Я стал алхимиком в чужом теле

Я подошёл ближе. На деревянных ящиках были выжжены аккуратные символы: круг с точкой, резная капля, листья. Под каждым – короткие надписи. И снова – тот самый эффект: язык казался чужим, символы – незнакомыми, а смысл… понятным. Где-то в глубине сознания слова складывались в значение сами собой. Я мог их прочитать.

– Это… ромашковый настой, – сказал я, почти не осознавая, как губы произносят фразу.

Мартин удивлённо взглянул на меня, но кивнул:

– Верно. Помогает при простуде, если не пускать на самотёк. Ты ещё не всё вспомнил, но знания, похоже, возвращаются. Это хорошо.

Он говорил мягко, но взглядом будто выискивал: кто перед ним – сын, каким он его знал, или кто-то новый, с теми же чертами. Я отвёл глаза, стиснув пальцы на краю стола.

– Мне сложно это объяснить… но когда я смотрю на эти банки, на травы, на всё это – мне кажется, что… я будто и не забывал, – сказал я, не поднимая взгляда.

– Знание вещь странная, – вздохнул он. – Иногда оно уходит, иногда возвращается. Руки тянутся к нужному месту, язык сам повторяет слова. Не спеши. Всё получится.

Он положил руку мне на плечо, сдержанно, но с той теплотой, в которой ощущалась настоящая забота.

– Сегодня я хотел бы, чтобы ты просто понаблюдал. И, если сможешь – помоги. А завтра… начнём по-настоящему.

Я кивнул. Мы оба знали, что "по-настоящему" – это не только про травы и бинты. Это был путь. Новый. Мой.

Глава 3

Два месяца спустя.

– Держи его, пока я не скажу. Ни раньше, ни позже.

Сэла не смотрела на меня – её глаза были прикованы к разодранной ноге дровосека, из которой торчал обломок кости, белый, как старый мел. Кожа вокруг почернела, будто её опалили – лесная ловушка, сказал кто-то. Кабанья яма с кольями. Но это уже не имело значения. Сейчас он умирал от боли быстрее, чем от раны.

Сэла склонилась над ним без лишних слов. Её движения были точными, скупыми, будто отбитыми временем. Высокая, с сутулыми плечами, закутанная в потёртый холщовый халат, который когда-то был синим, но теперь стал неопределённо серым. Лицо – острое, как обломок камня, с глубокими морщинами и выцветшими губами. Волосы, собранные в пучок под шапкой, выбивались седыми прядями, как нити из старого узора.

Она казалась почти иссохшей, будто сама выварена в травах и копоти, в бесконечных отварах и кровавых бинтах. Руки – жилистые, в тёмных пятнах, с заусенцами и мозолями, как у ремесленника, но двигались они с неожиданной грацией – не нежно, но надёжно. Каждое её движение говорило: "Я уже видела, как всё кончается. Ты ни первый и не последний."

Я схватил мужчину за плечи, пытаясь удержать, но он дёргался как раненый зверь – на мокрой от крови простыне его тело скользило, и с каждым движением он кричал. Нет, не кричал – вопил, срывая голос, будто из него выдирали не только плоть, но и душу.

Горло у меня сжалось. Пахло всем сразу: потом, дымом, гнилью, старым уксусом, и какой-то приторной сладостью, от которой мутило. Я моргнул – пятна перед глазами плавали, как в дурном сне. Совсем не был готов к этому. Ни к запаху, ни к звуку, ни к тому, что внутри будет так мерзко и страшно.

Сэла вытерла руки о передник, взяла тонкий металлический крюк – тот звякнул, как ложка по гробовой доске.

– Сейчас он рванёт. Приготовься.

– А… может, привязать?..

– Привязывай себя, если страшно. А его держи.

И он рванул.

Разом, будто кто-то поджёг его изнутри. Тело выгнулось, я вдавился плечом в грудь, вцепился в запястья. Он чуть не сломал мне пальцы, заорав прямо в лицо – так близко, что я почувствовал его дыхание: горячее, рваное, с запахом крови и железа. Его рука хлестнула меня по скуле – я даже не успел среагировать.

