Ловчий. Кабан и трещотки

6а

Павильон. Лето. Вечер. Баку.

Шахский диван

В приемной шахского дивана скучает фон Пален. Сложно сказать, сколько он просидел, но перед ним стоит стол с полупустым блюдом фруктов и сладостей, на краю которого сложены огрызки с очистками, а в недопитом бокале на дне – жидкость ярко-красного цвета. Однако сам фон Пален трезв, хоть и явно устал. Наконец в комнату открывается дверь, и появляется молодой Назим-хан с переводчиком, который переводит на русский.

Назим-хан (через переводчика): Великий шах на переговорах не присутствовать. Вместо него вы говорить с его тайным советником. Любые договоры, которые вы с ним заключить, шахом есть подписать. Советник великого шаха вот сейчас приходить будет.

С этими словами Назим-хан и его толмач удаляются. Фон Пален лишь пожимает плечами в ответ. Через миг дверь в комнату опять открывается, и входит фон Рапп. На нем персидский бурнус и чалма, и если бы не светлая кожа и ярко-голубые глаза, его можно было бы принять за перса. Фон Пален от неожиданности со своего места подскакивает и вытягивается во фрунт, отдавая фон Раппу честь, а тот небрежно машет в ответ и по-персидски садится напротив. Он начинает говорить по-немецки.

Фон Рапп: Скорее всего, нас подслушивают, но в свите у шаха немецкого не знает никто. Старайтесь не говорить ни слова по-русски, и тогда мы сможем обсудить что угодно. Вы еще не забыли язык наших предков?

Фон Пален: Никак нет, ваше превосходительство.

Фон Рапп: Что ж, делайте вид, что вы со мною торгуетесь. Однако никакого торга не будет. Шах не станет менять те договоры, которые с вами успел заключить его дядя. Однако и новых с требований к России не будет. От себя же скажу, что Персия становится верным другом и торговым партнером России… (В сторону:)…пока меня тут не посадят когда-нибудь на кол.

Фон Пален (с восхищением в голосе): Экселенц, про вас по всему абверу ходят легенды, однако вот так отправиться к персам и за месяц стать советником шаха… Мне не поверят!

Фон Рапп (с тоской): Придется. Боюсь, однако, застрял я здесь надолго, как бы не навсегда. Передайте Эльзе, что мне отсюда не выбраться.

Фон Пален: Обязательно передам. Правда, сейчас не у нее я работаю.

Фон Рапп (с интересом): И у кого ж?

Фон Пален: Я советник по особым поручениям Императора Павла. И Государю желательно понимать нового шахиншаха. Нам нужно знать о нем все. Как вы смогли оказать на него такое влияние?

Фон Рапп (с горечью): Я постарел. Стал сентиментален, как и положено немцу. Мне его стало жаль. Я мог бы легко бежать, однако шаха убьют после этого. Вы знаете – он очень боится смерти…

Фон Пален: Патологический трус?

Открывается дверь, оттуда раздаются чарующие звуки восточной музыки. В комнату вплывают три прекрасные полуобнаженные танцовщицы. Девушки танцуют, а фон Рапп и фон Пален продолжают беседу.

Фон Рапп (с горечью): Нет. Баба-хан был просто единственный выживший из всей семьи.

Фон Пален: Баба-хан?

Фон Рапп: Так до коронации звали нынешнего шаха – Фетх Али. Тут обычай – знатный род нельзя вырезать до конца. Одного мальчика всегда оставляют «на волю Аллаха». Вот и оставили самого слабого. «Бабу». Всех прочих – кого зарезали, кого задушили, кого оскопили, а кого и посадили на кол. И все это у него на глазах. Он не трус. У него от увиденного что-то не так с головой.

Фон Пален: Как же смог «баба» стать потом шахом?!

Фон Рапп: Его дядя был оскоплен… Вернее, палач ему рукой вырвал все, что болтается, и бросил, уверенный, что мальчишка не выживет. Однако тот выжил и стал платить врагам такой же монетой. Ага Магомед был лютый зверь. И вся Персия готова была умирать за него, ибо прежние шахи были звери похлеще.

Фон Пален: Тогда я не понимаю…

Фон Рапп: И понимать тут, собственно, нечего. Баба-хан был последний продолжатель династии, и поэтому Магомед превратил его в быка-производителя. Заставлял осеменять всех баб подряд, чтоб один из его внучатых племянников потом стал шахом. Тот осеменял. Дети выросли. И Баба-хану пришла пора умирать.

