Чары Власти

Арина краем глаза взглянула в зеркало. Фары чёрной «Ауди» плотно держались за ней, словно осторожный хищник, решивший пока не нападать. Хорошо. Пусть едет. Всё равно весь вечер – под моим ритмом.

Она нажала кнопку на панели, не глядя. Пальцы помнили, где что. Пара секунд – и звуковая система ожила.

Из колонок рванулся стук барабана, глухой бас и знакомый до мурашек голос, безжалостный и зовущий:

– Время выбирать! Остаться или бросить всё… Бежать! – зазвучала Лусинэ, как будто специально дождавшись этого вечера.

Арина усмехнулась, мотнула головой, почувствовав, как тёплая коса ударила по плечу.

"Кхм. Ну спасибо, Лу", – подумала она, чуть подбавив звук. – "Очень в тему."

Под грохот барабана и гитар, сливающийся с двигателем, она вспомнила ту самую встречу – когда-то, давным-давно, ещё в начале двухтысячных. Совсем юная Лусинэ, неуверенная, яркая, на грани. Искала, куда вложить голос, от которого сама боялась. Слишком сильный, слишком неуправляемый. Арина тогда всего лишь сказала, словно случайно постучав по одному объявлению, где группа искала вокалистку: "Найди себе музыку, найди команду. Пусть твой голос будет не один". Та кивнула – и, когда Арина ушла, уткнулась взглядом именно в то самое объявление. Да, это было, еще не личное ее творчество, что звучало сейчас, но ступень к нему. Шаг к тому чтобы заявить о себе миру. Уже как ревущая рок-птица, поднимающая вихрь в любой тишине.

"И тебе, Рысь, за выбор трека… как всегда в точку."– мысленно бросила Арина машине, ласково поглаживая руль. Та откликнулась тихим рычанием мотора, словно соглашаясь с выбором.

Музыка наполняла пространство, пробиралась в грудную клетку, отдавалась в копчике, в пальцах, в шее. Это было не просто сопровождение. Это было продолжение её тела.

"Что бы мог подумать о таком каких двести лет назад?"– подумала она, вспоминая своё первое знакомство с тяжёлым роком.

Это было… неожиданно. Тогда, в девяностых в момент ее последнего пробуждения. Хард-рок, первые риффы, первые хрипы – они звучали для неё как шум землетрясения. Дикие, неструктурированные, хулиганские. Казалось, что это просто какофония.

"Смешно вспоминать, – подумала она, – что когда-то тяжёлый рок казался мне… воплем. Как будто кто-то пытается выгрызть себе право быть услышанным. Шум. Грязь. Злость. Я тогда не понимала, как в этом можно купаться."

Поначалу – правда. Её уши, привыкшие к арфам, скрипкам, к старинным песнопениям, к вкрадчивым напевам под бубен, просто отказывались воспринимать это. Это казалось ей резнёй звуков.

И что-то щёлкнуло. Эти звуки – грубые, сырые, но настоящие – вдруг резонировали с чем-то, что жило в ней самой. Гнев. Память. Сила. Как будто кто-то записал в музыку её внутренний голос, только перевёл его на язык гитар и басов.

С тех пор рок стал её спутником.

Сначала западный. Потом – родной. Louna, Ария, Король и Шут, Эпидемия – она знала их всех. И каждого чувствовала.

Миша Горшенёв. Когда слушала его впервые, смеялась – балаган. А потом вслушалась. И там был мрак. Не дешевый, а личный. Тот, что сжёг его изнутри. Огонь в нём горел ярко, слишком ярко. Он сгорал сам и зажигал других. Она пыталась несколько раз выйти с ним на контакт – незаметно, мимолётно. Он не видел, не слышал. Был слишком увлечён собственными демонами. Но каждый его концерт она ощущала – не в теле, а в магической сети. Он создавал вихри. Прорывы. Тонкие сдвиги в ткани мира. И этим восхищал её.

