Враг государства

Мой первый «Спектрум» появится уже на закате эпохи – только в следующем году.

37. Новая реальность

Август 1991-го. Путч. Мы смотрели на происходящее как на новый сериал по телевизору – с тем же "Лебединым озером" в перерывах между выпусками новостей. А в декабре СССР не стало.

Первые дни 1992 года прошли без истерик. В нашей семье не заметили резких перемен – своё подсобное хозяйство и взаимовыручка соседей сглаживали дефицит. Не помню этих знаменитых талонов, о которых все говорили. Январь выдался спокойным.

Но потом началось то, к чему никто не был готов. Бабушкины сбережения таяли на глазах. Дедушкина зарплата вроде росла, но покупала всё меньше. Откладывать стало бессмысленно – завтра эти деньги обесценивались.

Детали магазинного ажиотажа я знаю лишь со слов взрослых. Ценники переписывали по несколько раз в день, причём цифры на них часто не соответствовали реальности. "Не успели исправить!" – отмахивались продавцы. Контролирующие органы словно испарились. В воздухе витало ощущение полного безвластия.

Примерно тогда же появился злой анекдот: "Это у вас цены или телефоны, по которым их узнавать?" Хотя, возможно, он относится уже к 93-94 годам, когда цены перешагнули шестизначный рубеж.

Криминал тоже изменился. Обычные квартиры грабить стало невыгодно – теперь "работали" с обеспеченными. Склады оставались лакомым куском, но требовали транспорта – и он вскоре появился в нужных количествах.

Расцвел и уличный криминал. Те, кто раньше довольствовался одной удачной вылазкой в месяц, теперь рыскали ежедневно. Наркотики и палёная водка, пожалуй, единственное, что дорожало медленнее инфляции. Для многих уход в забытье стал проще, чем борьба за выживание.

По телевизору тем временем убеждали: это временные трудности, идёт великая перестройка. Кто-то всерьёз считал дни до обещанного улучшения жизни. Дворовая культура советского образца тихо умирала.

Лично мне жилось неплохо. Видя, как тяжело бабушке, я стал отдавать ей часть заработков, что лихо маскировалось под продажу музыки.

Занятия борьбой тоже помогали. Серьёзных успехов я не достиг – начинать нужно было раньше. Зато появились новые знакомые из других районов. Кстати, о легендарных "разборках район на район" – у нас такого не было. Если кто-то из новичков заводил разговор о драке с "чужаками", я лишь пожимал плечами: "Я ведь тоже с другого района. Почему раньше молчал?" Неловкость момента обычно переводили в шутку.

Настоящие проблемы исходили от полуподвальных секций карате. Их посетители любили после тренировок "тестировать" приёмы на прохожих. Возможно, такие секции существовали и раньше, но агрессивными они стали именно тогда – вместе со всей страной.

Однажды наш тренер не дождался на занятие одного паренька. Позвонил домой – оказалось, у того сотрясение после встречи с "каратистами" из подвала. Наш зал находился в школе, их – прямо под нами.

Тренер собрал нас и предложил "совместное занятие". Мы шли за ним, не до конца понимая, что нас ждёт. Его предложение о дружеском спарринге встретили хохотом. Когда на матах соорудили импровизированный ринг, каратисты были уверены в победе.

Первый раунд их обрадовал – их тренер сразу попал в лицо. Наш отступил, вытирая кровь с разбитой губы. Но во втором схватке всё изменилось – бросок через бедро, болевой, и противник сдаётся. Третий раунд закончился ещё быстрее, наш победил – удар лицом в маты, струйка крови из носа. Их тренер, к явному неудовольствию учеников, предложил перемирие.

Мы уходили победителями. На какое-то время провокации прекратились.

38. Маленькие победы

Я уже говорил, что летом 92-го переехал к маме в новую квартиру. Перешел в новую школу. Мама была в восторге: выпускные экзамены здесь засчитывали как вступительные в местный институт. А тот, в свою очередь, сотрудничал со школой, давая её ученикам преимущество при зачислении. Мама считала, что вопрос с моим образованием если и не решен, то дорога к нему теперь для меня максимально облегчена.

