Ловчий. Волк и флажки

Суворов (торопливо): Ежели у вас отняли Новороссию, Польша, или же ваше царство Русско-Польское, навсегда теряет выход к Черному морю… Это катастрофа!

Константин (резко, злобно и вскакивая): Ну это мы еще посмотрим! Армия на моей стороне! Я покажу братцу моему, слизняку, как русские земли раздаривать! Всю мою Подольскую армию – в ружье! Поднять по тревоге! Этого братцу я так не оставлю. Немедля послать в армию «Юг» на Дунай. Скажите, что я и над нею принял команду! Кстати, кто там сейчас главный, Каменский?

Яновский (осторожным голосом): Фельдмаршал Каменский так и не был утвержден. Но того хуже, будучи снят Беннигсеном, он отбыл в свое имение в Белоруссии и теперь ничего знать не хочет. К тому же, ему девяносто… Какая война в столь зрелом возрасте?

Константин (хмурясь): И кто же там на юге у них нынче главный?!

Суворов (радостно): По старшинству временно обязанности командующего исполняет фельдмаршал Кутузов. Он первым узнал про назначение Анны и уже дал ей присягу на верность! А полномочия его, как главы «Юга», были немедля подтверждены опекуншей малолетней принцессы – Государыней Марией Федоровной. Нынче командующий «Севером» Барклай и командующий «Югом» Кутузов договорились координировать свои действия.

Константин (с отчаянием): Вот сволочи! Как зверя меня обложили! Обложили меня, обложили! Чертовы немцы с татарами!

Яновский (хмыкая): И грузин! Туда был сослан князь Багратион, а он ведь ваш подчиненный и подданный! Раз он начинал под Суворовым, стало быть, принадлежит группе «Центр»!

Константин (радостно): Верно! Приказываю отозвать с Дуная моего Багратиона с армией (чуть подумав) для консультаций…

10а

Павильон. Зима. Вечер. Париж.

Гранд Опера. Ложи

Идет какая-то очередная опера. В ложе рядом сидят Меттерних и Савари. Рядом с обоими пустые кресла для дам.

Похоже, что они рядом, ибо откуда-то сзади слышен их визгливый смех. Меттерних с желчью бормочет.

Меттерних: Весь мир катится в задницу. Вчера у вас жандармами были профессора, а нынче воры-щипачи да шнифферы-взломщики. Вчера мы слушали мадам Шевалье, мамзель Софи и мамзель Жорж и ругали их всячески. Шевалье за то, что она переборщила с хной, ибо столь рыжие волосы натуральными быть не могут, Софи за то, что худа и голосок у ней тоненький, а Жорж за то, что она гренадерского роста и пела басом…

Савари (небрежно): Позвольте, откуда вам знать, что Шевалье была рыжей? Вас же тут тогда не было!

Меттерних (злобно): Оттуда, что мне плешь проели по поводу этой шлюшки! Якобы она работала на австрийцев, и ваши люди… вернее, люди Фуше, из-за нее мне всю душу вымотали. Так что пришлось запомнить: как увижу рыжую и красивую, сразу надобно бежать к вам в управление…

Савари (пожимая плечами): Да полноте! Живет, небось, наложницей у какого-то богатого венгра, а то и гниет где-нибудь в окрестных лесах… Ваши люди никогда щепетильными к шлюхам не были. Ставлю двадцать наполеондоров против вашего австрийского шиллинга, что ее сразу под Парижем и прикопали, чтоб попусту не отсвечивала. Знаю я вас, австрияков… Насмотрелся, пока работал против вас в Страсбурге.

Лицо Меттерниха от обиды чуть искажается, и он даже чуть не готов заключить пари, но вовремя передумывает. Вместо этого он с недовольством оглядывается и с раздражением спрашивает.

Меттерних: На сцене одни какие-то драные кошки на месте былых прим. Шевалье, возможно, и впрямь кормит червей где-нибудь в Венсенском лесу, но Софи-то точно стала тульской помещицей, а Жорж, по слухам, ублажает самого царя Александра! Как же вышло, что девушек ваших какие-то русские ведут в кабинет?! Это просто какой-то позор, прости господи!

Савари (недовольным тоном): Так и мне не по нраву, что мы нынче с этими русскими нянчимся! У меня сейчас в какой кабинет ни зайди – везде сидит русский и уму-разуму учится. А чего они там понимают и чего вынесут – поди разбери! Весьма скрытная нация!