Насытившись отечественным роком она перешла на зарубежный. И да, языки ей были не преградой. Французский, немецкий, итальянский – она когда-то учила их не по книгам, а на улицах. На кроватях. В кофейнях. В разговорах, где каждое слово имело вес. А те, что не знала – всё равно понимала. Потому что суть всегда одна. Сила. Страсть. Музыка.

А потом был он. Тот, кто шепчет. Тило Вульф.

Немец. Оборотень. Музыкант. Маг. Она помнила их встречу. В Швейцарии. Концерт Lacrimosa. Его глаза – как омут. Его голос – как вуаль, обволакивающая душу. Он не знал, кто она. Или знал. Но не сказал. Они говорили недолго, но его голос жил в её снах ещё месяц. Его песни – это были ритуалы. Грустные. Страстные. Странно человеческие для того, кто давно перешёл эту грань.

Ich verlasse heut’ mein Leben… – она могла наизусть прошептать эту фразу. И каждую ноту почувствовать сердцем.

Не так давно. она снова вернулась к русскому року – родному, тяжёлому, сердечному. Там была и её кровь. Особенно в тех, кто пел о боли народа, о вине, о свободе. И услышала Лу. И ее Louna. Но последний кто ее заинтересовал был Radio Tapok… Олег Абрамов. Он стал для неё шоком.

История – в риффах? Победы – в аккордах? Поражения – в нотах? И всё с такой страстью, такой отточенной подачей, как будто он сам в них был. "Вы держались до конца…"– она помнила эту фразу. И что-то щёлкнуло.

Она следила за ним. Не как ведьма. Как женщина. Как наставница мира. Он ещё не знал, но он – тоже маг. Маг слов. Голоса. Истинный бард.

Были и другие. Польские Artrosis, нежные и мрачные, будто пепел и луна. Голос Магдалены, пронзительный, словно крик совы в глуши. Она пела – и пульс останавливался.

Был и Летов. Да, был. Она его не любила. Не принимала. Но огонь в нём видела. Это был огонь разрушения. Чёрствый, бессмысленный, но живой. Это не был голос – это был крик. Без формы, без цели. Но иногда и такие нужны. Мир не только строится. Иногда его надо разрушать, чтобы выжить. Как рухнула Великая римская империя. Еще до рождения. Как пал ее осколок Византия. Упрямо державшаяся за прошлое величие и так и сумевшая идти со временем.

Арина вздохнула. Музыка продолжала реветь, машина летела по ночной трассе, фары «Ауди» всё ещё за спиной. Она – наедине с музыкой, с мыслями, с памятью.

Мир менялся. Но ноты оставались. Слова звучали, как заклинания. И магия рока была в том, что она не просила подчинения. Только честности.

Арина прибавила звук и улыбнулась, когда Лу прокричала последние слова:

– Ночь, дорога и рок!

***

Сбросив скорость, Арина плавно вырулила на знакомую окольную дорогу. Асфальт здесь был гладким, почти бархатным, но с мелкими трещинами от времени и корней, что пытались пробиться сквозь него из-под земли. Машина шла тихо, как кошка, скользя по дороге вдоль леса, пока впереди не замаячило уютное здание из тёмного дерева, подсвеченное мягкими золотыми фонарями.

Домик – двухэтажный, с покатой крышей и резными наличниками – стоял прямо на берегу Веронды, и летняя веранда свисала над рекой, поддерживаемая брусьями, вбитым в глину, как старинный мост. Вода лениво плескалась о них, отражая в себе фонари и чёрную гладь неба.

Арина припарковала свою «Рыксу» в отведённом месте и, вытащив ключи, неторопливо вышла. Вечернее платье мягко колыхнулось вокруг ног, сапожки негромко цокнули по деревянным доскам.

Через минуту подъехала и «Ауди». Фары лениво скользнули по дорожке, замирая рядом. Лукас вышел, хрустнув спиной, потянулся – не так, чтобы пафосно, а скорее машинально. Его взгляд поднялся к небу: там, на востоке, только-только начинался перелив предутреннего серого. Он вдохнул глубже, пожал плечами.

