Скажи им, что я сдался

– Кто-то строит против меня козни! Какие же мерзкие у этого человека методы! Как смеет он пихать мне под нос мои же ошибки!

– Может, – заметил тогда Ён, – дело вовсе не в тебе. Может, кто-то просто перенёс засыхающее растение туда, где ему будет лучше. По доброте душевной.

– Что за чушь? – сильнее взбесилась госпожа Ширанья. – По доброте душевной? Не будь дураком! Никто в этом мире ничего не делает «по доброте душевной»! Никто! Ничего! Попомни мои слова! Я этому ублюдку покажу, как лезть не в своё дело! Выкинула значит хотела, чтобы сдох! Кто давал ему право идти против моего желания! Что за существо не знает ни стыда, ни совести? Считает меня пустым местом? Моя воля ничего не значит? Да что это ничтожество такое, чтобы решать, что делать, а чего – нет? Кто…

Ён словно воды в рот набрал. Скажи он ещё хоть слово, мать догадалась бы, в каком он ужасе, и поняла бы, кто тот негодяй, что спас её цветок. И казалось бы, глупость несусветная! Чего тут бояться? Однако Ён уже прокручивал в голове десятки сценариев того, как будет вымаливать прощение, лить слёзы и терпеть любое наказание. И всё ради того, чтобы остаться. Всё ради того, чтобы его не отправили в серые стены, не отдали в Гроб.

– Что расшумелась из-за какого-то цветка? – перебил господин Ширанья, которому возмущения жены порядком надоели. – Ерунда, ей-богу, а будто на твою жизнь покушались.

Она притихла, но после с месяц пыталась разузнать, кто тот наглец, что посмел сделать то, что не сумела она, и проучить его, чтобы тот больше не совал нос в чужие дела.

За столом сидит Юн, спиной ко входу. Он не показывает, что заметил брата. Даже не поворачивается.

– Не крутись, Ён, – господин Ширанья занимает место во главе стола. – Она ушла к себе. Пора бы уже привыкнуть. Такой вот характер у твоей матери. – Он сдерживает улыбку и учтивым жестом приглашает Ёна сесть напротив старшего брата, по левую руку от себя.

Отец ничего не говорит, даëт ему полную свободу – и уже за одно это в полном праве требовать безусловную благодарность, – а вот мать мириться с его внешностью как не собиралась, так и не собирается. Её перекашивает, когда Ён попадается ей на глаза. Вероятно, уродился он в неё. Фотографий прежней, дооперационной госпожи Ширанья не сохранилось. Она с гордостью признаëтся и хвастается при каждом удобном случае, что собрала их все до единой и сожгла. А тут – получите-распишитесь! Сын, похожий на неё и не желающий этого менять. Она бесчисленное количество раз пыталась переубедить его: подкладывала брошюры с клиниками, «ненароком» рассказывала невероятные истории преображения, молчала по нескольку недель, настойчиво демонстрируя, что если он не сделает, как ему говорят, он для неё умрёт. Однако как бы ни трусил Ён, сильнее душила боль от мысли, что при взгляде на зеркало он увидит не это лицо, а другое. Казалось, тогда он точно сойдёт с ума. То был единственный случай, когда он не испугался попасть в Гроб и позволил себе не нравиться кому-то. Как оказалось позднее, всем.

Однажды госпожа Ширанья повела его в больницу, мол, провести медицинское обследование, необходимое раз в год. Ёну тогда почти исполнилось четырнадцать. Оставался ровно месяц до возраста, когда по закону он получал право самостоятельно принимать решения.

– Не рано ли прислали уведомление? В районном бюро здравоохранения не было сбоя? – уточнил Ён, когда его оставили на несколько дней в одиночной палате. – Ничего такого не сообщали в новостях. И года с последнего обследования тоже не прошло. Да и Борд не упоминала. А она самая первая спешит сказать, какой я лопух.

– Для дополнительных анализов, – отрезала мама и отлучилась переговорить с врачом. Ён не стал докучать, хотя в голову закрадывались подозрения.

«Да не может быть», – подумал он и ошибся.

Сомнения рассеялись, когда врач при очередном обходе не удержался и спросил, пользуясь тем, что госпожа Ширанья уехала домой освежиться:

– Молодой человек, вы точно хотите такой нос? Вы заказали крупное лицо, он на нём потеряется. Может, изменим заодно и овал…

Ён ушёл, не сказав ни слова, прямо во время разъяснений о том, каким идеальным он может получиться.

