Скажи им, что я сдался

Иан Таннуш

Скажи им, что я сдался

Часть первая. Красота

19 мая 2215 года

22:11 Камеры у входа в развлекательную компанию «Больга Враш»

Зафиксирована личность, предположительно мужчина. Лица не видно. Одет в куртку, на спине которой белыми нитками вышиты крылья.

Неопознанная личность садится в корпоративную машину, серебристый бантош (номерные знаки найдены в базе данных), и уезжает.

22:13 Камера на светофоре

Серебристый бантош с данными номерными знаками съезжает с главной дороги во дворы. Навигация в машине отключена, управление переведено на ручной режим. Отследить его дальнейшее передвижение невозможно.

20 мая 2215 года

03:24 Уличная камера на перекрестке Поварки и Черничного переулка

Обнаружена личность, предположительно мужчина, в куртке, на спине которой белыми нитками вышиты крылья. Лица не видно.

Неопознанная личность подходит к полицейской машине, стоящей возле пешеходного перехода. Номерные знаки есть в базе данных.

Ведётся поиск полицейского, с которым разговаривает мужчина.

Глава 1. Великий Гао и свинорылый бес I

– Эй, свинорылый! Сгоняй-ка за булками! Только теми, что из пекарни Оли Вара! – Диан обводит взглядом кабинет – ищет поддержки товарищей, и получает её: кто-то одобрительно хмыкает. В зеркале у двери мелькает короткое движение, едва уловимый кивок. – Всё равно тебе на дежурстве нечего будет делать!

Над Ёном явно издеваются. Пускай все вокруг и твердят, что общество давно перешагнуло через примитивное мышление. Что каждый человек индивидуален и уважает непохожесть другого. Что никто и никогда не выскажет, по крайней мере, в лицо или во всеуслышание, какой ты урод, жиропуз и тупица. Подобного просто не бывает.

Ну да, если строго придерживаться госстандартов, перечень которых знает любой уважающий себя гражданин, бояться нечего. Месяца два назад кто-то приклеил на край монитора стикеры, решив, что Ён с ГОСТами не знаком. Один из них гласит:

Стандарты роста и веса для мужчин

Рост – 180 см

Вес – 70 кг (допускается, но не рекомендуется варьирование в 3 кг)

Последняя строка подчёркнута.

На другом стикере нарисовано лицо в разрезе: правильные пропорции выделены и обозначены. Рисунок маленький, но чёткий. Даже если захочешь, ничего в нём не упустишь.

Ён переводит взгляд с заметок на настенные часы, древние, ещё со стрелками – целых пять часов до конца смены.

На рабочем столе компьютера висит одна-единственная иконка: текущие дела. Если открыть программу, то там, в серой таблице, встретишь круглый ноль. Дырку от бублика. Такой вот район, ничего в нём не происходит. Даже мелких краж. И в этом спокойном районе находится настолько бесполезный отдел, что на него смотрят сверху все, кому не лень. Если есть анекдот про полицейских, то непременно в нём будет упомянут участок девятьсот восемнадцать, в котором работает Ён. Причём упомянут не в лучшем свете.

Из-за того, что заняться здесь нечем, работникам в девятьсот восемнадцатом подразделении предписаны несколько иные обязанности, чем имеются в обычных. Разграничений по роду деятельности нет. Они даже сами убирают помещение. Обычно есть расписание, но когда приходят смены Ёна, оно не нужно. Всегда убирает за всеми он, он же бегает за едой и кофе, если кому-то вдруг взбредёт в голову сделать заказ из заведения, откуда доставка до их участка невозможна.

В общем, подразделение девятьсот восемнадцать в глазах общественности это самая никчёмная вещь в городе. В этом уверены и обычные жители, и сами сотрудники правоохранительных органов. И не поспоришь, ведь в участке только и остаётся что тухнуть в духоте и сонливости. А жара в этом году выдалась действительно тяжёлой. И запашок в придачу имеет, этакое смешение пота и захимиченного донельзя кофе. Она с вроде как исключительной избирательностью собирается вокруг Ёна – порой обнимает, крепко-крепко, аж дышать нечем, – и потому больше всего воняет от его стола.

– Это из-за того, что ты жирный, – заметила как-то Лия, сбросив со счетов то, что его рабочее место расположено препротивнейшим образом: далеко от окон и кондиционеров, в самом углу. – Фи! Мимо тебя и проходить-то не хочется!

