Лаки-бой

Ваня шёл за Верой и главврачом по длинным коридорам. Вера каким-то образом уговорила того показать одного из пациентов. Представилась забытой племянницей – якобы только что узнала о безумном дяде. Говорила с нервной интонацией, и Ваня не знал, верит ли врач, но соглашался он охотно.

За узкими окнами с решётками клубился туман. Он медленно стелился по земле, а потом распахивал свои полотнища, как погребальные саваны, как вуали невесты, как эльфийские плащи. Где-то за ним еле угадывалась громада ближнего собора, давно мёртвого. По крайней мере, так это видел Ваня. Туман был очень холодным.

Он вспомнил, как когда-то, будучи в одной из горячих точек, случайно прочитал дурацкую книгу – бульварный роман с восточными мотивами, где героиня драматично металась между двумя мужчинами. Сюжет постоянно перебивался навязчивыми притчами, чаще всего не к месту. Из всей книги Ваня запомнил только одну притчу: дровосек пошёл в горы за хворостом, увидел двух старцев, увлечённых странной игрой, и остался наблюдать. Когда проголодался, его угостили фиником. А когда игра закончилась, старцы растворились в воздухе. И тогда дровосек понял, что сам он поседел, его одежда рассыпалась, топорище сгнило, а из косточки финика, которую он бросил в землю, выросло дерево.

Так и здесь: казалось, если выйти из этого тумана – окажешься в мире после финала, в точке, где всё кончилось, чтобы начаться заново.

Ваня вспомнил картинки из глянцевого журнала – иллюстрации одного безумного шведа, рисовавшего уютный постапокалипсис. Мир Столенхага был не страшным, а почти ламповым: научная фантастика Лема и Булычёва, природа, ржавые роботы и дети в тёплых свитерах восьмидесятых. «Война прошла, ядерная зима отступила, жизнь налаживается. Роботы заржавели, но живы, где-то даже завелись динозавры. Всё хорошо. Жить можно. И хочется туда», – помнил Ваня рецензию почти наизусть.

Особенно запомнился ему один рисунок: маленький мальчик стоит на опушке соснового леса, в высоком летнем поле, а на него уставились пустыми глазами два скелета киборгов.

Но Ваня не хотел туда, в этот мир ржавчины и ностальгии. Ему хотелось золотой пыли, зелёных холмов, деревьев с серебряными листьями и молодильными яблоками. Чистых, живых морей, которые переливаются, как глаза короля фейри. Жизни долгой и прекрасной, как мечтали о ней смертные. Когда-то это было реальностью – в генах, телах, снах и душах. И души эти, быть может, до сих пор воют от горя, когда хоть на миг задумываются о смерти. О той скорой, несправедливой и преждевременной тьме, которая ждет всех.

Ваня вздрогнул. Очнулся.

Туман всё так же лежал над холмами и низинами, окутывая деревья, шоссе, большие дома и крошечные избушки, супермаркеты, велосипеды, людей и собак. Он касался прохладными ладонями и пах мёдом.

«Мы вернулись, – шептал этот туман неслышно и ласково. – Мы с тобой».

***

В десятых годах группа молодых учёных, никому особенно не известных, выдвинула идею – простую, смелую, почти наивную. Они решили: если позволить человеку в галлюциногенном сне делать всё то, чего он не может позволить себе в реальности, это снимет боль, развяжет старые узлы, исцелит незавершённые состояния. Разве это не синоним счастья?

Метод они выбрали особенный. Определённая доза раствора редких галлюциногенных грибов вводилась инъекцией в шейный позвонок, у основания затылка. Грибы воздействовали на глубинные зоны мозга – те, что отвечают за вытесненные воспоминания, подавленные эмоции, архетипические страхи. Эти зоны уже были картографированы, но в открытые базы исследования попали лишь частично. Остальное было засекречено.

Параллельно в устройстве использовали транслингвальную нейростимуляцию. Электроды размещались на языке и передавали импульсы в ствол головного мозга, распространяясь по всем его системам. Двадцать семь миллионов импульсов – именно столько проходило за один сеанс. Мозг вспыхивал, участки, и без того активные, разгорались вдвое ярче.

Связь со шлемом была, по сути, вспомогательной. Он лишь предлагал набор стартовых реальностей, а мозг выбирал ту, которая подходила именно ему, и разворачивал её, как цветок. Гаджет, скорее, подсказывал. Основное творилось в голове.