Наша дворовая организация перестала быть дворовой и разрослась на весь город – по крайней мере, так я тогда понимал. Гастроли превратились в деловые поездки, преступная деятельность – в конкурентную борьбу. Всем объявили: теперь мы работаем как бизнесмены. В новом районе мне поручили несколько ларьков. Мои задачи – инкассация и инвентаризация. Собранные деньги я относил в офис, где их записывали и учитывали. Мне разрешалось брать сколько нужно на жизнь – главное, отразить это в учете. Помнишь эти амбарные книги? Обычные тетрадки, куда вписывали приход-расход товара и денег.

Я взялся за дело с детским энтузиазмом. Сначала продавцы смотрели на меня снисходительно: мол, пацану поручили – пусть играется. Но этот взгляд быстро пропал. Я выстроил маршрут, приходил строго по времени, поднимал амбарную книгу и сверял выручку. Если находил излишек – приходовал, если недостачу – продавец тут же возмещал. Не согласен? Проводили инвентаризацию.

Негатив был только вначале. Один раз мужичок в годах решил ткнуть меня в мой возраст. Я встал со стула, вышел из-за прилавка и со всей дури всадил ему в солнечное сплетение. Когда он снова смог дышать, вопросов к моей компетентности больше не возникало. Женщин я не бил – с ними договаривался, объяснял. Через пару месяцев работы со мной недостачи исчезли совсем. За это мне доверили еще и зарплаты продавцам считать – фиксированную сумму или процент от продаж. Я высчитывал с удовольствием, тренируя математику.

Про насилие. Сейчас многие думают, будто бандиты только тем и занимались, что лупили всех подряд. Но тогда для меня это был просто инструмент. Как молоток: можно гвоздь забить, а можно и в лицо ударить – все зависит ситуации.

Почему я ударил того мужика? И почему мне это было легко? Перестройка уже грянула, заводы вставали, но инерция мышления оставалась. Продавцом в нашем регионе работали либо женщины, либо те, кого считали откровенными тунеядцами. Не мясники – у них работа тяжелая, – а вот сидеть за прилавком в ларьке для мужика было почти позором. Сейчас, конечно, барыги раздули из себя героев эпохи дефицита, но тогда 80% людей видели в них просто неудачников.

Так вот, передо мной стоит этот детина, который по моим понятиям туп, как бык. По-мужски было бы дать пощечину, но он выше меня на голову и вдвое шире в плечах. А как ты поступаешь с упрямым животным, которое не хочет заходить в стойло? Объясняешь ему его место. Если оно не понимает – заставляешь. Так что у меня даже тени сомнения не возникло.

39.Новая школа, первый и последний конфликт

В новой школе всё начиналось нейтрально. По крайней мере, не было того отторжения, как в старой. Форму отменили, все одевались кто во что хотел, но всегда опрятно – родители словно соревновались, чей ребёнок выглядит лучше. Школа была непростая, поэтому явного социального расслоения не бросалось в глаза.

Хотя странности встречались. Один парень, например, вечно приходил с примятой головой, будто его подняли с кровати и сразу отправили на уроки. Он носился в туалет, пытаясь пригладить волосы под краном. А когда забывал – класс встречал его криками: «Сосна пришёл!»

Я привык держаться в стороне. Не то чтобы меня это сильно беспокоило – всеобщего внимания я не искал. Звёзд хватало: вот, например, сын того, кто торговал палёной водкой. Деньги у парня водились, отец школу спонсировал, девчонки вокруг него вились. Моя мать в тот момент как раз устроилась на новую работу – ей было не до подарков учителям.

Классной руководительницей назначили преподавательницу английского – женщину, которую либо обожали, либо терпеть не могли. Я попытался подтянуть предмет, но было поздно. Тройка прилипла ко мне намертво.

Однажды, перед уроком, мы баловались, как обычно. В кармане у меня лежала пачка денег – выручка с порученного участка. Классная вошла, требуя порядка. Кто-то дёрнул меня через парту, я потянулся в ответ, и вдруг – деньги выскользнули из кармана, упав на стол. Куча купюр, сравнимая с полугодовой зарплатой учительницы. Я схватил их, но в её глазах уже читалось что-то звериное. С тех пор она душила меня на каждом уроке: придиралась, заваливала вопросами, пока я не ошибался. Всё равно – тройка. Я сдался.

Деньги я больше с собой не носил, но вопросы «Откуда у тебя столько?» сыпались ещё долго. «Не мои!» – огрызался я.