Ён никогда не отвечает. Обычно он просто пялится в монитор. И сейчас себе не изменяет – мозолит глазами эти самые «0 запросов». Надежда на то, что появится хоть маломальское дельце, обычно не покидает до последней минуты смены.

– Даже если что-то и подвернётся, – говорит Че Баль, – преступника сможешь поймать, разве что, увидев тебя, он со смеха повалится.

Не то чтобы Ён имеет право злиться или спорить с теми, кто очевидно и целенаправленно указывает на его недостатки. Чтобы общество оставалось идеальным, нужно следовать установленным правилам, а если отходишь от них, будь готов к последствиям. Ён не собирается проживать роль смутьяна или бунтаря. Просто в голове у него не укладывается, даже после многочисленных нравоучений, зачем себя перекраивать под чужие вкусы, хотя они, эти вкусы, и признаны на государственном уровне «эстетически верными». Чёрт знает, почему не укладывается. Ён и рад бы понять и исправиться, да не получается.

Смена должна закончиться так же скучно, как и предыдущие. Впрочем, как и день должен вспыхнуть и угаснуть, как многие до него. Смазанный, одинаковый, словно и не приходил вовсе. Словно и не было его.

Каждое пробуждение начинается одинаково.

– Сегодня твой вес превышает норму на пять килограмм, – заявляет Борд, когда Ён заходит в ванную. Добрая какая. Вчера насчитала шесть лишков. Ён водит щёткой по зубам и равнодушно смотрит в зеркало. – Отправляю данные о здоровье в больницу, за которой ты закреплён. Кажется, ты чувствуешь подавленность. Записать тебя на приём к психологу? – Ён полощет рот и сплёвывает. – Кстати, – как бы невзначай сообщает Борд, хотя даже парковому голубю понятно, что так в программу вплетается проплаченная вкривь и вкось реклама, – открылась новая клиника пластической хирургии. Уникальные красивые лица, способные порадовать и тебя, и твоих близких. Спеши, пока они актуальны. На консультацию предусмотрена скидка, если позвонишь и запишешься до полудня. – Ён умывается, а потом бормочет:

– Хорош трындеть. Включи новости.

На одиннадцатичасовые «События» он не успевает. Зато слышит, как Великий Гао напевает свежую молитву. Заканчивает своё представление мессия посланием к верным почитателям:

– И помни! Что бы ты ни сделал сегодня, дурного или хорошего, опасного или трусливого, я всегда с тобой. Ты достоин любви! Всей, что есть в этом мире. И я рад, что могу подарить тебе хоть какую-то еë часть…

Ён не выдерживает и смотрит в левый угол зеркала, куда встроен маленький экран. Стóит, конечно, дорого, зато компактно. Места в квартире, а тем более в ванной, и без отдельных устройств, типа телевизора, даже если он тонкий и плоский, как сама жизнь Ёна, мало.

Великий Гао вещает со своим приторно ангельским выражением лица. Красивого лица. Ён пытался найти на нём изъян, десятки тысяч раз старался доказать хотя бы себе, что Гао подделка с ног до головы. Изъяны действительно нашлись, но не те, на которые он надеялся.

Великий Гао обладает естественной красотой. Если присмотреться, не всё в его лице симметрично, но гармония однозначно присутствует. Когда перекраиваешь тело, на нём остаётся след. Не шрамы, не припухлости – ничего подобного. Ён называет эти следы «тенью прошлого». Когда видно, что черты, которые человек выставляет на всеобщее обозрение, он получил не при рождении. Что они искусственные, сидят на его лице вроде и идеально, а всё равно фальшью от них веет.

Но когда смотришь на Гао, чувствуешь, что он настоящий. Причём во всëм. Иногда проскальзывает мысль: а вдруг он и сам верит в то, что говорит? Настолько искренне впивается в тебя его тёплый, доверчивый взгляд. В такие моменты особенно хочется выкрикнуть: «Да пошёл ты, совершенное творение! И хороший, и мыслями чист! И будь неладны твои родители, раз получился таким, ни разу не прилегши на хирургический стол!»

