Я стал алхимиком в чужом теле

Я подошёл ближе. На деревянных ящиках были выжжены аккуратные символы: круг с точкой, резная капля, листья. Под каждым – короткие надписи. И снова – тот самый эффект: язык казался чужим, символы – незнакомыми, а смысл… понятным. Где-то в глубине сознания слова складывались в значение сами собой. Я мог их прочитать.

– Это… ромашковый настой, – сказал я, почти не осознавая, как губы произносят фразу.

Мартин удивлённо взглянул на меня, но кивнул:

– Верно. Помогает при простуде, если не пускать на самотёк. Ты ещё не всё вспомнил, но знания, похоже, возвращаются. Это хорошо.

Он говорил мягко, но взглядом будто выискивал: кто перед ним – сын, каким он его знал, или кто-то новый, с теми же чертами. Я отвёл глаза, стиснув пальцы на краю стола.

– Мне сложно это объяснить… но когда я смотрю на эти банки, на травы, на всё это – мне кажется, что… я будто и не забывал, – сказал я, не поднимая взгляда.

– Знание вещь странная, – вздохнул он. – Иногда оно уходит, иногда возвращается. Руки тянутся к нужному месту, язык сам повторяет слова. Не спеши. Всё получится.

Он положил руку мне на плечо, сдержанно, но с той теплотой, в которой ощущалась настоящая забота.

– Сегодня я хотел бы, чтобы ты просто понаблюдал. И, если сможешь – помоги. А завтра… начнём по-настоящему.

Я кивнул. Мы оба знали, что "по-настоящему"– это не только про травы и бинты. Это был путь. Новый. Мой.

Глава 3

Два месяца спустя.

– Держи его, пока я не скажу. Ни раньше, ни позже.

Сэла не смотрела на меня – её глаза были прикованы к разодранной ноге дровосека, из которой торчал обломок кости, белый, как старый мел. Кожа вокруг почернела, будто её опалили – лесная ловушка, сказал кто-то. Кабанья яма с кольями. Но это уже не имело значения. Сейчас он умирал от боли быстрее, чем от раны.

Сэла склонилась над ним без лишних слов. Её движения были точными, скупыми, будто отбитыми временем. Высокая, с сутулыми плечами, закутанная в потёртый холщовый халат, который когда-то был синим, но теперь стал неопределённо серым. Лицо – острое, как обломок камня, с глубокими морщинами и выцветшими губами. Волосы, собранные в пучок под шапкой, выбивались седыми прядями, как нити из старого узора.

Она казалась почти иссохшей, будто сама выварена в травах и копоти, в бесконечных отварах и кровавых бинтах. Руки – жилистые, в тёмных пятнах, с заусенцами и мозолями, как у ремесленника, но двигались они с неожиданной грацией – не нежно, но надёжно. Каждое её движение говорило: "Я уже видела, как всё кончается. Ты ни первый и не последний."

Я схватил мужчину за плечи, пытаясь удержать, но он дёргался как раненый зверь – на мокрой от крови простыне его тело скользило, и с каждым движением он кричал. Нет, не кричал – вопил, срывая голос, будто из него выдирали не только плоть, но и душу.

Горло у меня сжалось. Пахло всем сразу: потом, дымом, гнилью, старым уксусом, и какой-то приторной сладостью, от которой мутило. Я моргнул – пятна перед глазами плавали, как в дурном сне. Совсем не был готов к этому. Ни к запаху, ни к звуку, ни к тому, что внутри будет так мерзко и страшно.

Сэла вытерла руки о передник, взяла тонкий металлический крюк – тот звякнул, как ложка по гробовой доске.

– Сейчас он рванёт. Приготовься.

– А… может, привязать?..

– Привязывай себя, если страшно. А его держи.

И он рванул.

Разом, будто кто-то поджёг его изнутри. Тело выгнулось, я вдавился плечом в грудь, вцепился в запястья. Он чуть не сломал мне пальцы, заорав прямо в лицо – так близко, что я почувствовал его дыхание: горячее, рваное, с запахом крови и железа. Его рука хлестнула меня по скуле – я даже не успел среагировать.

Сэла работала молча, будто это был не человек, а бочка, которую надо починить. Брови сведены, губы плотно сжаты. Лицо, как у скульптуры, высеченное временем. Из глубины стола донёсся скрежет – инструмент наткнулся на что-то твёрдое.

Я отвернулся. В желудке заворочалось.

– Миску. Верхняя полка. Коричневая печать.

