Чары Власти

– А теперь? – спросил он негромко.

Арина улыбнулась.

– А теперь я пью чай. И беседую с тобой. И это – очень даже неплохо.

Внезапно дверь веранжы распахнулась шире, будто сама отступила, пропуская лавину аромата и солнечного сияния, сквозь которое – как сквозь занавес – вошёл Джамбулат, несущий поднос с таким выражением лица, будто нес не еду, а само спасение мира.

– Оооо! – протянул он, сияя зубами, среди которых явно поблескивали золотые. – Ну вы даёте! Говорите, говорите, всё о прошлом, всё о важном. Ай, беседы, как вино в глиняной чаше – идут и льются, но голод, он не ждёт! Говорил же я – всё готово! Но нет… вы всё говорите, говорите. А теперь слушайте! Не говорить – кушать! Кушать надо! Как не есть? Уж еда вся томится, скучает! А хлэб – белый! Свэжий! Только из печи! Ай, Вей, как вы можете так сидеть на голодный желудок, когда еда смотрит на вас с обидой?! – Он ловко расставил на столе тарелки и пиалы. – Супчик – из баранины, с нутом и чесноком, лепёшка – как подушка, горячая! Хинкали я тоже принес – но осторожно, там душа внутри, не кусать, а сначала пить! И мясо! Ароматное, мариновалось, как в сказке!

Арина не выдержала – рассмеялась звонко и искренне, прикрыв рот ладонью.

– Джамбулат, ты как всегда – найдешь что надо не душе, а сердцу.

– Ай, милая моя, – он хлопнул в ладони, чуть не разлив суп, – ты ещё не ела, а уже хвалишь! Вот за это я и люблю тебя! Я вам чай уберу, потом принесу другой. Уже за едой будет. А сейчас – кушать! Кушайте, гости. Потом и наговоритесь. Потом и судьбы решите, и мир спасёте – а сейчас хинкали стынет!

Он с мягким гудением покатился обратно вглубь заведения, неся опустевший чайник, оставив их в обволакивающем аромате пряного бульона и тёплого хлеба.

На несколько минут повисла почти священная тишина. Они ели – не спеша, с уважением к вкусу, к еде, к моменту. Тарелки парили, ложки звенели чуть слышно. И лишь в самом конце, когда хинкали были побеждены, а мясо расползлось в мягкой истоме по тарелкам, Лукас отложил приборы и, не поднимая глаз, произнёс тихо:

– А потом?

Арина подняла бровь, проглотив кусочек мяса.

– Что «потом»?

– После пробуждения. После восемнадцатого века. Вы сказали, что проснулись ненадолго… а дальше?

Арина вновь опустила взгляд на чашку, будто в её зелёных глубинах можно было прочитать все века – и память, и сны, и усталость, и вино новых начал. Снова легко, чуть слышно, она напела – почти в такт стуку воды под верандой:

– Топот гвардейцев средь дворцовых колонн,И прусская волчица вознеслась на трон.Придя дитём, ты покорилась снегам…Встав с нами под знамёна, вселив страх врагам…

В воздухе всё стихло. Даже щебет птиц замер в ветвях ивы. Лукас замер, не мигая, смотря на неё. А она, не спеша, подняла глаза и чуть склонила голову, будто выбирая – говорить или нет.

– Я проснулась, когда на дворе был 1760 год, – начала она спокойно. – Уже по новому, европейскому счёту. Смешно, но мне тогда пришлось изучить, как считать века «по-новому». До этого было достаточно помнить солнце, звёзды, и как течёт кровь по земле. А тут – календари, часы, расписания поездов, которых ещё не было, но все уже спешили жить по ним.

Она замолчала на мгновение, и в её голосе появилась усталость, не выдох – вес веков, сложенных между строчек.

– Сначала я просто смотрела. Слушала. Присматривалась. Мир поменялся. Люди – нет. Всё те же страхи. Те же жажды. Та же гордыня. Только вместо мечей – мундиры, а вместо капищ – приказы. А потом она… Екатерина. Уже сидела на троне.