– Да-да, – спокойно говорит Ён экранному божеству. – Ты молодец! Лучшее, что было в этом мире. Наверно, поэтому после твоих проповедей я будто в свинью превращаюсь. Грязную, что аж помыться хочется, – и косится на душевую кабинку. Правда, мысль эта так и остаётся мыслью. Иначе заявится управдом и завопит, что квартира тридцать два шестьдесят три (в которую Ён заселился примерно полгода назад, но уже успел схлопотать предупреждение) использует слишком много воды.

– Такими темпами скоро мочу будем перерабатывать, – любит утрировать он.

Да, воды действительно мало, счета за пару капель приходят огромные, а если выйдешь за месячную норму, штраф огребёшь, потому особо ей и не попользуешься. Нет бы сделать кабинки дезинфекции компактнее и дешевле, тогда бы и с водой мучений не было. Зашёл, устроил на себе гонение микробов – и шуруй дальше. Вещица-то необходимая. Куда там! Наоборот, в сезон жары кабинки дорожают. Да и вода поднялась в цене, но ворчать бессмысленно, поскольку ответ на свои недовольства Ён знает: не хочешь, не пользуйся. А если считаешь, что дорого, так пойди и сам добудь.

Форма весит на вешалке, а вешалка – на ручке входной двери. И маска тут же. Ён заказал из такого материала, чтоб и в жару дышать в ней было нетрудно, и в холод не обмораживало. Без неё таким, как Ён, нельзя находиться в общественных местах. Ну, как нельзя: можешь и не носить, но обязательно найдётся тот, кому не соответствующее стандартам лицо кольнёт по сердцу. Этот кто-то направит жалобу, и если потерпевший докажет, что был оскорблён настолько, что схлопотал, например, нервный срыв, то Ён заплатит штраф с записью в личном деле. Не смертельно, но приятного мало.

– Сколько же жалоб замял твой папаша! – качает головой Лия всякий раз, когда случайно встречается с ним взглядом.

Господину Ширанья, отцу Ёна, приходится несладко. Будучи депутатом правящей в городе партии, он прикладывает немало усилий, чтобы создать себе репутацию. И нет большого секрета в том, что Ён не вписывается в его образ правильного родителя, привившего своим детям достойное воспитание.

В участке благодушно позволяют сидеть без маски. То ли отец подсуетился, то ли попался понимающий начальник. Ёна подробностями не балуют. В любом случае только слепой не заметит, что сотрудникам рядом с ним неловко. Если оставить маску: их напрягает не видеть лицо того, с кем они проводят смены. Если её снять: теряется идиллия прекрасного, к которой люди привыкли.

Как бы там ни было, если в участок заходит человек, не имеющий отношения к работе, Ён обязан скрыть лицо, потому маска всегда при нём – чаще дрягается на шее, – чтобы не искать её подолгу.

Чтобы успеть на ночную смену, нужно выходить ровно в пятнадцать ноль-ноль. Ён закрывает дверь, прикладывая руку к замку, и отнимает её, когда слышит короткий писк, а затем щелчок. Казалось бы, защиту Стали Вара ни у кого ума не хватит обыграть. Любая попытка взлома, любое действие, кроме прикладывания руки, отправляются длинным отчётом в службу поддержки. И тебе тотчас звонят, чтобы уточнить: это ты не можешь попасть в квартиру, произошёл сбой или же кто-то самонадеянно пытается проникнуть в твоё убежище? Однако скучными сменами Ён прочитал множество докладов из общей базы архивов, надеясь развлечь себя и одновременно поднабраться опыта, пусть и заочно, и ему попался случай, когда жертве отрезали руку, чтобы пробраться внутрь дома. Ёну переживать не о чем. У него ничего ценного нет. Никто и не подумает отрубать ему конечности. Тем не менее осознание того, что защита Стали Вара одновременно и спасает, и представляет собой угрозу, не даёт покоя. Отнимая ладонь от замка, он морщится и отмахивается, будто коснулся чего-то мерзкого.

Весь процесс запирания длится не больше минуты, затем нужно спуститься с тридцать второго этажа на лифте. Здесь тоже своя процедура. Чтобы запустить кабинку, Ён смотрит в считывающий экран. Сделан он удобно: его можно опускать и поднимать в зависимости от роста. Установщики подумали о жильцах. В поисках квартиры подешевле Ён заметил, что во многих комплексах он прикручен намертво – по рекомендациям идеального роста – и кто-то вынужден горбиться, а кто-то использовать подставку – например, табурет или маленькую стремянку.