– Это точно… ресторан? – уточнил он, оглядывая пустой двор и полное отсутствие хоть каких-либо признаков жизни. – Открыт?

Арина лишь фыркнула, уже подойдя к двери.

– Нет. Это капище, где приносят в жертву симпатичных юношей. Ну что, осмелишься зайти?

Она обернулась, и её голос прозвучал мягко, но с нажимом. Лука поджал губы, иронично качнул головой, но пошёл следом. Не как покорный гость – скорее как игрок, принявший вызов.

За дверью – тепло. Дерево, специи, печной дух, сдобренный ароматом мяса, чеснока и какой-то едва уловимой пряности. Внутри – почти никого, лишь тусклый свет от ламп, деревянные столы и стойка, за которой стоял человек, будто сошедший с иллюстрации к «Острову сокровищ».

– Вах, милая Арина! – воскликнул он, расправляя усы. – Шо это за гость с вами? А? Такой красавец, ух! Заходите, заходите, как всегда! Шо желает сердце? Завтрак, ужин али, может быть, обед? Всё, как скажешь, всё для тебя, и для твоего… спутника.

Он склонился в подобии поклона, чуть прищурившись, словно оценивая Лукаса – не грубо, но очень внимательно. И с определённым уважением.

– И вам доброй ночи, уважаемый Джамбулат, – отозвалась Арина, подмигнув. – Нам с этим молодым человеком по имени Лука… – она специально выделила именно русское произношение, наблюдая, как Лукас остаётся невозмутимым, – нужно плотно поесть. Мы умаялись за день. Я бы отведала ваших чудесных хинкали, а потом – чай с мёдом. Горным. Настоящим.

– О-о-о, будет сделано! – расплылся в улыбке Джамбулат. – Лучший мёд – от моего брата, пасека его в горах, пчёлы знают свою работу. А хинкали – сегодня с бараниной и кинзой, как ты любишь. А этот Лука, он что кушает?

– Всё, – ответила она вместо него. – Или почти всё. Но разберёмся по ходу.

– Тогда иди, садись, милая. У воды тебе будет хорошо. Речка поёт, а кухня – работает. Через двадцать минут всё будет готово. А чай принесу так быстро, шо сесть не успеете!

Он театрально развернулся и скрылся за занавеской в глубине трактира, напевая что-то по-грузински, тяжело ступая, как корабельный кок.

Арина, не сдержавшись, улыбнулась открывая дверь на летнюю веранду, которую не запирали бывало даже зимой, если та была теплой.

– Пошли. Там тихо. И никто не подслушивает.

Вышли на улицу. Река под ними журчала лениво и размеренно. Воздух был холоднее, чем в городе – свежий, чуть влажный. Пахло мятой, сырой травой и каким-то странным покоем. Лампы над столами горели мягко, не слепя, обрамляя лица тёплым свечением.

Арина села, перекинув ногу на ногу. Лукас устроился напротив. Он всё ещё смотрел по сторонам, оценивая место – но без напряжения. Скорее… с любопытством. Почти как ребёнок, которому показывают новую игру.

– Что ж, Лука, – тихо проговорила она, – теперь у нас есть еда, река, чай… и разговор. С чего бы нам начать?

– Давайте начнём с принесённого чая, Арина Леонидовна, – спокойно предложил Лукас, скользнув внимательным взглядом к двери, откуда уже доносился еле уловимый скрип половиц.

Арина с лёгкой улыбкой поставила локти на стол, сцепив пальцы под подбородком – как женщина, давно всё знающая и наблюдающая, как мир догоняет её собственное предвидение.

В этот момент в проёме появился Джамбулат. Как обычно, когда у него были посетители,– в вышитом жилете, с неизменным полотенцем на плече и лицом старого грузинского духа трапез, виновато добродушным и кулинарно-всемогущим. В его руках – пузатый стеклянный чайник, наполненный светом и паром. Через стекло угадывались цветы липы, дольки апельсина, кусочки имбиря и пару багряных ягод, как из старинной травяной книги.