Сэла даже не подняла глаз.

Я бросился к полке, задевая локтем какой-то пучок сушёных трав. На полке стояли шесть одинаковых мисок, и только у одной печать была сбоку, не сверху. Схватил её, почти выронил – тяжёлая, с мутно-коричневым отваром, от которого пахло мхом и… жжёной кожей? Я не был уверен. Всё смешалось.

В этот момент вошла девушка. Или… оказалась здесь – не было ни скрипа двери, не шороха шагов. Будто воздух сгустился в уголке комнаты и вытянул из себя силуэт. Сначала – только линия плеч, серая ткань, чуть мятая, потёртая на сгибах, как одежда, которую носят долго и по делу. Платье простое, деревенское, без украшений, но сшитое аккуратно. Рукав зацепился за дверной косяк, и складка на локте запомнилась – осталась в памяти почему-то чётче, чем всё остальное.

Капюшон соскользнул с головы, и волосы распались. Медные, не рыжие – приглушённо-осенние, тёплые, как выгоревшие листья. Пряди спутаны, как после долгого ветра, одна цеплялась за уголок губ. Она не тронула её – будто не замечала. Лицо – бледное, но не болезненное. Кожа ровная, гладкая, будто чуть прохладная на ощупь, с лёгкими веснушками через переносицу и скулы – их не было видно издалека, но когда она приблизилась, я увидел: веснушки цвета тёплого золы. Скулы чёткие, подбородок – упрямый, губы тонкие, почти прямые, и только в уголках был намёк на насмешку… или утомление. У неё было лицо, которое трудно вспомнить в деталях, но невозможно забыть ощущение от него. Как ветер перед дождём – прохладный, прозрачный, и ты не понимаешь, чего ждёшь, но точно что-то важное.

Глаза… Сначала я подумал, что серые. Но когда она подняла взгляд – в них вспыхнуло зелёное отражение, как мох в тени, как глубина родника. Большие, чуть прищуренные – не от недоверия, а как будто только что вышла из темноты и присматривается. И в этих глазах – тишина, беспокойство и отстраненность.

В руке – бутылка. Грубое стекло, тёмное, мутное по краям, но внутри отвар светился. Светился по-настоящему, не отражал свет, а излучал – тусклым, ровным, почти зелёным свечением. Цвет жидкого изумруда, пойманного на закате. Он переливался в её пальцах, и кожа казалась подсвеченной изнутри.

Руки у неё были тонкие, в шрамах и заусенцах. Пальцы цепкие, сильные, с чёрными полукружьями под ногтями – будто недавно рылась в земле. Или в травах. Или в чём-то, что не хочет, чтобы его трогали. Она не смотрела на нас. Только скользнула взглядом – неторопливо, будто взвешивая воздух. Ни страха, ни желания понравиться. В её походке было то, что я не мог сразу уловить – что-то лесное. Не дикое. Не ручное. Свободное.

Она поставила бутылек на стол, не проронив ни слова. Склонила голову, почти по-сельски. Сэла хмыкнула:

– Поздно ты.

Я стоял, вжавшись плечом в край стола, всё ещё сжимая в ладонях миску, пахнущую болотом и чем-то кислым. Пальцы сводило от напряжения. Кровь на полу тянулась тонкими ручейками – кто-то смахнул её тряпкой, но та только размазалась по доскам. Всё внутри было тяжёлым, как мокрый песок: желудок, грудь, мысли. Слова будто заблудились в горле, осели комом где-то под языком.

Я увидел, как она поворачивается. Медленно. Плавно. Капюшон скользнул по плечу, ткань мягко шелестнула, почти неслышно. Айра уже тянулась к дверной петле, пальцы лёгкие, как паутина. Её профиль – чёткий, резкий, упрямый – вырезался на фоне дверной щели, в которую пробивался свет снаружи.

Не знал, что сказать. Но чувствовал, как что-то внутри, глухое и упругое, не даёт отпустить этот момент. Как будто если она сейчас выйдет – исчезнет. Не как человек, а как… смысл. Как ключ от дома, брошенный в колодец.

Шагнул. Нога предательски прилипла к полу, ботинок хлюпнул в луже крови. Я не почувствовал ни холода, ни отвращения – только этот леденящий страх, что она уйдёт, и я не успею.

– Подожди! – вырвалось громче, чем я хотел. Почти срываясь.