Пока лифт поднимается, проходит в среднем пять-десять минут. Ён успевает просмотреть сводки преступлений и отметить для себя дела, которые хочет изучить более детально.

Поскольку Ён единственный, кто отсканировал сетчатку, к нему приезжает одноместная кабинка, третья слева. Удачно, ведь она не будет останавливаться на прочих этажах.

Перед выходом на улицу Борд сообщает:

– Процент содержания опасных химических веществ в воздухе не превышает пределы нормы.

Хотя и так понятно. Если бы превышал, то она порекомендовала бы надеть респиратор, как только её не сильно заинтересованный в своём здоровье хозяин открыл сегодня утром глаза.

Ён обязательно идёт через районный парк, кормит по пути голубей. Если по времени укладывается и по каким-то причинам появляется пара свободных минут, он успевает посидеть на скамейке и посмотреть на птиц. Некоторые из них – имитация. Конечно, есть и живые, но трудно разобрать, какие именно. Ён смотрит на них, на попытку городских властей создать чувство общности с окружающим миром. Прошлым миром. Деланные птицы не отличаются: машут крыльями, издают звуки. Они клюют корм, в котором в общем-то не нуждаются. Как-то раз даже стало обидно за живых. А что если из-за этого спектакля им не хватает еды? И они вечно голодные?

Ёну для поднятия духа хватило бы и взгляда на своего любимчика – голубя с тремя крыльями и одной лапой. Хотя про «три крыла» это громко сказано! Из позвоночника бедолаги торчит некое подобие конечности, облепленное перьями. И получается, что голубь не может ни летать, потому что ему мешает крыло-обрубок, ни стоять, поскольку одна лапа быстро устаёт держать вес его тельца. Тем не менее он дожил до своих дней и даже есть в его повадках какое-то благородство.

Сперва его хотели попросту усыпить. Чего уроду мельтешить туда-сюда среди удавшихся птиц? Однако районные зоозащитники вступились за него и добились для бедолаги не просто права на жизнь, но и на те же условия существования, что получили его красивые сородичи. Ёну порой бывает удивительно с этой истории. Надо же! Голубю, которого отвергла собственная стая и он вынужден наворачивать рядом со своими товарищами круги, раз от раза натыкаясь на стену безразличия, людская общественность дарует глубочайшую поддержку и милосердие.

Сегодня птиц нет. Видимо, одни на проверке в лечебнице, другие – в мастерской. Не то чтобы важное дело, но Ён чувствует неладное. Для него кормежка пернатых – своего рода ритуал. Не выполнишь – жди беды. Он мнёт пакетик с едой в кармане и хмуро бредёт по тропинке.

Было время, когда в голову Ёна закралась мысль: раз животных могут делать так, что не поймёшь, перед тобой консервная банка или живой организм, то и людей наверняка собрать не составит труда. Может быть, и этот Великий Гао совсем не тот, кем его считают? Тогда Ён смирился бы с его подозрительным совершенством. С нечеловека и спрос иной. Он поделился рассуждениями с Юном, старшим братом. И тот ответил:

– Сходи, пожалуйста, к врачу. Мы все знаем, что ты немного того, но это уже чересчур.

Ён и сам потом понял, что ляпнул глупость. Куда хоть эти люди? Зачем? И так перенаселение. Власти вон что ни собрание рвут волосы на голове, не зная, как погуманнее избавиться от излишков.

Ещё иногда он воображает, что Гао – голограмма, как в том старом фильме. Про то, как мужчина создал в программе девушку. Мир сошёл с ума от её красоты, не подозревая, что она ненастоящая. Мужчину чуть не посадили в тюрьму, когда решили, что он убил её. Как будто можно убить то, чего не существует.

Далее по маршруту метро. Сев на поезд, идущий в пятнадцать тридцать, Ён успевает к началу работы. Что ещё лучше, ни единой пересадки.

Чтобы попасть на станцию, нужно заплатить. У турникетов стоят терминалы, и Ён машинально прикладывает руку к одному из них. Теперь должна считаться информация о нём, а затем с его кредитного счёта снимется оплата.

– Списана одна единица информации уровня Д, – бодро сообщает дорогая Борд. – Настоятельно рекомендую пополнить этот уровень, иначе на следующую поездку не хватит.

– Да разменяю-разменяю, – ворчит Ён.

