Безумная беллетристика

2) химия, включая лекции на тему «Получение одеколона из рыбьего жира»;

3) практическая анатомия, включая разделы: «Скальп и как его снять», «Уши и как от них избавиться» и для особо продвинутых студентов – «Как по своему желанию открывать и закрывать кровеносные сосуды лица при помощи жженых квасцов».

Как я уже говорил, основное предназначение парикмахера – просвещать своих клиентов. Но не стоит забывать, что такая побочная сторона профессии, как удаление бороды для придания клиентам осведомленного вида, также очень важна и требует длительной практики и хороших природных данных. В парикмахерских больших городов искусство бритья доведено до совершенства. Мастерам уже недостаточно вот прямо так взять и побрить клиента. Сначала его надо приготовить. Для этого голову жертвы погружают в горячую воду, а потом, накрыв его лицо дымящимся от пара мокрым полотенцем, проваривают до тех пор, пока кожа не приобретет приятного розового цвета. Время от времени парикмахер приподнимает полотенце и смотрит, достигнут ли нужный оттенок. Если нет, он меняет полотенце и покрепче прижимает его рукой, чтобы довести клиента до полной готовности. Результат, однако, полностью оправдывает усилия, поскольку хорошо проваренная физиономия приобретает весьма аппетитный вид, особенно если добавить к ней немного овощей по краям.

Во время бритья парикмахеры имеют обыкновение устраивать клиенту форменный допрос, которому вполне можно присвоить третью степень. Клиента запугивают прямой и непосредственной угрозой утраты волос и бороды, которую парикмахер в силу своих знаний и опыта отчетливо видит в недалеком будущем.

– У вас скоро все волосы выпадут, – говорит он проникновенно и сочувственно. – Может, возьмете специальный шампунь?

– Не надо.

– Давайте подпалим волосы, чтобы закрыть волосяные луковицы?

– Не надо.

– Может, залепим кончики сургучом? Иначе вам не удастся их сохранить.

– Не надо.

– А не втереть ли нам в кожу головы яйцо?

– Не надо.

– Выжать на брови лимон?

– Не надо.

Парикмахер понимает, что имеет дело с человеком твердых правил, и еще больше проникается ответственностью своей миссии. Он наклоняется и шепчет в простертое перед ним ухо:

– У вас появилось много седины, может, нанести на волосы бальзам-омолаживатель? Это обойдется вам всего лишь полдоллара.

– Не надо.

– Лицо у вас, – снова шепчет он ласковым, озабоченным тоном, – все в морщинах: может, втереть в кожу немного крема-разглаживателя?

Процесс продолжается до тех пор, пока не происходит одно из двух: либо клиент проявляет упорство и, с трудом встав на ноги, прокладывает себе дорогу к выходу, хорошо сознавая, что он морщинистый, преждевременно впавший в маразм индивид, на чьем лице отпечатались следы порочной жизни и чьи незащищенные кончики волос и незакрытые волосяные луковицы сулят неизбежное облысение в течение ближайших двадцати четырех часов, либо, как это чаще бывает, он сдается. В последнем случае сразу же, как только он произносит «да», раздается восторженный вопль парикмахера, потом слышится бульканье кипящей воды, и не успевает клиент и глазом моргнуть, как два парикмахера уже подхватывают его под руки и тащат к крану, где, несмотря на отчаянное сопротивление, устраивают ему сеанс гидромагнитной терапии. Когда он наконец вырывается из их лап и выходит из парикмахерской, лицо его блестит, как лакированное.

Но даже гидромагнитная терапия и бальзам-омолаживатель далеко не последние средства в арсенале современного парикмахера. Он может предложить своему клиенту множество побочных услуг, непосредственно с бритьем не связанных, но выполняющихся параллельно с этой процедурой.

В парикмахерской высшего класса одновременно с бритьем вам могут предложить почистить ботинки, заштопать носки, подточить ногти, покрыть зубы эмалью, придать глазам блеск и поменять форму тех частей тела, которые, по мнению мастеров, имеют неприглядный вид. Во время этих манипуляций они толпятся вокруг клиента в три ряда, отпихивая друг друга, чтобы до него дотянуться.

