Ловчий. Кабан и трещотки

Павел (с сомнением): А кем он раньше служил?

Куракин: Говорят, в Лифляндии, в местном абвере.

Павел (задерживаясь и подзывая Палена): Послушайте… Как вас по батюшке?

Фон Пален (отдавая честь): Петр Алексеевич фон Пален – к вашим услугам.

Павел: Кем? Кем вы были… ну в этой… в Прибалтике?

Фон Пален: Я – курляндец. Чин и ордена получил, служа Кристоферу при Бендерах и штурме Очакова. Не сошелся характером. Перешел в абвер. Был первый наместник Курляндии. Отставлен Эльзою Павловной за особый прием в честь маршала Зубова. По ее мнению, прием был не по чину… Перебрался в столицу. Нынче у князя Куракина.

Павел (задумчиво): Итак, у Шарлотты были вечные контры с проклятыми Зубовыми. Фрау Эльза, памятуя о той вражде, Зубова приняла, но неохотно. Опять же контры с Кристофером… Врешь складно.

Павел резко отворачивается от других и начинает нервно шагать взад и вперед по краю плаца. Длинные вечерние тени с западной (кухонной) части дворца превращают плац в этакую сцену из света и тени, и Павел то будто во тьму погружается, то из нее снова выныривает. Наконец он что-то придумывает и подходит к фон Палену.

Слушай-ка, тезка Петра Великого… У нас есть проблема. Эльза Павловна перестала слать мне сборы с таможни, а это львиная доля всех ее выплат. Письма мои ею не принимаются, а ради денег воевать с нею – дороже всем выйдет. Ты ее лучше знал… Что ей надо сказать, чтобы эта сука меня все же слушалась? Как бы на нее мне нажать?

Фон Пален (со смехом): Что сказать Эльзе Паулевне? Вам – ничего. Вас она не послушает. Для нее вы – убийца ее госпожи. На вашем месте, я бы решил задачу с другой стороны.

Павел (с любопытством): Как это? Объясни!

Фон Пален: Очень просто. Найдите того, кого она слушает. Фрау Эльза по сей день верна Бенкендорфам. Сделайте сына вашей покойной кузины начальником на таможне. Уж ему-то Эльза все сборы станет выплачивать!

Павел (растерянно): Это какому же сыну? Ах этому… Сашке?! Так ему же тринадцать, а будет четырнадцать! Как же мне его назначить в таможню?!

Фон Пален вместо ответа пожимает плечами. Кутайсов кивает головой, как будто кому-то поддакивает, а Куракин задумчиво двигает губами, а потом говорит.

Куракин: Да какое тебе дело, мин херц, кому сколько лет?! Тебе надо получить с Эльзы деньги, и раз лишь ему она станет платить, так и пусть он будет… да хоть грудничок!

Павел (растерянно): Тринадцать лет… Боже правый! В Европах совсем обалдеют!

Куракин (пихает Государя под бок): Да и пусть балдеют. В Европах все верят, что ты его мамку… того… Вот о чем надо думать. А поставишь ты его на таможню, глядишь, все и задумаются…

Павел (решительно): Ну нет. Так – ни с того, ни с сего… Я не готов. Сведите меня с ним, но так, чтобы это не выглядело аудиенцией. Коль глянется – назначу я его на таможню. Но пусть ему исполнится… ну хотя бы четырнадцать!

Зв Павильон. Лето. Вечер. Париж.

Жандармерия

В своем кабинете за столом сидит министр внутренних дел Франции наш знакомый Фуше. Он что-то пишет. Раздается стук в дверь. Фуше просит войти, и в кабинет вкатывается толстый Фурнье. Он размахивает донесением.

Фурнье: Вести из России, мессир! Вы велели докладывать их немедля!

Фуше (торопливо завершая писать): Мой бог, неужто наш Мишель… как его?.. Сперанский прорезался?

Фурнье: Так точно. Докладывает, что они с Куракиным добрались до столицы. Завели знакомства и новые связи. Пишет, что сошелся накоротке с новым фаворитом русского Государя – Паленом.

Фуше: Палин? Может, Панин? Был у русских такой прежний канцлер. Но тот вроде бы уже помер… (Задумчиво барабанит по столу, затем восклицает в сердцах:) Черт бы побрал этот русский язык – напишите имя его по латыни!

Фурнье берет перо и пишет на листочке бумаги «von der Pahlen». Фуше радостно усмехается.