Пока он говорит, кто-то проскакивает в открывшийся турникет вместо него. Нарушителя найдут по камерам и накажут, но Ёну толка от этого мало. Из-за наглеца нужно идти к банкомату и быстро разменивать информацию. Для подобных операций требуется подтверждение личности, сканирование глаз или отпечатков пальцев, так что Борд их выполнить не может. Да, всё равно бы пришлось, но разменять в банкомате рядом с участком было бы спокойнее. Появляется уверенность в том, что везде успеешь.

Ён запрыгивает в вагон за секунду до того, как закрывается дверь, садится на свободное место и просит:

– Борд, открой книгу.

Проекция появляется на коленях. Сам том лежит где-то в библиотеке. В месте, с удовлетворительной влажностью и светом.

Борд тут же предупреждает:

– У тебя осталось два дня до возврата книги.

Ён кивает, хотя и понимает, что Борд нуждается в вербальном ответе.

Чтобы библиотека не страдала от большой нагрузки на сеть, книгу выдают одному пользователю за раз. На эту, что взял Ён, очередь на несколько месяцев вперёд. Взять-то он взял, но и до середины не добрался. То и дело останавливается и перечитывает отдельные абзацы. До чего же интересно увидеть время, в котором ты живёшь, глазами тех, кто мог его лишь вообразить! Многие из писателей прошлого подивились бы, как запросто сочетаются грязь и высокие технологии.

На самом деле, через дом Ёна проходит станция метро. Он и выбрал-то этот комплекс из-за дешевизны квартир. Предполагалось, что мало кто захочет жить в постоянном шуме. Как ни странно, шума нет, но если садиться на той станции, имени Ло Маста, то через три остановки нужно переходить на другую ветку и делать крюк. По времени то же самое, только ни прогулок по парку, ни нормального чтения не получится.

Ён переворачивает страницу, когда Борд прерывает его:

– Удивительно, – говорит она. – Ты много читаешь, но так и не смог сдать ни одного экзамена.

– Удивительно? – меняет тему Ён.

– В меня загрузили исправления, – объясняется она. – Теперь я расставляю эмоциональные маркировки более корректно.

Голос Борд он начал различать, наверно, раньше всех прочих. В первые дни после рождения на человека ставят прибор фирмы Будущее+, собранный по госзаказу, присваивают младенцу номер в реестре и прописывают его данные. Не то чтобы даётся выбор. Раньше документы были бумажными, теперь же стали более цивилизованными. Всë о человеке хранится в маленькой Борд.

Она крепится за ухом и соединяется со слуховым и зрительным каналами. Можно и целиком в голову засадить, но врачи не рекомендуют. Вот когда разработчики её модифицируют, сделают более органической, тогда и задуматься о полноценном вживлении не грех. До тех пор Борд просто обновляют. Правда, имеются побочные эффекты. После улучшения могут появиться головная боль, временная слепота или потеря слуха. В редких случаях тошнота и обморок. Ён после последнего обновления брал отгул на день, настолько ему поплохело. Зато теперь Борд меньше зависает и быстрее обрабатывает запросы. Жаль, что рекламы при этом напихали, что дурно становится, скорее, от неё.

Ён едет в полупустом вагоне – плюсы ночных смен, мало кому нужно в ту же сторону и в то же время, что и ему. Иногда несколько станций он проезжает в одиночестве.

Выйдя из метро, Ён забегает в магазинчик на углу. На то есть веская, пусть и случайная причина: три дня назад рядом с участком появился старик.

Ён покупает самые простые пайки. Один – себе на обед, второй – старику. Пайки питательнее стоят в два раза дороже, а если покупать продукты по отдельности, так это никакой информации не хватит. Ён, начавши жить на одну свою зарплату, несколько месяцев кряду не мог привыкнуть ко вкусу дешёвой еды. Химия чувствуется так откровенно, что иногда сводит зубы и тянет блевать.

На этот раз старик сидит поодаль. Видимо, со ступенек всё-таки согнали. Ён молча ставит перед ним пакет с пайком.