А учительница не унималась. При письме она нависала надо мной, выискивая ошибки. На устных ответах вымучивала до провала. Однажды я не выдержал и написал: «Get your filthy hands off my worke», думаю, меломаны поймут. Она увидела – взорвалась. Меня поволокли к завучу.

С завучами мне везло. Та не стала принимать чью-то сторону, но учительнице прозрачно намекнула: «Может, вы перегибаете?» Нам прочли лекцию о «совместном труде», заставили меня извиниться. Но обида в её глазах не исчезла.

А ещё у неё был сын – учился в параллельном классе. Видимо, наслушавшись матери, он решил меня «проучить».

Я шёл по коридору, когда меня окружили. Трое впереди, сзади – ещё двое. В жизни, в отличие от кино, нападают все сразу. Первый удар пришёлся в грудь – это был он. Я рванулся в сторону, прижался спиной к стене, схватил его за шею и сжал. Он захрипел, забился, а я использовал его как щит, уворачиваясь от остальных. Кто-то закричал: «Хватит!»

Я не отпускал. «Даже не думай», – сказал я, чувствуя, как кровь с разбитой брови капает на лицо. Положил его на пол. Только тогда разжал пальцы. Поднялся, вытер ботинки о его одежду и пошёл умываться.

Завуч была в бешенстве. Учительница влетела в кабинет, завывая: «Он его душил!» – тыча пальцем в красные полосы на шее сына.

«Я не душил, – спокойно ответил я. – Я укрывался». Указав на лицо. «Кого тут больше побили?»

«Прекратите! – рявкнула завуч. – Вас пятеро! Он – один! И вы хотите, чтобы я поверила, будто это он на вас напал?!»

Разборки длились недолго. Врач осмотрела сына – никаких особых травм. Меня отпустили, а их оставили для «воспитательной беседы».

Больше ко мне не лезли. Учительница, скрипя зубами, продолжала ставить тройки. Маму, конечно, вызвали. Она выслушала и только ахнула: «Как это – пятеро на одного?!»

Это был мой первый и последний конфликт в новой школе.

40. Конфликт поколений или чужие деньги

Страха носить чужие деньги у меня не было. Кто знал меня – знал и тех, кто за мной стоит. Лишний раз не полезет. А от отморозков и прочей нечисти спасала старая советская песенка: «Люблю я капусту, люблю я морковку, я бегаю быстро и прыгаю ловко!» Жил легко.

А вот дед захандрил. Рушился его мир. Завод то работал, то вставал. Зарплату то платили, то нет. Он не понимал. Привык – за хорошую работу всегда платят. Плохо работать не умел, совесть не позволяла. Пытался совмещать: завод, а в свободное время – ремонты, стройка. Но всё, что приносил, обесценивалось так быстро, что он только руками разводил. Не мог накрутить лишнего – честно оценивал труд. И каждый раз, получая оговоренную сумму, узнавал: она уже на треть меньше стоит.

Бабушка с мамой радовались – я мог им помогать. А дед это переживал. Он чётко понимал: так не бывает, если поступать, как он – честно. Вернее, как он считал правильным. И это должно было аукнуться. Он пытался поговорить, но я уклонялся. Понимал его. Соврать деду не вышло бы, а такая правда ему не нужна. Приезжал к бабушке, вкладывал деньги ей в руку и быстро уходил, пока дед не затянул в разговор. Он не запил, даже курить не начал. Просто заботился о бабушке.

И вот случилось. Мне повезло приехать, когда бабушка ушла в аптеку. Дед сидел дома – завод снова распустили, заказов не было. Я попытался уйти от разговора, но он преградил путь.

– Дед, – начал я, – возьми деньги, бабушке передашь.

Он взял купюры, помял их в пальцах.

– Откуда?

Понял – не отвертеться. Врать бесполезно, дед сразу раскусит. Решил сказать полуправду.

– Ларьки. Подрабатываю – выручку считаю, инвентаризацию провожу…

Неловкая пауза.

Резкий удар в щеку. Очнулся, вцепившись в перила. Дверь захлопнута, деньги разбросаны по площадке. Поднёс руку к лицу – щека горела, в глазах плясали кубики.

Собрал купюры, сунул в карман и вышел из подъезда. Больше мы с дедом не виделись. Следующая встреча – на похоронах, но не скоро. Он ничего не объяснил, но запретил бабушке звать меня и избегал даже случайных пересечений. Думаю, его взбесила моя снисходительная улыбка. Такая же, как у новых хозяев завода, когда они милостиво разрешали то работать, то сидеть без денег.