Фуше: Вот так-то лучше. Этих я знаю – из старой знати, из Ордена. Вроде эта фамилия при Биронах знатно Россию пограбила. Однако Павел шутник…

Фурнье (меланхолично): Не в курсе. Все русские с придурью. Мне что Панин, что Пален…

Фуше: А вот я точно знаю, что Павел убрал любезных русским Орловых с Суворовым, а поднял, стало быть, заклятого врага России – из Биронов. Каков лунатик… Ну да нам оно – к лучшему. Что еще?

Фурнье: По поводу флота. Все правда. Флот вовсю строится и через два года выйдет к нам – в Средиземку. Остановить его нет возможности. Согласно докладу Сперанского, воруют на его постройке сверх меры, ибо Павел задержал финансирование…

Фуше (взмахивая рукой и требуя замолчать): Погодите, я думаю! Мы не можем задержать этот флот, а можем ли мы… Когда я был профессором математики, я на одной лекции слышал, что корабль нельзя спустить на воду быстрее обычного. Дерево должно высохнуть, иначе оно легко мокнет, и корабль быстрее сгниет. Да и само сырое дерево плывет медленнее.

Фурнье (распахнув в изумлении глаза): Ах, экселенц, какой же вы умный!

Фуше (нетерпеливо): Заткнитесь, дурак. Лучше скажите-ка мне – есть ли при строительстве флота этапы, когда берут деньги за то, что дерево сохнет? В чью это пользу?

Фурнье (торопливо шурша бумагами): По донесенью агента, дерево сушится на складах самого Безбородко. Он проверял – можно ли там его сжечь, однако…

Фуше (с усмешкой): Какой же сей Сперанский болван! Пишите ему, что он должен поднять волну о коррупсьон… как это по-русски? В общем, о том, что канцлер Безбородко ворует деньги казны, задерживая строительство флота. Пусть начинает об этом громко кричать. Авось свалим нашего врага Безбородко, а лунатик Павел заставит выпустить с верфи совсем сырой флот. Пусть корабли русских ползут как черепахи по морю и пусть гниют. Зато наш Мишель получит славу главного борца с русскими ворами и жуликами! (Злобно хихикает, тыкает Фурнье пальцем в пузико и восклицает:) Так победим!

4 в Натура. Лето. День. Шуша. Лагерь Баба-хана

Ослепительное солнце. Зеленая трава под его обжигающим светом жухнет и сохнет. Все живое попряталось. Огромный персидский лагерь с рядами бесконечных юрт и палаток. На улице ни души, люди, видимо, в палатках от изнурительного зноя скрываются. По своеобразной улице меж палатками – небольшая конная процессия под прусскими флагами. Рядом со знаменосцем едет закутанный чуть ли не по самые глаза фон Рапп. У главной палатки он спешивается, небрежно бросает поводья своему спутнику и столь же небрежно машет в сторону возникших из палатки охранников какой-то бумагою. Охранники, даже не проверяя бумагу, ныряют в палатку и, как видно через полуприкрытый полог, снова на сон укладываются. Фон Рапп на все это внимательно смотрит, лицо его искажает презрительная гримаса, и он прямо через ноги лежащих вповалку охранников заходит в шатер. Внутри его установлен огромный диван, на котором возлежит сам Баба-хан – любимый племянник шаха Ага Магомеда. Это необъятно крупный, довольно красивый мужчина средних лет с огромными круглыми, будто вечно испуганными глазами. На столе перед ханом вазы со сладостями и фруктами, вокруг него пять наложниц, а двое слуг обмахивают его опахалами. При виде фон Раппа Баба-хан делает странные движенья рукой, будто пытаясь отогнать какое-то наваждение, а затем как будто бы просыпается. Он говорит на фарси, равно как и фон Рапп, однако мы слышим сразу русский перевод.

Баба-хан: Кто… кто вы? Кто позволил?

Фон Рапп: Посол от прусской короны – Иоганн фон Рапп. Прислан от союзных вам англичан оказывать вам посильную помощь.

Б аба-хан (успокаиваясь): Ах да, британский союзник. А у нас тут война. Хотите курнуть?

Фон Рапп (осторожно): Я не привык к куреву. От курящих потом сильный запах…

Б аба-хан (получая из рук наложниц кальян и затягиваясь): А это вы зря. У меня хороший терьяк – изготовлен из лучшего афганского опия. Без него на сией войне с ума сойти можно.

Фон Рапп от этих слов как будто на мгновение застывает. Он недоверчиво, но и с удовольствием приглядывается к булькающему кальяну и спрашивает.