Арина приподняла уголок губ – не в улыбке, а скорее в отголоске горечи.

– Мне хотелось убрать её, да. Были причины. Были возможности. Но кого ставить? Старой крови – почти не осталось. Род Рюриковичей заглох. Остались ростки, выродки, бастарды. Мальчик, ты даже не представляешь, насколько важна сила рода. Кровь не магия, но магия тянется по крови. Смешай не так – и получишь выкидыш силы. А та, что течёт в «Романовых» – она была чужой с самого начала. Немецкой. Холодной. Горделивой. Нам не родня.

Лукас чуть нахмурился:

– Вы хотите сказать… вы могли бы править? Сами?

Арина фыркнула – не злобно, а по-женски, снисходительно. В её глазах мелькнул тот самый огонь, что тысячи лет назад освещал алтарные камни.

– Сами? Мальчик. Проще было вернуться в Европу и самой забраться на костёр. Это хотя бы честно. А трон? Это ловушка. Кровь правителей – она никогда не текла в нас. По нашим рукам, да – мы утирали кровь с их щёк, мы забирали их раненых детей в туман, мы поднимали их войска. Но в нас, в нашем племени – не было и не будет их вен.

Она замолчала. И тишина сгустилась между ними, насыщенная древними выборами и болью, не ушедшей со временем.

– То есть… – медленно начал Лукас, – вы не любили Екатерину Вторую?

– Не любила? – мягко усмехнулась Арина. – За что мне было её любить? Она была сильной, да. Беспощадной – и умной. Тоже да. Но любила только трон, двор, и себя. Народ? Лишь как тень под сапогами. Её реформы были выгодны элите. Для простого люда… была только дисциплина. Порядок. Церковь и армия. Но знаешь, за что я всё же ей благодарна?

Она сделала глоток воды, чуть прищурившись.

– За медицину. За то, что наконец врачи стали не только те, кто пускает кровь и читает молитвы. За то, что женщины – пусть медленно, через постель и интриги – начали возвращать себе знание. Не травами, а через хирургию. А с ней – я смогла перейти ко второму этапу нашей мечты. Моей и Лери.

– Какой?

Арина посмотрела на него внимательно. И сказала просто:

– Красота, Лукас. Красота спасёт мир.

Он моргнул, чуть нахмурившись. Но она уже кивнула, будто подводя черту.

– Мы лечили тела. Теперь – пора было лечить души. Снаружи. Через кожу, волосы, свет. Чтобы женщина, глядя в зеркало, вспоминала, что она богиня. Чтобы мужчина не стыдился запаха тела. Чтобы чистота не была подвигом, а нормой. Это и была следующая ступень. Магия? Да. Но тонкая. Через ласку. Через масло. Через любовь к себе. В этом – сила.

И она замолчала, как будто сказав самое главное.

– Хочешь знать, как всё началось? – Арина мягко усмехнулась и сделала глоток горячего чая. – Ты, конечно, думаешь: ведьма, салон красоты, двадцать первое столетие – логично, нет? А вот нет. О, мальчик, логики в этом не было никакой. Только упрямство и любовь к тому, что красиво.

Лукас чуть склонил голову, всё ещё не отрывая взгляда от её лица. Он слушал, как читают книгу: со вкусом и нетерпением.

– Всё началось с… лаптей. – Арина хмыкнула. – Представь себе: деревня, где-то в Рязанской губернии. Я там устроилась «бабкой» – лечила, принимала роды, делала обереги. Простая, понятная роль. Но однажды ко мне прибегает девчонка, лет шестнадцати, со слезами и синими пальцами: влюбилась в мальчишку, а тот сказал, что у неё ноги кривые и лапти воняют. Представляешь?

– Прямо романтика века восемнадцатого, – пробормотал Лукас, с трудом сдерживая улыбку.

– Угу. Вот я и подумала – а чего, собственно? Почему у девчонки нет ничего получше? Почему волосы не расчёсаны? Почему она себя считает «такой, как все», и никому не нужной?