– Я сдаюсь, – всплеснула руками мать, увидев его на пороге дома. – Сдаюсь! Сделала, что могла. Почему? Ну почему этот недоумок не может быть таким же, как Юн?! На себя плевать, так нас бы пожалел!

Она продолжала томно вздыхать, когда её взгляд падал на Ёна. Затем она стала отворачиваться, а последние разы, когда он приезжал навестить родителей, и вовсе уходила в другую комнату и не появлялась, пока он гостил.

Ён садится за стол и упирается взглядом в семейный портрет. Огромный, в дорогой раме, он вроде и похож на сокровище, но то, о котором давно не заботились – знатно потускнел и потемнел.

– Да пускай прячется, – господин Ширанья тянется к своему любимому блюду, свинине в душистой томатной подливке. Ёна, если он решится перекусить натуральным мясом, ждёт кредит месяца на три, не меньше. Отец не прячет улыбки, а заметив, что Ён внимательно смотрит на него, игриво подмигивает. – Уж поверь мне, с голоду она не помрёт. Точно не из-за этого…

Юн подаёт признаки жизни: ворчит что-то, вроде «Пришёл? Снова? Зачем?». Отец указывает ему на стол и вопросительно приподнимает бровь. Юн берёт ложку в первом попавшемся блюде и наваливает себе что-то, что есть не собирается. Для старших разделить с кем-то еду – признак огромного доверия и близости. Они не застали хаос, что случился после химической катастрофы, но были к нему ближе, чем нынешнее поколение, и хранили остатки давнишних обычаев. Для Ёна с Юном это просто еда, хотя, пожив отдельно, Ён и начал ценить её больше.

– Как дела на работе? – господин Ширанья смотрит на него и одновременно отрезает от мяса неподатливый кусок. – Нож что ли тупой? – ругается он. – Тебе положить? – Ён мотает головой, и отец улыбается шире. – Ну так как?

– Нормально вроде.

Неловко. Такого внимания он ничем не заслужил, и Юн, не сумевший совладать с собой и скорчивший рожу омерзения, кажется, с ним согласен.

– Да? – не отводит взгляда господин Ширанья. – Слышал в клубе «Холодная Луна» кого-то жестоко убили? Это же в твоём районе? – Он наконец кладёт ломоть свинины на тарелку. Над столом разносится пряный аромат, дразня желудки собравшихся. – Ты ведь занимаешься этим делом? – Ён по-прежнему молчит. Теперь и Юн смотрит на него. Не с любопытством, как отец, а исподлобья, с опасливой подозрительностью.

– Не я один… – начинает Ён.

– Отлично! – машет у него перед носом вилкой господин Ширанья. – Правда, что здесь замешан Майстер Диль? – Ён набирает в тарелку побольше еды, чтобы подольше не отвечать. Их пристальные взгляды начинают напрягать. – Ну? Давай быстрее! Даровали же мне свыше сына, который не может делать два дела сразу! Ну? Долго мне ждать ответа?

– Я не могу рассказывать посторонним, – говорит он. – Если интересно, лучше дождись официального отчёта.

– Что? – Лицо господина Ширанья за секунду из добродушного превращается в каменное. – Посторонним? Какой же я тебе посторонний!

– Не мне. – Отец понял его правильно, но, вероятно, считает Ёна тем ещё тюфяком, раз прибегает к подобной уловке. – Не имеющим отношения к делу.

– Я имею самое непосредственное отношение. – Господин Ширанья разыгрывает карту праведного гнева, даже вилку бросает. В тишине раздаётся одинокий звон. – Я в будущем могу стать мэром города! Любое преступление, совершённое в нём, имеет непосредственное отношение ко мне. Я ответственен за то, что допустил это!

– Но сейчас ты не мэр…

– Что за убожество, – не выдерживает Юн. – Ты смеешь говорить отцу такие вещи? Чего выпендриваешься? Из-за громкого дела возомнил себя кем-то? Ты этой работой ему обязан. И что? Не можешь на пару вопросов ответить? Переломишься? Просто сделай, как тебе говорят, – нехотя бормочет он и отворачивается.

– Я не имею права разглашать…

Юн открывает рот, но господин Ширанья останавливает его:

– Значит, – продолжает отец, – никакие… – Он выделяет это слово, намеренно или случайно, не разобрать. Только Ёну от его интонаций, как нашкодившей собачонке, хочется под стол забраться. – Никакие, – повторяет господин Ширанья, – дела ты со мной обсуждать не собираешься? Я верно понимаю? – Ён горбится под натиском вопросов, но своего решения менять не намерен.