В другой руке он нёс изящную чашечку, наполненную до краёв густым, медленным мёдом – тёмным, почти янтарным, с легким хвойным ароматом. Всё вместе пахло утешением и силой.

– Вах! Милая Арина! – воскликнул он, поставив посуду перед ними. – Чай, как обещал! Ароматный, горячий, как утро в Тбилиси. Мёд – от брата, с гор, сами пчёлы влюблены в эти цветы. Я скоро вернусь. Хинкали будут, как твой первый поцелуй – горячие, сочные и с сюрпризом! А для вашего спутника я уже готовлю чакапули! Клянусь бородой моего дедушки, он такого ни разу не пробовал!

Он театрально развернулся и исчез за занавеской, оставив за собой след из ароматов и лёгкое покачивание дерева в такт его шагам.

Арина налила чай, наблюдая, как пар, поднимаясь, играет в свете лампы над их столом, и сделала первый глоток.

– Вы уверены, – подал голос Лукас, – что за двадцать минут этот… кулинарный шаман действительно принесёт еду?

Арина рассмеялась коротко, с приглушённой, почти ленивой ноткой удовольствия. Где-то внизу под верандой плеснулась рыба, из зарослей камышей донёсся звук ночного комара, и по поверхности реки пробежала длинная, мерцающая волна – как будто Веронда слушала их разговор.

– Я не знаю, как уважаемый Джамбулат это делает, – ответила она, – но у него всегда всё с пылу, с жару. Даже если на улице минус тридцать и время три утра. Иногда я думаю, что у него на кухне портал в горы, где его родственники в глиняных печах готовят всё в реальном времени.

– Вы же… ведьма. Старая и мудрая. – Лукас прищурился. – Значит, не должны удивляться таким вещам.

Арина хмыкнула, отставляя чашку.

– Даже ведьмы не знают всех секретов. И это, между прочим, добавляет нам очарования. А тебя, Лука… – она намеренно подчеркнула славянское произношение, – не учили, что в России указывать женщине на возраст – не только грубо, но и опасно?

Он улыбнулся, совсем чуть-чуть, и откинулся на спинку стула.

– Но вы же ведьма. А значит, по определению старая.

– А ведьмам указывать на возраст не просто опасно… это граничит с самоуничтожением, – невинно заметила она, облокотившись локтем о перила веранды. – Особенно если ты, мальчик, находишься в нескольких метрах над водной гладью и сидишь спиной к реке.

Он усмехнулся и оглянулся – за его спиной действительно начиналась тьма воды, тихая, вязкая, с редкими бликами света от фонаря. Где-то в камышах прокричала ночная цапля, и Лукас будто бы на миг стал серьёзнее. Или просто задумался.

– Замечательно, – наконец сказал он. – Я приехал с деловыми бумагами, а оказался ужинающим над речной бездной с ведьмой, угрожающей моему здоровью и нюху.

– Тебе повезло, – парировала Арина, – я ещё и чаевые не требую. Пока.

И они оба рассмеялись. Не громко, но искренне. Звук разошёлся над водой, легко коснулся прибрежных ветвей, словно кто-то в темноте улыбнулся им в ответ. Сверчки молчали, словно выжидая. Лампа над их столом качнулась – ветер был тёплым, с лёгкой сыростью утренней реки.

Пока не начался серьёзный разговор – было вот это: тихая, ироничная прелюдия между женщиной, пережившей не одно столетие, и молодым человеком, чья судьба, возможно, только сейчас начинала разворачиваться в настоящую историю.

Когда чай в их чашках остыл т был наполовину выпит, а ночной воздух стал гуще и прохладнее, Лукас откинулся на спинку стула. Он не спешил. Смотрел на Арину – не в лоб, не вызывающе, а вдумчиво, будто пытался угадать глубину человека, который так уверенно отказывался подчиняться.

– И всё же? – негромко спросил он. – Арина Леонидовна, каков будет ваш ответ?