Она замерла. Словно звук задел невидимую нить, натянутую между нами. Голова чуть склонилась набок. Она не повернулась полностью, только медленно – очень медленно – глянула через плечо. Тихо. Непринуждённо. Но в этом взгляде было что-то, от чего мне стало неуютно. Глаза. Зелёно-серые, с тенью под ресницами. Мягкий свет окна поймал их в пол-оборота. Они были… без страха. Не настороженные, не холодные – просто внимательные. Как будто я сделал что-то странное, что стоит рассмотреть.

– Ты… – начал я, сглотнув сухость, – ты сама это сделала?

Я кивнул на бутылку с отваром, которую она поставила.

– Этот состав. Ты его… сама варила?

Пауза повисла, как паутина на ветру. Всё замерло: Сэла склонилась над раной, дровосек всхлипывал, как во сне, ветер снаружи гнал пыль под дверь. А внутри меня звенела только тишина, настороженная, хрупкая, будто всё затаилось в ожидании одного слова. Айра не пошевелилась. Глаза её не дрогнули. Потом – кивок. Едва заметный. Неуверенный? Нет. Просто… холодный. Будто она не считала нужным отвечать вслух, но решила сделать исключение.

Сердце у меня колотилось – я почувствовал, как миска дрожит в ладонях. Я сделал вдох:

– В нём… – голос сорвался, я начал заново, – это не то, что я знаю. Там… ты использовала другой корень?

Теперь она подняла подбородок чуть выше. Глаза не моргали. В них мелькнуло что-то – не насмешка, не раздражение. Оценка. Как будто она уже решила, что я не знаю ничего важного – но теперь заподозрила, что я захочу узнать. Никакого ответа не последовало. Только этот взгляд на долю секунды. А потом она отвернулась – не резко, но без тени промедления – и шагнула к выходу.

Я стоял, не зная, что сказать. Горло будто сжало стальным обручем.

– Кто она? – выдохнул я, делая шаг.

– Айра, местная травница, – неохотно ответила Сэла.

– Местная травница, – повторил я – значит, не просто соседка с луком и козой. И… ты часто её видишь?

Сэла пожала плечами, глаза блеснули каким-то странным смешком.

– Она такая… редкая птица. Появляется, когда надо. И исчезает, когда не надо. Почти как твоя способность делать отвар, который никто не умеет готовить.

Я невольно улыбнулся, хотя всё ещё чувствовал себя чужаком.

– Значит, она не только травы собирает?

– Нет, – кивнула Сэла, – Айра – настоящий феномен для нашей деревни. Но держит всё под замком, как будто боится, что кто-то украдёт её рецепты… или, может, саму её.

Я посмотрел на дверь, через которую только что ушла Айра. Что-то в ней было загадочным и притягательным. И что-то в моём собственном сердце стало немного теплее – как будто началась новая история, и она была связана с этой странной девушкой.

– Мне стоит познакомиться с ней поближе.

Сэла лишь кивнула, будто предупреждая меня, что это будет не так просто.

Я опустился на колено рядом с дровосеком и внимательно осмотрел его ногу. Кость выступала под кожей, и нога была согнута под неправильным углом – явный перелом.

“Нужно срочно наложить шину”, – подумал я, ощущая, как сердце бьётся быстрее от ответственности.

Сэла ловко, одним движением вправила кость на место, затем положила палки с обеих сторон ноги, одна длиннее – под бедро, другая короче – под голень. Я чувствовал, как руки дрожат от напряжения, но удерживал ногу ровно, стараясь не навредить. Она начала аккуратно, но уверенно, обматывать ткань вокруг ноги. Та ели заметно поскрипывала под пальцами, и я видел, как Сэла слегка нахмурилась, сосредоточившись.

– Туго? – спросила она, глядя мне в глаза.

– Похоже, нормально, – ответил я и сделал шаг назад, чтобы оценить результат.

Мы закончили, и я слегка нажал на пятку дровосека, чтобы проверить фиксацию.

Он с усилием пошевелил пальцами ноги и тихо выдохнул.

– Всё, – сказал я, – теперь покой и отвар.

Сэла вытерла пот с лба и улыбнулась:

– В следующий раз предупреждай, что собираешься валяться с переломом, а то так и не узнаем, чем ты в лесу занимался.

Мы оба рассмеялись, и в комнате немного потеплело от этого простого человеческого момента.

В дверной проем палаты тихо постучали, и в комнату вошёл отец – высокий, с суровым, но в то же время усталым лицом, который всё же излучал тепло и заботу. Его глаза встретились с моими – и в них было столько привычной доброты, что сердце словно сжалось.