Сэла работала молча, будто это был не человек, а бочка, которую надо починить. Брови сведены, губы плотно сжаты. Лицо, как у скульптуры, высеченное временем. Из глубины стола донёсся скрежет – инструмент наткнулся на что-то твёрдое.

Я отвернулся. В желудке заворочалось.

– Миску. Верхняя полка. Коричневая печать.

Сэла даже не подняла глаз.

Я бросился к полке, задевая локтем какой-то пучок сушёных трав. На полке стояли шесть одинаковых мисок, и только у одной печать была сбоку, не сверху. Схватил её, почти выронил – тяжёлая, с мутно-коричневым отваром, от которого пахло мхом и… жжёной кожей? Я не был уверен. Всё смешалось.

В этот момент вошла девушка. Или… оказалась здесь – не было ни скрипа двери, не шороха шагов. Будто воздух сгустился в уголке комнаты и вытянул из себя силуэт. Сначала – только линия плеч, серая ткань, чуть мятая, потёртая на сгибах, как одежда, которую носят долго и по делу. Платье простое, деревенское, без украшений, но сшитое аккуратно. Рукав зацепился за дверной косяк, и складка на локте запомнилась – осталась в памяти почему-то чётче, чем всё остальное.

Капюшон соскользнул с головы, и волосы распались. Медные, не рыжие – приглушённо-осенние, тёплые, как выгоревшие листья. Пряди спутаны, как после долгого ветра, одна цеплялась за уголок губ. Она не тронула её – будто не замечала. Лицо – бледное, но не болезненное. Кожа ровная, гладкая, будто чуть прохладная на ощупь, с лёгкими веснушками через переносицу и скулы – их не было видно издалека, но когда она приблизилась, я увидел: веснушки цвета тёплого золы. Скулы чёткие, подбородок – упрямый, губы тонкие, почти прямые, и только в уголках был намёк на насмешку… или утомление. У неё было лицо, которое трудно вспомнить в деталях, но невозможно забыть ощущение от него. Как ветер перед дождём – прохладный, прозрачный, и ты не понимаешь, чего ждёшь, но точно что-то важное.

Глаза… Сначала я подумал, что серые. Но когда она подняла взгляд – в них вспыхнуло зелёное отражение, как мох в тени, как глубина родника. Большие, чуть прищуренные – не от недоверия, а как будто только что вышла из темноты и присматривается. И в этих глазах – тишина, беспокойство и отстраненность.

В руке – бутылка. Грубое стекло, тёмное, мутное по краям, но внутри отвар светился. Светился по-настоящему, не отражал свет, а излучал – тусклым, ровным, почти зелёным свечением. Цвет жидкого изумруда, пойманного на закате. Он переливался в её пальцах, и кожа казалась подсвеченной изнутри.

Руки у неё были тонкие, в шрамах и заусенцах. Пальцы цепкие, сильные, с чёрными полукружьями под ногтями – будто недавно рылась в земле. Или в травах. Или в чём-то, что не хочет, чтобы его трогали. Она не смотрела на нас. Только скользнула взглядом – неторопливо, будто взвешивая воздух. Ни страха, ни желания понравиться. В её походке было то, что я не мог сразу уловить – что-то лесное. Не дикое. Не ручное. Свободное.

Она поставила бутылек на стол, не проронив ни слова. Склонила голову, почти по-сельски. Сэла хмыкнула:

– Поздно ты.

Я стоял, вжавшись плечом в край стола, всё ещё сжимая в ладонях миску, пахнущую болотом и чем-то кислым. Пальцы сводило от напряжения. Кровь на полу тянулась тонкими ручейками – кто-то смахнул её тряпкой, но та только размазалась по доскам. Всё внутри было тяжёлым, как мокрый песок: желудок, грудь, мысли. Слова будто заблудились в горле, осели комом где-то под языком.

Я увидел, как она поворачивается. Медленно. Плавно. Капюшон скользнул по плечу, ткань мягко шелестнула, почти неслышно. Айра уже тянулась к дверной петле, пальцы лёгкие, как паутина. Её профиль – чёткий, резкий, упрямый – вырезался на фоне дверной щели, в которую пробивался свет снаружи.