Она не сразу заговорила. Её пальцы скользнули по ручке чайника, поставив его чуть в сторону. Она вновь посмотрела на молодого человека – на того, кто сидел напротив, с внешностью наследника, голосом чиновника и сердцем… ещё не ясно чьим. Потом наклонила голову чуть вбок и спокойно ответила:

– Ты же знаешь мой ответ, мальчик. И как бы ни был грозен твой "отец"– он всё равно услышит то, что я ему уже однажды сказала. Нет.

Она сделала паузу. На лице её – спокойствие. Но в голосе звучала сталь, обернутая в бархат. Не демонстрация силы, нет. Просто факт. Просто… знание своей воли.

– И не потому что я не боюсь. Боюсь. Но не за себя.

Лукас медленно кивнул.

– За девочек, – проговорил он. – Понимаю. И, наверное… даже принимаю. Честно говоря, я чувствую – даже без магии – вашу силу. И вашу… – он замялся, но затем продолжил с уважением, – …вашу мудрость. Простите, что снова касаюсь возраста, но… это невозможно не чувствовать. Вы стара… вы сильны. И вы… опасны.

Арина чуть приподняла брови, в уголке губ мелькнула улыбка.

– Продолжай, – усмехнулась она. – Ты неплохо справляешься.

– Единственное, чем может угрожать мой отец – это не вам лично, а вашим близким. Вашим подопечным. Тем, кого вы защищаете. И я почти уверен, что вы их защитите. Всё равно… почему отказ?

И тогда её взгляд изменился.

Она подняла глаза, в которых уже не было просто зелени. Там вспыхнул огонь – не пламя, не свет, а тлеющая энергия, как у старого леса, который молчит веками, но может сокрушить бурей. Голос её стал глубже, гуще, будто исходил из самой Земли:

– Потому что, Лука. Я никогда не терпела над собой указки сверху. Я – из тех, кто идёт сам. Идёт сквозь века, через кровь, через кости, через клятвы. Я слишком стара для того, чтобы преклоняться. Слишком живая – чтобы гнуться.

Она наклонилась вперёд, и в её лице появилось что-то первобытное.

– А когда вернёшься, напомни своему отцу… как я закапывала его тело в глубинах Урал-горы. Как оставила его в каменном мешке, запечатанном именем и солью. За то, что он посмел тогда покуситься на меня. И на ту, кого я любила больше жизни.

В лице Лукаса что-то дёрнулось. Он едва выдохнул:

– Хозяйка… Медной Горы?

Арина на мгновение отвернулась, будто от этих слов потянуло чем-то слишком личным. Когда вновь повернулась к нему – её лицо было почти печальным.

– Нет, Лука. Это не я. Это была моя сестра. Я – Азовка. Та, что вела поток, что знала вкусы рек и песни ветров. Нас часто путают. В этом мире все стало расплывчатым. Мифы слиплись в образы. Но… в былые времена всё было иначе.

И, будто открыв окно в далёкое прошлое, Арина замолчала. А потом воспоминание вспыхнуло само:

…Они стояли рядом, плечом к плечу, как всегда – две ведьмы, две стихии, две сестры. Тика и Лери. Тика – темноволосая, с глазами цвета зелёной молнии, и её сестра – Велерия, выше её на полголовы, светловолосая, как утренний лёд на реке, с кожей прозрачной, почти светящейся, и такими же ясными голубыми глазами. Если Тика была глиной, землёй и потом, то Лери – была ветер, роса и рассвет.

Берег дрожал под ногами, глина трескалась от давления магии. Перед ними, на другом уступе – Мирон. Черный волхв. Ветхий с виду, в изношенном сером плаще, босыми ногами и пустым лицом. Но из-под его капюшона струилась сила – чёрная, вязкая, как деготь, холодная как прах костей, обожжённых в неназванных капищах.

– Вы пришли в последний раз, – прошипел он, поднимая посох, изогнутый, словно выросший из корня мёртвого древа. – И я не дам вам уйти.

– Мы и не уйдём, – сказала Велерия. Голос её был чист, как ледяная вода.

– Мы встанем здесь, – добавила Тика. – Потому что за нами река. Потому что за нами люди.