В теории казалось, что всё под контролем. Что человек воспользуется этим пространством для самого невинного: воссоздаст роман, который так и не случился; поедет в города, до которых раньше не добрался; примет решения, на которые так и не хватило смелости. Исправит ошибку, простит, исцелит, отпустит. Несбывшиеся мечты, наконец, сбудутся.

Что тут могло пойти не так?

***

Ваня в сказки не верил. Хотя многие из его сослуживцев – верили. Во всякое. Когда ты сидишь по грудь в болоте, в невыносимой жаре, и даже пописать нельзя – потому что в мутной воде кишат мерзкие твари, которых привлекает запах мочи, здравый смысл сдаёт первым. И тогда уже веришь хоть в магию, хоть в богов, хоть в зелёных человечков.

И всё же сейчас, идя за Верой по узким коридорам, Ваня чувствовал: они попали в самую настоящую сказку. Старую и мрачную.

За стеклянными дверьми мелькали безумцы. Некоторые сидели в отдельных игровых комнатах, другие прилипали к стеклу, провожая взглядами неожиданных посетителей. Эти взгляды были одинаковыми – пустыми, тусклыми, как у кукол, оставленных под дождём. И вот эти лица напомнили Ване один случай. Один жаркий вечер в Ливии.

Город Сабха. Ваня тогда выполнял кое-какое задание, но маскировал это под отпускную прогулку. Сумерки ложились мягкой фиолетовой вуалью, фонари загорались один за другим – розовые, жёлтые. Воздух тяжелел от запахов: цветов, свежего хлеба, кофе и бензина.

Где-то впереди взвыла старая пластинка, потом послышались аплодисменты и смех. За углом, на крошечной площади, собралась толпа: там игрался уличный спектакль. Серая мартышка выделывала сальто, жонглировала шариками под музыку. Рядом стоял её хозяин – краснолицый, жирный, с сальными волосами. Люди смеялись, что-то говорили, восклицали…

А потом раздался крик. Ваня сразу узнал этот звук – слишком хорошо знал разницу между визгом боли и криком восторга. Он протиснулся сквозь плотную массу тел, оттолкнув плечом семейную парочку, и увидел, как дрессировщик хлещет обезьянку деревянной дубиной.

Мартышка визжала, потом – молча побрела к своим шарикам. Подобрала один – он выпал. Попробовала другой – тоже упал. Она недоуменно смотрела на разбежавшиеся по асфальту кругляши, потом – на свою правую руку. И осторожно, нежно погладила её. Как будто не до конца понимала, что происходит.

И тогда Ваня увидел. О, он увидел.

Пальцы торчали в разные стороны, как пучок вырванных из земли стеблей.

Тут глаза у Вани моментально застлало красным, в голове взорвался страшный жар и залил его до самых костей. Он даже не успел отследить своих действий: вот он стоит и смотрит, как обезьяна тихо гладит переломанные пальцы, а вот он уже рядом с краснолицым, заламывает ему за спину правую руку и с наслаждением слышит, как хрустят его кости: сперва локтевая, а потом сразу лучевая. А вот он уже точно так же —быстро, ужасно быстро – ломает этой твари вторую руку. Но и этого мало, мало, жар не спадает, красная пелена все еще перед глазами. И тогда Ваня почти ласково берет за подбородок мерзавца, и в глазах у того смерть, он хорошо знает этот взгляд: краснолицый увидел Мрачного жнеца…

Ваня узрел его лишь однажды, но никогда не забудет. Очевидно, мозг в полнейшем тогдашнем раздрае создал себе крайне красочный глюк.

Тогда небольшой отряд, выполняя задание по ликвидации некой группы террористов, не успел сделать все вовремя и напоролся на яростное сопротивление. Полегли все, как фарш из мясорубки, никого не взяли живым, слава богам, ну а Ваню посчитали мертвым, так он выглядел: ранило тяжело, да еще и шарахнуло контузией, он распластался на земле ничком и надолго потерял сознание. А когда очнулся, ничего совсем не слышал, зато ясно увидел его…

Смерть.

Он был молодым и бледным, темноглазым, с тонким шрамом на щеке, и красивым, невозможно красивым. За спиной у него трепетали огромные черные крылья, и был он одет в черную хламиду с капюшоном, надо же, легенды не врут, и ступал по окровавленной земле босиком, и держал в руке древний зазубренный и почерневший от времени серп…

Ваня попытался ползти, но это было просто нелепо: он отполз, может быть, шага на два. Смерть (Мор, вспомнил Ваня вдруг, Мор, так называли его римляне) смотрел прямо на него, а потом медленно двинулся навстречу.