– Элиас, – сказал он спокойно, приближаясь. – Вот, возьми эту корзинку. Нужно отнести её в самый крайний дом деревни.

Он протянул мне плетёную корзину с крышкой, из-под которой пробивался тонкий аромат трав и земли. Корзина казалась тяжеловатой, словно внутри была не просто еда, а что-то очень важное.

Я взял её в руки, ощущая её вес и одновременно – ответственность.

– Отец, – начал я, – не беспокойся.

Он улыбнулся, но улыбка была строгой.

– Ты уже совсем взрослый, – ответил он. – она ждёт именно тебя. И никто другой не сможет так аккуратно передать ей то, что в этой корзине.

Я кивнул, пытаясь скрыть нервозность.

– Хорошо. Я пойду.

Выходя из лечебницы, я вдохнул прохладный утренний воздух. Солнце только начинало подниматься, окрашивая крыши и листья деревьев в золотистый цвет. Вокруг деревни уже начинала просыпаться жизнь: где-то затявкали собаки, кто-то переговаривался у колодца, на улицах пахло свежескошенной травой и дымком от костров.

Я шагал по узкой деревенской дороге, плотно прижав корзину к боку, чтобы она не мешала и не болталась. Земля под ногами была слегка влажной от утренней росы, и каждый мой шаг оставлял едва заметные следы на мягкой земле.

Слева и справа тянулись ряды домов – деревянных, с черепичными крышами и простыми ставнями на окнах. Многие двери ещё были закрыты, но из-за трещин в них пробивался запах свежего хлеба, дыма и иногда – копчёной рыбы. Где-то на крыльце тихо сидела старушка, шевеля губами в молитве, где-то детвора только просыпалась и играла в догонялки, смеясь и издавая звонкий шум.

За одной из изгородей слышалось, как петух отчаянно громко прокукарекал, будто пытаясь разбудить весь мир, а на другом конце улицы дымок от костра поднимался к небу тонкой голубой струйкой.

Воздух наполнялся смесью аромата трав, свежеиспечённого хлеба и влажной земли. Иногда встречались соседи, которые кивали мне в знак приветствия или коротко здороваются, оглядываясь с интересом на мою корзину. Некоторые пожилые женщины тихо перешёптывались, глядя вслед.

Дорога постепенно вела меня всё дальше от центра, где дома стояли гуще и были ухоженнее, к окраинам – к старым, чуть покосившимся постройкам с извидистыми заборами и заросшими огородами. Здесь уже пахло диким лесом и сырой травой.

Каждый шаг по этой дороге отзывался в груди легкой тревогой – путь к дому был не просто маршрутом в деревне, а своего рода переходом в неизведанное. В голове крутились мысли – кто там живет? Что внутри корзины? И почему оно такое тяжелое? Но я продолжал идти, чувствуя, как каждая минута приближает меня к чему-то важному.

Спустя долгие десять минут подошёл к дому, стоявшему в самом конце улицы, почти у самой кромки леса. Он был небольшой и простой – деревянные стены потемнели от времени, краска местами облупилась, а на досках прочно сел мох. Крыша из тёмно-красной черепицы казалась чуть покосившейся, словно от старости и ветра. Окна маленькие, с узкими рамами и слегка запылёнными стёклами, через которые пробивался тусклый свет. Дверь выглядела тяжёлой – крепкая, с грубо вырезанной ручкой, будто нечасто её открывали.

У порога лежал старый разбитый коврик, потёртый до дыр, а рядом росли дикие травы и несколько кустов с ягодами – плоды ещё не созревшие. Вокруг царила такая тишина, что я услышал, как где-то далеко в лесу шелестят листья и щебечут птицы.

Я поднял руку и постучал в дверь – сначала тихо, почти робко, будто боялся разбудить весь дом. Тишина. Ничего. Дом казался погружённым в сон, только где-то вдали кричал петух. Через несколько секунд я постучал снова, уже громче, с надеждой, что меня услышат.

Дверь медленно заскрипела, и я увидел знакомое лицо – Айра. Её глаза, острые и внимательные, сразу встретились с моими, словно прожигали насквозь. Она стояла в дверном проёме, чуть приподняв подбородок, плечи расслаблены, но во взгляде была та самая непроницаемая тень, что я видел раньше. Волосы были немного растрёпаны, как будто она только что работала в саду.

– Ты… – её голос был тихим, но с оттенком удивления и, может, даже лёгкой настороженности.

Пальцы сжали корзинку.