Фон Рапп: Так вы регулярно курите опий?

Баба-хан: А чем еще на этой войне заняться?

Фон Рапп (с усмешкой): Может быть, игрою в нарды? Иль девушками? Ну или для разнообразия – повоевать вы не пробовали?

Баба-хан (обрадованно): Вы играете в нарды?! Какая удача! Давайте сгоняем-ка партию! (Хлопает в ладоши, приглашает фон Раппа сесть рядом и, пока расставляют шашки, доверительно ему шепчет.) А с девками у нас опасно забавиться. Дядька узнает, и мне будет худо.

Фон Рапп (начиная играть): Что так? Ага Магомед – великий поборник нравственности?! Старый великий солдат не ведает слов любви?

Баба-хан (наухо фон Раппу доверительно): Что вы! Еще как ведает! Но – я красив, статен и продолжатель нашей династии, все мое семя дядей расписано. Посему я обязан ходить к женам моим по часам. У меня уже сто пятьдесят сыновей и почти двадцать девочек. Было бы больше, но дядя сам втыкает девочкам в голову большую иглу, пока у них череп мягкий. А этих двадцать я спас, выдав за мальчиков. Дяде девочки ни к чему, они не смогут его потом радовать!

Фон Рапп с интересом рассматривает Баба-хана, который при вполне миловидном лице по внешности больше похож на огромную жабу или бегемота, но решает оставить свое мнение при себе. Вместо этого он пробует то те, а то эти фрукты и замечает небрежно.

Фон Рапп: Надо же… Сто пятьдесят сыновей! Как вы будете между ними шахство делить? Кстати, я слышал, что у турок каждый новый султан обязан обезглавить всех своих братьев… А у вас как?

Б аба-хан (отмахиваясь): Да что ты! Мы же не турецкие варвары! Опять же, хоть формально это и запрещено, кто-то из моих сыновей возьмет в жены братьев, вот все и устроится…

Фон Рапп (подавившись сушеной хурмой): Ух ты… Какая она была сладкая! То есть как это – ваши сыновья в жены возьмут своих братьев?! Не понял…

Б аба-хан (жарко шепчет): Об этом не должны ведать простолюдины… Шах должен быть во всем совершенен… Ну вот такой вот – как я! А дяде моему прежний шах по молодости яйца отрезал, чтобы тот не смог бы стать шахом. Но сие – великая тайна!

Фон Рапп делает жест, будто отсекает рукой у себя что-то в промежности. Баба-хан утвердительно кивает в ответ.

Баба-хан: Вот именно. Под самый корешок. А любви ему хочется. Ну, ты же все понимаешь…

Фон Рапп: Нет. Ежели под корешок. Ибо если под корешок, то как?!

Баба-хан (поучительно): Так же, как великий предок наш – Искандер Двурогий. Он тоже сам-то не мог, и поэтому у него были боевые друзья и товарищи. Тот поэтому всех побеждал. Вот и у дяди полно боевых друзей и товарищей. И поэтому-то он всех побеждает! И нам все это приказано. Чтобы врага – побеждать.

Выражение лица фон Раппа невозможно никак передать.

Он незаметно пытается отодвинуться от наследника персидского престола, но тот его крепко держит и дальше бормочет ему на ухо умоляюще.

Баба-хан: Помоги мне, сагиб. Такие развлечения мне не по сердцу, но дядя настаивает. Пока я спасался тем, что строгал ему море наследников, однако… скажем так – меч мой слегка поистерся. И как только я деток не смогу больше делать, дядя же удавит меня! Иль еще того хуже…

Фон Рапп: А чем смогу я помочь? Стать другом твоим и товарищем? Так ты, хан, не в моем вкусе!

Б аба-хан (торопливо): Так я и вижу, что ты в годах и на меня, на мою красоту даже не заришься. А и верно. Мне и самому оно ни к чему. Но ты бы всем объявил, что я для тебя отныне особенный. (Торопливо:) Ты же вон какой белый, а для наших краев «иметь сурового белого господина» – это так круто, это такая экзотика!