Меттерних (с горячностью): Так и гоните всех этих варваров срочно взашей! Сделали из столицы настоящий проходной двор! Куда ни ткнешься, везде храпят русские!

Савари (строгим голосом): Я бы с радостью, но нельзя. Государь к русской царевне в который раз сватается. Мы не можем вот так вот взять и ни с того ни с сего послать русских!

Меттерних (лихорадочно): Ну почему же ни с того ни с сего? И вообще, что это у вас мир клином сошелся на русских барышнях?! Я вот, к примеру, слыхал, что у нашего императора дочка Мария Луиза на выданье, а фертильная она как корова! Только глянешь на нее, а она уж и понесла. Так в роду у всех Габсбургов. Вашему государю нужен наследник, и срочно, так что Мария Луиза этим ему очень, очень понравится!

Савари (с интересом): Это что – сватовство? Через меня?

Меттерних (с легким вызовом): Почему ж нет? Разве сватовством государя должны заниматься одни дипломаты? Вон Талейран уже который год о руке очередной русской царевны торгуется, а воз-то и ныне там! А вы придете такой к императору, он сделает Марии Луизе лестное предложение, и вот вы, Жан-Мари Савари, становитесь благодетелем корон Франции с Австрией! Какой взлет! Какие возможности! Савари (с оживлением): А это интересно! Что ж вам надобно в таком браке?

Меттерних (сухо): Мне?! Падения Талейрана, который столько лет морочил императору голову. Если я прав, а Талейран предатель, Наполеон обязан будет прибегнуть к советам честных и мудрых людей. Самых мудрых людей в наших Французской и Австрийской империях! Например, он очень будет нуждаться именно в вашей помощи, дорогой Анн-Мари!

Савари (с благодарностью): И в вашей, дорогой Клеменс! Если вы правы, вашего благодеяния я не забуду! Франция и Австрия – дружба навек! Так было! Так будет!

11а

Павильон. Зима. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Покои Государя

В комнату Государя вбегает растерянный князь Голицын.

Он размахивает каким-то письмом. Государь играет в шахматы с де Сангленом, а рядом сидящие с ними Нарышкина и Жорж что-то вяжут и одновременно хихикают. При виде Голицына все смолкают. Царь осторожно спрашивает.

Александр: Что-то случилось?

Голицын (нервно): Какая-то чертовщина, мин херц, какая-то чертовщина! Наши все возвращаются, в смысле все те, кого мы посылали учиться во французских штабах и во французской полиции. Принято решение выслать их всех, причем в двадцать четыре часа и с вещами!

Александр (с обидою в голосе): И на каком основании?

Голицын: В указе Бонапартия сказано, что он устал ждать и решил жениться не на русской княжне, а на австрийской принцессе. А раз так, то общей страны у нас с Францией теперь не получится. Поэтому общие штабы и полиция ему ни к чему. Вот всех и выслали.

Александр: Позвольте… Но он что-то говорил про то, что учредит в России передовую европейскую администрацию! С этим-то что?!

Голицын: Пишут, что его польский клеврет Иван де Витт заверил Бонапартия, будто они в Польше воспитали для России нормальную польскую оккупационную администрацию, и собственно русским управлять у нас незачем – можно обойтись и одними поляками. Идет слух, что у полячки Валевской от Наполеона родился сын Александр. Его-то отныне Наполеон и прочит на русский престол. То есть саму Польшу – или, как они ее называют, Герцогство Варшавское – они уступают Саксонии, но зато Наполеон отдает полякам Россию. Наш будущий царь – Александр Валевский.

Александр (твердым голосом): На это я не согласен!

Голицын (крутя письмо): Насколько я понял, мин херц, тебя Бонапартий не шибко и спрашивает.

Нарышкина и Жорж (в один голос): Какой нахал!

Де Санглен (сухо): Что ж, похоже мой господин Петер Людвиг опять-таки оказался прав! Волк режет козлят не потому, что они ему враги, а потому, что он сам хочет кушать. Похоже, с Россией он-таки определился!

Александр (растерянно): Не, ну погодите… Зачем же я ему делал такие уступки, если он меня все равно свергать хочет… Это не по-товарищески! А как же всеевропейский гуманизм?

12а

Павильон. Зима. Вечер. Рига.