– Неблагодарный он, – встревает Юн. Прохлада от кондиционера позволяет дышать полной грудью, но Ён наоборот пропускает вздохи, будто боится подхватить лишний воздух. – Давно бы пора понять и ни о чём его не просить.

– Я… – пытается оправдать себя Ён.

Отец смотрит на него:

– Ладно-ладно, – смягчает он резкие слова Юна. – Может, и я немного палку перегнул, да? Действительно, не стоит нарушать правила ради моего любопытства. Мы же семья, зачем так резко реагировать?

– Странно, – Юн ковыряет вилкой в тарелке, – другие правила он нарушает запросто. Мог бы, если всё равно не ешь, не светить своим уродством.

Ён натягивает маску.

– Только посмотрите на него, – продолжает брат. – Вот ведь великомученик! Сам себе проблемы создаёт, а потом красуется своим горем. Ну что, скажи начистоту, что тебе мешает поменять твоё дурацкое лицо? К чему упрямиться? Ты бы столько проблем решил одним махом! Своих в первую очередь. – Ён не отвечает. Ему как никому другому хочется разделять мнение большинства, мнение своей семьи. Не носить эту удушающую маску, слышать о себе хоть что-то хорошее, видеть в лицах проходящих мимо людей не отвращение, а хотя бы безразличие. Но что он поделает, если на попытки подступиться к этому миру, его вдруг начинает разъедать ядовитая пустота.

– Отмалчивайся-отмалчивайся, – Юн глубже топит его в трясине бесконечных придирок. Разошёлся. Не так уж и часто они встречаются, чтобы он выговорил Ёну всё, что хочет. Господин Ширанья слушает, изо всех сил сдерживая уголки губ, которые стремятся вверх. – Но отец не всегда сможет прийти на выручку. И когда при очередной заварушке тебе понадобится чья-то помощь, даже не думай обращаться к нему. Ко мне…

– Хорошо, – Ён стягивает маску на подбородок, чтобы его хорошо расслышали все присутствующие. – Если… когда у меня будут проблемы, я сделаю всё возможное, чтобы тебя они никак не коснулись.

Уверения Ёна должны успокоить Юна, однако глаза того блестят от злости пуще прежнего.

– Ну что за тупица… – выплёвывает он каждый слог.

Договорить ему мешает сирена проносящейся вблизи дома скорой помощи.

– Зачем ты оскорбляешь брата? – Господин Ширанья поднимается из-за стола, неспешно подходит к окну и выглядывает на улицу, приоткрывая жалюзи.

– Разве я не прав? – Юн вспыхивает, колупая вилкой еду. – Он получил всё, что хотел, причём благодаря тебе. О нём помнят, только благодаря тебе! Он как самый настоящий паразит. У него нет ничего своего. Он не вышел харизмой, и что уж говорить, талантов у него тоже никаких нет. Хотя нет! Из него так и прёт вера в собственную непогрешимость, иначе его поведение я объяснить не могу! В нём нет ничего, что могло бы уравновесить его недостатки. Ничего, кроме тебя. И как он себя ведёт? Зачем нужен этот глупый ужин? Почему ты приходишь? – наконец вспоминает он о существовании брата и пялится на него во все глаза. – Тебе нужно что-то ещё? – и косится на отца, ожидая его реакции.

– Юн! – одёргивает сына господин Ширанья и бросает разочарованный взгляд на Ёна.

Наверное, сам задаётся теми же вопросами.

Ён молча надевает маску.

Отец отворачивается от окна, но с места не двигается.

Ён второй раз за последние дни чувствует невыносимое жжение внутри. И снова – ощущение одно, но реакция тела разная. Тогда, у клуба, Ён был воодушевлён. Лёгкость вперемешку с восторженной одержимостью побуждала его к действию – найти источник возникшего чувства, стать к нему ближе. Хотя бы на шаг, хотя бы мельком увидеть. Сейчас же каждый вздох давит на грудь. Выдыхать ещё больнее.

Ёну в голову, по обыкновению на таких вот семейных посиделках, приходит идея, которую он привык отгонять. Однако сегодня есть с чем сравнивать. Жаль, что не в свою пользу. Всё-таки ненормальный. У него действительно есть проблемы с головой. Как по-другому объяснить, то возбуждение на месте преступления? Да, сперва ему стало дурно, но потом… Почему ему резко полегчало? А сейчас? Когда он в кругу самых близких ему людей? Почему дома ему тяжелее и неприятнее, чем рядом с мертвецами и кем-то, кого он принял за убийцу?

