Я стал алхимиком в чужом теле

Кассиан Норвейн

Я стал алхимиком в чужом теле

Глава 1

Свет пробивался сквозь веки – не резкий, как от потолочной лампы в квартире, а мягкий, тёплый, будто ласковое прикосновение рассвета. Он не ослеплял, а согревал, обволакивал, как тонкий туман, отливающий золотом. Сквозь закрытые глаза чувствовалась его подвижность – колебания света от листвы за окном или ползущих облаков. В комнате стояла тишина, но не мёртвая, как в бетонной коробке мегаполиса, а живая – полная дыхания утреннего мира.

Запахи были первыми, что ударило в нос. Пронзительные и настоящие. Не парфюмированный аромат освежителя, не выхлопы с улицы – а густой, насыщенный запах сена, недавно собранный. Сухая, тёплая пыль полей. К ней примешивался древесный дым, тянущийся тонкой струйкой из печи или очага. А под ним – терпкий, почти горький аромат трав, будто из старинной травяной лавки. Ромашка, полынь, зверобой, лаванда – знакомые, но в десятки раз ярче, чем в пакетиках из аптеки.

Воздух – прохладный, свежий, влажный, как бывает только ранним утром в деревне. Он врывался внутрь сквозь ткань на окне, проносил с собой холод росы и тонкий след дождя, что прошёл где-то ночью. Где-то далеко кричала птица – не чайка, не голубь, а что-то иное, с переливчатым криком, не похожим на привычных городских звуков.

Где-то тихо потрескивало дерево. Старая доска, наверное, дала о себе знать от перепада температуры. Или, может быть, крыша дышала вместе с домом. Каждый звук был живым, не похожим на сон.

А тело… тело ощущало каждую деталь. Шершавость простыни. Сыпучесть соломы под спиной. Лёгкий сквозняк, ползущий по коже. Всё говорило о том, что это не привычный мир стекла и пластика. Это – нечто иное. Старое, земное, забытое.

И каждый вдох лишь сильнее утверждал это.

Я медленно открыл глаза. Потолок над головой был деревянным, с трещинами и следами времени. Между тёмными балками висели пучки сушёных трав, среди которых узнал шалфей и что-то, напоминающее зверобой. Всё вокруг казалось чужим – не было ни ламп, ни белого гипсокартона, ни привычного гудения компьютера.

Огляделся. В углу стоял деревянный табурет и небольшой столик, на котором лежала глиняная миска с водой, кусок мыла и сушёный хлеб. Стены – из неошкуренного дерева.

Пальцы, невольно сжались в кулак, сразу выдали нечто странное. Кожа – грубее, чем помнил. Тонкие линии шрамов пересекали костяшки, будто оставленные лезвием травы, острыми углями, когтями земли. Подушечки пальцев – натёртые, шероховатые. Не от клавиатуры, а от верёвок, лопаты, мешков, может быть, от рукояти ножа. Суставы двигались легко, но чувствовалась сила – как у человека, который много времени провёл на свежем воздухе, в работе, требующей рук, а не экрана.

Запястья тоньше, чем привык, но не хрупкие. Мышцы под кожей достаточно подвижные, как будто тело было смазанным, натренированным механизмом. Локти не ныли, спина не тянула – куда делась моя вечная офисная боль, которая жила в позвоночнике последние лет пять?

Осторожно провёл ладонью по лицу. Кончики пальцев встретили гладкую кожу – чистую, без привычной щетины. Под ней чувствовалась чёткая структура: высокие скулы, твёрдый, прямой нос, подбородок – не острый, но выраженный. Лоб – широкий, лобная кость сильнее выдавалась вперёд. Каждое движение – будто по чужой маске. Всё знакомо по анатомическим рисункам, но не по собственным ощущениям.

Пальцы невольно задели ухо, затем – волосы. Они спадали до плеч, пружинили, когда к ним прикасался. Длина казалась абсурдной. Когда в последний раз я носил что-то длиннее пяти сантиметров?

Шея – крепкая, с рельефной линией мышц. У ключицы, под кожей, нащупал тонкий шрам – старый, заживший, но отчётливо ощутимый. Сердце на секунду сбилось с ритма.

Каждая деталь тела – не просто чужая. Она была лучшей версией. Не идеальной, не глянцевой, а выточенной трудом, природой и чем-то, чего не было в офисном существовании. Это было тело человека, который жил, двигался, бегал, собирал, носил, держал инструменты, а не мышку.

Но всё же – это не мое тело. Какой интересный сон.