– Люди? – расхохотался он. – Эти крошки из плоти и соплей? Их же первыми я сожгу, когда ваше сопротивление закончится. Подчинитесь. И сохраните себя. Моя сила вечна.

– Твоя сила – это лишь боль, – крикнула Тика в ответ. – Мы не станем такими, как ты.

– Никогда, – вторила Велерия. – Мы – дети жизни. Ты – отголосок гнили. Мы живём для того, чтобы создавать. А ты…

– …чтобы разрушать, – закончила за сестру Тика. – И этого не будет.

Они начали движение синхронно, как в танце.

Тика шагнула вперёд, распростёрла руки, из её ладоней вырвались зелёные нити – жгуты защитной магии, вплетённые в круг земли, в скалы, в воздух. Их вуаль окутала сестер, обволакивая гибким куполом. Велерия в тот же миг протянула вперёд руки, и из её пальцев пошли стрелы света – серебристые копья, пущенные точно в грудь Черномора.

Он поднял посох. Один взмах – и воздух почернел, осел в виде теней, вращающихся вихрем. Удар был силён. Защитный купол дрогнул, но устоял. Тика крепилась, вгрызаясь в почву стопами, отдавая часть своих сил в землю.

– Не получится, – выдохнула она. – Он взывает к Тьме. К глубинной.

– Тогда дадим ему Свет, – сквозь зубы сказала Велерия и вновь нанесла удар, в этот раз не стрелами, а сеткой из зеркальных искр, отпечатанных её кровью. Их магия действовала поочерёдно: одна держала круг, другая нападала. Потом менялись.

Так шло три круга.

Черномор смеялся.

– Вы слабы, – говорил он. – Ваше время ушло. Вас даже имена забыли. Азовка, Хозяйка… пустые звуки.

– Мы живы, – прошипела Тика. – А ты… ты лишь прах, что отказывается упасть.

Он ударил вновь – из-под земли, чёрными змеями. Арина накрыла сестру куполом, взвизгнув от напряжения, её кожа вспотела, губы посинели от перегруза. Но она устояла.

– Сестра! – крикнула она. – Теперь!

Велерия, обернувшись, послала прямой сгусток света в центр фигуры Черномора. Тот завыл. Но в последний миг – посох дрогнул. И удар отразился. Не туда. Не по Тике.

В Велерию.

Она вскрикнула. Всё замерло.

Словно времени не стало.

Её тело откинуло назад, грудь вздыбилась, а затем она медленно осела на землю. Глаза открыты. Губы приоткрыты. Из уголка рта – кровь. Не река, не хлынувшая – капля. Как печать.

– Велерия! – закричала Арина, но магия уже полыхала в ней. Она больше не удерживала себя. Не контролировала.

Она просто подняла руки к небу.

Сила вырвалась из неё, как крик. Как огонь. Как стон и проклятие.

– ТЫ! – голос её разнесся по всей долине. – ТЫ ПОЛУЧИШЬ ТО, ЧЕГО ЖДАЛ!

Земля под ногами Черномора застонала. Воздух сгустился. Камень из берегов вытянулся вверх – как будто ожил. Каменные пальцы, грубые, рваные, но неостановимые, поднялись из глинистого ложа реки, схватили фигуру Черномора, впившись в его тело. Он закричал, но магия уже сминалась под её яростью. Всё, что он держал, – защиту, тень, силу – рушилось.

– Плоть в землю! Имя – в молчание! Прах – в пустоту! – кричала Арина, не видя больше ничего.

Пальцы сомкнулись. Тело исчезло.

Река вновь стала гладкой.

Она упала на колени, обжигая кожу о влажный камень, и обняла сестру. Нет – прижалась, вдавилась, вросла в неё, как будто можно было выдохнуть жизнь обратно. Как будто тепло её тела могло вернуть тепло в то другое, которое уже начинало медленно гаснуть.

Руки Арины тряслись, но она всё равно держала крепко. Слишком крепко. Так, будто могла удержать её здесь, на этом берегу, в этом времени, в этой жизни. Бледные волосы Велерии рассыпались по её плечу, по рукам, по лицу – солоноватые, пахнущие дымом и ветром, ещё живые, ещё настоящие.