У подъезда столкнулся с местными. Попытались заговорить – оттолкнул, обернулся, буркнул сквозь зубы:

– Кто деда тронет – умрёт.

Зло сказал. Вопросов не возникло.

В автобусе языком нащупал шатающийся зуб. Через какое-то время он выпал, рот снова заполнился кровью. Сплюнул, разглядывал осколок эмали на ладони.

Маме сказал, что нарвался на хулиганов. Щека распухла, пришлось идти в поликлинику – снимок, врач, потом зубной. Критических повреждений не нашли, но корни пришлось удалять. Дед врезал по-настоящему.

Хороший был мужик. Жаль, разошлись во мнениях. Помогал потом через бабушку и мать.

41. Мелкие шалости

Нет, со школой мы еще не закончили. Здесь стоит подвести кое-какие итоги.

С гитарой у меня не сложилось. Занимался год, потом сменился преподаватель. У меня, как я уже говорил, было своеобразное мышление – попросту говоря, я был слегка туповат. Иногда достаточно было подойти ко мне и пару минут объяснить то, что не получалось. После этого обычно доходило. Но новый преподаватель имел свое видение обучения, и после пары занятий я забросил это дело.

Со стрельбой подвело зрение. После тринадцати лет оно начало резко садиться. Оказывается, существовала даже зарядка для глаз, но мне снова не хватило усидчивости. Нужен был кто-то, кто бы стоял у меня над душой. Таким человеком мог бы стать дед, но им с бабушкой тогда было совсем не до того.

Борьба появилась в моей жизни позже, по совету одного из старших. Для серьезных успехов нужно было начинать гораздо раньше, но кое-что я все же схватил. Орлиное зрение здесь не требовалось, да и тренер оказался терпеливым – если я тупил, он объяснял снова.

Девчонки. Как я уже говорил, половая жизнь началась рано. В нашем понимании все женское общество делилось примерно так:

– Достойная – та, что хранит верность одному.

– Давалка – одинокая или той, кому не хватало, но она следила за репутацией и здоровьем.

– Шлюха, шалава, блядь – той, которой вечно мало, которая плевала и на репутацию, и на здоровье.

– Проститутка – здесь всё ясно, ремесло для заработка.

Пока не находилась «достойная», мы крутились с «давалками». Иногда их даже «передавали» – если, например, уезжал надолго. Девушки поступали так же.

Одноклассницы же стояли особняком. Они воспринимались почти как сестры – за их честь полагалось заступаться. Целоваться с ними считалось странным. Хотя были исключения – пары, которые сошлись еще в школе и потом жили, казалось, счастливо. Но в 99% случаев внутри школы отношений не заводили.

Высшей наградой за помощь однокласснице был застенчивый поцелуй в щёку. Если это возбуждало, приходилось либо искать «давалку», либо уединяться. Тянуть одноклассницу за руку к себе в штаны было строго табу. Поэтому девочки могли спокойно гулять среди мальчишек, не опасаясь лишнего.

А во дворе… Детскому мозгу, лишенному своей жизни, отчаянно хотелось её придумать – особенно если сверстник хвастался «подвигами». Как-то сидели на лавочке, поливая друг друга байками: один там пощупал, другой трахнул, третьей вообще в рот дал. Старший подошел, послушал, а потом, когда его спросили: «Ну ты-то наверняка, расскажи?» – усмехнулся:

– Я вот смотрю на вас… Кем надо быть, чтобы в живого человека хуем тыкать? Да вы изверги! – Компания взорвалась хохотом. – Научитесь сначала им пользоваться, кроме как пописать. Мастера хуёвы!

Он сказал это без злобы, даже с некоторой снисходительностью. И в его словах была правда – все восприняли это как мудрое внушение.

Гастроли стали реже, но не прекратились. И тут стоит сказать про транспорт в СССР. С машинами было сложно – надо было не только копить, но и вставать в очередь. Зато общественный транспорт работал отлично. Электрички ходили каждые полчаса, автобусы – по расписанию, даже в глубинке. Мы колесили везде, иногда ездили «зайцами», а иногда… не совсем.

Однажды возвращались с вылазки поездом. В купе подсел какой-то мужик. Ну и ладно, думаем, ночью выйдет – не проблема.