От окна шёл прохладный ветер. Ткань, натянутая вместо занавески, колыхалась, и за ней угадывался мягкий утренний свет. Ни намёка на шум улицы, ни гудка машин, ни привычных звуков, сливающихся в фон цивилизации.

Подняться с кровати оказалось неожиданно легко. Тело, несмотря на не знакомость, слушалось чётко и плавно – ни разу не дрогнуло, не затряслось. Ноги оперлись о холодный деревянный пол, и по стопам пробежало лёгкое покалывание – откуда только оно взялось?

Спина выпрямилась без боли и скованности, привычных после долгого сидения за компьютером. Грудь расширилась, наполняясь свежим воздухом, который уже проникал в комнату через открытое окно.

Подойдя к нему, взгляд зацепился за пейзаж за окном – словно картина, написанная кистью мастера. Зелёные поля, покрытые блестящей росой, словно вся природа проснулась в этот момент. Тонкая серебристая лента реки мерцала под утренним солнцем, отражая небо – чистое и без единого облачка, как свежевыстиранная белая простыня.

Лес вдалеке стоял тёмным, могучим силуэтом, как будто охраняя покой этого мира. Ни одного провода, ни стеклянного окна, ни бетонной стены – только живая природа, настоящая и бесконечно дышащая.

На мгновение сердце забилось быстрее – не от страха, а от странного волнения и предчувствия. Всё это было – здесь и сейчас. И совсем не похоже на сон.

Обернувшись от окна, взгляд сразу наткнулся на сундук, прислонённый к стене. Из-под крышки торчал свёрнутый свитер или туника – грубая ткань, заметно поношенная, но аккуратно сложенная. Рядом на полу стояли кожаные башмаки – простые, без лишних украшений, с потёртыми носками, явно сделанные вручную и годами служившие своему хозяину.

Взгляд зацепился за полку, установленную почти у потолка. На ней стояли керамические банки разного размера, покрытые плесенью времени. Этикетки были аккуратно написаны незнакомыми символами, словно древние руны или код, который придётся расшифровывать. Приподняв одну из банок к носу, вдохнул – воздух наполнился смесью сушёной мяты, с горьковатым оттенком камфары и едва уловимым запахом древесной смолы.

Пальцы невольно провели по шраму на шее – тонкому, едва заметному, но чётко ощущаемому под кожей. Он не был похож на мелкие царапины или ранки, оставленные случайностью. Этот след говорил о боли – не офисной усталости или нервном напряжении, а о настоящем, выстраданном теле, закалённом трудом и испытаниями.

Резкий скрип двери прервал тишину. Дверь медленно приоткрылась, и в проём заглянула женщина. Ей было за сорок. В её лице чувствовалась история прожитых лет – чётко очерченные брови, слегка седеющие волосы, собранные в небрежный пучок, тонкие морщинки вокруг глаз и губ, которые, казалось, хранили каждую радость и печаль. Взгляд её был тёплым, чуть обеспокоенным, и в голосе звучала мягкая забота, будто она уже много раз открывала эту дверь.

– Элиас? Ты встал? – спросила она, чуть наклонив голову, словно ожидая ответа.

Имя повисло в воздухе, неожиданное и чужое, словно ключ от незнакомой двери. Оно звучало естественно, слишком, как родное. Сердце невольно откликнулось на это имя, хотя разум сопротивлялся.

Я чуть нахмурился, пытаясь осознать – кто же этот Элиас? Почему меня так зовут? Внутри всё путалось, словно куски пазла, собранные из разных картин.

– Я… – голос вырвался тихо, неуверенно.

Женщина улыбнулась, слегка опустив глаза, словно решая, с чего начать объяснения.

– Ты выглядишь растерянным, – мягко сказала она. – Пойдём, завтрак уже готов.

Вздохнув, я медленно отвернулся от окна и сундука, почувствовав тяжесть нового мира на плечах. Каждое движение казалось неуклюжим, словно тело ещё училось слушаться. Но идти было нужно – хоть куда-то, чтобы выяснить, что здесь вообще происходит…

Следом за ней, глубоко вдыхая прохладу деревянного дома и свежесть утреннего воздуха, шагнул в коридор. Доски пола были старыми и неровными – каждое движение отдавалось скрипом, который, казалось, разносился по всему дому. Звуки шагов казались громче, чем хотелось: будто каждый скрип подчёркивал чужеродность моего присутствия.