Не знал, что сказать. Но чувствовал, как что-то внутри, глухое и упругое, не даёт отпустить этот момент. Как будто если она сейчас выйдет – исчезнет. Не как человек, а как… смысл. Как ключ от дома, брошенный в колодец.

Шагнул. Нога предательски прилипла к полу, ботинок хлюпнул в луже крови. Я не почувствовал ни холода, ни отвращения – только этот леденящий страх, что она уйдёт, и я не успею.

– Подожди! – вырвалось громче, чем я хотел. Почти срываясь.

Она замерла. Словно звук задел невидимую нить, натянутую между нами. Голова чуть склонилась набок. Она не повернулась полностью, только медленно – очень медленно – глянула через плечо. Тихо. Непринуждённо. Но в этом взгляде было что-то, от чего мне стало неуютно. Глаза. Зелёно-серые, с тенью под ресницами. Мягкий свет окна поймал их в пол-оборота. Они были… без страха. Не настороженные, не холодные – просто внимательные. Как будто я сделал что-то странное, что стоит рассмотреть.

– Ты… – начал я, сглотнув сухость, – ты сама это сделала?

Я кивнул на бутылку с отваром, которую она поставила.

– Этот состав. Ты его… сама варила?

Пауза повисла, как паутина на ветру. Всё замерло: Сэла склонилась над раной, дровосек всхлипывал, как во сне, ветер снаружи гнал пыль под дверь. А внутри меня звенела только тишина, настороженная, хрупкая, будто всё затаилось в ожидании одного слова. Айра не пошевелилась. Глаза её не дрогнули. Потом – кивок. Едва заметный. Неуверенный? Нет. Просто… холодный. Будто она не считала нужным отвечать вслух, но решила сделать исключение.

Сердце у меня колотилось – я почувствовал, как миска дрожит в ладонях. Я сделал вдох:

– В нём… – голос сорвался, я начал заново, – это не то, что я знаю. Там… ты использовала другой корень?

Теперь она подняла подбородок чуть выше. Глаза не моргали. В них мелькнуло что-то – не насмешка, не раздражение. Оценка. Как будто она уже решила, что я не знаю ничего важного – но теперь заподозрила, что я захочу узнать. Никакого ответа не последовало. Только этот взгляд на долю секунды. А потом она отвернулась – не резко, но без тени промедления – и шагнула к выходу.

Я стоял, не зная, что сказать. Горло будто сжало стальным обручем.

– Кто она? – выдохнул я, делая шаг.

– Айра, местная травница, – неохотно ответила Сэла.

– Местная травница, – повторил я – значит, не просто соседка с луком и козой. И… ты часто её видишь?

Сэла пожала плечами, глаза блеснули каким-то странным смешком.

– Она такая… редкая птица. Появляется, когда надо. И исчезает, когда не надо. Почти как твоя способность делать отвар, который никто не умеет готовить.

Я невольно улыбнулся, хотя всё ещё чувствовал себя чужаком.

– Значит, она не только травы собирает?

– Нет, – кивнула Сэла, – Айра – настоящий феномен для нашей деревни. Но держит всё под замком, как будто боится, что кто-то украдёт её рецепты… или, может, саму её.

Я посмотрел на дверь, через которую только что ушла Айра. Что-то в ней было загадочным и притягательным. И что-то в моём собственном сердце стало немного теплее – как будто началась новая история, и она была связана с этой странной девушкой.

– Мне стоит познакомиться с ней поближе.

Сэла лишь кивнула, будто предупреждая меня, что это будет не так просто.

Я опустился на колено рядом с дровосеком и внимательно осмотрел его ногу. Кость выступала под кожей, и нога была согнута под неправильным углом – явный перелом.

“Нужно срочно наложить шину”, – подумал я, ощущая, как сердце бьётся быстрее от ответственности.

Сэла ловко, одним движением вправила кость на место, затем положила палки с обеих сторон ноги, одна длиннее – под бедро, другая короче – под голень. Я чувствовал, как руки дрожат от напряжения, но удерживал ногу ровно, стараясь не навредить. Она начала аккуратно, но уверенно, обматывать ткань вокруг ноги. Та ели заметно поскрипывала под пальцами, и я видел, как Сэла слегка нахмурилась, сосредоточившись.