Дом Эльзы. Гостиная

Эльза стоит посреди гостиной и явно нервничает. Слышно, как по коридору кто-то бежит. Наконец, дверь в кабинет Эльзы распахивается и на пороге появляется взмыленный Барклай. Он почти на ходу сбрасывает с плеч зимний плащ, отдает его кому-то невидимому из охраны и с возбуждением восклицает.

Барклай: Я к вам! У нас новый кризис!

Эльза (ледяным голосом): Узрев, как вы ко мне бежите, я уже жду самого худшего. Что там?

Барклай (с раздражением): Очередной бред… Чертовщина! Царь носится с идеей женить Наполеона на Анне. Для этого он передал малолетней девчонке всю Новороссию и объявил всю эту землю ее приданым. Даже создал столицу страны в Екатеринославе. Разумеется, Наследник Константин тут же встал на дыбы! Екатеринослав, как пробка, затыкает ему всю торговлю вниз по Днепру, а земли Анны отсекают от морей.

Эльза (с изумлением): Погодите, а сколько лет уже Анечке?! Она ж давеча игралась у меня на глазах в куколки! Я же была у них на каникулах в Вассерфаллене!

Барклай (с невольным смешком): Ох, не бережете вы себя, Эльза Паулевна! Это когда вы в последний раз отправлялись на каникулы?! Давно отучилась Анна от кукол, однако по-прежнему живет с матерью и Кристофером. Есть мнение, что царь, выделив сестре Екатеринослав, хотел таким образом выдернуть ее из семьи. Да только Анечка не поехала, сказала, что до свадьбы или совершеннолетия все ее имущество в руках матери… Вот тут-то и началось! Получилось, что земли Константина оказались окружены землями Государыни! Север нынче под ее прямым управлением, а юг, стало быть, под ее опекунством. А в ответ Костик наш объявил на Укре повальную мобилизацию и обещал начать драться.

Эльза (всплеснув руками): Только гражданской войны нам сейчас не хватало! Бонапарт стоит у ворот! Вот уроды… А между прочим, я уверена, что это царь наш нарочно дурного братца своего спровоцировал! Характерный ведь почерк!

Барклай: Это еще не все! Командующий «Югом» Кутузов тут же присягнул княжне Анне, а через нее и Марье Федоровне. Тогда Константин приказал своему Багратиону немедля увести с юга армию… Багратион послушал и снял осаду с турецкого Рущука, где мы год до этого осаждали крепость! Царь рвет и мечет, считает, что Багратион самовольно оставил позицию и это – измена! Хочет Багратиона судить…

Эльза (сухо): Ну, не начали Багратион с Кутузовым друг в друга стрелять, и то хлеб. Сейчас самое главное – сохранить для России Кутузова и не отдать Дунайскую армию Костику. Я туда напишу – пусть Сашка Бенкендорф и дружки его Воронцов с Мариным поберегут Михаила Илларионовича. Как бы Константин с пьяных глаз не пустился там во все тяжкие!

13а

Павильон. Зима. Вечер. Париж.

Набережная Орфевр.

Музыкальный салон Анны де Бейль

Слышно, как в темноте звонит колокол. В темном магазинчике у окна, обнявшись, стоят двое и долго целуются.

Кочубей: Мне пора… Взял бы тебя с собой, да только за годы службы не нажил я палат каменных…

Шевалье (еле слышно): Да я бы и не поехала. Я знаю, кто ты, ты знаешь, кто я. Не хочу работать против вас в вашей стране. Не хочу, чтобы ты однажды постучал ко мне в дверь и повел меня вешать… Как ты думаешь, может, мы опять где-нибудь… ты за Россию, а я за Австрию… вместе поработаем…

Кочубей (с сомнением): Ну, не знаю. Может быть, в Стамбуле или где-нибудь в Лондоне… Мне пора.

Шевалье (еле слышно): Что ж, прощай! До встречи… В Стамбуле или, может быть, в Лондоне…

14а

Натура. Зима. День. Венесуэла. Картахена.

Гасиенда на берегу озера Макараибо

Гром выстрелов, крики раненых. В богатую гасиенду врывается толпа людей в черных полумасках. Впереди всех на ослике скачет смешной крепенький, почти кругленький человек, который во все горло орет.

Давыдов: Я дом свой покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гранаде пеонам раздать! Сдаем золото, товарищи, на нужды мировой Революции! Не жидись, сдавай, навались!

