воспоминаниях, и как бы я ни гнала их, это они привязали меня к узкому лакированному письменному столу, загроможденному теперь бумагами и заставленному берестяными коробами с беспорядочными стопками документов, к мягким большим креслам у двустворчатых окон. Это они были причиной моей упрямой стойкости. На одной из спинок кресел лежал бережно свернутый материнский палантин, на подлокотнике подушечка с приколотым к ней многочисленными булавками кружевом и свисающими коклюшками. Я провела пальцем по тончайшей паутине витиеватого узора и постояв еще немного посреди пыльной комнаты, опомнилась и побрела дальше.

Ни в гостином зале, ни в обеденном я ее не нашла. На улице начался сильный дождь, рассыпался стуком по крыше и подоконникам. Загудел ветер в трубах. Я с уверенностью повернула назад, пересекла пустующий бальный зал и направилась к главной лестнице.

Записку я нашла в своих покоях, когда обошла все комнаты верхнего этажа и уже всерьез забеспокоилась. Желтая бумажка, на которой манерным каллиграфическим почерком матери было нацарапано всего несколько строк.

«Прости меня. Мне было необходимо уехать, побыть одной и понять, как жить дальше. Ты юна и смела, у тебя еще так много впереди. Не упусти свой шанс, моя девочка. Используй его во имя семьи и долга.

P.S. Не беспокойся обо мне, – я знаю, где найти свое счастье. Береги себя».

Грудь сковала такая боль, что я не успела даже осознать произошедшее, я не успела ничего… Я провалилась во тьму.

Браслет

Утро разбудило меня дикой головной болью и холодом. За окном моросил дождь, и моя комната плавала в угрюмом полумраке и тишине. О произошедшем накануне нещадно напоминали записка, лежавшая рядом со мной на полу, и тягучая боль в сердце.

Я поднялась. Растянула окаменевшие мышцы и замерла.

Что же теперь? Я совсем одна?

И кому все это было нужно? Оказалось – никому.

Отправляться в мастерскую было выше моих сил, и я осталась дома. Коз я так и не забрала, а тащиться за ними к соседям в такую погоду не хотелось. Скоро мне придется отдать их насовсем. Если с замужеством не получится, меня упекут в долговую тюрьму, кому тогда нужны будут мои милые козочки…

Три рулона великолепного шелка, но явно не пертровеллирского, стояли в углу моей комнаты. Золотой, небесно-голубой и снежно-белый.

Это просто насмешка! Как я смогу их совместить, если голубой с золотым это цвета герцогов и приближенных к короне, а белый с золотым – королевские?

Не до конца понимая, что делаю, я достала лист и чиркнула по нему угольком. Пусть я не совсем отдавала себе отчет в своих действиях, но начинать надо с чего угодно, важно не останавливаться.

В мастерской были куски зеленой, серой и черной тканей, и если удастся совместить их с треклятым шелком, меня не выставят за дверь, что уже неплохо. Правда, как же я совмещу шелк с жуткой грубой мешковиной? Ума не приложу.

Я нарисовала треугольный шлейф и широкий пояс, пусть будет черным.

Записка снова приковала к себе взгляд. Что бы посоветовала мама?

Рядом что-то блеснуло. Я поднесла изделие к лицу: неброский плечевой браслет, из трех серебряных тонких цепочек и бирюзы, отделанной в виде листа с винного цвета прожилками. Он лежал на темной бархатной подушечке в тени полога, поэтому я и не заметила его вчера, ошеломленная маминой запиской. Прощальный подарок. Как на нее похоже. Теперь я не сомневалась в твердости ее решения, и от того стало еще горше.

Повертела в руках украшение – старое, недорогое. Возможно, это все, что у нее осталось. Возможно, она хранила его для особого случая. Похоже, этот случай настал.

Сглатывая слезы, я присела и вновь перечитала те скупые строки, на которые решилась моя мать. Бросила. Меня ли? Или этот опустевший дом с его звенящей тишиной? Пресный вкус овсянки, глубокие тени под глазами, прибившийся запах навоза и птицы – шлейф угнетающей нищеты? Вот так взяла и расправила крылья, поняв, что больше искать тут нечего.

Как же это называется, когда родитель бросает своего ребенка? Есть ли у этого название? Не знаю, но очевидно другое – я уже не ребенок.