Арина поставила чашку и заговорила серьёзнее:

– Сначала я просто начала делать мази. Убирать шрамы. Укреплять ногти, волосы. А потом – вынимать из девчонок вот ту, знаешь, настоящую суть. Не принцессу – нет. Женщину. Не в смысле возраст. А в смысле: силу. Женскую. Не для соблазна. А для себя.

– Получалось?

– Не сразу. – Она усмехнулась. – Ох, как не сразу. Помнишь, что тогда было в моде? Парики, румяна, духи с запахом прелого жасмина и мышьяка. Французщина. Всё через вычурность, через смерть. Надеть тонну пудры, выдернуть брови и нарисовать заново. Женщины казались фарфоровыми статуэтками – неживыми, оторванными от себя. Но в селе всё было проще. Там хотя бы честно пахло потом, а не бергамотом на тухлом спирте.

– То есть вы хотели соединить внешнюю красоту с… живым телом?

– Именно, – кивнула Арина. – Красота как продолжение природы, а не как её запертая в стекло подделка. Вот так и пошло. Принимала я женщин у себя в избушке. Поначалу стеснялись, но потом… потом начали приходить. За настоем, за советом, за «этим корнем, что для кожи». И оставались на разговор. Чай. Плакать. Молчать. И родилось то, что теперь зовут салоном. Но тогда это было святилище. Без таблички. Без слов.

Она замолчала, вспоминая. В её глазах мелькали лица: простые, родные, измученные, светящиеся.

– Потом я открыла второе место – уже в уездном городке. И там начались настоящие битвы. О, как смеялись жёны чиновников. «Баня с травами? Физиономию мазать корнями? Фу, да это для крестьян!» – А потом одна из них, потеряв зубы и волосы, пришла ко мне тайком. И я ей помогла. И она снова вышла замуж – за аптекаря. Уже не вельможа, но честный. И счастлива стала. И привела ещё трёх. Так и пошло.

– То есть это всё… росло?

– С болью. – Арина посмотрела на свои ладони. – С потерями. С завистью. С доносами. Меня обвиняли во всём, что можно. От разврата до воровства. Но за мной стояли мои девочки. И те, кто прошёл через мои руки. Удивительно, но крепче всего держались именно те, кто пришёл с болью. Они знали, что я – не модница. Я – за правду. За силу.

Она снова улыбнулась. Легко, по-домашнему. Лукас чуть склонился вперёд:

– И тогда вы… создали сеть?

– Нет. Тогда я остановилась. – Она смотрела прямо в его глаза. – Потому что почувствовала: рано. Да, у меня было уже четыре таких места. Да, в каждой губернии у меня были ученицы. Но… рано. Мир ещё не был готов. Слишком много злобы. Слишком мало понимания. А потом началась война. Большая. Французы, Наполеон, Москва в огне…

Она замолчала. И только река под верандой плеснула, будто вздохнула её словами.

– Я помогала. Не афишируя. Стирала кровь, шила раны, отпаивала выживших. Но чувствовала, что пора. Надо отойти. Всё, что я могла – я дала. Женщины знали. Передавали. Не все, но достаточно.

Она откинулась на спинку деревянного кресла и тихо добавила:

– После Бородино я ушла. Осознанно. В горы. В холод. В забвение. И легла в сон. В последний перед этим. Почти на двести лет. Я оставила всё. Потому что уже не было боли. А без боли… можно и поспать.

– И вы не пожалели? – тихо спросил Лукас.

– Ни на миг. – Арина улыбнулась. – Потому что когда я проснулась… они уже были. Салоны. Женщины. Красота. Без колдовства. Без меня. Но – с моей искрой. Я видела: мир меняется. Потихоньку. Но по-настоящему.

Она вздохнула, глядя в чай, как будто в отражении его тёмной поверхности могла ещё раз увидеть всё, через что прошла.