Среди ночи старший резко будит нас:

– Подъем!

Мы спросонья валимся с полок. Старший стоит перед мужиком и тихо, но твердо говорит:

– Мужик, последний раз по-хорошему – отдай и иди с миром.

Тот заерзал:

– Да я ничего не брал! Пустите, мне выходить!

Старший разворачивает его и бьёт. Мужик падает на полку. Мы в недоумении:

– Что случилось?

– А мы разве босиком здесь? – старший усмехается.

Оглядываемся – нашей обуви нет. Мужик что-то бормочет, но второй пацан тут же затыкает его и бьёт в грудь.

– Делать нечего, – говорит старший. – Придётся шманать.

Вскрываем его сумку – там, под одеждой, наши кеды и ботинки старшего.

– И что с ним делать?

– Он же хотел выйти… – старший смотрит на мужика, который съёжился на полке.

Обувь надеваем, выглядываем в коридор – никого. Тащим его в тамбур, открываем дверь на ходу. Грохот колёс, темнота.

– Давай сам, – говорит старший. – Но можем помочь.

– А вещи? – лепечет мужик.

– Подберёшь по дороге.

Он прыгает. Его сумку швыряем следом.

Проводница позже удивляется:

– Ваш сосед куда делся?

– Встал и ушёл, – пожимает плечами старший. – Может, к друзьям в другой вагон.

Мы спим дальше.

Нет, это не крыса. Просто дурак.

Если бы отдал – отделался бы тумаками, но вышел бы на своих ногах. А так… как повезло.

42. Злые и плохие Совки

Раз уж затронули вопрос менталитета, сформированного в позднее Советское и раннее постсоветское время… Для меня первое – с большой буквы. Почему нынешнее – с маленькой, объясню позже.

Часто слышу, будто «совки» – люди, выросшие при Советской власти, – были тупыми, глупыми и бедными. Может, кто-то даже найдёт подтверждение этому в моих словах. Но когда дело доходит до реального сравнения, в ход идёт всё, кроме личного опыта. Обычно – пропаганда из тех же лихих 90-х, когда стало модным выискивать и раздувать недостатки.

«За всем стояли в очереди! Машины, квартиры, бытовая техника – всё по блату, всё в дефиците!» Про машины не скажу – личного опыта не было, деду его «Москвич» был просто не нужен. Но знаю: купить автомобиль – целая эпопея. Не уезжал из салона сразу, да и салоны были скорее выставками.

Один мой знакомый умудрялся брать новую машину каждые три года. Наверное, блат. Получал – и сразу вставал в очередь на следующую. Потом разбирал её в гараже до винтика, собирал обратно, три года выжимал из неё все соки и продавал «с рук». А другой катался только на иномарках. Разница тогда была не такой уж огромной, но все они были б/у и тоже требовали переборки.

Про «бесплатные кривые квартиры, которые нельзя было оформить в собственность». Ну что, оформили? Довольны? Квартплата, налог на имущество, ипотека? Ремонт? Да, каждый, кто заезжал, переделывал всё под себя. Не влезал в кредиты, а копил на обои – пусть и дефицитные, пусть полгода ждал. Но деньги были.

Помню, как дед таскал меня по «шабашкам». Стены шкурили, выравнивали, клеили газеты, пропитанные клеем, сушили – и только потом обои. Узоры, конечно, сейчас вызовут усмешку. Но мода была такая.

И знаете что? Никогда не чувствовал себя бедным. В первый класс пошёл в форме, сшитой в ателье, – удобной, нигде не жала. Почему сейчас, когда тебе подгоняют костюм в дорогом бутике, это «сервис», а тогда – «унизительно»? Если уж сравнивать, то нынешний ширпотреб хорош лишь для тех, чьё тело влезет в стандартные лекала. Остальные терпят или платят портному – если есть деньги.

Дед рассказывал: в детстве ему перешивали старые штаны – не укорачивали, а расшивали, чтобы рос. Вместо ремня – верёвка, на плечах – лямки. Деревня? Да. Но когда женился – купил ткань, сшил модный костюм с картузом. Не от нищеты – от образа жизни.

Ещё раньше горожане, выходя за пределы города, снимали обувь – берегли каблуки. Тоже нищие, да?