Ветер за окном лёгкими порывами трепал занавески, принося с собой тонкий аромат. Тишина вокруг была необычайно густой – словно время здесь текло медленнее, а каждый звук становился событием. Пахло сырой древесиной, прелыми листьями и чем-то свежескошенным. Под ногами чувствовалась прохлада пола, и несмотря на тонкую ткань туники, она словно согревала больше, чем одежда в привычном мире.

Взгляд невольно скользнул по стенам – грубая штукатурка с вкраплениями соломы, потёртые деревянные балки, трещины и узоры, оставленные временем. В воздухе – лёгкое ощущение покоя, но вместе с тем и напряжённого ожидания, будто дом хранил множество тайн.

Незнакомка шла уверенно, легко, словно здесь родилась и знала каждый уголок. Я пытался уловить ее движение, каждую деталь вокруг – запах свежего хлеба, лёгкую дымку в воздухе, далёкий звон колокольчика.

За порогом комнаты нас встретил мягкий свет и тепло кухни. На столе уже стояли миски с густой похлёбкой, куски ржаного хлеба и кувшин с мутноватой водой.

– Садись, – сказала она, указывая на табурет рядом.

Сев за деревянный стол, немного неуклюже устроился на табурете. Взгляд невольно стал скользить по помещению. Кухня была небольшой, но уютной, с теплом, исходящим от старой печи, сложенной из кирпича и покрытой пятнами копоти. В углу у печи лежали поленья, аккуратно сложенные в ровную стопку. По углам комнаты стояли деревянные шкафчики и полки, потертые временем – кое-где облезла краска, кое-где проступала фактура грубого дерева.

Стены покрывала грубая штукатурка с заметными трещинами и неровностями, подчеркивая простоту и скромность дома. По периметру тянулась узкая деревянная полка, на которой стояли керамические банки с яркими крышками и этикетками, написанными аккуратным, хоть и простым почерком. В некоторых банках мелькали засушенные травы и коренья, в других – порошки и порошкообразные смеси, которые придавали кухне лёгкий аромат мёда и горькой мяты.

Окно было невелико и казалось почти старинным – рамы были неокрашены, слегка потрескавшиеся, а вместо штор висела занавеска из льняной ткани, тонкая и простая, с несколькими аккуратными дырочками по краям, которые придавали ей некоторую неряшливость, но вместе с тем и очарование домашнего уюта.

Женщина уселась напротив, лёгкая улыбка играла на губах.

– Отец уже ушёл в поле, – сказала она спокойно. – Завтракать с нами не будет.

В её голосе звучала не просто речь – в каждом слове чувствовалась устойчивая привычка к утренним ритуалам, к заботе о близких и семье. Тёплый, спокойный тон словно наполнял комнату мягким светом, делая её уютной и живой, несмотря на простоту обстановки и грубые стены вокруг.

– Он уходит рано, чтобы успеть до жары, – продолжила она, чуть наклонившись вперёд, – так что придёт только к обеду. Помоги ему сегодня принимать больных.

Её слова звучали легко, будто рутинное напоминание, но за ними угадывалась глубокая ответственность и тревога о здоровье отца. Взгляд был полон надежды – на помощь, на поддержку.

Пальцы медленно потянулись к хлебу и миске с горячей похлёбкой, но руки едва заметно дрожали – лёгкая неуверенность и непривычность нового тела и окружающей жизни. Всё казалось чужим: не только тело, с его новыми ощущениями и силой, но и простая деревенская жизнь, где каждое утро начиналось с труда и забот.

Внутри чувствовался тихий водоворот эмоций – страх и удивление, любопытство и растерянность. Но вместе с ними – робкая надежда, что здесь можно начать всё сначала, в мире, где всё живое и настоящее.

Еда была простой, но тёплой и сытной. Похлёбка с густым бульоном и мягкими кусочками овощей согревала изнутри, а ржаной хлеб приятно хрустел на зубах. Жадно, почти не отрываясь, проглотил всё, чувствуя, как силы постепенно возвращаются.

– Спасибо за еду, – сказал, стараясь звучать уверенно.

Женщина улыбнулась, кивая в ответ.

– Хочешь подышать свежим воздухом? – спросила она.

– Можно? – с некоторой неуверенностью переспросил.

– Конечно, – ответила она. – Только будь осторожен.

Благодаря разрешению сердце слегка успокоилось. Встал из-за стола и направился обратно в комнату, где только что проснулся.