– Я проснулась в 1988-м, – сказала Арина, отставив пустую чашку. – И снова: ветер перемен, шорох лопающейся старой кожи страны, которая не знала, куда идёт, но знала, что назад – нельзя.

Лукас приподнял бровь.

– Но вы… вы не застали ни Первую, ни Вторую мировую? Это ведь были самые страшные…

– Мальчик, – усмехнулась она, мягко, почти нежно, – я ведьма. Но в первую очередь я женщина. Что бы я сделала на войне? Взяла бы автомат? Встала бы в строй с солдатами? Или побежала бы выносить раненых под обстрелами? И что это бы изменило? Это было время, когда мир сжигал сам себя, и никакие мои травы или слова не могли затушить это пламя.

Она на миг задумалась, опустив взгляд.

– Я просыпаюсь тогда, когда мои семена дают всходы. Когда мир готов их принять. Вот и тогда – в восемьдесят восьмом – что-то внутри позвало. Я проснулась в деревеньке на Псковщине. Озеро рядом. Эстония под боком. Граница ещё не рухнула, но уже звенела в воздухе. Всё вокруг было другим.

– И каково это было? – спросил Лукас, не отрывая от неё взгляда.

Арина рассмеялась. Звонко. По-девичьи.

– Как обухом по голове, – отрезала она. – Ты представь: засыпаешь, когда женщины шьют себе платья сами, на камфорном масле делают кремы и с опаской относятся к фотографии, а просыпаешься – и тут цветные журналы, женщины с начёсами, на губах не румянец, а ядерно-розовая помада. И везде этот… лак. Блестит всё, как яйца к Пасхе.

Она откинулась на спинку скамьи и прикрыла глаза, словно вспоминая.

– Я вышла тогда из избы, как была, в простом платке и сарафане, ноги босые. А по дороге мимо меня проехала копейка – первая советская легковушка, которую я увидела в жизни. Мужик за рулём обернулся, как будто ведьму увидел. Что, впрочем, было правдой. А я стою и думаю: «А что, чёрт побери, вообще происходит?»

Лукас не сдержал смешок, но быстро прикрыл рот

– Простите, просто… вы так это рассказываете…

– Да всё правильно, – махнула рукой Арина. – Я тогда в тот же вечер поймала старуху местную – ну, такую, что всё в деревне знает. Говорю ей: «Чем народ живёт?» А она: «А вы кто, матушка?» Думает, что я матушка, прикинь! Потом, конечно, разобрались, я ей пару болячек вылечила – и всё, у нас контакт.

Она поправила волосы, задумчиво глядя в темноту за перилами веранды.

– Я тогда решила: не вылазить. Сначала посмотреть. Привыкнуть. Деревня мне дала защиту: пока перестройка бурлила в городах, там всё шло своим чередом. Бабы с ведрами, деды на завалинке, чай с малиной – и только редкий телевизор, что ловил «Взгляд», да юнцы, мечтающие уехать в Ленинград.

– А потом? – осторожно спросил Лукас.

– А потом потянуло и меня. Тоже поехала в Ленинград. Увидеть каким стал город. Как изменился с последней встречи. И внезапно почувствовала: здесь моё место. Всё, что я когда-то пыталась сделать, рассыпать, взращивать – начало прорастать само. Не без мук, не без боли, но… я нашла женщин, которые устали быть грубыми. Нашла мужчин, которые искали душу, а не только тело. И нашла место, где могла вновь делать то, ради чего просыпалась.

Она слегка улыбнулась.

– Я сначала продавала мази. Потом травяные сборы. Потом потянулись те, кто хотел быть красивыми, но не знали – как. Тогда ещё не было слова «спа», но я уже делала спа. Массажи, обёртывания, чистки. Всё на травах, на знаниях. И женщины стали приходить. А потом привели подруг. И всё завертелось.

Лукас наклонился вперёд:

– Вы снова стали хозяйкой салона?

– Не сразу. Сначала – банный день. Потом – банная неделя. Потом – банная система. Мне нужны были не просто услуги, а место, где женщина могла быть собой. Красивой. Уставшей. Мудрой. Сломленной. Главное – настоящей.