Неужели Ён настолько мерзкий человек? Неужели он настолько старается скрыть эту личность от других, что сам верит в свою игру?

– Что такое? Кого-то ждёшь? – тараторит Юн, будто только и ждал этого момента и теперь боится его проворонить. – Не в настроении? Может, если злишься, перенесём нашу встречу? И чем тебе дело «Холодной Луны» приглянулось? Из-за Майстера Диля? Да оно висяком останется. Может, найти какое-то другое… Тоже громкое, но расследование которого точно закончится успехом? Неужели во всём городе ничего похожего не сыскать?

– Можешь ничего не говорить о «Холодной Луне», – возвращается к сыновьям господин Ширанья. Вопросы и предложения Юна он искусно пропускает мимо ушей – качество, которое Ён у него с удовольствием перенял. Обойдётся и без непрошенных советов. – Главное, прояви себя. Это поможет мне на выборах не меньше, чем знание хода дела. Даже больше, скажу я тебе. Хотя нет, – отмахивается он от своих же слов. – Лучше побереги мою честь. Просто будь всегда там, где нужно, а я уж придумаю, как тебя пропихнуть в первые ряды, если дело раскроют… А ещё лучше если этого Диля… – он тяжело вздыхает и садится обратно за стол. – Поймают. Так ведь? – Улыбка ровной полудугой ложится на его губы, и он превращается в прежнего добряка. Юн выдыхает, и Ён не понимает, то ли он борется с возмущением, то ли рад, что отец снова в хорошем расположении духа. – Можешь есть, Ён! Тебе нужно больше здоровой пищи. Судя по последнему обследованию в больнице, ты налегаешь на дешёвые пайки. Так не годится! Тебе достались плохие гены от твоей матери, потому нужно уравновешивать это несовершенство. Раз отказываешься от операций, тогда нужно соблюдать диеты. Если не хватает информации на нормальную еду, позвони. Я пришлю! Знаю, ты не хочешь нас беспокоить, но если действительно тяжело, не бойся обратиться. Мы же семья! – Юн собирается что-то добавить, однако господин Ширанья не даёт себя перебить. – Давайте посидим нормально. Мы и так почти не видимся.

Глава 2. Похороны II

Ён просыпается от звонка.

Вечером его одолела смертельная усталость. Вернувшись с семейного ужина, он надеялся отоспаться в последний выходной перед очередными сменами и не собирался разговаривать с кем-то или высовывать нос на улицу.

Планам не суждено сбыться. Борд определяет нарушителя спокойствия как начальника Пона. Не успевает Ён ответить, как на него лавиной обрушивается громкий голос:

– Высылаю тебе адрес. Чтоб через полчаса был.

Вот так. Ни здравствуйте, ни до свидания. Даже ответ не слушает. Сухие фразы обрываются гудками. Затем вибрирует телефон. В сообщении действительно адрес, только Ён не знает, где находится место их встречи.

– Где…? – Ему не нужно договаривать.

Борд, полностью синхронизированная со всеми гаджетами, зарегистрированными на его номер в реестре, понимает без лишних слов, мигом прокладывает маршрут и рассчитывает точное время.

– Чёрте что, – бормочет Ён, поднимаясь с кровати. – За полчаса точно не добраться?

– Только если телепортироваться, – пытается шутить Борд, но Ёна её ответы не веселят.

– Так может…

Программа не в состоянии распознать его иронии, поэтому на полном серьёзе отвечает:

– На данном этапе разработки устройства, способного телепортировать живое существо без последствий, учёные научились расщеплять перемещаемый предмет, но вот собрать его обратно пока не в состоянии.

– Ломать не строить, да? – Ён уже умывается. Как бы там ни было, но лучше проснуться сейчас, чем от ворчаний начальника Пона, когда тот догадается, что подчинённый не понял ничего из сказанного. – Включи новости.

Экран в верхнем углу зеркала даёт картинку, и встревоженная ведущая сообщает:

– Больше суток прошло с тех пор, как без вести пропал Великий Гао. Теперь на его поиски собираются добровольцы со всего города. Судя по опросам, доверие к местным органам у населения упало на две трети. Восемьдесят шесть процентов опрошенных сомневаются, что полиция делает всё возможное, чтобы обнаружить местонахождение Гао, ставшего для многих новой надеждой на светлое будущее.

«Мы не можем вот так запросто потерять его», – говорит один из добровольцев.

