Скажи им, что я сдался

– Это не подавленность. Это одышка.

– Не вводи меня в заблуж… Ох! Не успели. Место уже занято. Зачем противишься? Тебе станет легче, если перестанешь скитаться на отшибе общественной жизни. Человек – социальное существо…

Слова-то какие. Видимо, не только эмоциональность обновили, но и культурность.

– Понял-понял, – хмурится Ён.

– Как бы там ни было, знай, я всегда на твоей стороне…

– Это ещё что? – Ён застывает у двери в свой отдел.

Слова Борд звучат знакомо. Даже интонация раздражает в похожей степени, до мурашек.

– В новом обновлении нам установили функцию «Великий Гао». Теперь я могу поддержать тебя в любой ситуации, когда не знаю, чем помочь.

– Отключи.

– Тебе она необходима.

– Отключи сказал! – Ён выкрикивает, причём так громко, что случайные свидетели его гнева оглядываются.

Борт издаёт короткий щелчок и затихает, отчего становится не по себе. Она всего лишь программа, но Ён не может отделаться от мысли, что обидел её.

– Прости, – бормочет он. – Просто сделай поменьше упоминаний об этом Гао. – Думает и добавляет: – Пожалуйста.

– Как хочешь, – холодно соглашается Борд.

Ён заходит в отделение, отвечает детектору на вопросы, получает доступ к дежурству и тащится до своего места. Медленно и тихо. Медленно, чтобы не нарушать унылую застылость в помещении. Тихо, чтобы никто не понял, что он здесь.

– О! Свинорылый! – приветственно восклицает Диан. Лия и Че Баль приподнимают головы и бросают на Ёна раздражённые взгляды. Маску он успел снять, когда входил, поэтому причины злиться у них есть.

– Опять настроение испортил, – тянет каждое слово Лия.

Че Баль цокает языком и отворачивается.

– Пора бы и свыкнуться, – Ён бухается на стул и включает компьютер.

– Свыкнуться значит дать спуск таким, как ты, – Лия тоже отворачивается. – Как будто самому приятно на себя смотреть.

Ён пропускает её слова мимо ушей, обновляет таблицу, веря, что чудесным образом появится мелкий воришка или заблудшая кошка заберётся на дерево и не сможет слезть. Что-нибудь, что не причинит много вреда, но спасёт его от унылой компании.

– Я не соглашалась на работу в таких условиях, – продолжает Лия. – Никто из нас не соглашался, так что будь благодарен, что терпим. И вообще, – теперь она поглядывает на Диана, ждёт, небось, что он присоединится к нотациям. – Как ему вообще позволили сюда попасть? Очевидно же, что он повёрнутый, – она крутит пальцем у виска. – Повеселился и хватит! – Она наконец смотрит на того, о ком говорит, на Ёна. – Увольняйся, не твоё это. Если так хочется с преступниками возиться, открой какое-нибудь частное агентство, а нас оставь в покое. Понимаю, – она проводит рукой, заставляя Ёна, невольно открывшего рот, хранить молчание. – Форма красивая, но ты ей совсем не подходишь.

Лия вроде и говорит долго, но стрелки на часах мерно тикают, сообщая, что не прошло и пяти минут. Поскольку Ён не отвечает, от него отстают. Спустя полчаса покоя он начинает листать архивы – случаи, для просмотра которых не требуется разрешения начальства.

Верится с трудом, что он живёт в таком городе. Где кого-то обкрадывают, избивают, уродуют, насилуют, убивают. Всё это проходит мимо. Всё это вдали мелькает дымкой, будто чужое воображение, чья-то фантазия.

«А что, если подобное случится рядом, совсем близко, и я не смогу помочь?» – пронизывает его ужас. Затем на смену идëт тоска.

– Ты снова чувствуешь подавленность, – сообщает Борд. – Уже который раз за сутки. Я запишу тебя к специалисту.

– Не надо, – шепчет Ён.

Улики по старым делам перечисляются, но чтобы их увидеть и внимательно изучить, нужно спуститься в другой архив – не цифровой, а реальный. Ён резко отодвигает стул и потягивается. Самое время прогуляться до подвала и отдохнуть от здешней давящей тишины. Там, внизу, даже дышится легче. Начальник Пон, конечно же, против не будет. Он всегда рад, когда его сотрудники сами находят, чем себя занять в рабочее время.

Диан говорит что-то ему в спину, но Ён отвлечён на болтовню с Борд и сперва не замечает.

