Первый период: обыграй меня

– Мечтаешь, чтобы тебя тоже прижали спиной к стене? Можешь просто попросить.

– Я не умею просить, Джордан, – хмыкает она, но отводит взгляд.

Слабость. Миллисекундная. Но есть.

– Значит, просто читаешь, как кто-то другой приводит в жизнь все твои чертовски грязные мысли, Планета?

– Я читаю, – ее взгляд цепляется за меня, острый, тяжелый, – чтобы забыть, что в реальном мире существуют такие мужчины, как ты.

– В реальном мире такие мужчины, как я, делают вещи из твоих грязных книжек реальными.

– Ты понятия не имеешь, что там происходит, – хмурится она.

– Если ты читаешь про то, как тебя берут лицом к стене, – я намеренно делаю шаг ближе, – то почему твой взгляд дергается каждый раз, когда я подхожу?

– Потому что книжные бойфренды не воняют самодовольством и не дышат в ухо, как псы на цепи.

– Правда или действие, Планета? – Выстреливаю я.

Хочу, чтобы она вышла из себя. Чтобы сорвалась. Чтобы либо ударила, либо…

Но ей очевидно нужна пауза. И правда, и действие теперь опасны. Даже для меня. Потому что я едва держу себя в руках.

– Правда, – она снова расправляет свои чертовы плечи, подбородок – вверх.

– Сколько раз ты представляла себя на месте главных героинь в этих книжках? И что выдумывала сама?

– Тебе так нравятся грязные разговорчики, Джордан? – Пытается отмахнуться она.

Но я уже наступаю. Ближе. Давлю.

– Это не ответ на мой вопрос, Планета.

– Зачем тебе эта информация?

– Хочу знать, насколько грязные мысли у моей девушки.

– Фальшивой девушки.

Снова это уточнение. Напоминание.

– Ты же читаешь не про секс. Ты читаешь про власть. Про то, как тебя подчиняют. И ты ненавидишь себя за то, что тебе это нравится.

– Мне нравится это, потому что там нет тебя. И там подчинение не воняет страхом.

– Но ты все равно возбуждаешься. От каждого приказа. Движения. Слова.

– Сейчас я возбуждаюсь от того, как ты страдаешь, пытаясь убедить себя, что тебе позволят хоть что-то из этого, – хмыкает она.

– Я выбираю действие, Планета.

– Отлично, – фыркает она. – Перестань на меня так смотреть.

– Как так?

– Как будто действительно хочешь меня. Это выглядит нелепо. Мы в чертовой каморке, без свидетелей и…

– Правда или действие, Планета? – Перебиваю ее.

Голос жестче. Глубже.

– Что? – Хмурится она, не ожидая.

– Правда. Блядь. Или. Действие.

Она должна выбрать чертово действие.

– Действие, – смотрит на меня, будто заранее ищет ответы.

Я наклоняюсь ближе. Почти касаюсь губами ее уха. Почти рычу:

– Тогда рискни и повернись, Планета, раз моего взгляда тебе недостаточно в качестве доказательств.

Она замирает тяжело дыша. Грудная клетка вздымается быстро, как будто она борется не с воздухом, а с собой.

С желанием. С тем, что хочет, когда не должна. Как будто взвешивает – обернуться ей или нет. Шагнуть в пропасть или отступить.

Я чувствую, как дрожит в ней эта чертова нерешительность. Как она колеблется на грани, стоя ко мне лицом.

И в ту секунду, когда она должна повернуться, когда я чувствую это ее решение – не глазами, не жестом, а кожей – дверь в кладовку распахивается.

Громко. Ярко. Чертовски не вовремя.

– Семь минут Рая… – раздается слишком довольный голос Винса.

Когда я не успеваю. Не прижаться к ней. Не прошептать ей то, что у меня на уме. Не дать ей почувствовать, как сильно она меня доводит.

Это желание остается у меня в теле. Сырое. Неудовлетворенное.

– А я думала, мы друзья, Винс, – голос Планеты ровный, почти бесцветный.

Но именно в этом ровном голосе – разъедающая злость. И я понимаю: она тоже была близка к грани.

Она выходит из кладовки, не оглядываясь. И оставляет после себя только запах мятного чая, злости, и желание разнести что-нибудь к чертям.

Я выхожу следом. Винс смотрит на меня. Хмуро. Внимательно. Как будто считывает то, чего я сам еще не осознал.

– Правда или действие, Джордан? – Спрашивает он.

Я смотрю ей вслед. Не могу иначе.

– Действие. – Голос хриплый.

Почти как после бега. Или секса. Или борьбы с собой.