Перепуганные обитатели гасиенды торопливо снимают с себя все драгоценности. Откуда-то несут мешки с серебряными и золотыми монетами. Маленький человечек в маске с упреком говорит.

Давыдов: Какие же вы все же суки, господа идальги! У вас же тут нищета кругом, детки с голоду вокруг вашей гасиенды ходят прозрачные! А вы тут жируете… Но ничего, на эти денежки мы еды много купим! Всех голодных накормим, всех бездомных согреем.

Дон Рикардо-и-Вальдес (не понимая ни слова из русской речи Давыдова): Простите, сеньор, вы такой молодой, столь смелый и столь решительный. Если бы вы согласились стать моим личным телохранителем, а то, может, и начальником местной полиции?!

Давыдов (не понимая испанского): Чё ты сказал?! Я покажу тебе щас полицию! Глаз на жопу всем натяну и моргать заставлю! Ну-ка – сдавайте все золото, кровопийцы позорные!

Лицо его становится грозным, и благородные испанцы от страха визжат, ибо видят, что коротышка не шутит. Откуда-то появляется еще золото с драгоценностями. Давыдов сменяет гнев на милость и дружески объясняет.

Давыдов: Да вы поймите, придурки, я же не для себя! Я же лишь еды бедным деткам купить. Ведь нищета тут – аж дух захватывает! Нельзя ж так… Ну ничего, сейчас Сема станет у вас королем и все мигом выправит. Сема – герой! Он – велик! А я что… Я – ничего. Малая песчинка в истории. Нуль. Зеро! Так что не обижайтесь, все это на благо спасителя вашего же отечества – Семы Боливара. А у нас тут все по закону. Раз с вас собрали, больше мы не придем! Вот же!

С этими словами Давыдов поднимает с земли кусок кирпича и прямо на побеленной стенке рисует куском кирпича прописную русскую букву «г» и на нее указывает.

Давыдов: В общем, со стены ее не стирать! Все будут знать, что вы уже выплатили свой пай на дело мировой Революции. Эта буква означает, что я тут у вас уже был. Это – подпись моя. Это потому, что меня Гаврилой зовут!

С улицы слышен бандитский посвист. Коротышка машет своим людям и, колотя по бокам осла пятками, выезжает на улицу. Там собралось уже много местных, которые стоят, раскрыв рты, и слушают пламенную речь высокого худощавого офицера, сидящего верхом на лошади. Они слушают его так зачарованно, а потом начинают кричать, топать ногами и даже бить в ладоши по одному его жесту. При виде Давыдова Хвостов делает повелительный жест, бедный люд с изумлением к Давыдову поворачивается, и тогда коротышка начинает всем по очереди раздавать только что отнятые у богачей деньги. При этом он настолько расчувствовался, что даже слезу то и дело с глаз смахивает, что-то говорит беднякам, те его нисколько не понимают, однако кивают в ответ и протягивают за деньгами руки. Вот уже все деньги кончились, и два странных товарища отъезжают в закат во главе своего небольшого отрядика. Один офицер, высокий, стройный, – на коне, второй, короткий и маленький, – верхом на ослике. Он все высокому что-то объясняет и руками размахивает. Ошалевшие от внезапно свалившихся на них денег, пеоны громко радуются и обсуждают, кто могли быть эти два внезапных незнакомца и зачем они вообще здесь. Тем временем из ворот гасиенды слуги сеньора выносят корзины, полные бутылками с кактусовым самогоном – пульке. Они начинают бойко им торговать в обмен на только что у них же награбленное, а обитатели гасиенды с облегчением переводят дух.

Сеньора Мирафлорес-и-Вальдес: Боже, и впрямь все не так уж и страшно! Кузина Люсия была совершенно права! Они и впрямь движутся по всему побережью и потчуют всю бедноту выпивкой. И если этот знак со стены не стирать (указывает на букву «г», нарисованную Давыдовым), то второй раз они уже не придут!

Сеньора Лаура-и-Вальдес: Какая-то новая мода – Революция! Говорят, высокого и красивого зовут Симон Боливар, и он нам вроде бы дальний родственник. Однако в семье Боливаров все всегда были чокнутые. Вот и этот, небось, обчитался рыцарских романов и теперь едет по всему свету и вершит справедливость.