Все эти замечания относятся к городским парикмахерским и неприменимы к деревенским. В сельских цирюльнях клиент всегда один на один с брадобреем. Это подразумевает контактный бой без правил, с несколькими зрителями, рассевшимися в зале, чтобы следить за поединком. В городах человека бреют, даже не снимая с него пиджака. В деревне каждый клиент желает за свои деньги получить полный комплекс услуг, и поэтому парикмахер снимает с него воротничок, галстук, пиджак и жилет, а для совсем уж первоклассного бритья еще и раздевает до пояса. Мастер может запрыгнуть на клиента, разбежавшись от дальней стены комнаты, и пройтись ножницами вдоль всей спины, чтобы врубиться в густые заросли на затылке, как газонокосилка в высокую траву.

Ускользающая нить повествования

Случалось ли вам когда-нибудь слышать, как человек пересказывает содержимое книги, которую он еще не дочитал? Это весьма поучительно. Синклер – мой сосед по квартире – недавно проделал подобный трюк. Я вернулся с прогулки продрогший и усталый и застал его очень возбужденным: в одной руке он держал толстый журнал, а в другой – нож для разрезания бумаги.

– Потрясающая история, – выпалил он, едва я успел войти. – Просто невероятно! В жизни не читал ничего подобного! Давай я тебе расскажу до того места, до которого я дошел, чтобы ты мог уловить нить рассказа, а потом мы вместе дочитаем до конца.

У меня не было настроения его слушать, но повода, чтобы отказаться, я не нашел, поэтому сказал просто:

– Хорошо, бросай мне свою нить, я ее подхвачу.

– Начинается с того, – с воодушевлением начал Синклер, – что граф получает это письмо…

– Постой, – перебил я его. – Какой граф, какое письмо?

– Граф, о котором говорится в книге. Он получает письмо от Порфирио…

– От какого Порфирио?

– Как какого? Того, который послал письмо! – воскликнул Синклер немного нетерпеливо. – Он послал его с Демонио и поручил тому следить за ним и убить его, когда он его получит.

– Не так быстро, – вмешался я. – Кто с кем должен встретиться и кого должны убить?

– Убить должны Демонио.

– А письмо кто принес?

– Демонио.

– Странный этот Демонио. Зачем он тогда принес письмо?

– Но он ведь не знал, что там, в письме, это была хитрость. – Синклер захихикал от удовольствия. – Понимаешь, этот Карло Карлотти, который кондотьер…

– Постой, – сказал я. – Кто такой кондотьер?

– Что-то вроде бандита. Он, как ты понимаешь, был в сговоре с фра Фраличоло…

Тут у меня возникло подозрение.

– Послушай, – сказал я твердым тоном, – если действие происходит в горах Шотландии, то я отказываюсь слушать дальше. Давай на этом остановимся.

– Нет-нет, – быстро ответил Синклер, – не волнуйся. Действие происходит в Италии… во времена Пия какого-то. Он тоже появляется. Ох и гнусный же тип! Это он уговорил францисканца…

– Минуточку, – вмешался я. – Какого францисканца?

– Фра Фраличоло, конечно, – раздраженно отреагировал Синклер. – Понимаешь, Пио старается…

– Стоп! – воскликнул я. – Кто такой Пио?

– Черт побери, Пио – это по-итальянски уменьшительное от Пий. Он хочет с помощью фра Фраличоло и кондотьера Карло Карлотти украсть документ у этого, как его там… у венецианского жога, чтобы… Черт побери, ты меня сбил! Все не так. Пио не интриган вовсе, а простодушный болван. Это Дог – ловкая бестия. Хитрый, как я не знаю кто. – Синклер снова воодушевился: – Что хочет, то и творит! Он заставляет этого Демонио (Демонио – наемник, он только орудие в руках Дога)… украсть документ у Порфирио и…

– Как же ему это удается? – спросил я.

– Демонио попался в лапы Дога, и теперь он заставляет его облапошить старого Пио… и чтобы тот оказался в его лапах… А Пио считает, что это Порфирио… В смысле что Порфирио попался в его лапы.

– Погоди минуточку, Синклер, – остановил его я. – Кто, ты говоришь, попался в лапы Дога?

– Демонио.

– Спасибо, а то я запутался в этих лапах. Продолжай.

– Ну, когда дела обстоят подобным образом…

– Каким образом?

– Подобным, я же сказал.

– Ну хорошо.

– И тут является синьорина Тарара в своем домино и расстраивает их планы.

– Силы небесные! – воскликнул я. – У меня сейчас голова расколется. Какого черта она заявилась в своем домино?