– Не влюбись в нее, ладно? – Говорит Винс тише. – Потому что она разобьет тебе сердце, когда уйдет. А она уйдет. Даже если будет любить тебя сильнее всего на свете.

Глава 8. Нова

Восемнадцатое октября

– Они точно не вернутся раньше? – Спрашиваю я, стараясь звучать как можно увереннее.

Пристегиваю кронштейн микрофона к мягкому бортику кровати со стороны подруги. Холодный металл в пальцах немного успокаивает. Что-то в его устойчивости напоминает контроль, которого мне сейчас так не хватает.

– Точно, – в миллиардный раз повторяет Харпер, стараясь не звучать раздраженной. – Даже если итак? Они все равно посмотрят этот выпуск.

– Винс, – уточняю я, – Джордану все равно.

– Это проблема?

– Нет, наоборот, – и я даже не вру, – я хоть и много болтаю на своих подкастах, но к счастью не про себя.

– По-моему, это проблема, – хмыкает подруга, ставя свой телефон на беззвучный.

Она откидывается на подушки, наблюдая, как я, чуть запнувшись, перелажу через нее на свою сторону кровати. Колени дрожат, но я делаю вид, что все под контролем. Все, как минимум, работает. Съемка началась. Час пошел.

– А по-моему нет. Люди приходят послушать про жизнь популярных людей, а не почему их интервьюер ничего не снимал целый год.

– И ты даже не дашь объяснений? – Харпер последний раз проверяет свой макияж и прическу в заблокированный экран своего телефона.

На секунду мне хочется тоже туда заглянуть. Убедиться, что снаружи все не выглядит так хрупко, как я чувствую себя изнутри.

– Не знаю, – пожимаю плечами я, – может быть. Думаешь нужно?

– Определенно. Если бы я не была твоей лучшей подругой, я бы хотела знать какого черта мой любимый подкаст не выходил целый год.

Я смеюсь. Коротко. Но этот смех больше похож на выдох облегчения – как будто Харпер чуть приоткрыла тяжелое окно, впустив внутрь воздух.

– Хорошо, – киваю я, – уговорила. Готова начинать?

– Немного волнительно, – сияет Харпер.

– Ты сто раз давала интервью.

– Да, но не лучшей подруге.

– Потому что у нас это называется «фейстайм по пятницам». – Хмыкаю я.

– К счастью, теперь мы в одном городе и я вижу твое милое личико когда хочу, – сияет Харпер еще шире.

И я знаю – она чувствует. Чувствует, как мне сейчас важно ее тепло и поддержка. И она отдает это без остатка.

– Ты меня смущаешь, – улыбаюсь я, тяжело выдыхая, будто этим выдохом можно выдавить тревогу изнутри. – Ладно, если в процессе чего-то поймешь, что сказала что-то не то, не останавливайся. Но после – скажи, что хочешь, чтобы я это вырезала. Я пришлю тебе готовый монтаж перед публикацией, но…

– Я помню, Нова. – Харпер берет мою руку, – Не переживай. Ты знаешь, что делать и справишься с этим.

Она права. Знаю, что права. Даже если не чувствую себя так. Но именно поэтому я и выбрала Харпер своей первой гостьей в новой эре подкастов. Чтобы напомнить себе, кто я, зачем все это, и почему когда-то начала.

Я снова глубоко выдыхаю. Расправляю плечи… и, наконец, смотрю в камеру:

– Сегодня я в постели с самой невероятной девушкой в моей жизни. – Звучу я чуть увереннее.

Даже уголки губ подрагивают. В почти настоящей улыбке. Но только почти.

– Она – моя лучшая подруга, основатель многомиллионной косметической компании и просто невероятный человек – Харпер Браун-Коулман.

– Ураааа, – улыбается подруга, хлопая в ладоши, – столько комплиментов.

– Давай начнем по порядку и введем аудиторию в контекст, – киваю ей я, – мы действительно лучшие подруги. Еще и с трех лет.

– Да, – соглашается блондинка, – уже двадцать три года, как мы лучшие подруги.

– Это на самом деле так забавно, – хмыкаю я, – в смысле, я знаю родную сестру меньше чем тебя. Норе только двадцать.

– Все еще твой любимый факт, да?

– Потому что это полное безумие! – С улыбкой оправдываюсь я. – И раз уж мы начали с детства, расскажи, о чем мечтала маленькая Харпер? Видела ли она себя в роли успешной бизнес-вумен или знаменитой жены?

– Не думаю, что это пошло прям с детства, – уже серьезнее начинает Харпер.

Я вижу, как в ней меняется тон. Становится глубже.

– В смысле, у меня достаточно обеспеченная семья. Она могла позволить мне быть просто ребенком. Я хорошо училась, ходила в различные секции и просто жила. Поиски себя случились, наверное, больше в подростковом возрасте, когда у нас появилась химия в школе.