Фон Пален: Авы?

Фон Рапп: Я его спас, убив дядю, и он решил, что я – его единственный друг и защитник. А мне его искренне жаль, мне он нравится.

Фон Пален: В абвере сложат легенды об этом вашем последнем задании. Что я для вас могу сделать?

Фон Рапп: Пришлите мне черных сухарей с солью и хороший шмат сала. Они мне тут уже снятся.

7а

Натура. Лето. Утро. Йорк. Набережная Уза

По неширокой набережной древнего города прогуливается сэр Исаак и кормит уточек. При этом он с ностальгией рассматривает старые дома и с любовью гладит старые камни на набережной. Будто случайно к нему подходит сравнительно молодой сильный человек бандитского вида и устрашающей внешности.

Конвей: Remember…

Исаак (с легким презрением): Всякий раз, когда я это слышу, мне хочется от вас куда-нибудь спрятаться.

Конвей (с угрозою в голосе): Ваш отзыв?

Исаак (с тоскливым стоном): Из-за этой фигни я и принужден жить не дома, а в стране диких варваров. Хорошо. «Тому, кто придет».

Конвей (с облегчением в голосе): «Ради того – кто ушел». Поймите, мы не смеем нарушить традицию. Если мы прекратим, все рассыплется.

Исаак (сварливо): Ах, молодой человек, уже давно все рассыпалось! Почитай, уже десять лет, как помер этот алкаш «славный принц Чарли», не оставив наследников. Отныне наша с вами Шотландия с потрохами британская. Все кончено, давайте подведем под этим черту и спишем убытки.

Конвей (с горячностью хватая Исаака за лацканы): Ничего не закончено. Еще есть один Стюарт, и он поднимет нас на восстание. Но ему нужны деньги! В Лондоне нынче правит вампир, современный Антихрист, народ легко можно будет поднять за Христа и Святое Причастие. Вы дадите нам денег?

Исаак (осторожно, но твердо вырываясь из рук собеседника): Изволите смеяться над бедным Исааком?! Когда у меня были деньги? Так что я дам вам не денег, а хороший совет. Вот видите дом? Когда-то он принадлежал Гаю Фоксу. Давайте сделаем там музей и будем водить туда экскурсии. Это очень про заклятого врага англичан, а также про способность шотландцев устраивать революции. Весьма поучительно и за хороший процент.

Конвей (с интересом): А когда это было? И тогда мы победили наконец или нас опять предали?

Исаак (с непередаваемым выражением лица): Вы никогда не слыхали о пороховом заговоре?

Конвей: Нет, я не в курсе про все эти английские праздники.

Исаак: Молодой человек, знаете, а я передумал. Давайте вы дадите мне адресок, и я сам съезжу к этому самому последнему Стюарту. Итак, я записываю.

Конвей (радостно): Правда?! Отлично. Рим. Ватикан. Собор Святого Петра. Он там у них главный. Я дам вам рекомендательное письмо!

Исаак (с непередаваемыми выражением лица): Молодой человек, вы даже не представляете, как я рад нашей встрече. А уж как я счастлив, что в свое время вложился в дело Стюартов… Давайте ваше письмо, а там, глядишь, решится, кто, кому и чего должен.

8а

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург. Марсово поле

Жаркий день, громко стучит барабан, по плацу маршируют солдаты. Идут они, точно печатая шаг, и все эволюции делают, как единое целое. На трибуне в окружении своих министров стоит Император Павел, который всеми солдатами на плацу одновременно командует, отдавая приказы в большой рупор. Его слушают, и поэтому Государь счастлив. На трибуну поднимается запыхавшийся Салтыков, который сразу подходит к царю и говорит ему на ухо.

Салтыков: Я сейчас прямо из Павловска. Государыня изволили с дочерьми на скакалке скакать, оступились – и случилось нечаянное…

Павел (недовольным голосом): Что значит нечаянное?!

Салтыков (разводя руками): Рожает Ее Величество. Лейб-медик Моренгейм ожидает самого худшего…

Павел (с раздражением): Чертова дура! Она сорвет мне всю дипломатию! Не разрешаю ей помирать! Так ей и передайте – немедленно!

Салтыков (с поклоном): Слушаюсь, Ваше Величество!