– И это было возможно в девяностые? – удивился он.

– В том-то и дело, что да. Пока все разваливалось – кто-то всё равно хотел жить. Кто-то хотел умыться. Кто-то хотел, чтобы волосы не липли к лицу. Я была не единственной, но одной из тех, кто сказал: «Женщина – не оружие. Она храм». И мы это выстраивали. В подвалах. На чердаках. С чаем в термосе и пучком ромашки в кармане.

Она вздохнула.

– Я видела ужасные вещи. И глупые. Но видела и свет. И этот свет стал основой. Потому что в 2000-м я поняла: можно идти дальше. Не из усталости. Не из отчаяния. А как после хорошо сделанного дела. Когда знаешь – семена проросли. Когда поле ухожено, а в небе – не гарь, а утренний ветер.

Лукас молчал. Только слушал. Сейчас он казался моложе и старше одновременно – как будто внутри него боролись два человека: один – уверенный в себе гонец от власти, другой – просто юноша, впервые слушающий по-настоящему долгую, сложную, но важную историю.

Арина допила чай, поставила чашку.

– Как это сейчас называют… не этап, не трансформация… – она чуть прищурилась, подбирая слово. – А, да. Новый уровень. Или как там – «ступень роста». Мне всегда казалось это забавным. Всё же люди любят называть вещи. Назовут – и будто поняли. На самом деле – не поняли. Но стало легче.

Она усмехнулась – не зло, а как-то снисходительно.

– Тогда я поняла, что пришла пора оставить Питер. Я заработала себе имя, репутацию. Поднялась – как нынче говорят – «с нуля». Не без помощи, конечно. Иногда – очень сомнительной. Один из тех моментов, когда в тебе говорит ведьма, а не только женщина. Я знала, кто с кем делит сферу. Знала, откуда пошли некоторые капиталы. И знала, как взять у них часть обратно – без крови, но с умом.

Лукас посмотрел на неё внимательнее.

– Вы… забрали деньги у…

– У тех, кто в девяностые воровал у всех. У народа, у женщин, у стариков. Я просто взяла своё. То, что мне и тем, как я, было должно. Не из мести. Из баланса. – Она слегка пожала плечами. – И уехала. Далеко. В старый город, который помнил времена, когда я ещё ходила по его улочкам в шерстяном платке и деревянных башмаках.

– Новгород? – спросил он.

– Великий, – уточнила она. – Великий Новгород. Здесь, на берегу озера. Я не выбирала его специально. Он сам выбрал меня. Здесь – камни дышат, понимаешь? Здесь всё пропитано силой. Спокойной, не воинственной. Силой, которая не требует доказательств. Просто – есть. Как корни, как гранит под ногами. Да на севере есть место, куда и мне тяжело ходить. Мясной бор. Место бывшее раньше скотобойней, а ставшее вместилищем такой боли и страха, что ни один обладающей силой там не поселится. Даже твой "отец"думаю не выдержит того давления, что находится в этом месте.

Она откинулась на спинку кресла, глядя в светлеющее небо.

– Мой переезд был… интересным. Знаешь, в прежние века сменить имя – ничего не стоило. Сжёг бумаги, сменил деревню – и ты другой. Сейчас – регистрация, паспорт, СНИЛС, ИНН, банковская карта, медполис… я думала, свихнусь. – Она хохотнула. – Но справилась. Нашла документы, провела несколько тонких заклинаний, подключила пару человеческих связей… И вот она я: Скоботова Арина Леонидовна, по документам – родилась в Костроме, училась в Москве, а теперь – уважаемая владелица салона красоты на берегу озера Ильмень.

– И никто не заподозрил?

– Заподозрили. Конечно. Один местный полицай с подозрением косился, когда увидел, как мои девочки снимают порчу со свечой и мёдом, а клиентка после этого скидывает двадцать лет с лица. Но он был вежлив. До тех пор, пока не увидел свою жену после визита ко мне. – Арина подмигнула. – Потом он даже стал рекомендовать нас друзьям.