Мир замер. Он не умер – просто остановился. Ни звука. Ни движения. Ни птиц, ни воды, ни ветра. Лишь медленно опадающая сверху пыль магии – серебристая, искристая, в ней отражался свет из прошлого. Она оседала на траву, на камень, на их руки, на волосы Велерии. Как будто сама вселенная посыпала павшую солью и пеплом.

Арина не плакала сразу. Сначала – только дышала. Часто. Судорожно. Сквозь губы, в которых не было слов. Она гладила её лицо, щеки, лоб, как будто могла прогнать смерть прикосновениями. Велерия была ещё жива. Где-то внутри, очень глубоко, как тлеющий уголёк под пеплом.

– Дыши… ну же, сестрица, дыши… – прошептала Арина, целуя её виски, подбородок, мокрые от крови ресницы. – Я рядом, я здесь… мы всегда так делали… вместе…

Губы Велерии дрогнули. Лёгкое движение. Призрак улыбки.

– Не надо… ты не должна… – голос был тонким, как рассветный иней. – Я знаю. Я вижу… всё…

Арина подалась вперёд, зарываясь в её шею, не смея даже шевельнуться.

– Ты не можешь уйти, слышишь? Я не позволю. Мы ведь клялись… у родника… мы дали друг другу клятву… Я не смогу одна.

Глаза Велерии приоткрылись. В них – уже не было глубины, но была любовь. Тихая. Простая. Человеческая.

– Ты должна. Остаться… помнить… нести…

Она судорожно вздохнула. И звук этого вдоха, как плеть, ударил по Арине. Потому что он был последним.

А потом – ничего. Никакого красивого света. Никакого знака. Только – молчание. И пустота.

Тело в её руках потяжелело. Стало неподвижным. Оно не «исчезло». Оно стало чужим. Плотью. Без души. Без Велерии.

Арина замерла на миг, не веря. Положила ладонь на грудь. Сердце… не билось. Ни толчка. Ни эха. Как будто музыка оборвалась на полуслове.

– Нет… – выдохнула она. – Нет… нет…

Её руки дрожали, плечи вздрагивали. А потом – её прорвало.

Она зарыдала. Сначала глухо, в горло. Потом – с криком, хрипом, стоном, выдавливая слёзы, которых не проливала веками. Она раскачивалась над телом сестры, прижимая его к себе, пряча лицо в её груди, словно пыталась вновь услышать сердцебиение, которого больше не было.

– Нет… ты не можешь… ты не могла… ты же… ты же всегда была сильнее… ты свет, ты воздух, ты…

Она дрожала всем телом. Земля под ней отзывалась вибрацией. Из воздуха ушло всё тепло. Кожа покрылась потом, но он тут же остывал – холодный, мёртвый.

Она не чувствовала, что по щекам текут слёзы. Не замечала, как ногтями впивается в спину умершей. Она была разорвана. Внутри. Разодрана. На клочья.

Она хотела вскрикнуть, закричать к небу, воззвать к старым богам, к новой вере, к пустоте, к чёртову Чистилищу, к самой Моране, чью поступь давно не ощущали на Руси. Чтобы вернуть. Чтобы откатить. Чтобы отменить.

Но голос предал. Остался только плач. Глухой, рваный, животный.

И понимание – страшное, безжалостное, как нож в позвоночник:

Она осталась одна.

Без той, кто держал её за руку, когда они впервые вышли на луну. Без той, кто спала рядом в глиняной избе в дни сжигавших костров. Без той, с кем разделила и кровь, и боль, и любовь. Без её света. Без её дыхания.

Велерии больше не было. Не в теле. Не в голосе. Не в этом мире. И никакая магия – никакое древнее знание, никакая цена, никакое жертвоприношение – не могли это исправить. Тика – сгорбилась над телом сестры и рыдала. Не как ведьма, которая знала очень и очень многое. А как женщина, у которой отняли душу. Как ребёнок, у которого впервые умерла семья.