Фон Рапп (задумчиво): Да я-то смогу сказать что угодно… Только надолго ли наших слов твоему дяде хватит? А вдруг станет он проверять? На это я пойти не смогу… (Манит Баба-хана к себе и заговорщицки шепчет ему на ухо:) Может, проще решить вопрос сразу и навсегда? Ежели, конечно, ты не хочешь сесть на кол…

Натура. Лето. Вечер. Санкт-Петербург. Васильевский 5 в остров. Выпускной в Абвершуле

Теплый июньский вечер. Студенты иезуитского колледжа, переименованного в Эзель Абвершуле (по местоположению их главного учебного лагеря), празднуют окончание учебного года. У причала стоят огромные лодки, готовые переправить студентов в летние лагеря на Эзель. Играет оркестр, а молодые люди то пьют в тесных компаниях, то танцуют с приглашенными девицами из только что открытого Павлом Института благородных девиц, где учат дочерей офицеров, павших на военной службе Империи. Вдруг звучат рожки, и к огромной толпе отдыхающих приближается процессия, во главе которой сам Павел.

Павел: Господа, рад моих юных офицеров приветствовать. Хочу устроить небольшую выборочную проверку. Где у вас старший?

Аббат Николя (торопливо выходя вперед из толпы): Аббат Николя – директор училища. Какова суть проверки?

Павел (небрежно): Изобличаю казнокрадов с обманщиками. У нас реформа – замена в армии сапог на штиблеты. Поставщики прислали свиные шкуры для пошива штиблет, и мне нужны люди, умеющие различить кожу по качеству.

Аббат Николя (почти не задумываясь): Лучший у меня по свиным шкурам – Александр фон Бенкендорф. Саша, вперед!

Из толпы появляется Александр. Ему со дня на день исполнится четырнадцать лет, однако он не по годам крупный, статный и сильный – весь в своего отца. При этом лицо его имеет серьезное и замкнутое выражение, как у его матери. Он щелкает каблуками и отдает честь Государю. Павел же смотрит на подростка с сомнением.

Павел: А точно ли он по свиным шкурам лучший?

Бенкендорф: Испокон веку мы, Бенкендорфы, – крупнейшие свиноводы Прибалтики. Сто лет поставок кожи для русской армии. Двести лет обували армию шведскую. Ни одного нарекания. Разрешите посмотреть образцы?

Павел с виду небрежно машет рукой, однако следит за мальчиком очень внимательно. Тот же делает знак своим кузенам, и через мгновение те подают ему набор луп, щипчиков и пузырьки с реагентами. Тут же появляются и пронумерованные образцы разных кож. Бенкендорф быстро их через лупу просматривает, иногда делает мазок то этим, то тем реагентом и раскладывает образцы кож по трем кучкам. Работает он споро и быстро, всякий раз у него нет сомнений. Наконец он заканчивает и, показывая на первую кучку, докладывает.

Бенкендорф: Кожа сия без изъянов и годна на производство обуви, ремней и ранцев для армии. Вот эта кожа (указывает на вторую кучку) низкого качества или старая. Ее можно использовать на заплаты или, к примеру, передники. А вот за это безобразие (указывает на третью) поставщиков надо судить. Черви, плесень, грибок…

Спутники Павла торопливо проверяют кожу из кучек, сверяясь с какими-то своими списками. Через мгновение проверка закончена, главный проверяющий утвердительно кивает Государю, а молодому Александру с чувством жмет руку. Павел недоверчиво усмехается и прищуривается.

Павел: Да какие ж тут черви? Откуда здесь плесень?! А ты, парень, не выдумал?

Бенкендорф: Никак нет. Вот смотрите сюда, видите червивые ходы на спилке? А вот тут была плесень, однако ее лили щелоком, а потом ножом скребли, чистили. Вот видите следы от скребки и щелока? А вот если на это место нажать, как кожа под ножом…

Павел с интересом берет в руки лупу и вслед за мальчиком куски кожи разглядывает, а потом с видимым удовольствием подтверждает.

Павел: Господа, взгляните! И впрямь, есть следы от червя! И впрямь, была плесень, а ее выскребли… (Обращаясь к аббату Николя:) Поздравляю, ваше учебное заведение прошло проверку с отличием! Так держать! (Оборачиваясь к Александру:) А вас, молодой человек, приглашаю со мной. У меня для вас – разговор!

С этими словами Государь и его свита идут с места празднества, и с ними следует молодой Бенкендорф. Он знаком спрашивает у проверяющего, можно ли взять с собой кузенов. Тот кивает, и все семь латышей Александра к процессии сразу пристраиваются. Павел идет чуть впереди. Мы видим, что рядом с ним фон Пален.

Павел (тихо, чтоб другие не слышали): С тем, что он знает все про свиней, угадали вы в точку. Ежели теперь вы окажетесь правы и в том, что чертова Эльза отдаст ему все мои сборы по Риге… Крутите дырку для ордена. Вы мне понравились.