– Химия, как предмет, очень важна в твоей истории, – цепляюсь я за нужную фразу.

– Верно, – кивает Харпер, – потому что в самом начале карьеры моего мужа люди делали обо мне поспешные выводы, даже не стараясь узнать меня или нашу историю.

– Сейчас это продолжается до сих пор?

– Временами, но крайне меньше. – Подтверждает Харпер, – Изначально людям нравятся грязные сплетни и собственные выдумки. Никто не хотел узнавать, что я получила два высших образования по химии и биологии, потому что влюбилась в эти предметы в школе.

– Значит, именно в школе, в средних и старших классах, родилась идея успешной Харпер Браун?

– Хорошо что ты сказала только Браун, – хмыкает подруга, – потому что именно она, начала свою косметическую компанию еще будучи студенткой. Это было моей дипломной работой – разработка новой формулы румян – мой муж и его фамилия тут ни при чем.

Я ей киваю призывая продолжить:

– За эти почти десять лет, меня как только не назвали. – Досадно хмыкает Харпер, но все еще звучит уверенно. – Многие думают, что Винс или мои родители финансово помогли мне в этом. Но ничего из этого не правда. Моя дипломная работа помогла мне найти инвесторов, привлечь деньги из вне. Потому что в двадцать лет, когда мы поженились с Винсем – его карьера только начиналась. Очевидно, там не было такой зарплаты, чтобы я в один момент стала владелицей косметического бренда.

– Сейчас он или твои родители тоже не вкладываются в это финансово?

Я знаю ответ на этот вопрос. Не потому что спрашивала. А потому что это было очевидно. Харпер никогда бы не взяла что-то для себя, если бы не была уверена, что это только ее заслуга.

В этом мы были с ней очень похожи. И упрямы. Я до боли понимаю эту принципиальность. Как будто каждый шаг вперед – это маленькое доказательство самой себе. Ты не обязана быть зависимой. Даже если тебе очень хочется, чтобы кто-то просто… взял и помог.

– Конечно нет, – хмыкает Харпер, – у меня все еще есть инвесторы, собственный капитал, все это циркулирует в самом бренде.

– Насколько тебе было важно иметь свое собственное имя во всем этом? В смысле, ты начала кампанию как «Харпер Браун». Сейчас ты «Харпер Браун-Коулман» и это не то, от чего ты открещиваешься.

В отличие от меня. Я всегда это делала с фамилией отца, с возможным будущим мужем… Как будто мое имя все время должно было зависеть от кого-то еще. Как будто мое собственное – не имело право на существование. А мой внутренний нарцисс нуждался в этом и… возможно, именно это и убивало меня. Эта потребность быть собой. И быть кем-то выбранной при этом. Но меня всегда выбирали только до тех пор, пока я соответствовала. Была хорошей. Удобной.

– Потому что если быть честной, я вовсе не карьеристка. – Смеется подруга. – Да, всю мою жизнь меня окружали самостоятельные сильные женщины. Моя мама, ее подруги, твоя мама, – кивает она мне, – я просто хотела быть кем-то помимо «жена хоккеиста», а Винс только поддерживал меня в этом.

Я бы хотела сказать, что у меня тоже был кто-то. Кто-то, кто поддерживал. Но правда в том, что рядом со мной всегда был кто-то, кто пытался меня заглушить. Как будто мои мечты были слишком громкими, слишком неудобными. Слишком моими.

– Вы познакомились в колледже, – вспоминаю я, – это… такой возраст для парней, когда их эго может быть… слегка уязвимо. А тут ты встречаешь любовь всей своей жизни, которая выбирает не идти за тобой, а идти рядом. Почему, как ты думаешь, это не напугало его?

Потому что я знала тех, кого это пугало. Знала тех, кто считал, что женщина должна быть фоном. Не отдельной историей. Кому было проще уйти, чем принять, что ты не собираешься ломать себя в их пользу.

– Потому что он самый лучший мужчина в моей жизни, – сияет Харпер, – у него невероятное воспитание. Его мама прекрасная женщина, которая сделала мне лучший подарок. Винс не искал себе тень, прислугу по дому или бесплатную любовницу. Он искал отдельного, полноценного человека, которым я сама стремилась стать. Он просто был рядом и поддерживал, когда я сама старалась отвечать ему тем же.

Это задевает меня, как болючий укол, к которому ты не готов. Потому что так для меня выглядели идеальные отношения. Равные. Теплые. Уважительные. Но все, что я имела – это просьбу стать тише. Податливее. Не такой «слишком». Потому что… может быть в этот раз… если я отдам еще кусочек себя, он, наконец, выберет меня. Целиком. Без условий. Просто меня.