В этот миг у подножья трибуны снова движение. К Государю бежит адъютант цесаревича Константина Яновский. Он бледен.

Яновский: Ваше Величество, в сторону Стрельны по Петергофской дороге опять движутся верховые с Прибалтики! Человек двести. На сей раз все люди – в черном! Цесаревич Константин занял круговую оборону, мы будем отстреливаться!

Павел (растерянно): Кто разрешил? Какие-такие «люди в черном»? Почему мне не докладывают?

Салтыков, который собирался уже уходить, поворачивается и с радостным лицом объявляет.

Салтыков (назидательно): Так это, верно, Барклай со своими таможенниками – наводить порядок и разбираться с пришельцами. Только он не в Стрельну, а в Петергоф, в выделенное ему вами Таможенное управление! Давеча из Риги Марии Федоровне письмо громко зачитывали. Государыня и решила, что раз егерские полки нынче в Павловске, то Барклаю лучше быть в Петергофе, чтобы, значит, в столицу входить, если что, не мешая друг другу. С разных, так сказать, направлений!

Павел выслушивает объяснения своего учителя с изменившимся лицом. К его уху тут же припадает Кутайсов.

Кутайсов: Помнится, давеча ее егеря ваши лучшие полки розгой выпороли. Интересно, что вот с этими молодцами (кивает на плац с марширующими – будто заводными солдатиками) сотворят нынче таможенники? На кой они в Петергофе?

Павел (бормочет): И верно… Нам и в Павловске-то никто не нужен! (Громко:) Верно, зачем нам в столице таможенники? Пишите указ, пусть по всей стране разъезжаются и принимают работу. Все, все пускай разъезжаются, никого не оставлять близ столицы!

9а

Павильон. Лето. День. Павловск.

Покои Государыни

Во дворце радостное оживление. Везде охапки цветов, двери и окна украшены голубыми лентами. В спальне Ее Величества полно народу. Сама Мария Федоровна, очень бледная, полулежит на подушках, возле нее суетятся лейб-медик Моренгейм и Шимон Боткин. Мария Федоровна открывает глаза, и вся комната будто замирает. Мария Федоровна бормочет слабым голосом.

Мария: Кто это был?

Моренгейм (с ажитацией): Он – есть! Это мальчик! А еще Государь вам наказывал…

Мария (устало): Мне все равно…

Карловна (с гневом): Пошли вон отсюда! (Марии:) А тебе, Маш, хорошо бы поспать…

Мария Федоровна слабо кивает и будто отключается, а медики растерянно переглядываются и выходят из комнаты. Карловна провожает их, крепко дверь запирает и достает откуда-то из юбок своих пирожок. Она теребит госпожу и подает ей пирожок со словами.

Карловна: Вот глупые, что пристали? Сказано – ты устала, и пускай идут лесом!

Мария с удовольствием берет пирожок и его жадно кушает. Мечтательно произносит.

Мария: Надоело мне тут. Ни танцев, ни попеть, ни побегать. Домой хочу, к маме!

Карловна: И то верно. Съездишь по Европам, развеешься. Напиши прошение мужу, мол, хочу в Европу – на воды, а заодно побыть с матушкой. Авось и отпустит!

Мария: И племянника Августа заберу. Говорят, ему тяжко учеба у иезуитов дается. Пусть со мною съездит домой и отдохнет.

Карловна: Да и тебе хорошо бы развеяться. Путь-то в Европу – через Лифляндию. Заглянешь к господину Лифляндии на постой, авось и отмякнешь…

Марию в кровати будто подбрасывает. Она судорожно одним куском доглатывает пирожок и говорит с нарастающим возбуждением.

Мария: Точно. Сперва до Нарвы, а там и Эстляндия. (Начинает в постели подпрыгивать.) Кристеру нельзя балтийские провинции покидать, но раз гора не идет к Магомету… Делает какие-то судорожные движения, будто пытаясь вскочить.) Зови-ка сюда его Сашку. Он нынче у мужа в фаворе – так пусть и отвечает за мое путешествие. Опять же, раз он знаком с Августом, пускай он-то племянника к родне и отвезет. А я… Мы – на воды! (Осекается.) Ты же меня не выдашь?

10а

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург.