Лукас рассмеялся. Легко, как будто вдруг позволил себе быть не агентом, не сыном тени, а просто мужчиной.

– А салон? – спросил он. – Сразу всё пошло?

– Нет, конечно. Вначале это был просто кабинет. Потом – два. Потом появились ученицы. Те, кто пришли сами. И тогда я поняла: пора вновь строить. Не просто баню. Не просто место, где полощут волосы и сушат ногти. А место силы. Но силы – иной. Женской. Мягкой. Обволакивающей. Той, что не ломает, а раскрывает. Я хотела, чтобы любая вошедшая в мой салон женщина вышла из него не моложе – а сильнее. Красивее не снаружи, а изнутри.

Она говорила спокойно, почти буднично. Но в каждом слове чувствовалось: это и есть её храм. Её вызов. Её мечта.

– Вот так. – Она встала, поправляя накидку. – Так я снова стала ведьмой. И женщиной. И хозяйкой. Не в замке. Не в башне. А в салоне красоты. Где вместо шпаг – пинцеты. Вместо зелий – маски. Но магия всё ещё есть. Всегда была.

Арина откинулась на стуле и закинув руки за голову потянулась так, что платье на груди натянулась словно готовясь порваться.

– 2004, 2005… Странное было время. Мир словно решил, что можно всё и сразу. Мобильники, потом компьютеры… А потом – соцсети. Боги мои, соцсети! – Она усмехнулась, прищуриваясь. – Я, родившаяся в 1242 году, сижу, значит, перед ноутбуком и листаю «Одноклассники». Или, что хуже, «ВКонтакте». И вот ты кликаешь на фото – и вдруг видишь там глаза… знакомые. Призраки прошлого, наряженные в современные одежды, с подписями вроде: "Живу в Праге, трое детей"или "Шаманка. Помогаю с кармой."

Лукас не сдержал улыбки.

– Правда?.. Они… те, кто были с вами тогда… они всё ещё живы?

– Кто-то да. Иные – как свеча, которую задули раньше срока. Но есть и те, кто умеет меняться. Кто, как и я, искал формы. Переходил из века в век. От имени к имени. Были те, кто остался в России, укоренился. Были и такие, кто уехал – в Европу, в Америку, даже в Таиланд. – Арина сделала паузу, глядя сквозь стену. – Помню одну – Астерию. В XIII веке она была упряма, как жеребёнок, с зелёными глазами и руками, что творили чудеса с деревом и травами. Сейчас – она блогер. Пишет о целебных свойствах кактусов, рекламирует бьюти-кремы. Пишет, как правильно вести мужчину к успеху, и как отличить любовь от приворота… – Арине стало горько. – А ведь когда-то она на коленях отпаивала умирающих. И не ради славы.

– Вы с ней говорили? – спросил Лукас осторожно.

– Написала. Сначала – с радостью. Думала: узнает, откликнется. Но в ответ был холод. Яд между строк. И страх. Она не признала меня. Или не захотела признать. – Арина пожала плечами. – Люди меняются. Иногда – до неузнаваемости. Не всегда из-за времени. Иногда – просто из-за выбора. Или из-за боли.

Она замолчала, затем тихо добавила:

– Было особенно тяжело, когда узнаёшь в успешной, красивой, раскованной женщине ту, кого когда-то прятала в подвале детей, спасая их от охотников. Или ту, чьими руками вынимала стрелы. И теперь, когда ты говоришь ей: "Здравствуй. Я помню тебя, я рядом"– она отвечает: "Извините, вы ошиблись номером."

Лукас сжал губы. Было видно, как в нём борется рациональное и человеческое.

– А ученицы?.. – наконец спросил он. – У вас же были ученицы и тогда, в двухтысячные?