Дон Рикардо-и-Вальдес (желчно): И в чем же их справедливость? Грязные поденщики на три дня упьются пульке как свиньи, а потом опять станут свои картошку с кукурузой окучивать. Бесплатная дешевая выпивка не может быть справедливостью! Надобно на этого Симона Боливара в Мадрид, а то даже и в Париж срочно пожаловаться! Да, кстати, и на второго… Кто-нибудь понял, как его имя?

Сеньора Мирафлорес-и-Вальдес: Я не поняла. Он говорил исключительно на своем тарабарском наречии! Вроде Зеро?

Сеньора Лаура-и-Вальдес: Вам показалось, сестра моя! Я точно слышала, как он назвал себя Зорро! А это… (любовно и с чувством гладит подпись Давыдова на стене) его знак. Знак Зорро! Боже, как романтично!

1б

Натура. Весна. День. Охотск. Причалы

На причал Охотского порта высыпало все местное население. С моря к причалу подходит японское судно, издали похожее на огромную каракатицу. Начальник охотского порта Бухарин выстроил своих людей, одетых в самое лучшее, и с опаскою ждет высадки. На берег спускается небольшая процессия из японцев, которая выносит с собой какие-то ящики. Их выставляют на причал и раскрывают. Б ящиках россыпи японского жемчуга, какие-то загадочные меха явно морских животных и всякая всячина. Бухарин нервно просит переводчика Баландина выяснить, что все это значит. Тот у японцев суть дела спрашивает, бледнеет и, нервно поеживаясь, говорит.

Баландин: Помните давешних наших разбойников – Хвостова с Давыдовым? Так это японцы привезли плату нам за их головы. Мы можем все это забрать, но надо выдать Хвостова с Давыдовым им на расправу. А еще они привезли договор о вечном мире и дружбе…

Бухарин: Так и знал, что этих двух козлов нельзя отпускать! Эх, какое ж богатство – и опять мимо носа! (Вдруг задумавшись:) А спроси-ка у него, какие собой эти самые Хвостов и Давыдов? Может, мы кого-то еще им – вроде как по ошибке – выдадим?

Баландин говорит что-то главному из японцев, а тот решительно толмача чуть отталкивает и обращаясь к Бухарину говорит на ломаном русском.

Киоси-сан: Самураи! Верикие рюсски самураи – Хвосто и Давыдо! Дайме рода Дате – жерает взять их на срюжбу! Так! Дайме рода Дате даст рючче цену господину Хвосто и Давыдо, чем дикий варвар из провинцци Идзу! Так! Дайте мне Хвосто и Давыдо, и пусть они моему хозяину сружат! Так!

Бухарин (растерянно): Э-э-э… Я бы рад, но Хвостов и Давыдов нынче в столице! Самый великий русский дайме взял их на службу. Контрразведка! Понимаете? Контрразведка!

Киоси-сан (сокрушенно): Дзес! Я поняр! Руччие самураи срюжат и у вас руччим! Дзес! Это быра игра! Дайме рода Дате думар – Хвосто и Давыдо ронин. Резано сдерар сеппуку, Хвосто и Давыдо – ронин!

Бухарин (торопливо Баландину): Сеппуку? Какое-такое сеппуку? Ну-ка выясни, чего он имеет в виду?

Баландин начинает объясняться с японцами и через пару минут объясняет.

Баландин: У них в Японии объявили давешнего камергера Резанова святым. Мол, полгода сидел у них в Нагасаки в выгребной яме, молился и ни слова никому не сказал поперек. А как прогнали его, так он якобы пошел и себе разрезал живот, ибо после выгребной ямы не смог далее жить в позоре с бесчестьем. А раз Резанов погиб, стало быть, япошата решили, что слуги его Хвостов и Давыдов – нынче самураи без господина. Таких самураев японцы зовут ронин и зазывают теперь их к себе на службу. Целых три князя у них сейчас спорят за честь взять к себе в штат Хвостова с Давыдовым…

Бухарин (ошалело): Чего?! Это Резанов-то святой?! Да они охренели! А Хвостов и Давыдов – вообще разбойники! Зачем же их брать на службу?!

Баландин вновь что-то объясняет японцу, тот начинает заливисто смеяться и, размахивая руками, что-то говорит. Баландин переводит.