Марсово поле

На Марсовом поле гремят барабаны, заглушающие раскаты грома. Идет проливной дождь. По плацу маршируют солдаты, которые браво отбивают такт своим печатным шагом. На трибуне им аплодирует Император Павел. Над ним целых два зонтика – один от Куракина, а другой – от Кутайсова. Зонтики друг в друга упираются прямо над головой Павла, и от этого дождинки с обоих зонтиков стекают как раз ему на голову, однако Павел в командном раже этого не замечает, тогда как два царедворца меж собой борются, пытаясь выпихнуть своим зонтиком зонтик соперника. Посреди этой борьбы на трибуну поднимается фон Пален, который просто отнимает зонт у Куракина и начинает держать его над собой. Благодарный Кутайсов тут же накрывает своим зонтом Государя и кивает фон Палену. Тот откашливается, стремясь обратить на себя внимание Павла.

Павел (нетерпеливо): Да, что у тебя?

Фон Пален: Я отвечаю за прием вашей почты, Ваше Величество. И со всех границ ко мне пошли жалобы.

Павел (безразлично): На что жалуются?

Фон Пален: На новых таможенников. Эльза фон Витгенштейн для них написала инструкцию, и теперь все работы в таможне должны ей соответствовать. Многие привыкли к прежней жизни – без строгостей, однако за двойное нарушение новые офицеры, эти знаменитые уже «люди в черном», увольняют прежних сотрудников. Уволенные жалуются.

Павел (с раздражением): Опять эта Эльза! Неужто вы не можете без меня все решить? Гнать этих, как их там, «людей в черном» – и вся недолга! В чем заминка?

Фон Пален: В том, что при работе по инструкции Эльзы таможенные сборы в два с лишним раза выросли. Вам нужны прежние офицеры или доходы в казну? Без вас – не решить.

Павел отрывается от командования парадом и ошарашенно смотрит на фон Палена. Затем он хочет что-то сказать, но слова не выходят из его рта. Вдруг он радостно взвизгивает.

Павел (с ажитацией – обращаясь ко всем): Господа, мои реформы работают! Так я и думал! Гнать всех прежних воров и разбойников! Пишите указ – отныне вся таможня работает по инструкции… этой… Этой…

Фон Пален: Я внимательно ее изучил и думаю, что я бы мог написать такую же. Для упрощения и улучшения работы почт.

Павел (радостно): Вот именно! Отныне почты работают по инструкции, которую напишет фон Пален. А таможни по инструкции, которую он подпишет! Всех, кто против, – на улицу! А будут жалобы – сразу в крепость! (Фон Палену:) Да, назначаю вас, Петр Алексеич, начальником всех наших почт! Кого на таможни предложите?

Фон Пален: Главным таможенным остается ваш племянник Бенкендорф, а его куратором пусть так и будет Барклай. «Людей в черном» предлагаю разделить на три группы – балтийскую, черноморскую и северную. Командирами назначим Адлерберга, Клейнмихеля и Зоннефельда.

Павел (растерянно): М-да… Ни одной русской фамилии… Нет ли в этом… инородского заговора? Что скажет народ?

Фон Пален: Все они из Риги. Средь них не может быть русских. Прикажете иных воспитать?

Павел (решительно): Нет. Мне доходы нужны. Пусть немцы. (Отворачивается к параду, но потом замечает, что фон Пален еще не ушел.) Что еще?

Фон Пален: Поступило прошение от Марии Федоровны Романовой. Желает ради укрепленья здоровья отправиться в Европу на воды. Просит ей сделать паспорт.

Павел (небрежно): Черт с нею – пусть едет. Поживу чуток без ее истерик и выходок.

11а

Натура. Лето. День. Кронштадт. Крыльцо таможни

Жаркий солнечный день. Здание таможни напоминает пустую коробку вроде скелета большой черепахи, такое чувство, будто там внутри никого сейчас нет. На крылечке сидит полковник Барклай и грустно напевает: «Полковнику никто не пишет…». Вдруг раздается радостный голос, Барклай вскакивает и на крик оборачивается. К нему откуда-то со стороны причалов, размахивая руками, бежит де Рибае.

Де Рибас (радостно): Михал Богданыч, ты ли это?! Насилу тебя нашел, пропащая ты душа! Я же сперва к тебе в Ригу, а Эльза говорит: нету, мол, забрали в столицу. Я в ведомство, а и там тебя нет, говорят – на объектах. Еле сыскал!