– Ну как, чтобы все расстроить.

– Что все?

– Все их замыслы! – нетерпеливо воскликнул Синклер.

– А если бы она пришла не в домино?

– Думаю, тогда бы ничего не вышло. Если бы она была не в домино, Дог бы ее мигом заметил. А вместо этого он увидел ее в домино, с розой в волосах и принял ее за Лючию дель Эстероллу.

– Да, свалял он дурака! А она кто такая?

– Лючия? Потрясающая девушка! – воскликнул Синклер. – Южная красавица, полная… Ну, полная…

– Полная дура?

– Перестань, тебе все шуточки. Она, между прочим, сестра графини Крантарата, и этот фра Фраличоло… Хотя нет, постой, нет, она ему не сестра, а кузина. Ну или по крайней мере думает, будто она кузина фра Фраличоло, и поэтому Пио пытается его зарезать.

– Еще бы, – согласился я. – Что же ему еще остается делать.

– Вот! – радостно воскликнул Синклер, доставая нож, чтобы разрезать следующие страницы. – Теперь ты улавливаешь нить?

– Конечно, – ответил я. – Главные герои тут Дог и Пио, а еще кондотьер Карло Карлотти и еще несколько, которых ты тут упоминал.

– Все правильно, – сказал Синклер. – Конечно, это не все, я еще не рассказал тебе…

– Не надо, не надо, – остановил его я. – Мне бы этих запомнить. Значит, так: Порфирио попался в лапы к Пио, а Пио – в лапы к Демонио. Дог – хитрый черт, Лючия – чего-то там полна. Очень живо себе все это представляю, – саркастически заметил я.

– Вот видишь, – обрадовался Синклер. – Я знал, что тебе понравится. Теперь мы можем идти дальше. Я только дойду до конца страницы, а потом начну читать вслух.

Он быстро пробежал глазами оставшиеся строчки, разрезал лист, перевернул страницу и уставился в журнал в полном изумлении.

– Черт меня побери! – произнес он наконец.

– Что такое? – невинно поинтересовался я, в то время как душа моя пела от радости.

– Этот чертов роман печатается по частям, – пробормотал Синклер, указывая на строку, где стояло: «Продолжение следует». – В этом номере больше ничего нет.

Вся правда о мистере Сэплинге

– Прошу вас, мистер Сэплинг, – сказала хорошенькая девушка в курортной гостинице. – Дайте мне руку, и я прочту по ладони все ваши недостатки.

Мистер Сэплинг пробурчал что-то неразборчивое, и лицо его окрасил легкий румянец. Не в силах сопротивляться, он протянул руку своей очаровательной собеседнице.

– Да вы просто битком набиты недостатками, мистер Сэплинг! – воскликнула она.

Глядя на Сэплинга, никто бы в этом не усомнился.

– Для начала, – сказала прекрасная девушка медленно и задумчиво, – вы ужасно циничны, не верите никому и ничему и крайне низкого мнения о нас – бедных женщинах.

Слабая улыбка, которая до сих пор озаряла черты мистера Сэплинга лучом легкого скудоумия, уступила место наигранному цинизму.

– Следующий недостаток – вы слишком упорны, просто даже упрямы. Если вам чего-либо хочется, вы идете к цели, сметая все на своем пути.

Мистер Сэплинг кротко опустил глаза на свои теннисные туфли, но почувствовал себя уверенней и бодрей. Наверное, это все правда, просто он до сих пор плохо знал самого себя.

– Кроме того, вы холодны и насмешливы.

Мистер Сэплинг постарался принять холодный, независимый вид. Вместо этого у него получилась нагловатая ухмылка.

– К тому же вы ужасно пресыщенны, для вас нет ничего святого. Философия исчерпана вами до дна, вы глумитесь над чувствами людей.

У мистера Сэплинга возникло такое чувство, что отныне он только и будет глумиться, глумиться и глумиться.

– Единственная положительная черта вашего характера – щедрость. Вы пытались избавиться от нее, но не смогли. Да, – подвела итог хорошенькая девушка, – вы щедры, но холодны, циничны и безжалостны. Всего хорошего, мистер Сэплинг.

И, несмотря на все просьбы, хорошенькая девушка покинула веранду гостиницы и исчезла.