– Свинорылый! – Диан привстаёт со своего места. – Снова в архив? Захвати на обратном пути кофе из автомата.

– И мне! – тянут руки вверх Лия и Че Баль. Синхронно, будто специально тренировались.

В отличие от Диана, который любую гадость уплетает за милую душу, этим двоим кофе из автоматов нужен для того, чтобы глотнуть его, а затем выплюнуть обратно в одноразовый стаканчик и посетовать на отвратный вкус, попутно журя Ёна. Ну а как же иначе? Там от кофе только название и осталось.

Проходя мимо рабочих столов, Ён косится на мониторы. Че Баль не скрывается, спокойно играет в стрелялки. Лия рассматривает лица, предлагаемые недавно открывшейся клиникой. Монитор Диана не видно. Стол у него так расположен. Хоть входи, хоть выходи из помещения, ничегошеньки даже краем глаза не уловишь.

Начальника Ён встречает на лестнице. Он возвращается с коробками, на которых несёт три стаканчика. Расписки за взятые улики он держит зажатыми между подбородком и грудью, чтобы не испортить, если кофе вдруг заживёт своей жизнью и решит разлиться. Ребята из старого архива с пренебрежением отзываются о записях через сеть. Бывали случаи, когда система сбоила, и тогда некоторые регистрации терялись. Заметить пропажу удавалось не сразу, потому некоторые улики теперь хоть и числятся, на деле – бесследно утеряны. Так что, беря что-то из архива, любой сотрудник оставляет не только сетевую заявку, но и письменно в двойном экземпляре подтверждает, что и когда получил на руки.

– Снова из архива? – спрашивает Син Тэ Пон. Безынтересно так, хотя глаз с Ёна не сводит.

Ён кивает и пропускает его, сделав шаг в сторону.

Начальник Пон мешкает – топчется на месте и причмокивает.

– Знаешь, – говорит он, – твои старания, несомненно, важны. Но сдать экзамен только за счёт изучения старых дел… – Син Тэ мотает головой.

– Я… – начинает Ён, но листы выскальзывают.

Начальник Пон подхватывает их.

– Можешь не отвечать, если сложно, – пихает он обратно документы под подбородок Ёна. – Я-то понимаю, что у тебя были причины, почему ты перешёл на домашнее обучение, почему не смог поступить на высшее. Понимаю, почему ты вынужден был купить себе рабочее место, – Син Тэ кашляет в кулак. Ну да, ложь знатно подсушивает горло. Ён по себе знает. – Вернее, твой отец. В нашем районе многому ты не научишься. Здесь ничего не происходит, как видишь. И вообще нас снова сокращать собираются. Придётся вам ещё обязанностей понакидать…

Даже если покупаешь себе должность, то спустя пять лет всё равно нужно сдать экзамен. Ён глубоко внутри ощущает горечь очередного проигрыша. Положим, он справится с теорией, остаётся физический тест, который ему не осилить. А без диплома сколько угодно топчись вокруг да около должности, повышений не получишь. Да и позорно это, платить второй раз за право продавать свой труд. В городе столько людей, что на всех мест не хватает. Вот и получается, что ты буквально крадёшь работу того, кто упорно учился ради неë и старался изо всех сил. Прямо так заявила однажды Лия. И в общем-то была права. С другой стороны, работа нужна при любом раскладе, так почему же тогда не та, которую хочется? Особенно, если можешь еë себе позволить?

– Ну… – начинает Ён. И снова листы выскальзывают из-под подбородка.

Син Тэ Пон вздыхает и плотно сжимает губы. Его ловкие пальцы хватают готовые разлететься расписки и кладут их обратно.

– Повторяю, – идеальное лицо начальника Пона (прямо как из третьей брошюры клиники Али Бара) неестественно морщится и топорщится. Такое бывает, не все лица пригодны для сильных эмоций. А если к тому же ещë после нескольких переделок, то лучше ничего с их помощью не выражать. Просто моргать будет достаточно. – Повторяю. Отвечать необязательно. Я всё понимаю. Но ты на досуге подумай: нужна ли тебе вся эта морока?

Он вежливо отступает, показывая, что Ён может пройти. Конечно, вызывать в кабинет для подобного разговора он не стал бы. Во-первых, не первой же срочности. Во-вторых, видит, что коллеги к Ёну и без особого приглашения прохладно относятся. А вот лишний раз встряхнуть где-нибудь при встрече, отрезвить, так сказать, это всегда пожалуйста.