Барклай: Да тут я, готов выть от безделия. Эльза Паулевна вместе со мной двести таможенных бойцов пригнала, они и шуршат. Да не просто шуршат, а исключительно по инструкции «самой Хозяйки»! И чихнуть поперек сей инструкции даже я не могу, ибо она уже утверждена Государем. Так что болтаюсь я теперь тут: вроде как начальник, а на деле – как цветок в проруби. Ты как? Что за шум, что за спешка?

Де Рибас (маня к себе ближе и полушепотом заговорщика): Дело у меня, Богданыч! На миллионы, может быть, вырисовывается.

Барклай (с интересом и оживлением): Я весь внимание!

Де Рибас: Сродники мои, которые Ришелье, при папском дворе всю жизнь крутятся. Так вот. От них есть сигнал, что папа уже не жилец. В смысле Бонапарт подступает к Вечному городу, и есть решение, что как только Рим-то возьмут, папе тут же и (выразительно показывает) карачун. Но сие дело десятое. Важней то, что с ним, скорее всего, салазки загнут и его кардиналам. А средь них есть последний из Стюартов, нынешний генерал иезуитского ордена Георг Стюарт, бессменный секретарь Святого Престола. А сей самый Стюарт точно знает, где спрятана корона Стюартов, та самая, которую Яков Второй забирал с собою в изгнание. А вместе с короной и золото партии Якова!

Барклай: Занятно. И много ли там того золота?

Де Рибас: Пять миллионов фунтов. Говорят.

Барклай (присвистнув): Солидно… Но при чем же здесь я?

Де Рибас: При том, что предок твой уходил из Британии вместе с Яковом и, стало быть, – яковит. Сторонник династии Стюартов.

Барклай: Ося, последний Стюарт десять лет назад умер. Движение яковитов распущено.

Де Рибас: Да не суть! Плевать и на яковитов, и на Стюартов! Дело в том, что кардинал Стюарт вместе с папою обречен. А он точно знает, где британские деньги, которые попер Яков! Но откроет он сию тайну на смертном одре только лишь шотландскому яковиту. С именем, к примеру – Барклай. Ну как, Богданыч? Ты в деле?

Барклай: Заманчиво… Черт возьми, а заманчиво! Хоть и не знал я отца, а вот имя-то его авось пригодится! Все равно мне тут делать пока что вроде бы нечего…

Де Рибас: Вот и давай – бери отпуск и айда в Рим. Там моя родня – Ришелье – тебя встретят и проведут в Ватикан. А там уж по обстоятельствам… Главное, потом меня не забудь!

12а

Павильон. Лето. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Тронная зала

Огромная Тронная зала по сути пуста. На передней скамье скучает пара-другая министров, на галерке мы впервые видим Наследника Александра с его польскими дружками, на троне восседает Император Павел, вокруг которого с одной стороны сидит Куракин, а с другой – Кутайсов. Рядом с сидящим Куракиным стоит Сперанский. Все кого-то ждут. Наконец Государь раздраженно окружающих спрашивает.

Павел: Не могу понять, а где все? Почему почти никто не присутствует?

Куракин (с легким смешком): Видать, мин херц, не уважают тебя. Манкируют…

Кутайсов (пряча глаза): Так у вас, Ваше Величество, все всегда срочно, а вокруг у нас – лето. Фон Пален уехал обустраивать таможню и почту, остальные же разъехались из столицы по дачам. Выехали все, видать, за город…

Павел: Ладно, без них обойдусь. Итак, начнем же наконец заседание. На повестке дня вопрос о борьбе с повальной коррупцией в этой стране. Воруют у нас все и вся. У нашего докладчика Михаила Сперанского все цифры собраны. Ужасающие цифры. Не так ли?

Сперанский: Так точно, Ваше Величество! Данные позволяют сказать, что коррупция глубоко поразила все слои русского общества. Все прогнило и проворовалось донельзя…

Павел: К черту подробности! Меня интересует главный вопрос – немедленный арест, суд и казнь главных воров – Петра Витгенштейна и его жены ведьмы Эльзы. Доложите, как и сколько они у меня своровали. И для первого доклада достаточно!

Сперанский (растерянно): Но… Но у меня нет таких данных!

Павел (с раздражением): То есть как это нет?! Они же баснословно богатые! Сидят на русских деньгах! Вы, верно, их не проверили!