Натура. Лето. Утро. Шуша. Лагерь Баба-хана 6 в

Огромная большая палатка с занавесями из прозрачной кисеи, которые от легкого ветерка развеваются. Большой низкий стол, уставленный яствами, за которым сидят Баба-хан и фон Рапп. На сей раз Баба-хан в церемониальном костюме, а фон Рапп в европейской одежде – парадном прусском мундире и напудренном парике. Обоим явно жарко, Баба-хан при этом сидит с посеревшим от страха лицом и потерянным видом, а фон Рапп ловко заваривает для него чай в особенном чайничке. Слышны рожки и звуки многих идущих людей. Откидывается центральный полог, и входит шах Ага Магомед. Он обрит наголо, сухощавый и стройный, черные глубоко запавшие глаза шахиншаха зорко обозревают все вокруг и подмечают детали. Как раз в момент его входа фон Рапп наливает полную пиалу с чаем и с поклоном подносит ее Баба-хану. Тот же при виде шаха торопливо подскакивает и начинает дяде униженно кланяться. Шах неторопливо входит в шатер, по-хозяйски оглядывается, замечает на столе свежую дыньку. Он вынимает у себя из-за пояса длинный нож, ловко разрубает дыню одним движением пополам, кончиком ножа вырезает кусочек мякоти и его пробует.

Ага Магомед: Новый урожай? Еще вяжет. Рано срезали. А это кто? Твой новый дружок? (Обходит так и не вставшего с дивана фон Раппа по кругу и плотоядно облизывается.) Недурно. В годах, а значит умелый, с виду сильный и крепкий, похоже, племянничек, и ты познал толк в мужских наших радостях? Что трясешься, слизняк?!

Баба-хан (содрогаясь от ужаса): Боюсь… Как бы вы его у меня не отняли…

Ага Магомед (с заразительным хохотом): Да я бы отнял, однако надеюсь, что он своим семенем сделает тебя наконец-то мужчиной! (Фон Раппу:) А ты спуску ему не давай, он же наследник мой – преврати его в воина!

Фон Рапп (кланяясь и чуть поднимаясь с дивана): Сделаю все, Ваше Величество!

Ага Магомед: Сделай. А после докажешь и мне свою силу. Пруссак, а?! Говорят, что Железный Фриц тоже знал про этот секрет?

Фон Рапп: Так точно. В последние годы я был его секретарь.

Ага Магомед: Да ну! Самого Железного Фрица обслуживал?! Хорошо, я сейчас иду на переговоры с проклятыми русскими, а ты чтобы этой же ночью был у меня в палатке.

Баба-хан (жалобно): Дядя… Ты же мне обещал!

Ага Магомед заразительно смеется в ответ, неторопливо подходит к племяннику, вырывает у него из рук пиалу с чаем и пьет, а затем демонстративно плюет в нее в оставшийся чай и с презрением говорит.

Ага Магомед: Какой ты все же слизняк… (Фон Раппу:) Хорошо сделал чай. Сваришь для меня под вечер такой же… (Выходя из палатки – в сердцах:) На кого оставлю я мое царство? Ну на кого?

Как только полог за Ага Магомедом закрывается, фон Рапп торопливо выливает содержимое чайника в ночной горшок и туда же выплескивает недопитую пиалу с плевком шаха. Затем он бросается к Баба-хану и сильно бьет его по щекам.

Фон Рапп: Буквально пять дней, и вы у нас шах, а дядя никогда не посадит вас на кол! Мне же пора бежать, нынче ночью я точно не хочу оказаться в его палатке!

Б аба-хан (всхлипывая): А как же мы? Как же я? С тобою было так здорово! Я больше не стану курить этот опий! Обещаю! Кораном клянусь…

Фон Рапп: Друг мой, или я уезжаю, или этой ночью окажусь с твоим дядей. Третьего не дано.

С этими словами фон Рапп стремительно выскакивает из палатки, а толстый нелепый Баба-хан мешком опускается на свой диван и там, утирая нос, жалобно всхлипывает.

Павильон. Лето. День. 7 в

Зимний дворец. Тронная зала

В Тронной зале какое-то заседание. За спиною Павла на троне на ступень ниже сидят Куракин с Кутайсовым. Рядом с ними на низком столике приютился Сперанский, который ведет какие-то записи. Перед троном на высоких неудобных креслах – как нашкодившие школьники перед учителем – сидят Салтыков с Безбородко. Трон у Павла отныне маленький – ему по росту, и получается, что сидящие на высоких стульях Салтыков с Безбородко смотрят на Государя как бы сверху вниз, и от этого неуютно как им двоим, так и самому Императору. Собственно, эта маленькая группка людей в огромной Тронной зале, где Екатерина любила собирать сотни зрителей, выглядит неуместно и странно. Безбородко докладывает новости.