Комната встретила знакомой тишиной – такой, что кажется, будто каждый звук здесь обретает вес и значение. Слабый свет утреннего солнца проникал через небольшое окно, рисуя на полу и стенах тёплые, рассеянные пятна. Воздух был свежим, с лёгкой прохладой, вперемешку с запахом дерева и старой бумаги – напоминание о давно ушедших днях, которые всё ещё витали в этом месте.

Быстро, но осторожно переодел тунику – простую, чуть грубую на ощупь, но удивительно удобную. Ткань пахла льном, смешанным с древесным ароматом – запахом, который вызывал странное чувство спокойствия и одновременно лёгкого удивления. Штаны были такого же простого фасона, слегка мешковатые, но позволяли свободно двигаться.

Каждый предмет одежды казался новым, словно только что изготовленным, но вместе с тем – каким-то удивительно привычным, как будто тело постепенно начинало срастаться с ними, принимать этот новый облик.

Шагнул за порог дома – и словно попал в другую жизнь. Просторные зелёные поля простирались до самого горизонта, будто бескрайнее зелёное море, мерцающее от капель воды на стеблях. Вдали мягко мерцала та же река, которую видел из окна, тонкая серебристая лента, плавно извивалась через долину. Лес, густой и тёмный, стоял на окраине, словно страж. Над всем этим раскинулось чистое небо – без единого облачка, голубое и прозрачное, как впервые выстиранная простыня.

Каждая деталь казалась настоящей и живой: травинки дрожали под лёгким дуновением ветра, птицы пели свои утренние песни, и где-то вдалеке слышался тихий звон колокольчика. Вдохнув глубоко, ощутил, как сердце забилось чаще – всё вокруг было таким чужим и в то же время таким родным, словно это место ждало именно меня.

Но почему тогда сознание и воспоминания оказались здесь, в этом теле и месте? Что случилось с моим настоящим телом – тем, что оставалось в привычном мире? Вопросы взмывали в голове, словно вихрь, вызывая тревогу и растерянность.

Может, я сейчас без сознания или в опасности? Или же случилось что-то куда более страшное? От мысли о потерянном прошлом сердце сжалось.

Но оглядываясь вокруг, чувствовалась новая реальность – живая, дышащая, неизведанная. Понимание медленно проникало внутрь: этот мир – теперь единственное, что у меня есть, и за него стоит бороться.

Глава 2

Солнце мягко касалось щеки – тёплое, золотистое, живое. Ветер тронул волосы, едва заметно, словно кто-то провёл ладонью по виску. В этот миг мир казался реальным, наполненным дыханием утра и свежестью трав. И вдруг – всё оборвалось. Будто кто-то резко дёрнул невидимую нить, выдернув её из ткани бытия.

Мгновенно внутри вспыхнуло нечто острое, пронзительное. Резкий, вяжущий запах дешёвого растворимого кофе, с ноткой прогретого пластика и перекипевшей воды. Металлический привкус усталости на языке. Пульсирующая тусклость холодных люминесцентных ламп, светящих сверху слишком ярко и слишком мёртво. Как у больничных потолков – стерильных и равнодушных.

Воздух… Он был густым, затхлым. Тяжёлым, как будто им дышали годами, не открывая окна. Заполненный пылью, запахом ковролина, пересохшей бумаги и лёгким перегаром от соседнего стола. И ещё – чем-то невидимым, но осязаемым. Разочарованием. Чужим. Накопленным. Засохшим между стен.

Каждая деталь возвращалась с ошеломляющей ясностью: стул, который скрипел под телом, мониторы, гудящие позади, и ощущение, что даже воздух внутри помещения был… усталым. Как и я.

Офис. Тот самый. Слишком знакомый до отвращения. Как комната, в которой ты когда-то жил, но давно перестал чувствовать себя живым.

Я сижу за столом, чуть сгорбившись, с рукой, уставшей держать собственный подбородок. Пальцы безвольно блуждают по клавишам, вызывая на экран бесконечные строки цифр и формул. Руки – знакомые до мелочей: длинные пальцы с чуть обкусанными ногтями, синеватые прожилки, сухая кожа между костяшками. Никогда не уделял им внимания, но сейчас они казались особенно безобразными. На отражающем стекле окна мелькал силуэт – моё лицо, чуть искажённое из-за стекла. Щёки впалые, кожа тусклая, под глазами тени. Тридцать два – а ощущение, будто лет девяносто. Щетина чуть кололась, два дня без бритвы. Короткие тёмные волосы взъерошены от постоянных прикосновений – привычка трогать макушку, когда думаю или злюсь. Чёлка сбилась в сторону, липкая от пота – кондиционер давно отключили, а воздух застоялся. На мне все та же серая рубашка, смятая под локтями, и джинсы, давно не стиранные. Спина болит, голова гудит, но в отражении вижу только одно: усталость. Та, которая не пройдёт после выходных. Та, которая становится лицом. Моим.