Не проходит и часа после его возвращения из хранилища, как к Ёну на стуле подкатывает Лия. Проскрипев на старых колёсиках, она хватается одной рукой за край стола, чтобы не проскочить мимо, второй швыряет листы под нос Ёну.

– Внимательно смотри, – приказывает она. – Накинула на скорую. – На бумаге начерканы лица. Ён аккуратно отпихивает рисунки в сторону. – Если не хочешь напоминать кого-то, можно своë, индивидуальное, заказать. Дороже, конечно, получится, но у тебя же нет проблем со средствами.

– Вернее, у его родаков, – влезает Че Баль.

Лия кивает, но тут же возвращается к разговору с Ёном. Пялится, не отрываясь. Без слов готова прямо сейчас лепить из него «по образу и подобию».

– Если честно, скулы тебе подпиливать не нужно. Они очень даже удачные. Наверное, единственное, что можно от тебя сохранить. Проблема в основном в… этом, – проводит она рукой перед ним. – Чего кривишься? Как лучше же пытаюсь. Ему бы благодарить до скончания веков, а он нос воротит!

– Балованный, – Че Баль мотает головой, усовестить хочет, и Ён сжимается, горбится и сутулится. Вот бы настолько уменьшиться, чтобы его перестали замечать и забыли о нём.

– Он, наверно, до гробовых стен хочет один остаться, – Лия то ли надеется поддеть, то ли искренне переживает. Не разобрать. На Ёна в любом случае её слова не действуют. – Неужели не хочешь, чтобы за тобой дурёхи толпами гоняли? Ты поэтому в однушке зачуханной живёшь? – Естественно, они знают и об этом. – О будущей семье совсем не думаешь. У тебя же папаша – чинуша. Неужто не дал денег на приличное жильë? И заслуженное рабочее место получить не особо стараешься?

– Я второй ребёнок, – неохотно напоминает он. Достаточно и того, что родителям пришлось платить ежемесячный налог до его совершеннолетия. Что ему с них требовать? – И да, я собираюсь жить один.

Тут скрывать нечего. Конечно, он собирается. Семья второго ребёнка находится «на особом счету». Чуть что, любая малейшая провинность, и его, Ёновский, отпрыск, будет отправлен за город. Понимать это и принимать – святая обязанность. От неё не убежать. Да и если он задумается однажды, нужна ли ему семья, это не будет иметь значения. Кто захочет связать себя с ним и потом трястись над своей судьбой и судьбой своего чада?

На самом деле на Земле осталось много свободного места. Нет, не так. Осталось много пустого места. Мало плодородной земли, мало лесов, мало питьевой воды, мало чистого воздуха. Мало всего, кроме людей. Нет, снова не так. Пострадавшее не только внешне, но и численно общество, как ни крути, из-за недостатка ресурсов вынуждено существовать так, как будто сейчас новый рубеж перенаселения. Вот они, эти самые люди, и столпились в месте, более-менее пригодном для существования – наступают друг другу на пятки, отдавливают ноги, не могут нормально разойтись на улочках таких же узких, как возможности человечества.

Глава 1. Великий Гао и свинорылый бес II

Когда Ён садится в патрульную машину, на улице клубится ночной туман. Днём духоты нагоняет солнце, а ночью – пары города.

– Тебе лучше поторопиться, – предупреждает Борд. – Скоро начнётся Долгий путь. По прогнозам, он затянется не на один час.

– Много стариков? – В зеркале заднего вида Ён замечает, как Диан, вышедший с электронной сигаретой, буравит его взглядом. – Да провались ты уже, – шёпотом добавляет он.

– Скажем так, – информирует Борд. – Станет посвободнее.

Ён кивает и аккуратно отъезжает от полицейского участка, заворачивает за угол и нажимает на газ. Нужно поторопиться, если он не хочет застрять на шествии.

Оли Вар сказочно улыбается с витрины своего заведения, светится неоном и гирляндами. Но привлекают не яркость картинки и модное лицо. Большими буквами пестрит надпись «Экологически чистые продукты».

Поговаривают, Оли Вару земля досталась по наследству. Когда-то заброшенный участок со старым, почти развалившимся домом стал сокровищем города, сделав сокровищем и человека, который его получил. Хотя содержать скот и выращивать натуральные продукты – удовольствие дорогое, Оли Вар не испугался долгов и в скором времени его имя засияло на рекламных щитах.