Когда в тот же вечер брат хорошенькой девушки одолжил у мистера Сэплинга теннисную ракетку и велосипед на две недели, отец хорошенькой девушки попросил его обналичить ему чек на пару сотен долларов, а ее дядя Зефас одолжил у него ночную лампу и воспользовался его бритвой, чтобы отрезать себе кусок жевательного табака, мистер Сэплинг был горд знакомством с семьей.

Зимние забавы

Среди зимы, когда мороз запирает людей по домам, приятное семейство, как водится, приглашает друзей к себе, чтобы вместе провести вечер за тихими занятиями.

В такие моменты веселое зимнее развлечение – салонные игры – захватывает буквально всех. Старый покерный стол и костяшки домино снова становятся нужными и полезными, тарахтение барабана лото радует сердце, старая загадка вновь наполняется жизнью, а забавные бирюльки довершают умственное разложение измученного гостя. Только тогда веселая незамужняя тетушка предлагает отгадать, в чем разница между слоном и шелковым цилиндром, или объявляет, что ее первый слог – гласная, второй – предлог, а третий – архипелаг. И последний, завершающий мазок для тех, кто не ушел пораньше, чтобы успеть до закрытия питейных заведений, – игра выходит из сонной дремоты и распространяется по всему столу. Листок с заданиями разворачивают. Повсюду раскладывают карточки, фишки, стрелки и таблички, гостю же предлагается изобразить на лице выражение бесшабашной решимости. Затем веселая тетушка зачитывает задания: найти игрока, у которого золотая буква, соответствующая следующей по порядку цифре, назвать писателя (ныне покойного), чья фамилия начинается на Х, и т. д. Те, кто не справился с заданием, должны заплатить штраф: отдать незамужней тетушке все свои деньги и золотые часы или поставить себе на шею горячую тарелку.

Для облегчения участи гостей я рискнул предложить две или три зимние забавы совершенно нового характера. Они недороги, не требуют знания высшей арифметики или древней истории и вполне по силам человеку с самым скромным интеллектом. Вот одна из них. Она называется «футбол в помещении», или «футбол без мяча».

Количество игроков может быть любым: от пятнадцати до тридцати. Все участники садятся на голову какому-то одному игроку, который затем должен подняться на ноги, пока кто-то из игроков стоит рядом с часами в руке и отсчитывает сорок секунд. Если первый игрок не сможет за это время встать, ведущий объявляет его задохнувшимся. Это называется «даун» и приносит одно очко. Игрока, исполнившего «даун», прислоняют к стенке, считается, что из него выжали последнее дыхание. Затем судья свистит в свисток, игроки выбирают следующего, кто будет «дауном», и усаживаются на него. Игрокам не позволено вставать, пока судья не досчитает до сорока и не свистнет в свисток, удостоверяя тем самым, что, по его мнению, «даун» окончательно задохнулся. Тогда его поднимают и прислоняют к стенке рядом с первым игроком. Когда звучит следующий свисток, игрок, стоящий рядом с судьей, должен нанести тому удар кулаком в правое ухо. Это называется «тач» и приносит два очка.

Разумеется, невозможно описать правила игры во всех подробностях. Можно, однако, добавить, что если ударить судью в ухо стоит два очка, то отвесить ему пендаль – уже три. Сломать ему руку или ногу – четыре, а убить его насмерть называется «большой шлем», и тогда игра считается выигранной.

Предлагаю вашему вниманию еще одно развлечение, сочетающее в себе азарт, свойственный играм в помещении, и здоровую физическую активность.

Легко догадаться, что количество игроков может быть любым, их возраст также не имеет значения. Для этой игры не требуется никакого дополнительного инвентаря, кроме самого обычного вагона пригородного трамвая, нескольких километров рельсов и электричества напряжением в пару тысяч вольт. Она называется «Пригородный трамвай. Веселая игра для всей семьи».

Главная роль в игре отводится двум водящим. Они становятся в двух концах вагона в заметной одежде, по которой их можно легко отличить. Остальные игроки забираются внутрь или стоят вдоль рельсов.

Цель каждого игрока – пробраться в вагон как можно незаметнее, чтобы его не заметили водящие. Если им это не удастся, они должны будут выполнить задание. Каждый игрок может выбирать: заплатить пять центов или вылететь из трамвая головой вперед. Тем, кому удалось избежать штрафа, насчитывается одно очко.