Безбородко: Граф фон Пален передает из Шуши, что переговоры с шахом проходят успешно. Мы возвращаем персам Дербент, Кубу и Баку, а они обещают нам вечный мир и поддержку.

Куракин: Твою ж мать… Тоже мне переговорщик – Палин-шмалин! Без боя отдаем персам три крепости! Да какие! Дербент, Баку…

Павел (с раздражением): Заткнись, самому тошно… Ну ничего, придет и наш час, все вернем! Еще что от Палена?

Безбородко: Граф Зубов, когда взял Дербент, Кубу и Баку, от каждого из трех султанов брал капитуляцию письменно. И по документам отныне Дербент, Куба и Баку принадлежат Российской Империи. Но эти султаны были подданные шаха, и он считает, что они без его воли ничего не смели подписывать. Посему мы обязаны не только вывести армию, но и подписать документ, что мы передаем эти три крепости шаху. Он на этом настаивает.

Павел (задумчиво): А что Пален?

Безбородко: Пален объяснил, что у него нет полномочий такое подписывать. Да и вам не советует. Мол, нынче так и быть, мы из Баку и Дербента уйдем, ибо силы неравные, но завтра, когда туда придет наша армия, по документам эти крепости наши. Ну и…

Павел (с радостью): Ай да прохвост Петр Алексеич, ай да сукин сын! Решено! Это требование шаха мы пока что обсудим, замылим и запихнем к чертям в долгий ящик. Что в Европах?

Безбородко: Новости из Италии. Французский генерал Бонапартий разбил все австрийские армии и захватил всю Италию.

Куракин: Вот молодец! Истинный Юлий Цезарь – быть ему теперь Императором! Пришел, увидел, победил. Виданное ли дело?! В ноль положил аж четыре австрийские армии.

Салтыков: Везет дуракам. Попробовал бы он сие против Англии. Или Австрии.

Куракин: Так он и попробовал! Сказано – австрийские армии. Слушать надо ухом – не брюхом!

Безбородко: Я тут на стороне Николая Иваныча. Австрия поделилась, и две ее армии по сей день стоят против друга у Вены и Праги. А в Италии иль на Рейне были армии дочерей Марии Терезии. Бонапартий бил их по очереди. Армия Сицилии, армия Мантуи и так далее. У него всякий раз трехкратное превосходство.

Куракин (небрежно отмахиваясь): Да какая разница?! Победителей не судят! Вот и мы почему-то враждуем с французами, а на деле самая культурная и просвещенная нация. Вон у секретаря моего спросите. Он Сорбонну закончил с отличием. А мы все – враги, враги. А может – наоборот!

Безбородко (сраздражением): Что значит, наоборот? Вся наша политика – за сохранение мирового порядка против либералов, масонов и революции. У нас в военном бюджете половина средств нынче на строительство флота для итальянского похода назначено. Что ж, прикажете все это похерить? Выкрасить и выбросить?! А кто казне деньги вернет?!

Павел (небрежно): Ну раз назначено, так и плывите в Италию. Когда отплываем?

Безбородко на своем стуле чуть не подпрыгивает от негодования. Салтыков незаметно крепко берет его за руку, и канцлер чуть успокаивается.

Салтыков: Так не на чем еще отплывать. Деревья повалены, ошкурены и в штабелях. Теперь ждем, пока дерево высохнет. Через год-другой начнем строить.

Павел: То есть? Деньги из казны уже выделены, большей частью потрачены, а кораблей еще нет?! Назвать всех виновных! Что за дикая страна?! Неудивительно, что в Европах все на нас косятся. У них-то нету коррупции!

Натура. Лето. Вечер. 8 в

Почти Майсур. Порт

Сгущаются сумерки. Впрочем, от дыма пожаров это почти незаметно. Посреди залитого кровью и заваленного телами порта во главе отряда идет Артур Уэлсли. Он тела убитых рассматривает, указывая на некоторых.

Артур: Вон этот – белый! И вон тот! Ставлю соверен, что какой-нибудь якобинец! Черт, а вон те белые, судя по их одеждам, точно из Франции. Значит – враги и разбойники. Это все французские инструктора, присланы в Майсур вредить нам!