Не они ли несколько лет назад костили на чём свет стои́т этого Гао лишь за то, что он перепутал в какой руке держать вилку, а в какой – нож? Смеялись и тыкали в него пальцем, пытались опустить, унизить, готовы были сожрать заживо из-за ерунды? И что теперь? Их дорогой Гао пропал?

– Выключи, – приказывает Ён, отворачиваясь от зеркала.

Сил слушать эту ересь нет. Да и времени тоже.

Несмотря на все попытки успеть, Ён опаздывает. Небольшой отель вырастает перед ним заброшенной грязной развалюхой. Несколько полицейских машин у входа слепят мигалками, зеваки перешептываются в попытках разглядеть, что случилось; обшарпанные стены скрипят, готовые развалиться от слабого ветра, и сверкающая тусклым неоном вывеска сообщает о назначении места, но не его название.

– Снова убийство? – спрашивает мужчина, переваливаясь через ограждение. – В самом спокойном районе? Это серийник?

Ён не должен, но поворачивается на выкрик и тут же жалеет об этом. Корреспондент Ман с дурацкой фамилией Об. Это он сам так о себе отзывается. Говорят, что имя кажется ему незвучным и не притягательным. Потому-то он и представляется псевдонимом Бо Ман, а свои мерзотные статейки и вовсе подписывает милым «Бо Бо», как будто бы издеваясь над тем, про кого пишет.

Бо Ман приподнимает камеру – любит он ретро, что поделать – и ловко фотографирует Ёна. Вот же проныра! И когда успел пронюхать! Даже следователи не все собрались на месте преступления, а он тут как тут. Жди теперь статью, обличающую полицию и разносящую, как зараза, тревогу среди населения.

Ён поднимается на третий этаж по лестнице, лифта в старом здании нет, потому подходя к нужному номеру, тяжело дышит, будто бежал всю дорогу от дома. У двери стоят полицейские, в комнате они тоже толпятся, однако этаж наполняет тишина. Поскольку сейчас Ён пришёл один, он показывает – не без гордости – удостоверение, и его пропускают вялым кивком головы.

Народу снуёт больше необходимого. Ён пробирается между безликими силуэтами, не забывая тайком коситься по сторонам. Чувство того, что он здесь лишний, усиливается с каждым шагом. Уверенность Ёна, всколыхнувшаяся, когда он только подъехал к отелю, растворяется, будто ночная дымка по утру.

На вешалке он замечает то, от чего встаёт как вкопанный. Чёрная куртка, на спине которой белыми нитками вышиты крылья. Не может быть… Сколько таких курток? Сотни? Тысячи?

Номер разделён. Место, где был найден труп, отгорожено плотной плёнкой, через которую сколько ни всматривайся, ничего не разглядишь. Вход в запрещённую зону похож на наскоро сделанную прорезь, охраняемую двумя полицейскими.

– Уверен? – доносится до Ёна вопрос начальника Пона.

Ён снова показывает своё удостоверение теперь уже двум полицейским на входе, разделяющем место преступления, и торопливо пробирается внутрь.

– Никаких внешних повреждений не вижу, – шепчет судмедэксперт, не желая быть услышанным кем-то, кроме своих коллег в отгороженной зоне. – Уверен, не уверен, а предварительное заключение такое. Точнее скажу после экспертизы, но будьте готовы…

– Да как уж тут быть готовым? – начальник Пон смотрит в пустоту. Ему больше никуда смотреть, определённо, не хочется. – Представляешь, какой дурдом начнётся, если всё так, как ты говоришь?

– Да я-то здесь причём? – тут же снимает он с себя всякую ответственность. – Моё дело – заключение. А вот ваше – виновника найти. Ох, и не завидую я твоему положению!

Ён дожидается конца разговора и, когда на него обращают внимание, коротким кивком приветствует начальника Пона и Диана, который, оказывается, стоит неподалёку, но неожиданно молчалив на месте преступления. Затем он бросает взгляд на кровать, где лежит жертва, и по крови ему будто пускают ток.

Белая кожа, закостенелое тело – не человек, скорее фарфоровая кукла. Кроссовки аккуратно стоят у кровати. Руки ровно лежат вдоль тела. Одежда нигде не загнулась, не помята. Идеально, как в видеоуроках, которые включали в детстве: нужно оставаться красивым всегда, даже когда спишь.

Ёна потряхивает – и от одолевших воспоминаний, и от того, что он видит теперь.

– Это Великий Гао? – уточняет он.