Сперанский (с горячностью): Никак нет, я проверил сам. Лично. Петр и Эльза фон Витгенштейн – наемные работники в Рижско-Дунайском товариществе, и они получают плату наемных работников. И ни копеечки сверху. У них нет иных доходов, кроме жалованья Петра Витгенштейна как генерала Российской армии, но и оно уже год как по вашему приказу ему не выплачивалось. Я проверял… Мне нечего им предъявить!

Павел (вскакивая и начиная бегать по зале): Тогда воры все, кто работает в этом Рижско-Дунайском товариществе! Они точно воруют у меня деньги! Всех наказать!

Сперанский: Да нет же, Ваше Величество! Это частная фирма, которая честно платит все налоги и подати! Их невозможно привлечь за коррупцию, ибо никто там на государство вообще не работает. Мы же ловим чиновников за воровство и мздоимство, а раз там нету чиновников, то нет ни воровства, ни мздоимства!

Павел (в ярости): Так на что ж я вас создал?! Вы мне сказали, что ваша комиссия будет бороться с ворами и взяточниками, так и боритесь! Вот я показываю вам, дураку, пальцем – Петр и Эльза фон Витгенштейн. Вот два главных вора и взяточника! Извольте их изловить, судить и казнить! А иначе на что вам полномочия дадены?! За что я вам деньги плачу?!

Сперанский (внезапно выпрямляясь и твердым голосом): Вы приказали мне поймать воров и мздоимцев. Их же вокруг – в кого ни ткни. У меня есть полные доказательства по канцлеру Безбородко, по министру Салтыкову, по министрам Куракину и Кутайсову. У меня нет данных по Петру и Эльзе фон Витгенштейн, ибо они наемные работники частной компании. Это противоречит определению коррупции.

Павел (подбегая к Сперанскому и хватая того за грудки): Плевать на ваши определения! Такова моя монаршая воля! Обвините их в чем угодно, арестуйте и предайте позорной казни, ибо я Царь и я так велю!

Сперанский (бледнея как мел и дрожа): Тогда… тогда это произвол и тиранство…

Павел (с ненавистью): Значит, по-твоему, я – тиран? А ты, по-моему, – якобинец! Взять! В темницу его!

Все министры (кроме Александра со товарищи) в ажитации вскакивают. Раздаются крики: «Он давеча из Франции!», «Якобинец!», «Да он – санкюлот!», «На плаху его!», «Нет, на виселицу!» Тут же появляются дюжие слуги, которые ловко берут под руки Сперанского и уводят его из Тронной залы. Вслед за ними еще один слуга небрежно сгребает в кучу все бумаги Сперанского и хочет куда-то их отнести. Его незаметно для Государя задерживает шустрый Кутайсов, который ловко пересыпает все бумаги в огромный портфель Сперанского и прячет его за спину. Когда же он поворачивается обратно к столу, перед ним оказывается Куракин, который тоже хватается за ручку портфеля, и оба начинают тянуть ее на себя. Их от этого дела отрывают восклицания Государя.

Павел: Куракин, это ваш человек, и это ваша вина, что вы приютили мятежника!

Куракин: Ваше Величество, да ежели б я знал?! Видать, и впрямь продался он ворогам. Да и что это за слово такое «коррупция»?! Пить дать – вольтерьянские происки.

Кутай сов: А я думаю, что малец переучился во Франции. Виданое ли дело – Царю так говорить?! С ума, видать, сошел, дурачок! И все факты его, наверное, вымыслы!

Павел (расстроенно): Да, ты прав. Видать, совсем малец чокнулся. Ну почему, почему все мои планы всегда идут прахом?! Что за притча! Заседание кончено.

С этими словами Государь из залы стремительно убегает. Похоже, он готов буквально расплакаться. Вслед за ним выходит Наследник вместе со своими присными, а прочие встают кучкой и зорко следят за Куракиным и Кутайсовым, которые оба цепко держат брошенный Сперанским портфель. Оба министра набычились и смотрят друг на друга как два петуха.

Куракин (тяжело и шумно дыша): Ну и что, милостивый государь, вы с ним думали сделать?

Кутайсов (оглядевшись и заметив, что прочие министры на него надвигаются): А я думаю… Я думаю – скоро ужин. Пойду на кухню, помогу плиту растопить!

Куракин (утирая свободной рукой пот со лба): Тогда пойдем вместе.

Окружающие министры начинают галдеть, мол, и они тоже пойдут с ними на кухню – плиты растапливать.