– Мой отец попросил передать тебе какие-то травы, она довольно тяжелая. Могу я войти?

Айра молча кивнула и слегка отодвинулась, приглашая меня войти. Тёплый запах трав и чуть влажного дерева ударил в нос, и я понял – в этом доме живёт кто-то, кто по-настоящему знает своё дело.

Глава 4

Дверь за мной закрылась без звука. Точнее – почти без звука. Просто деревянная щель исчезла, будто её никогда и не было. Воздух внутри был другим – густым, плотным, как лесной туман на рассвете. Он не просто окружал меня – он ощущался так, словно дом дышал вместе со мной.

Пространство было наполнено запахами – сначала я различил мяту и полынь, потом – что-то более древнее, чем травы. Запах времени. Плесени, старой кожи, горелого воска и чего-то ещё – едва уловимого. Стены увешаны связками сушёных растений, их тени колыхались в свете единственной лампады, болтающейся на кованом крюке. Они двигались, чуть заметно, будто от дуновения ветра, которого не было. Пол скрипел под ногами, но не так, как дома у нас – не жалобно, не предупреждающе. Это был другой звук. Старый, но не слабый. Живой. Будто доски запоминали каждый шаг.

Свет лился откуда-то из глубины комнаты – не яркий, не тёплый, а какой-то внутренний, будто сам дом светился. Воздух мерцал, совсем чуть-чуть – как будто в нём парили невидимые искры, слишком маленькие, чтобы разглядеть, но достаточно сильные, чтобы чувствовать их кожей.

Мебель была не такой, как у нас. Ни одной прямой линии. Каждая поверхность – вырезана, выточена, обработана временем и руками. Не мастерами, не ремесленниками – скорее, хранителями. На столе стояли банки с крышками из потускневшей бронзы, в которых переливались жидкости разных цветов: от темно-фиолетового до почти черного. Одна из них – особенно странная – казалась пустой, пока я не пригляделся: внутри висела капля маслянистой жидкости, которая медленно крутилась, как живая.

Старые книги, переплёты которых растрескались от времени, стояли на полках, аккуратно расставленные по размеру. Некоторые были перевязаны кожаными ремешками, другие – запечатаны воском с чуждыми символами. Я провёл пальцем по одному корешку – пыль не снялась. Она даже не дрогнула.

И вдруг… шорох. Тихий, как вздох. Не от Айры – она стояла рядом, спокойная, как скала. Это дом шевельнулся. Словно услышал меня. Или узнал. Я почувствовал это – не кожей, не глазами, а чем-то глубже. Дом был не просто местом, где кто-то жил. Он был частью мира, который я только начинал понимать.

Айра прошла вглубь комнаты, не оборачиваясь. Её движения были мягкими, почти бесшумными. Казалось, она не ступала по полу, а скользила над ним.

– Поставь корзину на стол, – произнесла она наконец. Голос – всё такой же тихий, но теперь в нём слышались нотки чего-то… осторожного.

Я аккуратно положил корзину на деревянную поверхность. Крышка застряла, как будто не хотела раскрыться. Немного подтолкнул её – и внутри оказались травы. Сухие, завёрнутые в белую ткань. Некоторые мне были знакомы: ромашка, зверобой, тысячелистник. Но одна пачка выглядела странно – листья тёмные, почти чёрные, с едва заметным металлическим блеском.

– Это для тебя, – сказала Айра, подходя ближе. Она взяла один пучок и понюхала, задержав взгляд на мне. – Ты же чувствуешь, правда?

– Что ты имеешь в виду?

Она усмехнулась, но не глазами – только уголком губ. Легче было бы разговорить камень.

– Ты знаешь, что сделал тот отвар. Он не должен был работать так быстро. Или так сильно.

– Я… я просто добавил то, что показалось нужным, – пробормотал я, чувствуя, как внутри начинает подниматься вопрос, который я до сих пор боялся задать самому себе. – Откуда я это знаю?

Айра замерла. На этот раз её взгляд был прямым, без тени сомнения или скрытности.

– Потому что ты помнишь. Только не осознал этого до конца.

Сердце сжалось.

– Отец сказал, что я потерял память после болезни.

– Твой отец многое скрывает, – спокойно ответила она. – И он не твой настоящий отец.

Я замер.

– Что?

– Ты не родился в этом теле, Элиас. Ты пришёл сюда из другого места. Из другого времени. Возможно, даже из другого мира.

Её голос не дрожал. Не колебался. Она говорила это так, будто давно ждала момента, чтобы сказать эти слова.