На ноутбуке открыт Excel. Серый фон. Ядовито-зелёные ячейки. Бесконечная лента таблицы, в которой нет смысла, но есть сроки. В правом нижнем углу экрана – 21:46. Рабочий день закончился почти три часа назад, но офис не даёт отпусков. Ни телу, ни голове.

За стеклом – тьма. Осенний вечер плотно окутал город. Экран не мигает. Он просто смотрит в ответ, как усталый надсмотрщик. Всё внимание сосредоточено на отчёте. Не потому что хочется, а потому что нельзя иначе. Потому что так надо.

На столе – почти пустая кружка с кофейным налётом, высохший сэндвич в бумажной упаковке и стопка распечаток, с пометками карандашом. На соседних столах – темно. Все уже ушли. Офис пуст, будто заброшен. Тишина только подчёркивает каждое щелканье мыши, каждое поскрипывание кресла. Тишина, от которой не легче. Тишина, в которой тонешь.

Менеджер уходя час назад, бросил через плечо, не глядя:

– Ник, отчёт к утру. Надеюсь, не придётся напоминать.

На стене – корпоративный календарь, украшенный фальшивой "мотивационной цитатой"и зачёркнутыми днями. Остался один – завтра. И наконец долгожданный отпуск…

Когда все же встал из-за стола, позвонки хрустнули с болезненным удовлетворением – как будто позвоночник пытался напомнить, что он ещё жив. Тело было ватным, тяжёлым, будто я весь вечер таскал мешки, а не работал мышкой. Ноги налились свинцом, колени хрустнули, а поясница отозвалась тупой болью.

Я потянулся, инстинктивно сцепив пальцы над головой. Потянулся медленно, вяло – не для бодрости, а просто чтобы почувствовать себя хоть немного свободнее. Плечи щёлкнули. Под лопатками будто растянулась натянутая проволока, но облегчения это не принесло.

На стуле у стены лежал мой рюкзак – старый, с тёртыми ремнями и расстёгнутым боковым карманом. Небрежно затолкал какие-то бумаги, которые даже не собирался читать. Телефон – в левый карман. Холодный на ощупь, от него пахло аккумулятором и тревожностью. Ключи от машины – в правый. Мелкие, с чёрной пластиковой меткой, которой иногда надо трясти, чтобы сработала.

Вернулся к столу. Нажал "Сохранить", потом "Выход". Экран мигнул, погас. В офисе стало темнее, будто выключили последнее солнце. Монитор потух, но я ещё пару секунд стоял, глядя в него, как в зеркало, в котором больше не видно ничего.

Шаги глухо отдавались в тишине. Прошёл мимо пустых рабочих мест, где раньше кипела жизнь – или, по крайней мере, имитировалась. Кресла сдвинуты, кружки забыты, лампы не горят. Свет от аварийных табло рисовал зелёные тени на стенах.

Дверь с электронным замком щёлкнула, как всегда, с микрозадержкой – и отпустила. Я вышел в коридор, стремительным шагом зашел в лифт. Металлические двери сомкнулись со вздохом. Отражение в зеркале на внутренней стенке было бледным, мутным – как будто я смотрел на себя из другого мира.

На улице пахло дождём.

Сиэтл встречал, как и всегда: серым небом, влажным ветром, фонарями, отражающимися в лужах. Капли мягко падали на плечи, стекали по воротнику рубашки, по лицу. Пахло бетоном, мокрым асфальтом, лёгким бензином, пролитым кем-то на углу. Где-то вдали гудел транспорт, но здесь, на стоянке перед зданием, было тихо.

Я шёл, будто не по улице, а по сну. Медленно, без мыслей, не чувствуя ни радости от свободы, ни усталости. Лишь вязкую отстранённость. Будто тело двигалось само, а сознание плыло где-то сбоку.

Машина стояла у самого угла стоянки – старая «Тойота Королла» 1993 года, цвета мокрого асфальта, с матовыми фарами и царапиной вдоль двери. Металлический корпус блестел каплями дождя, как облезлая черепаха после купания.