Ваня понял, что это означает.

И тут вдруг вспомнились ему слова из книжки, которую он читал на базе в своем ридере – длиннейший и крайне запутанный роман о том, как в вымышленной древности боролись за власть богатые кланы. Судя по портрету на обложке, автор романа только и делал, что писал эту нескончаемую сагу, уже сам забыв, что там было вначале, ел исключительно жирные пончики и хлестал виски бочками. По крайней мере, на фото он выглядел так, как будто его вот-вот хватит апоплексический удар.

Но нашлась в этой книжке одна строчка, которая Ване сейчас пригодилась. В тот миг, когда узрел он Мора, прошептал ее – нет, заорал шепотом изо всех сил – запекшимися от крови, треснувшими губами, загребая в бессильной ярости кулаками землю и траву возле себя, словно бы мог зацепиться за эти корни и стебли, за эти комья глины, удержаться за них в земном мире – и не упасть во мрак.

«Есть только один Бог – Смерть! Но Смерти мы говорим одно: не сегодня! Не сегодня!!!»

И тогда случилось невероятное: Мор остановился, посмотрел своими неотразимыми глазами, усмехнулся и… исчез.

Только вот краснолицый этих слов не знал, и Ваня точно был готов позаботиться о том, чтобы Жнец взмахнул своим серпом.

Но тут его будто вышвырнуло из раскаленного тумана – он почувствовал, как сзади его кто-то тянет и шипит что-то, ощутил чьи-то железные клешни на своих локтях и плечах. В четыре руки оттаскивали его от сраного дрессировщика, и морок его отпустил, Ваня снова смог дышать…

А еще помнил Ваня, что именно из-за обезьянки в том же городе Сабха возникла жестокая война между кланами. Ручной зверек лавочника из одного клана украл платок с головы школьницы из другого. За это родственники девушки убили пять представителей враждебной семьи и саму обезьяну, а потом в ход пошли танки и минометы – поскольку кланы эти были самыми влиятельными в регионе и самыми мощно вооруженными, ведь недаром Сабха славилась как центр контрабанды оружия.

Но сейчас Ване некому было надрать задницу за всех этих обезьянок, у которых были сломаны не пальцы, а мозги. Хотя кто знает здешние порядки – возможно, и пальцы тоже.

***

Палата, куда их привели, оказалась тесной, тёмной и с низким потолком. Ваня сразу подумал: либо этот пациент кому-то сильно насолил, либо ему просто хронически не везло по жизни.

Ассоциации сегодня липли к нему, как пыль. Возможно, всё ещё отзывались галлюциногенные грибочки – а может, просто голова решила идти не по прямой. Сейчас, например, Ваня вспомнил, как когда-то ему пришлось передвигаться, прицепившись к днищу грузовика с холодильными камерами. Оттуда воняло бензином так, что выворачивало, в лицо били пыль и мелкая галька – сыпались фонтанчиками из-под колёс на поворотах. Ваня взмок от пота, закоченел от невозможности пошевелиться, но, к счастью, путь был не слишком длинным. Он знал ребят, которые по двести миль преодолевали, прижавшись к днищу автобуса – а это уже другое кино, без купюр.

Он вспомнил и сам пункт назначения – порт Гвадар. Сначала перед ним расстелилась его торговая часть. Запахи, будто безумные, навалились со всех сторон: кофе, пряности, специи, рыба, краска, дерево, соль, металл, ржавчина, подгнившие фрукты. Даже пеньковые канаты, нагретые солнцем, имели свой запах – и Ваня его ловил.

Отцепился он тогда ловко – на повороте, под какими-то огромными ржавыми бочками. Упал вбок, откатился за укрытие, залёг. Несколько минут лежал на спине, глядя на небо и море: над серо-зелёной водой ещё стлался утренний туман, а над ним поднималось солнце – жёлтый шар в выцветающем от жары небе. Грузовичок тарахтел уже где-то далеко, сворачивал за угол. Ваня обсыхал под солнцем, стирал с лица грязь, потягивался, вставал – шатаясь. Пора было искать корабль.

Всё это всплыло в голове так ярко, будто случилось не полжизни назад, а минут тридцать назад.

Кораблей тогда было много. Универсальные грузовые суда, балкеры, рефрижераторы, контейнеровозы, баржи, лихтеровозы… Вдали виднелись силуэты танкеров. Но все они были слишком большими. А Ваня искал одно судёнышко – скромное, частное.