– Откуда ты знаешь?

– Я не могу тебе рассказать, ты должен сам все вспомнить.

Она подошла к дальней стене, где на деревянной полке стоял старый кожаный том, обложка которого потемнела от времени. Она бережно взяла его, как будто он был хрупким, и положила передо мной.

– Это книга моего учителя. Он знал тебя.

Я протянул руку, но замялся. Что-то внутри шептало: если я открою эту книгу, всё изменится. Больше не будет возврата к простому миру, к жизни, где травы – просто травы, а болезни – просто болезни.

– Возьми, – сказала Айра. – Но знай: ты не первый, кто просыпается в чужом теле. И не последний.

Я протянул руку к книге. Пальцы коснулись кожи обложки – она была шероховатой, потёртой, как старая кожа зверя, много раз побывавшая в боях. Она пахла… временем, сухими листьями, свечным воском и чем-то ещё – чем-то, что будило во мне странное чувство дежавю.

– Не спеши открывать, – произнесла Айра, всё ещё стоя за моей спиной. – Эта книга – не просто сборник рецептов или знаний. Это запись о нас. О тех, кто пришёл извне. О Хранителях трав.

Сердце замерло. Я медленно обернулся.

– Хранители трав?

Она кивнула.

– Каждый раз, когда мир начинает терять связь с природой, с её голосом, один из нас пробуждается. Душа, которая знала этот язык раньше, возрождается в новом теле. Чтобы вспомнить.

– То есть… я был выбран? – выдавил я из себя.

– Нет. Выбрал ты сам. Просто не помнишь этого выбора.

Она подошла к дальней стене, где в углу стоял высокий деревянный шкаф с резными символами по фасаду. Он был старым, покрытым пылью и мхом, но каждый знак на нём казался живым. Айра провела пальцем по одному из них – он слабо светился, словно откликаясь на её прикосновение.

– Когда-то давно, до того, как люди начали забывать язык трав, существовал Орден Хранителей. Они могли видеть, слышать, чувствовать то, что скрывается за внешним видом лекарственных корней. Они говорили с лесом. Лес отвечал им.

Она открыла шкаф. Внутри лежал маленький мешочек из серой ткани. На нём вышиты те же символы, что и на шкафу. Айра взяла его осторожно, почти благоговейно, и положила рядом с книгой.

– Это часть ритуала. Перед тем как душа переходит в новое тело, она проходит через Забвение. Полное. Так было решено давным-давно – чтобы не быть грузом прошлого, а стать чистым сосудом для нового мира.

– Но почему именно я?

– Потому что твой разум не был закрыт. Ты не стал равнодушным к боли, к жизни вокруг. Это редкость.

Я снова посмотрел на книгу. Медленно, почти боясь, открыл первую страницу. Мои глаза сразу нашли строку:

"Тот, кто просыпается без имени, должен найти своё предназначение в звуке трав. Он будет Хранителем, если сердце его не забудёт песню корней."

Под строчкой стояло имя. Не моё – наше. Элиас. Но ниже было ещё одно имя. Старое. Зачёркнутое, но всё ещё читаемое. Айвен.

Я поднял взгляд на Айру.

– Это… это твоё имя?

Она кивнула.

– Я тоже была выбрана. Давным-давно. Но мой срок истекает. Мне поручили передать тебе эту книгу.

– Что значит – «срок истекает»?

– Каждый Хранитель может жить в этом теле только до тех пор, пока не найдёт следующего. Если он не сделает этого вовремя… его душа исчезнет. Уйдет туда, откуда пришла.

Я почувствовал холод внутри.

– Ты умрёшь?

– Нет. Исчезну.

В комнате повисла тишина. Только где-то вдалеке завыл ветер, ударившись о стены дома. Где-то в лесу ответил на него вой животного – долгий, протяжный, будто плакала сама земля.

– Почему ты не нашла другого Хранителя раньше?

– Потому что они прячутся.

Она подошла ко мне, заглянула прямо в глаза.

– Ты – первый, кто смог повторить состав, который никто не делал больше сотни лет. Ты почувствовал, что в отваре было что-то особенное. Это не просто знание. Это инстинкт Хранителя.

– И что теперь?

– Теперь ты должен пройти Испытание Корня. Только тогда ты сможешь окончательно принять свою роль. И я смогу уйти.

– Но куда?

– Там, где мы все собираемся, когда наша задача выполнена. В Пустоте. Или в Начале. Возможно, даже в том мире, откуда пришёл ты.