«Глупые» – тоже весёлый тезис. Попади вы в их время, вас бы сочли беспомощными. Дед выжил бы на необитаемом острове – я с трудом, а современный подросток с перочинным ножом через час истечёт кровью, порезавшись, или умрёт от страха, встретив ужа.

«Тупые или малодушные»? Их жизнь требовала действий, а не рефлексии. Сейчас тепло и еда приходят по щелчку – вот и копаются в себе, топят тоску в алкоголе. Черствость? Да просто они решали задачи посложнее наших – без интернета, без удобств.

Оружие? Дед получил ружьё вместе с трактором. Инструктаж: «Зверь придёт – стреляй в воздух, прячься в кабину. Зайца подстрелишь – на кухне спасибо скажут». Ни разрешений, ни билетов – и никто не думал стрелять в людей.

Прапорщик, служивший с 60-х, вспоминал: автоматы стояли на полках, на ночь дверь перевязывали верёвкой с пластилиновой пломбой. Никто не трогал. Потом пришли «изнеженные» – один ногу себе прострелил, другой «пошутил» пальбой. Полки оградили решётками, появились оружейные комнаты.

А ещё был случай: солдат напился, устроил драку. Его скрутили, бросили в кузов. Пока разворачивались, он выпрыгнул – неудачно. Колёса раздавили голову. Никакого «детского сада» – написали рапорт и забыли. Сейчас бы скандал, суды, тюрьма.

Вот и вся разница. Раньше человек подстраивался под мир. Теперь мир подстраивается под него. И если вам кажется, что прошлое было жестоким – присмотритесь к настоящему. Возможно, мы просто разучились видеть последствия своих поступков.

43. Форточка и комп

Даже после формального развала СССР в людях оставалась какая-то душевность, доверчивость. Странное чувство – перед стариками будто в неоплатном долгу. В обществе тогда царило воодушевление: наконец-то заживем! Теперь частную инициативу не будут душить партийные чиновники. Верить можно было во что угодно – только не в коммунизм. А старики всё твердили: «Мы это для вас строили…» Но разве мы не забирали своё? Просто теперь появилась возможность не просто взять, а оформить право собственности. Так мы начали строить «правовое» государство – с отрицанием прав общества и поощрением частных. Потребовались годы, чтобы понять подвох. Но тогда всё казалось простым.

Как-то я забыл ключи в новой квартире. У бабушки с дедушкой кто-то всегда был дома, а с мамой мы заново учились жить вместе. Возвращаюсь из школы – и на душе двояко. Вроде и погулять можно, но таскать с собой учебники не хотелось. Пошарил по карманам – пусто. Постоял у закрытой двери, вздохнул и спустился к подъезду. И – о радость! – следом вышла соседка, жившая выше.

– Бабуль, добрый день! Вы же на таком-то этаже? Мы под вами недавно поселились. Ключи дома оставил, а к маме на работу далеко…

– Как же ты домой попадёшь? – встревожилась она.

– У нас топят хорошо, мама форточку открывает. Перелезу с балкона на балкон, ладно? – Я слукавил: форточка была прикрыта, но защёлка хлипкая, поддавалась.

Соседка, бормоча что-то про «сорвёшься, балбес», повела меня к себе. Я бодро её успокаивал – насколько хватало подростковой уверенности. Наивные были люди в те времена… Аккуратно перелез через её ограждение, спрыгнул на нижний балкон, потом на наш. Защёлка сопротивлялась, но ненадолго. А вот вторая форточка оказалась закрыта намертво. Но я уже почти дома! Нашёл на балконе железяку – рамы-то деревянные – и через десять минут, с минимальными повреждениями, форточка сдалась. Нырнул внутрь, схватил ключи и побежал успокоить бабку:

– Всё в порядке, спасибо!

Следы вторжения аккуратно убрал – подоконник прибрал, балкон подмёл. Хорошо, когда руки из нужного места растут.

Тогда же мультики сменились играми. Сейчас смешно вспоминать: пиксельная графика лишь намекала на реальность, а остальное додумывала фантазия. Но технологии стремительно менялись – игры уже напоминали мультфильмы, пусть и с условностями. «Спектрумы», «Электроники», кассеты, бобины, флоппи-диски… А потом поползли слухи о чуде под названием «интернет». Его даже можно было увидеть – в урезанном виде – в школьном компьютерном классе. Эти уроки стали самыми желанными.