Сам Оли Вар с момента своего триумфа на люди не показывается, зато его фотографиями пестрят общественный транспорт, ленты новостей в соцсетях и плакаты на стареньких столбах и досках для объявлений, но это уже в самых отдалённых, спальных районах. И не только! Его гигантское изображение раз в час машет рукой со стены самой высокой башни, где пять минут показа стоят наборов пайка на неделю.

Сейчас Ён разглядывает его лицо в витрине, постукивая пальцами по рулю старого электромобиля. Очередь, твою налево.

– Придётся немного подождать, – с гордостью заявляет кассир, получая от Ёна заказ. – В Больга Враш званый ужин, и туда сейчас готовят все наши повара. Тамошним гостям так понравилось, что они всё умяли и потребовали добавки.

– В кредит, – бормочет Ён.

Какие-то заоблачные пиршества его не интересуют.

Оливаровские повара справляются быстро. Ён наблюдает за тем, как к перевозчику туда-сюда бегают официанты. И минуты через две после того, как тот отъезжает, Ён получает булки в небольшом герметичном пакете, на который аккуратно наклеена бирка: «Безопасен для окружающей среды. Разлагается в течение 6 месяцев».

– Поздновато как-то, – говорит сам себе Ён.

– Что? – переспрашивает Борд, но он не повторяет.

Ёну прекрасно известны последствия запоздалых сожалений человечества. И в отличие от Борд он не просто знает, но может, хоть и без особого желания, осмыслить. Сперва был период Цветения, как говорится о нём в учебнике по истории мира. Тогда был так называемый бум рождения красивых людей. Затем из-за химической катастрофы начались мутации, период Увядания. В основном внешние, но некоторые портили и здоровье, как случилось с Ёном. Помимо вздёрнутого носа, по мнению окружающих, похожего на свиной пятак, и глаз, уже положенного стандарта, он получил полноту на генном уровне. Единственным путём сбросить вес до эстетически верных стандартов для него был мухлёж с ДНК. Вмешательство с вероятностью восемьдесят на двадцать – не в его пользу – сулило такими последствиями, как слабоумие, преждевременное старение или более серьёзными мутациями, чем пара-тройка лишних килограмм.

– Сказки эта ваша статистика, – заверяла с завидной самоотверженностью госпожа Ширанья. – Мне сделали, живая-здоровая. Так что нечего отговорки придумывать.

Люди, повидавшие красоту и упустившие еë, смириться с потерей не смогли. Есть такая поговорка, снявши голову, по волосам не плачут. Так вот, именно этим сейчас все вокруг Ёна и занимаются. Что неприятнее, помимо прежнего облика они, кажется, потеряли что-то ещё. Ëн не может объяснить, что именно. Но он читает прежние книги, изучает прежние произведения искусства, смотрит прежние фильмы – и видит в них что-то иное. То, чего сейчас не находит.

Небольшое опоздание вынуждает Ёна наблюдать за процессией на перекрестке Поварки и Черничного переулка. Тёмные фигуры бредут в дымке, но Ён примерно догадывается по форме и движениям, кто сейчас скользит перед машиной, словно неупокоенный призрак. Сперва идут нянечки с детьми всех возрастов, от новорожденных до подростков. От кого-то из их подопечных избавились, оставив в ящиках для отказников, кто-то осиротел и не получил опеки. Следом бредут старики, медленно, неторопливо. Те, чьи сбережения на старость закончились и за кого не хотели брать ответственность родственники.

Ён не собирается доживать до стольких лет, до скольких дотянули они. Горбатиться, чтобы тебя отправили по итогу одной серой массой с другими в дом престарелых, – нет, в его планы такое не входит.

– С каких пор у тебя появилась эта вредная привычка? – спрашивает Борд.

Ён теряется от внезапного вопроса и убирает пальцы от губ.

– Я грыз ногти? – догадывается он.

– Да, – Борд тихонько трещит. Наверняка перепроверяет данные о его повседневных привычках. – Ранее такого не замечалось.

– Подумаешь…

– Нужно определить, чем вызваны твои изменения.

В машине становится жарко, порой кондиционер барахлит. Да даже начни она разваливаться, отказываться от неё так же легко, как от бредущих мимо людей, никто не будет. Ён приспускает стекло на окне и на тихой громкости включает радио – Борд он слушать не хочет, а тишина не приносит хороших мыслей, лишь какую-то тухлятину.

Третьими семенят потерявшие всё, имевшие неоплачиваемые долги – те, кто получил статус разорившихся и ставших попросту изгоями.