Игроки, которые находятся внутри вагона, могут по своему усмотрению остаться стоять или присесть на скамьи, но никто не может усаживаться на колени к другому без его согласия. Цель тех, кто стоит, – отдавить ноги сидящим. Если им это удается, они получают очко. Цель сидящих – сохранить свои ноги в целости. Забава неизменно сопровождается радостным смехом и криками игроков.

Игрок, стоящий спереди, управляет рычагом, с помощью которого может резко останавливать или, наоборот, разгонять трамвай. Это нужно, чтобы все стоящие игроки попадали с ног. Каждый раз, когда это удается, водящий получает очко. Другой водящий помогает ему, подавая сигналы гудком, когда видит, что игроки, увлекшись, потеряли бдительность и их можно легко свалить на пол. Подобные падения служат источником бесконечного подтрунивания и беззлобных шуток, объектом которых становятся водящие.

Если кто-либо из игроков сумеет избежать падения, усевшись на колени к даме, он получает за это одно дополнительное очко. Согласно правилам, он может остаться сидеть, пока не досчитает до шести, после чего должен встать либо заплатить штраф.

Если игрок, управляющий рычагом, видит, что кто-то хочет войти в трамвай с улицы, он должен, во‐первых, переехать того насмерть, во‐вторых, убить любым другим способом, в‐третьих, пустить в вагон, но при этом оштрафовать.

Если игрок, пытаясь сесть в трамвай с улицы, попадет между колес, водящий кричит «Фук!», и трамвай трогается с места. Все сидящие в вагоне получают одно очко.

Чтобы внести в игру немного сумятицы, каждый из игроков может делать вид, будто ему надо выходить в каком-то определенном месте. Задача водящих – во что бы то ни стало помешать ему выскочить из вагона на нужной остановке. Игрок, пытающийся сойти, должен изображать бурное негодование и отчаянно жестикулировать. Вдобавок он может имитировать преклонный возраст или увечье, что доставит дополнительное удовольствие другим игрокам.

Это лишь самые общие идеи для приятного проведения времени. Каждый может развить и дополнить их в меру своей фантазии и чувства юмора.

Номер Пятьдесят Шесть

Эту историю рассказал мне однажды зимним вечером мой друг А-янь в комнатке за прачечной. А-янь – тихий маленький китаец с печально-задумчивым лицом и меланхолически-созерцательным складом характера, столь свойственным его соплеменникам. Мы дружим уже много лет и провели много долгих вечеров в этой полутемной комнате, покуривая трубки и предаваясь молчаливым размышлениям. Главное, что привлекает меня в моем друге, – богатое воображение, которое, как я полагаю, присуще людям Востока и помогает им укрываться от низкой повседневности в мире фантазий. Однако его острый ум и наблюдательность были скрыты от меня до того самого вечера, о котором я собираюсь рассказать.

В закопченной комнатке А-яня, освещенной лишь тусклым светом сальной свечи, помещались только два стула и столик, за которым мы набивали свои трубки. По стенам висело несколько картинок – в основном плохих репродукций, вырезанных из газет и прилепленных на стену, чтобы скрасить пустоту комнаты. Лишь одна картина выделялась на общем фоне – портрет, выполненный пером. На нем был изображен молодой человек с лицом прекрасным, но невыразимо печальным. Сам не знаю почему, однако я давно чувствовал, что А-яня постигло большое горе и это каким-то образом связано с портретом на стене. Вопросов я не задавал, и до того самого вечера его история была мне неизвестна.

Какое-то время мы молча курили, а потом А-янь заговорил. Мой друг – человек культурный и начитанный, и его английская речь безупречна с точки зрения грамматики. В произношении, конечно, присутствуют характерные растянутые звуки, которые я здесь даже не буду стараться воспроизводить.

– Я вижу, – сказал он, – что вас заинтересовал портрет моего несчастного друга, Пятьдесят Шестого. Я никогда не говорил вам о своей утрате, но сегодня годовщина его смерти, и я хотел бы немного о нем поговорить.

А-янь замолчал. Я закурил трубку и кивнул в знак того, что готов слушать.