Он долго шёл вдоль причалов, пока облик пришвартованных кораблей не сменился: появились сейнеры, дрифтеры, траулеры, даже несколько байд и шаланд. Грузовая часть порта сменилась рыбной. Разгрузка шла полным ходом – грохот, крики, сигналы, пахнущий солью воздух. Краны в этой части были скромнее: не те громады с кабинами, ходившими по рельсам над контейнерами, а приземистые, пёстро раскрашенные башенки, которые ловко таскали мешки и контейнеры. Работали юркие погрузчики, сновали между ящиками и бочками. Всё гудело и двигалось, и казалось – хаос, а на самом деле – чётко выстроенный механизм.

Ваня, конечно, знал, что по периметру порта работают десятки радаров, вертящихся на мачтах, и тысячи камер. Каждое судно, прося разрешения на вход, получало свой ID. И большие суда при входе и выходе сопровождались навигаторами на катерах. Так что потеряться тут было не так уж просто – хотя и казалось иначе.

Но если договориться с капитаном… вот того дрифтера… или траулера, стоящего чуть дальше… чего бояться?

Найти каперов можно было в припортовой зоне – отели, бары, бордели. Договариваться лучше там, где пахнет алкоголем и дымом. Где язык развязывается быстрее, а вопросы решаются неформально.

Ваня сплюнул и направился к ближайшему судну.

И… вздрогнул. Всё тело сжалось от резкого возвращения – кто-то мягко коснулся его плеча. Серые глаза. Вера. Он вспомнил её. А потом – и всё остальное.

***

Человек, сидевший на кровати, был сед и коротко острижен. Рядом с ним лежала плюшевая собака, которую он гладил – нежно, как настоящую. Одет он был в старые рубаху и штаны, явно чужие – из-под них местами выглядывало голое тело. Через грудь тянулись провисшие подтяжки – такой предмет Ваня последний раз видел разве что в старых фильмах.

Обстановка напоминала не палату, а захламлённую квартиру одинокого пенсионера. В углу стоял закопчённый котелок, рядом – древние чашки, большой термос с облупившимися цветами на боку. А в термосе оказался кофе – и запах был настоящий, сильный, пряный. Даже слишком хороший для этого места. Старик наливал его с привычной ловкостью, не расплескав ни капли, затем развязал узелок, вытащил пару потускневших конфет и выложил их на тумбочку.

– Вы кто такие? – хрипло спросил он. – Пришли, испугали Джо. Пса моего. Повежливее надо. Он теперь старый, пугливый стал.

Он снова провёл рукой по плюшевой шерсти.

– Да он хоть и пугливый, а бодрый ещё. За себя постоять может, если что.

И тут Ваня будто бы щёлкнул внутренним выключателем. Он увидел не старика, а молодого мужчину с хищным оскалом, сверкающим в отблесках костра. Белоснежные зубы, смуглая кожа, прямой нос, короткий ёжик чёрных волос, тёмные глаза, острые и внимательные. На нём был золотисто-зелёный халат восточного покроя поверх мятой рубахи и кожаных штанов, а на ногах – армейские ботинки.

Откуда здесь костёр, удивился Ваня, но костёр был – жаркий, алый, с языками пламени, выхватывающими силуэт мужчины.

– Что случилось с вами, что вы ведете бессмысленные поиски забытых запретных плодов? – тягуче спросил черноволосый. – И горюете так же бесплодно?

– Мы не горюем, – возразил Ваня. – Мы ищем. Тебя. И причину, по которой ты запустил тот проект. «Лаки-бой». Или «Локи-бой». Уже чёрт ногу сломит, как правильно. Мы знаем, как он работал. Но не знаем – что пошло не так.

Черноволосый склонил голову набок, как птица.

Как же его зовут, вспоминал Ваня, как-то очень просто. Лев Мирзоев, вот как. Лев Исаевич. Но тот, кого Ваня видел, не вязался своим обликом с этим именем, слишком уж походил на персонажа старых восточных притч. Или персонажа игры, созданной по мотивам этих притч.

– Что пошло не так? – усмехнулся Мирзоев. – Мы были идеалистами, котятки. И это было нашей слабостью. Мы не хотели расставаться с мечтой. Мы верили, что человеку нужно только одно – любовь. Что каждый боится её, хотя и жаждет. Боится потому, что она причиняет боль. А боль пугает.

Он говорил мягко, но в голосе была тяжесть.