Четвëртыми, под охраной, вышагивают преступники. Ни одного из них Ён не поймал.

Колонны идут каждая в своей манере, но чуть ли не нога в ногу, словно маршируют. Миновав Черничный переулок, они разбредутся, каждая на свою улицу, чтобы подойти к главному входу в разное время и не создать толкучку или беспорядки: кому – в детский приют, кому – в стариковский, кому – в работный барак. Кто-то отправится в исправительное учреждение. На самом деле все они приговорены к жизни в одном, длинном и высоком, доме без окон. По крайней мере, таким он выглядит со стороны улицы. И имеет он только вход. Ни единая живая душа не видела работников серой махины. Бывают смельчаки, которые пытаются заглянуть в открывшуюся для новых «жильцов» дверь – Ён может назвать себя одним из них, – но изнутри на них наваливается мрак, душный и беспросветный. Зато любой скажет, что за ним, этим угрюмым домом, ничего нет. Город заканчивается на нём. Государственная Распределяющая Организация для Безнадёжных, в народе любовно называемая «Гроб». Отправленные туда люди умирают не физически. Наверно, было бы гуманнее, если бы так. Но нет, они умирают социально.

Отец сказал Ёну, когда тот впервые поругался с ребятами из школы:

– Ты отмечен в системе как «нежелательный», так что должен научиться тому, как избегать ситуации, способных привести к тому дому. Помнишь? Мимо которого мы проезжали вчера? Поэтому, пожалуйста, никогда никого не зли, не пререкайся и терпи. Просто молча уходи. Всегда, когда понимаешь, что можешь причинить кому-то неудобство. Жалобы мы потянем, но драки, пусть и спровоцированные другой стороной – нет. Это иной уровень вреда – мера наказания для тебя будет необратимой.

И Ён послушно ушёл в детскую, показывая, что понял отца.

– Закурить не будет? – стучит кто-то в окно.

Ён внутренне содрогается, но внешне сохраняет равнодушие. Быстро натягивает маску на нос и опускает стекло ниже.

– Разрешение есть? – оглядывает он просящего.

Рассеивающийся в дымке свет от фонарей и витрин не помогает, наоборот, силуэт в нём растворяется; ещё и капюшон скрывает лицо незнакомца под плотной темнотой.

– Разрешение?

Вот гадёныш! Играться вздумал!

– Разрешение на курение в общественном месте есть? Или сейчас штраф оформлю, – Ён вытягивает руку из окна и стучит по двери машины, напоминая, с кем курильщик имеет дело.

По радио начинаются ночные беседы о Великом Гао. Слушатели звонят и рассказывают, как мессия повлиял на их жизнь. Изменил, конечно, в лучшую сторону. Ён одним махом выключает передачу.

– Не любишь счастливых историй? – склоняется к окну незнакомец. – А! Всё-таки второй сын кандидата в мэры Ширанья? Правильно значит признал! Но разве, – он не скрывает разочарования, – разве ты сейчас патрулируешь? – Ён ощущает на себе пристальный взгляд наглеца. Ишь какой! На других пялится вволю, а на себя смотреть не позволяет? – Так что, второй сын? Не нравятся счастливые истории, да?

Ён хмурится. За ухом курильщика нет Борд. Вернее, нет подсвета, который она обычно излучает в тëмное время. Значит, прибор либо не рабочий, либо отсутствует. Оба случая считаются преступлением.

Воспрещается намеренно портить, ломать или отключать Борд. Запрещены глушение сигналов, манипуляции с данными и иные методы, способные ввести систему контроля учётных записей в заблуждение. Разбуди Ёна посреди ночи, первым он вспомнит этот закон.

– Скорее, этот Великий Гао не вызывает доверия. – Ён тянется к карману за электрошокером. Пистолет ему пока не выдали. – Борд, – отворачивается от окна и шепчет он, когда незнакомец наконец выпрямляется и отступает от машины на уважительное расстояние. – Попробуй установить с ним связь. Обойди предупреждение владельца на проверку его данных.

– Это незаконно, – отказывается она.

– Я не прошу взламывать его. Просто хочу, чтобы ты проверила, включено ли его устройство так, чтобы он не понял. Не хочу его спугнуть.

Незнакомец отступает ещё, словно чувствует неладное.