– Я точно не помню, – продолжил он, – когда конкретно Пятьдесят Шестой вошел в мою жизнь. Я, конечно, могу свериться со своими записями; впрочем, теперь это уже ни к чему. Поначалу он интересовал меня не больше прочих клиентов и даже меньше, поскольку никогда не приносил свое белье сам, а только с рассыльным. Некоторое время спустя, когда я заметил, что он пользуется моей прачечной постоянно, я отвел ему этот номер – Пятьдесят Шесть – и постарался угадать, кто он и чем занимается. Вскоре я пришел к некоторым умозаключениям относительно моего нового знакомого. Судя по белью, он был человеком если не богатым, то по крайней мере состоятельным. Я сразу распознал в нем добропорядочного молодого человека, которому время от времени случается выходить в свет. Эти выводы я сделал на основании того, что он каждый раз отдавал в стирку одинаковое количество белья и всегда в один и тот же день – в пятницу вечером, а кроме того, в его белье всегда была парадная белая рубашка. По характеру это был скромный молодой человек без особых претензий – воротнички он носил не выше двух дюймов.

Я удивленно посмотрел на А-яня. В недавних публикациях одного очень известного романиста я встречал подобные примеры аналитических суждений, но не был готов услышать их из уст моего восточного друга.

– Когда мы только познакомились, – продолжил А-янь, – Пятьдесят Шестой учился в университете. Разумеется, я не сразу об этом догадался, однако потом обратил внимание, что на летние месяцы он уезжал из города, а во время университетских экзаменов его манжеты были исписаны числами, формулами и геометрическими чертежами. Я с большим интересом следил за его учебой. Те четыре года, что он провел в университете, я стирал его белье каждую неделю. Наши регулярные отношения давали мне пищу для размышлений, и это позволило мне сделать дальнейшие выводы относительно характера этого славного молодого человека. Моя первоначальная симпатия переросла в глубокую привязанность. Я очень переживал за его успехи. Насколько это было в моей власти, я старался помочь ему с каждым последующим экзаменом и крахмалил рукава его сорочек до самого локтя, чтобы на них уместилось как можно больше сведений. Я не могу описать, как сильно я волновался за него во время последнего экзамена. О том, что в академической карьере Пятьдесят Шестого наступил переломный момент, я догадался по носовым платкам, которые он бессознательно стал использовать вместо перочисток. Его поведение на экзамене говорило о нравственной перемене, происшедшей с ним за годы учебы, ибо теперь записки на манжетах, такие подробные вначале, сократились до нескольких строчек и касались предметов столь сложных и запутанных, что запомнить их было весьма затруднительно. И наконец, в начале июля я с огромной радостью обнаружил в узле с его бельем белую парадную сорочку, вся грудь у которой была покрыта пятнами от вина, и сразу догадался, что Пятьдесят Шестой отпраздновал присвоение ему степени бакалавра.

В следующую зиму привычка вытирать перо носовым платком, которую я заметил еще во время последних экзаменов, стала у него хронической, и это подсказало мне, что он приступил к изучению юриспруденции. Он много работал в тот год, и парадные сорочки почти полностью исчезли из его белья. Так продолжалось до следующей зимы – второго года обучения, ставшего началом трагедии. Я вдруг обнаружил, что в белье произошли заметные перемены: за одну, самое большее – две недели количество парадных сорочек возросло до четырех, а вместо льняных носовых платков стали появляться шелковые. Отсюда я сделал вывод, что суровый уклад студенческой жизни остался в прошлом, теперь Пятьдесят Шестой стал чаще бывать в обществе. Я определенно чувствовал, что за этим кроется нечто большее: все говорило о том, что юноша влюбился. Вскоре мои догадки переросли в уверенность. За неделю он сменял шесть рубашек, льняные носовые платки полностью исчезли из его белья, а воротнички выросли до двух с четвертью, а потом и до двух с половиной дюймов. От того времени у меня осталась опись белья, сданного им в стирку. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, как тщательно и педантично он следил за собой. Я помню радужные надежды тех дней, сменявшиеся периодами глубокого отчаяния. Каждую субботу я, дрожа от нетерпения, разворачивал очередной сверток, надеясь найти свидетельства возвращения любви. Я помогал моему другу, чем только мог. Его рубашки и воротнички были шедеврами моего искусства, хотя руки у меня тряслись от волнения, когда я добавлял в воду крахмал. Судя по всему, это была славная девушка из приличной семьи. Ее облагораживающее влияние во многом изменило характер Пятьдесят Шестого. До тех пор у него в гардеробе присутствовало несколько манишек и пристяжных манжет, а теперь, в высоком порыве, он полностью от них отказался, словно ему претила сама мысль об обмане.