– Да благословит тебя Великий Гао, – хрипит старик. Язык чешется завязать спор, но Ён сдерживается. Кивает, опять же не произнося ни слова. – Завтра перестану вам надоедать, – продолжает старик. – Последний суд…

Его обвиняют в незаконном распространении данных. За сбыт незарегистрированной на продажу и любой другой (нацеленный на выгоду) обмен информации грозит немалый срок, но пока идёт процесс, ему некуда деваться. У старика отняли сбережения и квартиру, за которую он выплатил долг лишь год назад. Для таких случаев существуют дома передержки, но старик в предназначенный ему не спешит. Говорят, оттуда дороги назад нет. Раз ступил за порог, теперь только на Гроб путь держать. Вот старик сутками напролёт и сидит на ступеньках у входа. На вопрос, почему здесь, у местного подразделения, хотя прописан он в другом районе, ответ тоже имеется.

– Ты, может, с братцем-то своим переговоришь…?

Именно с этими словами старик встретил Ёна в первый день своего появления перед полицейским участком. На самом деле, он не единственный, кто обращается с подобными просьбами, однако помощи не получает. Ён не властен над решениями старшего брата. Всё, что ему доступно в ситуациях, вроде этой: молча сгорать со стыда и чувства вины за свою несостоятельность.

Пусть Ён работает в другом отделе и с этим делом не связан, он подозревает, что старик продал что-то из личных архивов не из-за жадности и нежелания платить налог. Всю жизнь, по словам бедолаги, он проработал в компании по утилизации отходов, терпеливо откладывал на старость и, судя по протоколу допросов, толком не знает, как информация отбирается, проверяется и распределяется на уровни. Продал он её, к слову, буквально за пару средних пайков, а стоила она гораздо дороже, как утверждает обвинение и уверяет, что часть дохода с продажи бессовестно припрятана.

Общие данные по делу открыты, но если хочешь узнать, что за информация продавалась и кому, то придётся дослужиться до высших чинов. Ну, или стать прокурором, желательно самым молодым и перспективным. Если говорить начистоту, то Ёна этот старик не заинтересовал бы настолько, чтобы каждый день таскать ему еду, если бы прокурором по его делу был кто-то другой, а не брат. Раз здесь замешан Юн, значит старик влез в какие-то дрязги между влиятельными мира сего. Старший братец по ним спец. И поэтому Ён заранее извиняется за те методы, которые он может применить, чтобы раздавить в суде не нажившего за долгие годы ума слюнтяя и кинуть его в Гроб.

– Отчего печалитесь? – Ён садится перед стариком на корточки, чтобы посмотреть точно ему в глаза. Зелёная кнопка Борд за ухом бездомного слабо мигает. Значит, устройство работает как надо. Кто хотел, давно нашёл бы его по тому же навигатору. В пределах города никому ни спрятаться, ни скрыться. – Вы же ничего от этой сделки и не получили. Какой там налог вышел? Заплатите его да штраф – и всё! Ваше вам вернут и заживёте лучше прежнего!

Старик косится в сторону, не верит, хоть Ён и представитель правопорядка.

Да что там! Ён тоже не верит. Навряд ли его сбережения тянут на золотые горы. Зажить-то, может и зажил бы, да недолго. Если его не отправят в исправительное учреждение, пошлют в дом для престарелых, когда накопленное закончится. Достойно его обеспечивать, судя по происходящему, никто не будет: из-за перенаселения экономика хромает на все четыре лапы.

– Какая разница, – тихо говорит Ён, отойдя от старика. – Что сейчас в Гроб направят, что через год-другой?

– В том, что так он не растратит информацию? – предполагает Борд.

– Да она ведь его. Пусть что хочет, то с ней и делает.

– Так она пойдёт на блага города и общества.

– Хочешь сказать, специально раздувают? Так легче отобрать?

– Я не знаю всей истины, – отвечает Борд. – У меня недостаточно данных. Но когда я проводила для тебя анализ криминальных сводок, то не раз замечала: таких судов ежеквартально проходят десятки тысяч. Чем бесполезнее человек для общества, тем проще отправить его в Гроб за малейшую провинность. Почему вздыхаешь? Я неправильно рассчитала закономерность? Не вижу ошибки.

Ён по обыкновению кивает и замолкает.

– Ты чувствуешь подавленность, – делает замечание Борд, когда он поднимается по лестнице. – В недавно открывшейся клинике доктора Крият большие скидки на новые лица. Очередь на несколько месяцев вперёд всего за день. Но если попытаться, я могу записать тебя на следующую неделю. Вижу окно, но советую поторопиться, пока…