– Видишь ли, мальчик, все мы рождаемся в броне. Это броня эгоизма и бесчувствия. Долгое время важен только свой мир, своё «я», и оно заслоняет всё остальное. Но однажды кто-то трогает наше сердце – и первый щит падает. Скажем, я полюбил этого облезлого пса. Видел его? Мохнатое недоразумение, кожа да кости. Скоро сдохнет. А я – люблю. И вот – открылся портал. Полюбив одного зверя, я увидел всех зверей. И теперь не убью даже букашку.

Он потрепал собаку по голове.

– Кто-то полюбит ребёнка – и с того момента все дети будут для него открытой книгой. Кто-то – умирающего, и с тех пор будет чувствовать страдание всех, кто умирает. Каждая такая трещина в броне открывает тебе чужую боль. Море боли. И эта боль ничего тебе не даёт – кроме знания.

Он замолчал, потом добавил:

– Любовь срывает покровы. Но чтобы выжить – нужно понимать, зачем. Когда ты не понимаешь смысла, боль кажется тебе ненужной.

– Так в чем же смысл? – нахмурившись, спросил Ваня.

Мирзоев – Мирза его звали в компании, как рассказывал Фёдор – лениво пошевелил палкой сучья в костре и вздохнул. Лохматая собака вышла из-за валуна и теперь жалась к правому боку хозяина, мелкая трусливая собачонка, старая, с выцветшей шерстью. Мирза не глядя погладил ее лобастую голову.

– В том, чтобы к своей смерти ты дошёл обнажённым. Без щитов. Чтобы чувствовал боль мира – как свою. Тогда ты поймёшь его по-настоящему. Не останется снобизма, презрения, равнодушия. Только чистое знание и способность полюбить всех. Это и есть тайна.

– Но кто согласится на это добровольно?

– Вот тут и начинается веселье, – оскалился Мирза. – Подсознательно мы все хотим обнажиться. Это только кажется, что любовь приходит, не спрашивая, и с размаху бьет кулаком, а потом, хохоча, умывается в твоей крови. Ты сам выбираешь того, кто причинит тебе боль. Это единственная привилегия в жизни. Но, согласись, неплохая.

– Я не выбирал, – сказал Ваня.

– Выбирал, – улыбнулся Мирза. – И продолжишь выбирать. Однако большинство людей не выдерживает своего же выбора и деградирует, впускает в себя темноту. Или так боится, что не впускает в себя свет изначально. Но мы думали, что справимся с этим. Поможем людям именно в этом. Что они впустят в себя свет хотя бы в созданной нами реальности и обретут смыслы. Станут целыми. Но знаешь, что оказалось? Большинство людей не знает, что такое любовь, не способны к ней в принципе и даже не хотят увидеть, что она есть. Они принимают за любовь свои чудовищные желания. И когда с таких людей снимают поводок, они творят такое… Либо там, либо здесь… Почитайте статистику преступлений за годы работы «Лаки-боя». Надеюсь, у вас хватит ума. Хотя, предупреждаю, тошнить будет.

Тут Мирза привстал и приложил ко лбу Вани пальцы, но показалось тому, что не пальцы это, а раскаленные угли, и что оставят они ожоги, круглые и красные, как стигматы. Так лоб обожгло, так вспыхнуло что-то прямо перед глазами белым, ослепительным огнем, что Ваня дернулся и зажмурился.

А когда открыл глаза – костёр исчез. Исчез Мирза, исчезла собака.

Перед ним сидел лишь седой человечек в растянутой одежде, прихлёбывающий кофе из старой чашки со щербинкой на боку.

Глава 8. Нума

Иван

Пациент психиатрической больницы оказался прав. В определённый период в Екатеринбурге статистика преступлений изменилась – особенно во время активной работы учёных над «Шлемом счастья». Казалось, будто количество психопатов в городе выросло в разы, хотя их процент всегда оставался стабильным.

А ведь статистика умеет рассказывать. Известно, что около 20% заключённых – настоящие психопаты. В среднем каждый из них успевает совершить до пяти тяжких преступлений до сорока пяти лет. Есть и научные МРТ-исследования, показывающие, что у таких людей слабо активны зоны в сером веществе под глазничной корой – те самые, что отвечают за мораль. Плюс генетическая склонность к агрессии, плюс сбои в связях между зонами, управляющими эмпатией, виной и страхом. Всё это – формула чудовища.

Создатели «Лаки-боя» явно были знакомы с подобными исследованиями. Если человек перед применением вещества работал с гипнологом и специалистом по НЛП, мозг уже был натренирован. Шлему оставалось только создать подходящую среду – и подготовленное сознание всё делало само. Зёрна падали в удобренную почву.