– Почему? – удивляется он. – Почему не веришь Гао? Чем он плох? Ты его знаешь? Лично общался? Или что? Обладаешь силой через экран людей читать? А как насчёт, например, твоего отца? – задумчиво тянет он. – Который в мэры собирается? Чем он лучше? Ему можно верить? Болтать горазд, а сделает ли, что наобещал?

Голос тихий, но сильный, с ноткой то ли издёвки, то ли превосходства. Не без дурманящего спокойствия, отчего Ён и сам сперва не замечает, что говорит так же откровенно, как и возникший из ниоткуда собеседник.

– Конечно, можно, – искренне негодует Ён. – Нашёл кого сравнивать!

– Звучит так, будто ты гордишься своим отцом.

– Так и есть, – отрезает Ён.

– Счастливчик.

– Просто мой отец – достойный человек. Это тебе не псевдочудотворец! Всё, что Гао делает своими дурацкими речами, так это толкает на преступления кого-то, вроде тебя. Всегда буду любить и понимать вас, чтобы вы ни сделали, – невольно передразнивает Ён. – Что ещё хуже, – продолжает он, – думаю, он настолько глуп, что сам верит в то, что говорит. А когда дурак получает много власти, к добру это не приводит. – Неудачливого курильщика окутывает аура человека, глубоко задумавшегося. Человека, слышащего, но не слушающего, что ему говорят. Он кивает. Неуверенно, чем сильнее воодушевляет Ёна. – Знаешь, сколько раз я натыкался на случаи, когда виновник говорил, что ни за что бы не пошёл на преступление, если бы не слова Великого Гао? Поймёт же, простит. Когда есть кто-то, кто останется на твоей стороне при любых обстоятельствах, ничего не страшно. – Ён нащупывает в кармане шокер и вспоминает, что хотел сделать. – Да о чëм это я! Как будто Великий Гао что-то на самом деле может! Его Больга Враш продвигают. С них и спрос. Нечего от него ждать…

– Почему? Пусть Гао будет мессией, колдуном, избранным… Да кем угодно, если людям от этого легче. Отчего же и нет? По городу ходят слухи, что он излечил некую пожилую женщину всего-то одним касанием! Ну и уверением, что всё обязательно закончится хорошо. Слышал? – Ён вздыхает. Ну да, ну да. А ещё он слышал, что на ежегодные пожертвования в фонд Великого Гао можно купить два участка, не меньше оливаровских. Навряд ли получилось бы собрать такое количество байтов без подобных баек. – Вот ты… Чего больше всего в жизни желаешь?

– Ну… – У Ёна редко спрашивают, чего он хочет, потому он в замешательстве. – Ну… Я бы хотел, наверно… Гао, конечно, не в силах это исполнить! Но я хотел бы какое-нибудь дело… Чтобы оно на слуху было. Чтобы все о нëм знали… А я смог бы раскрыть преступление и доказать, что тоже чего-то стою…

– Зачем? Слава нужна? И почести? – Ён мотает головой, хотя в каком-то роде так оно и есть. – В любом случае, не тот райончик для великих свершений выбрал.

– Не то чтобы мне дали выбрать…

– Неужто купил себе работёнку-то? И что же? Как оно?

Ёну не по себе. И этот вздумал над ним потешаться.

– А ты, смотрю, страх совсем потерял. Любовь Великого Гао, небось, сделала мозг девственно чистым. Ну, не переживай! Я тебе верну понимание общественного порядка. Подойди-ка поближе, – он подзывает жестом, но наглец не думает подчиняться. – Считаю данные. Мигом штраф тебе оформим.

Ён не успевает толком открыть дверцу, как незнакомец срывается с места и несётся прочь. Только вышитые белыми нитками на куртке крылья мелькают, когда их касается свет от направленного фонарика.

– Кто он?

– Мне не удалось установить связь, – сообщает Борд.

– Получила блок при запросе подключиться?

– Я не смогла найти его в сети.

– Значит, точно нужно отловить! – шагает к Черничному переулку Ён. – Запроси подмогу!

– Уже, но из-за Долгого пути движение приостановлено.

А парень-то не дурак! Знал, что ничего ему не будет, потому и вёл себя нагло. Ён ускоряется, словно не преступника хочет поймать, а убежать от стыда за собственную глупость.

– Без подключенного устройства он не виден, – отрезвляет его Борд. – Даже дроны растерялись. Сейчас его не догнать. – Ён останавливается, но продолжает всматриваться в темноту переулка. – Надёжней будет вернуться подготовленными и выловить его. Он знал, куда бежать, значит не первый раз сюда приходит.