Вспомнились наши последние встречи, горькое выражение ее лица при моем появлении, ее погасший взгляд и молчание, обращенное к окну, за которым виднелись озера сухих листьев, пожухлые цветы и искромсанная проплешинами лужайка. Никогда еще наш прекрасный сад не выглядел таким запущенным. Помню, как в детстве мы с братом все дни напролет проводили в нем: завтракали в увитой виноградной лозой беседке, играли в прятки в брусничных кустах, плескались в крошечном пруду, охотясь на цветных карасей, а потом сохли на деревянном мостике. Как же быстро наш сад утратил свое очарование! Как же быстро нам пришлось повзрослеть.

О чем могла думать мама, когда смотрела на увядающее, будто ее молодость, лето? На стаи ласточек, отправляющихся далеко за эльфийские владения, тогда как она привязана к этому озябшему дому, холодному камину и пустому столу. Теперь и я, уныло наблюдая за длинным косяком перелетных птиц, и думала о том, как же я могла проглядеть ее отчаянье, не заметить той глубокой боли, что толкнула ее на предательство?

Мне было больно, но слезы высохли, и меня охватила апатия. Но с утра я рыдала, не скрою. Когда, подобрав колени к лицу, лежала укутавшись в одеяло, и когда вышла в галерею, чтобы подышать и успокоиться. И позже, когда спустилась перекусить никем не тронутым вчерашним пирогом и даже когда в перерыве ливня поплелась к курятнику, чтобы покормить голодную птицу.

А к полудню, когда добрела до библиотеки, чтобы заняться чертежом поняла, что придется отныне смотреть на вещи иначе и поступать так, как не делала ранее. Но как же давит эта тишина! Не получается собраться.

– Эмили!

Этот тонкий голосок я бы узнала и под водой. Голос лета и смеха, напоминавший вкус пирожных и вишневого сока.

Спотыкаясь и чуть не падая, я побежала к двери. Мне необходимо было увидеть хоть кого-нибудь близкого, а Мэган с детства была для меня самой родной.

Я распахнула дверь, улыбаясь, как умалишенная. Вот мой спасательный круг!

– Ты почему не отвечаешь? – воскликнула она. – Я зову тебя минут двадцать! Боги! Что они с тобой сделали?

– Кто? – улыбнулась я.

– Я и сама не знаю, но на тебе лица нет.

Мэган отодвинула меня и вошла в дом. Намокшая до нитки и дрожащая. Собранные в пучок золотистые волосы растрепались, а по вискам истерзанными паклями свисали длинные кудри, сочившиеся осенним дождем прямо на пол.

– Тебя ограбили?

– Еще как! Унесли все, – усмехнулась я. – Хочешь чаю?

– Да, а еще хочу сменить платье. Я слишком долго тебя ждала, боюсь, теперь точно заболею. Как вернусь, придется немедленно звать лекаря, еще не хватало, чтобы отец запер меня в доме на все каникулы.

Она быстрыми мелкими шажками засеменила на кухню, оставив меня выполнять просьбу. Перебрав несколько стопок белья я с огорчением заметила, что у меня не осталось ни одного свежего, либо соответствующего ее персоне платья, и стремительно отправилась в родительский гардероб. Там со мной произошло новое открытие: почти все мамины вещи были на месте, словно она собиралась второпях, не забрав с собой и половины. Мешочек с травами валялся на полу – лаванда когда-то защищавшая ткани от моли выдохлась, но мама заботливо хранила его как память о ее далекой поездке в Калград. Отложив рассуждение об этом на потом, я выбрала самое пригодное на мой взгляд одеяние и поспешила вниз.

Когда я вернулась с сухой, но поношенной до дыр одеждой, Мэган уже разлила по чашкам горячую воду и бросила в нее сухих ягод (и как только догадалась?). Настоящего чужеземного чая я не видела уже слишком давно, а ягоды и листья бережно хранила на верхних полках буфета.

– Там и мед есть, если хочешь… – предложила я, топчась в проеме.

Мэган невозмутимо взяла ветхое платье, сунула мне чашку взвара и, не стесняясь, начала переодеваться прямо на кухне.

– Ты не можешь так жить. Тебе необходимо рассказать обо всем Дамиану, он так это не оставит. Нет! Не перебивай. Не может быть такого. Поверь мне, я знаю его гораздо лучше тебя, он и не догадывается, что тут творится.

Конечно, она была уверена в благородстве любого поступка моего брата, все так же, как и раньше, храня ему одному слепую отчаянную верность, но переубеждать ее вновь значило бы ранить нас обеих. Я надеялась, что краем сознания, пусть даже самым дальним, она понимала, насколько он подл, и что нет в нем ничего из того, что она нарисовала себе в своем воспаленном разуме.