Подойдя, я нащупал в кармане ключ. Метка снова не сработала с первого раза – привычный раздражающий щелчок, как упрёк за всё. Тронул кнопку ещё раз – фары мигнули, замки щёлкнули. Открыл дверь. Внутри пахло тканью, старым кофе и влажной обивкой. Сел на водительское, бросив рюкзак на соседнее сиденье. Оно встретило знакомым скрипом пружин и вдавленным отпечатком усталых лет. Закрыл дверь – глухой хлопок, изолирующий от остального мира. Остался только я и моя старушка.

Ключ в замок зажигания. Поворот. Мотор вздохнул, завёлся с хрипом, как будто ему тоже не хотелось никуда ехать. Панель загорелась приглушённым светом. Вентилятор затрещал, обдувая лобовое стекло, покрытое испариной. Щётки лениво взмахнули, размазывая капли. Я включил ближний – жёлтые фары прорезали пространство в несколько метров впереди.

Руки легли на руль – тяжёлые, вялые. Пальцы механически проверили рычаг коробки передач, в положение "D". Нога коснулась педали газа – машина слабо дёрнулась с места, будто нехотя.

Скользнул взглядом по зеркалу заднего вида – отражение тусклое, расплывчатое. Под глазами – синяки, губы сжаты в тонкую линию. Так я и не понял, когда лицо стало таким… чужим.

Вырулил со стоянки. На дороге почти не было машин. Город словно вымер. Только фонари отражались в мокром асфальте, рисуя дорожные ленты из света и темноты. Дворники продолжали свою неторопливую пляску. В салоне было тихо, даже радио не включал. Не хотелось. Музыка казалась бы слишком живой для этого вечера.

Проезжал знакомые здания – пустые, равнодушные. Магазин с вывеской "24/7", куда никогда не заходил. Прачечная с мигающим неоном. Каждый поворот – выученный до автоматизма. Каждая остановка – как миг, который не хочется вспоминать.

Каждый вечер был похож на предыдущий, как капля дождя на стекле – одинаковый, с бесконечно повторяющимся маршрутом, с одинаковыми мыслями, которые размывались по кругу, как следы на водяной глади.

"Вот так и живу…"– мысль всплыла, как будто кто-то чужой шепнул её на ухо.

Живу? Нет. Не живу. Просто двигаюсь по инерции. Как старая машина, у которой стерты тормозные колодки, а мотор работает лишь на двух цилиндрах.

Когда-то казалось, что всё ещё впереди. Что вот ещё чуть-чуть, и начнётся "настоящая"жизнь. Стоит только… закончить проект, накопить денег, пойти в отпуск, найти хобби, полюбить кого-то снова… Но всё всегда откладывалось. И каждый следующий день становился немного хуже предыдущего, совсем чуть-чуть.

Жена – она была последней попыткой цепляться за тепло. Сначала мы просто смеялись, пили кофе, обсуждали фильмы. Потом стали вместе платить счета. А потом… Потом каждый разговор стал похож на сдачу отчёта. Она смотрела на меня – ни с ненавистью, не с грустью, а с пустотой. Как на человека, который давно ушёл, просто ещё не заметил этого сам.

"Ты живой или притворяешься?", её слова до сих пор резали сильнее, чем сама измена. Она ушла. А я… остался. Остался не потому, что хотел. Просто потому, что некуда было идти.

Каждое утро – одно и то же. Будильник. Открыть глаза. Нажать "отложить". Пять минут тишины, в которой ничего не меняется. Потом душ, кофе, дорога в пробке. Лица других людей – такие же уставшие, такие же запертые в своих маленьких адских петлях. Иногда, конечно, мечтал все бросить. Исчезнуть. Уехать. Начать заново. Но… как? Где? С чего? Страх и инерция держали крепко, как наручники, только мягкие, почти незаметные.

"Может, я уже умер, просто тело ещё дышит…", мрачная мысль мелькнула, как вспышка фар.

Колёса мягко заскрипели на влажном асфальте подъездной дорожки. Дом – типовой многоквартирный, выкрашенный в тусклый серый, с облупившейся краской и облезлыми дверями. В воздухе – запах сырой земли, старых труб и разбросанной листвы.

Машина медленно катится к пустой парковке. В зеркалах мелькают тёмные силуэты деревьев и редкие прохожие, спешащие по своим делам. Остановка. Щёлкнул рычаг коробки передач – "P". Вытянул руку к рычагу ручного тормоза, поднял его, ощущая привычный скрип тросиков. Плечи расслабились, хотя тело всё ещё было напряжено, мотор заглох с тихим стоном. Вытащил ключ из зажигания зажигание и убрал в карман куртки. В машине повисла тишина – словно пространство задерживало дыхание.