– Были. – Арина кивнула. – Самые первые приходили робко. Девчонки с улицы, с деревень, клиентки из Ленинграда, студентки, даже одна библиотекарша. Они чувствовали. Видели чуть больше остальных. Я не сразу открывалась. Учила по чуть-чуть. Кто-то ушёл, испугавшись. Кто-то остался. Трое из них стали моими настоящими преемницами. – Она улыбнулась. – Теперь одна из них живёт в Иркутске, другая – в Кракове, а третья, представь себе, в Чиангмае. Это в Таиланде. Открыла спа-центр, где массаж с заклинанием омоложения и маски с мантрами на древнепали.

– Вы гордитесь ими? – спросил Лукас.

– Да. Но и скучаю. Знаешь, быть учителем – это не только давать знания. Это терять. Отпускать. Смотреть, как вырастают, уезжают, становятся кем-то другим. И не всегда зовут тебя за собой. – Она посмотрела на него с ласковой грустью. – Но я рада. Потому что значит – справилась. Не удержала, не связала, а научила жить.

Лукас слегка откинулся на спинку кресла.

– Странно это слышать. Я тогда только родился. Всё это… телефоны, компьютеры… у меня они были с детства. А вы говорите о них, как о чуде.

– А разве это не чудо? – мягко спросила она. – Когда ты можешь нажать пару кнопок – и увидеть лицо того, кто умер для тебя три столетия назад. Или услышать голос, что пел тебе под лютню, когда ещё не было электричества. Это – магия, Лукас. Другая, не моя. Но всё равно – магия.

Он улыбнулся. Но в его взгляде появилось уважение. Не шуточное, не из вежливости. Глубокое, взрослое.

– Вы многое видели. Больше, чем мне пока представить.

Они замолчали. Арина улыбалась краешком губ, потому что сидячий сейчас напротив нее человек не был ни бизнесменом, ни "сыном"ее давнего врага. Ни даже возможным "витязем", чью тайну она ему пока даже не открыла. Сейчас он был простым мальчишкой который слушает "страшные сказки", точнее даже не сказки а про жизнь которую он никогда не видел и не знал.

– А как вы… – Лукас запнулся, но продолжил, почти смущённо: – …привыкли? Ну, ко всему новому? Компьютеры, соцсети, машины, эти… мессенджеры. Всё же другой мир.

Арина рассмеялась, звонко, искренне, с тем особым оттенком в голосе, когда взрослые улыбаются не поучающе, а с пониманием.

– Мессенджеры, говоришь. Мм, да, эти ваши ватсапы, телеграмы и другие заклинания. – Она подмигнула. – По началу всё это казалось мне каким-то колдовством без колдуна. Мигающий ящик, который ругался на меня, если я жала не туда. Бесконечный поток информации, обрывков, пустых слов и картинок.

– И вы… – Лукас не мог скрыть восхищения, – вы научились?

– А как же! – Она пожала плечами. – Я ведьма, не забывай! Мы – приспосабливаемся. Да, в девяностых я смотрела на всё это как на театральную постановку, где актёры забыли свои роли и сцена горит. А потом поняла: всё как всегда. Люди говорят, общаются, ищут любовь и продают травы – просто теперь по Wi-Fi. Так почему бы не шагнуть в ногу со временем?

– Но вы не просто шагнули, – заметил Лукас. – Вы буквально вбежали. Или въехали.

– Особенно когда села за руль, – хмыкнула Арина и вытянула ноги, вспоминая. – О, это было открытие! Представь: раньше я летала верхом – на ветре, на духе воздуха, если хочешь. Или скакала на коне. А тут – рёв мотора, руль в руках, скорость… и никто не крутит пальцем у виска. И не кричит: «ведьма!». Это было… – она закатила глаза с удовольствием, – дикий, необузданный восторг. Быть ведьмой не на ступе с метлой, а на модной машине, под капотом которой триста лошадей, ревущих как стая духов. Вперёд, навстречу ветру – без магии. Только ты и двигатель. Почти сексуально, если честно.

Лукас засмеялся.

– А ступы и метлы? Это правда?