– Он этому причина, – молвила я негромко, но даже от этих слов ее передернуло. Она мне не верила. Мэган любила Дамиана, как пес любит хозяина, даже если хозяин заводит себе другого красивого породистого щенка, а его выставляет вон. В такие минуты мне было жаль ее. Говорить о брате совсем не хотелось. Я помогла ей избавиться от тяжелой мокрой одежды, облачиться в новое, затем молча завязала шнуровку на узкой спине подруги.

– Нашла крайнего! – вдруг вскинулась она, когда все было закончено. – Дамиан бы не дал такому произойти. Где Вивиан?

– Не знаю…

– Да ты хоть что-нибудь знаешь? Что вообще за бардак вокруг? Ты бы видела, какой вчера ветер поднялся. Дома крышу снесло, в прямом, между прочем, смысле слова. Открывать сезон мы теперь не будем, устроим прием на неделю позже.

Я не удержалась от облегченного вздоха.

– Ты что, Эмили, это же самая настоящая катастрофа! Хотя ты, похоже, по ним теперь эксперт, – пробормотала она, осмотрелась и, подняв со стола свою кружку, обхватила ее белоснежными руками, вдыхая согревающий аромат лесных ягод. – Нам необходим этот бал, дорогая, как воздух, необходим. Нужно немедленно вернуть домой твоего брата.

– Послушай, я понимаю, ты пытаешься меня отвлечь этим своим балом, и я не против…

– Отвлечь? Ты что, головой ударилась?

– Не имеет значения, – вздохнула я, потерев шишку на затылке, – дело не в этом…

– Ты пойдешь на этот растреклятый бал! – разозлилась она. – И не потому, что тебе необходимо отвлечься, а потому что нам нужен Риалион! Кстати, а в чем ты пойдешь?

– В этом-то и дело. Мне не помешает помощь.

Мэган долго рассматривала привезенные неизвестно откуда шелка и недоумевающе переводила взгляд с них на меня. В ее огромных небесного цвета глазах читалось замешательство.

– Ты, должно быть, шутишь… – молвила она еле слышно.

– Не обязательно шить вместе со мной, достаточно придумать эскизы и попросить совета у твоей модистки. Это было бы весьма кстати.

– А как же цвета? Если только белый с голубым, то все равно слишком рискованно. Был бы он не столь ярок, а, скажем, молочного оттенка, то было бы хоть как-то подобающе… Я не знаю, дорогая. Моя портниха уже побывала у нас и уехала работать, теперь она приедет, когда будет готов заказ. Ты уже пробовала в городе узнать?

– Не думаю, что это хорошая идея. Мэг, пусть это останется между нами. Мне нужно подумать, как поступить…

– Тебе нужно сшить то, что ты уже видела, только и всего. Шелк пертровеллирский, ты будешь сиять, как бриллиант на венце Валаприин.

– Шелк необычный, – не могла не согласиться я, – но не оттуда.

Мэган пожала плечами.

– Так или иначе, он превосходен. Откуда он у тебя?

– Подарок матери, – произнесла я сдавленно.

– Послушай, не отчаивайся. Мы найдем тебе толковую портниху, она тебе не то что платье сошьет, она… Не знаю даже, что. Жениха к нему пришьет. Вот!

Я рассмеялась. Как же хорошо, когда рядом находится настоящий друг, который не расспрашивает о твоем недуге, не теребит незажившие раны, а непринужденно пытается помочь, ничем не выдавая себя.

Мы вернулись на кухню, каждая размышляла о своем. Мне постепенно становилось легче – появилась надежда, что все не так плохо, как кажется. У матери, возможно, все наконец наладится, и она обретет то счастье, на которое не было и намека в ее браке с отцом. У меня тоже, если вдруг посчастливится встретить достаточно доброжелательного мужчину, который взвалит на себя мой непосильный груз долгов и унижений. Может быть, эти три злополучных рулона сумеют в одночасье изменить мою жизнь до неузнаваемости. Я понимала, что это пустые надежды, но стенания делу не помогут. Нужно, просто необходимо сиять и излучать счастье, раз я решилась на такой шаг.

– Я, между прочим, не с пустыми руками, – изрекла Мэган. – Про отмену открытия сезона я уже тебе рассказала, а вот другая новость… – она протянула мне конверт и торопливо взялась за остывающий напиток.

– Что это? – я развернула бумагу. – Семейство Финиель приглашает вас на открытие торжества в честь Дня ста свечей.

– Это пришло сегодня, – объяснила Мэган. – Начало всего через четыре дня, но отец уже отменил бал, в срочном порядке разослав объяснение вчера ночью, и с утра мы получили это.