Может, он не до конца проснулся? Может, глаза подводят? Может…

Шум в ушах усиливается, и Ён прикрывает их, хотя понимает, что причина не снаружи и от его попыток ничего не изменится.

– Оракул достиг первой точки, – сообщает кто-то. – В этот раз, будьте любезны, включите запись! Да что там такое? Снова рассинхрон?

– Эй! Эй! Ён, твою ж налево! – ругается Диан. – Только не говори, что в обморок намылился?

– Быстро собрался! – командует начальник Пон. – Вызвал вас, потому что решил, что ни тебя, ни Диана его смерть не шокирует, как прочих. Или ты в рядах его почитателей?

– Нет, – еле шевелит языком Ён. – С чего бы? Просто я…

– Тогда, – начальник Пон склоняется над ним и чуть слышно цедит сквозь зубы, – прекратил мне тут драму разводить. Мы должны найти подозреваемых.

– Но разве судмедэксперт только что… – Ён расправляет плечи, убирая руки от ушей.

Шума больше нет.

– Мало ли что он сказал, – продолжает шептать начальник Пон. – Что будет, если люди узнают, что их единственная надежда умерла, да ещё так? По своей воле! Понимаешь? Можешь себе вообразить?

Ён не представляет. Он вообще плохо соображает. Никак в себя не придёт. Вместо него отвечает Диан:

– Когда во что-то верит меньшинство – это ересь. Когда большинство – это уже истинная вера.

– Не вздумай подобного на публику ляпнуть, – грозит ему Син Тэ Пон.

Диан невинно жмёт плечами.

– Обычно такие дела быстро закрываются, с пометкой «на “нет” и суда нет»?

– Не в этом случае, – снова одёргивает его начальник. – Нам нужен виновник. Сверху намекнули. Никто не хочет разгребать, чем вот это, – он, не глядя, отмахивается в сторону мирно лежащего Гао, – грозит.

– Уже? Какие они там сверху быстрые. Как по мне, нужно сказать, как есть, – настаивает Диан. – Просто естественный отбор сработает: от всех недалёких избавимся законным способом. Последуют за ним? Ну и скатертью дорожка! Раз Гао ушёл на тот свет, то пускай заберёт их с собой, да побольше.

– У тебя сердце вообще есть?

– Даже если и есть, это что-то изменит?

Начальник сопит, не находя ответа.

Ёна их перепалка не интересует. Он смотрит на куртку, собираясь с мыслями. Нужно отмести маловероятный, но всё-таки вариант того, что именно его, Великого Гао, той злосчастной ночью повстречал Ён. Надо же, тот мелкий правонарушитель совсем вылетел у него из головы. Жаль, что вспомнить о нём вынуждают чудовищные обстоятельства. В любом случае не походил он на уставшего от жизни человека. И кое-что ещё.

– Его Борд не проверяли? – уточняет Ён.

На том парне её не было, так что дело одной секунды разобраться, он это или нет.

Начальник Пон меняется в лице. Вопрос, который не должен вызывать и доли смятения, заводит его в тупик.

– Об этом, – шепчет он. – Предупреждаю сейчас, чтобы потом не орали на всю округу и не трепались. А при расследовании всё равно всплывёт… – он сомневается, вытирая выступивший на лбу пот, но по итогу сообщает: – На нём нет Борд.

– Что? – оживляется Диан. Значит, его, как и Ёна, не рискуют подпускать к трупу. Вблизи почившего Гао пока разглядели только персоны, которым можно безоговорочно верить. – Как так получилось?

– Более того, – начальник Пон встаёт к ним вплотную, – за ухом у него нет отверстия.

– Получается, Борд ему никогда не устанавливали, – Диан буквально светится от собственной догадки, но быстро мрачнеет.

– На трансляциях он её носил, – упорствует Ён.

Не может быть всё настолько плохо.

– Бутафория, – бормочет Диан.

– Именно, – соглашается с ним начальник Пон. – Это наводит меня на мысль, что он был незарегистрированным ребёнком отправлен в Гроб, но его почему-то забрали обратно.

– Столько нарушений у всех на глазах, – мотает головой Диан. – Кажется, у Больга Враш наступают тяжёлые времена.

– Примерное время смерти Великого Гао известно? – Никакие Больга Враш Ёна сейчас не волнуют.

Он оглядывается и видит на тумбочке рядом с кроватью книгу, потрёпанную, с жёлтыми страницами.

– В ту же ночь, когда произошла дилевская мясорубка, – опережает начальника Диан. – А что? Думаешь, дела связаны?