Баландин (переводит слова Киосй): Разбойники?! Все самураи по сути – разбойники! А эти двое – величайшие из разбойников! Они вдвоем разбили два отряда по пятьдесят самураев и навлекли тем самый величайший позор на Японию! Любой дайме будет счастлив заполучить себе подобных разбойников. От них дети пойдут, истинные японцы, не варвары. А Резанов… Ясное дело – святой и предмет для подражания для всех японских крестьян, которые тоже по жизни сидят по уши в самурайском дерьме и обязаны брать лишь с подобной тряпки пример! Быдло обязано почитать тех, кто дает срать себе на голову! Когда русские власти это наконец-то поймут, они обязательно вспомнят и восхвалят Резанова!

2б

Натура. Весна. День. Динабург. Берег Даугавы

По высокому берегу замерзшей реки идут Эльза и Николай Волконский. Серо-белесое небо, снег скрипит под двумя парами сапог, поодаль и чуть сзади отстали две группы охраны. Николай Волконский негромко бормочет.

Николай Волконский: Большое спасибо вам, Эльза Паулевна, за то, что согласились встретиться и меня выслушать…

Эльза (сухо): Я редко выезжаю за пределы моей Риги. Однако… В вашем письме я увидела нечто похожее на крик отчаяния. А в моей службе девиз: «Коль кричат «помоги», мы тут как тут». Только уж потом без обид!

Николай Волконский (горько усмехаясь): А «без обид» тоже входит в девиз? Или все же – отдельно?

Эльза (с неприятной усмешкой): Ни один спасенный у нас не уйдет безнаказанным… (С легким вызовом:) Ну что? Передумали изливать мне свою душу?

Николай Волконский (махнуврукой): Да нет… Что ж я, ребенок?! Понимаю, к кому обратился за помощью… Я долго думал и мучился…

Эльза (сухо): Что ж, я заметила. Выслали вас из Парижа давно, а вы постучать ко мне в дверь не спешили… Я уже думала начинать по вам разработку. Невинные так себя не ведут…

Николай Волконский (всплеснув руками): Вы не понимаете. Вы решительно не готовы понять! Страна и двор наполнены шпиками Фуше! У нас в Киеве каждый второй тайно пишет ему обо всем, что тут творится!

Эльза: Догадываюсь. Однако ни одного из них нет в моей Риге. Все, что вы скажете в Риге, останется лишь между мною и вами (со странным смешком) и еще тысячью верных России людей из моего ведомства.

Николай Волконский (с ожесточением): И это я понимаю. А пуще того это сознавал граф Фуше! Посему любой, кто приезжал из наших краев в вашу Ригу, с тех пор становился предполагаемым агентом вашего ведомства. У Фуше с этим все было строго!

Эльза (с коротким смешком): В ваших словах меня радует слово «было». Насколько я поняла, у графа Савари подход много проще…

Николай Волконский (с облегчением): Кстати, да… С уходом Фуше я перестал просыпаться в холодном поту по ночам и вот, как видите, даже решил с вами встретиться!

Эльза (просто и сухо): Ну что же… Я перед вами. Зачем вы позвали «мадам Паучиху», как вы меня меж собой кличете? Перейдем к делу…

Николай Волконский (сокрушенно разводя руками): Даже не знаю, с чего и начать… В общем, по приказу Наполеона всех наших поляков из Франции только что выслали. Я сложил два и два и решился. Впрочем, все началось задолго до этого. Но все это так смутно и очень запутанно…

Эльза: Начните с начала и не останавливайтесь, пока не расскажете все до конца. Я обожаю запутанные истории!

3б

За два года до этого. 1808. Павильон. Зима. Вечер. Париж. Жандармское управление на набережной Орфевр. Кабинет Фуше

По сигналу охранника Николай Волконский заходит в кабинет главного жандарма Франции. Оказывается, Фуше там не один. Граф сидит у стола на стуле для посетителей, а в его кресле расселся сам Наполеон Бонапарт. При виде Волконского Наполеон делает приглашающий жест, но свободного стула нет, и Волконский начинает растерянно оглядываться. В результате он просто остается стоять. Наполеон и Фуше переглядываются, затем граф встает, предлагает сесть на свой стул Волконскому и задушевным голосом говорит.

Фуше: Мы пригласили вас потому, что ваши бывшие подчиненные рассказали нам много нового. Якобы разговоры в кавалергардском полку о том, что в ходе боя надо бы порубать всех русских, шли перед Аустерлицем давно, и вы были в курсе. При этом вы в разговор не вступали, но и не пресекали ваших польских товарищей. Посему они все уж думали, что и вы тоже в заговоре. Однако в день Аустерлица все пошло вдруг не так… Хотелось бы понять, почему?