Это была древняя технология – без вживлённых имплантов, с высоким риском и нестабильным результатом. Но она уверенно делила человека на доктора Джекила и мистера Хайда. И вскоре от Джекила не оставалось ничего.

Ваня был убеждён: нельзя будить тьму. Бездна не прощает любопытных.

Он вспоминал слова американских нейробиологов – те утверждали, что у серийных убийц повышенная активность в определённых участках мозга приводит к убийству так же, как у эпилептиков – к припадку.

Разработчики «Лаки-боя» пошли дальше: они стимулировали автобиографическую память одновременно с зонами сексуального удовольствия, хищной агрессии и контроля эмоций. Они не просто изучали – они создали монстра. Множество монстров.

Именно этим объяснялся всплеск странных, немотивированных нападений: когда люди посреди бела дня кидались на прохожих с кухонными ножами, молотками, скальпелями. Внешне – абсурд, но что-то подсказывало Ване, что мотив всё же был. Это больше походило на жертвоприношения. Неизвестно чему – секте, богам, утопии или антиутопии.

Он вспоминал «Багровые реки», но ещё чаще – другую книгу того же автора, не такую известную, зато поразившую его в юности: «Присягнувшие тьме». Слишком пафосное название, но там была одна важная мысль: «Самая коварная ложь дьявола – убедить нас, что он не существует».

Третьего из четырёх авторов проекта они с Верой так и не нашли. И в какой-то момент Ваня использовал последний козырь – взыскал долг с человека, который не прощал ошибок. Это был шанс, которым можно было бы спасти жизнь. А он потратил его на имя.

Он не рассказал об этом Вере. Как и о том, что сам до конца не понимал, зачем ему это. Просто шёл за внутренним импульсом. Ему снились тревожные и прекрасные сны. Действие грибного чая, который дважды дали ему обманом, оставило след. Возможно, куда более глубокий, чем он предполагал. Возможно, он ошибся – как ошибались все экспериментаторы до него.

В одном из снов он бежал рядом с огромной чёрной собакой. Куда она вела – он не знал. Но верил: цель скоро откроется. Поэтому просто бежал – легко, свободно, почти летя.

Вокруг было сыро, в воздухе стоял болотный дух. Но пёс уводил его прочь от топей – мимо полутёмных деревушек, сквозь перелески, утопающие в тумане луга и каменистые тропы, где под ногами хрустела галька.

И там, в величественном лесу, что-то звенело голосом без слов, аукало, стонало и хохотало. Сквозь туман Ваня видел то огромное лицо с изумрудными глазами и длинными серо-зелёными волосами, то десятки кривляющихся рож: с козлиными рогами, в шерсти, с белыми бородками.

На небе, словно на барабане, каталась бледная луна. А над нею – силуэты быков. Они топтались по кругу, затем рассыпались в клочья шерсти, разлетаясь по небу.

Они с псом бежали вдоль озера. На его чёрной глади отражались города – не пустоши, а живые места с огнями, башнями, мостами. Ваня даже на мгновение услышал волынку и радостный смех.

Озёрная вода превратилась в экран. На нём сменялись сцены: белый дождь лепестков – или первый снег? Чаши с густым алым содержимым, словно кровь. Короны – тяжёлые, пылающие пурпурными камнями, обжигающими виски.

И кто-то в чёрном, с капюшоном на лице, мчался по деревням, пугая путников. За ним – отряд теней на чёрных жеребцах с огненными глазами. А за ними – псы с пастями, полными пламени.

Осенняя ночь была жива. Ветер выл, собаки выли с ним. Воронье каркало. Холод, словно дух, бродил по торфяным лощинам, крыши деревень сгибались под тяжестью света, который вдруг стал острым, как нож, – белым, слепящим, тяжёлым.

То и дело по следам охоты взлетали в воздух красные брызги.

Всё оживало, даже мёртвое. Всё дышало, кричало, рычало, хрипело, смеялось, шептало.

Ветра пели. Луна покачивалась в небе, как белый фонарь, будто издавая дребезжащий звук. Духи текли из потустороннего мира в мир людей – бесконечный, вязкий поток зла, и каждому из них требовалась своя жертва.

Вместе с духами в деревни и города проникли все существа, обитающие в иных измерениях. Одни веселились, другие предавались похоти, третьи пугали и забавлялись, четвёртые заключали сделки, накладывали чары – а пятые убивали. Их было не отличить от духов, от теней, от призраков.