– То есть, ни ты, ни Винс не чувствуете себя чьей-то менее успешной тенью?

– Я бы сказала все наоборот, – смеется подруга, – Мы максимально погружены в жизни друг друга: он тот, кто скидывает мне чьи-то аккаунты с подписью «эта актриса в новом интервью к своему фильму упомянула твой бренд» или «мне нравится эта упаковка под тонер, может вы тоже сможете это обыграть?», – девушка имитирует голос своего мужа, – также и я: если он на выезде, я записываю ему голосовые сообщения, где слишком эмоционально ору: какого черта нападающий из команды соперников слишком близко подъехал к нему в ворота.

Я смеюсь. Вспоминаю, как наблюдала за этим вживую на одной из последних домашних игр. Смеюсь, потому что легче прятать то, что щемит внутри. Потому что у нее – забота и вовлеченность. У меня – постоянное ощущение, что я навязываюсь. Как будто мои эмоции – это обуза, а не проявление любви.

– Значит, вы хорошо справляетесь как партнеры?

– У всех бывают плохие дни, – пожимает она плечами, не стесняясь этого, – я против идеальной картинки в интернете. Просто когда вы столько лет вместе, вам проще общаться друг с другом прямо. Я говорю сразу, если чем-то расстроена или обижена. У нас нет такого, что кто-то плохой, потому что раскидал по дому грязные носки или не приготовил ужин – то же самое делает и Винс. Он говорит прямо о своих переживаниях или вещах, которые задевают его, потому что по-другому – ничего не решится.

Ну почему же ничего не решится… Ты можешь просто отказаться от собственных мечт. Желаний. Недовольств. В пользу другого человека. Ты можешь замолчать. Сгладить. Подстроиться. Все, что угодно, лишь бы сохранить отношения. И все равно. Этого не будет достаточно. Потому что кто-то будет ждать от тебя еще. И еще. Пока ты не останешься без себя.

Внутри меня все еще сидит кто-то, кто не верит, что ее можно выбрать. И не пытаться переделать.

Я стараюсь отбросить собственные мысли и… боль. Продолжаю интервьюировать Харпер оставшиеся двенадцать вопросов. Мы все еще иногда смеемся. Но копаем глубже в темах неуверенности в себе. Принятии себя и своего тела. Будущих планах на жизнь.

Интервью заканчивается на нужной ноте – серьезных тем достаточно, чтобы стать для кого-то поддержкой. Я благодарю подругу за участие и уже тянусь к камере, чтобы выключить ее.

– Я думала ты… – неуверенно начинает Харпер, вставая с постели, – останешься еще ненадолго. Ну знаешь.

Ей не нужно объясняться, чтобы я поняла. Я знаю, что должна сделать это. Но это пугает и нервирует меня больше, чем само интервью.

– Я просто не знаю что говорить, – признаюсь я.

– Правду, Нова, – чуть хмурится она, – ту самую, которую сказала бы людям, которые сейчас проходят тоже самое что и ты.

Я опускаю глаза. Это тяжело. Больно. Горло сдавливает страх. И он не из тех, от которых можно просто отмахнуться.

– В этом же вся ты, милая, – уверяет меня Харпер, – ты хочешь быть поддержкой и опорой для всех в своей жизни. Даже, если это будет только через камеру. Но сейчас тебе нужно поддержать и себя. Признаться в этом. И позволить этому быть частью твоей истории.

Ее слова звенят в голове. Как будто она достает то, что я годами прятала от самой себя. Подальше. В темный угол. Где никто не тронет.

– Сделай это хотя бы ради других, если не считаешь что тебя одной достаточно.

И она выходит из гостевой комнаты в собственном доме. Оставляет меня наедине. И в этот момент тишина становится почти невыносимой. Она звенит в ушах, как после взрыва. Я тяжело дышу. Стараюсь собрать мысли, которые разбежались, как испуганные птицы.

Я отцепляю свой кронштейн у изголовья кровати и цепляю к краю у ног. Спускаюсь ниже к основной камере. Каждый жест – будто делаю его под водой. Я выдыхаю, расправляя плечи, хотя на них до сих пор лежит груз чужих ожиданий.

– Всем привет, – неуверенно начинаю я, – это… Нова ДеМарс и ее подкаст «Да, и?» и… меня не было в сети целый год.

Голос звучит чуждо. Как будто принадлежит не мне. Я беру паузу, рассматривая собственные ладони.

– Когда в восемнадцать лет я создала этот подкаст, я очень хотела, чтобы все, кто оказываются здесь со мной, не стеснялись себя. Чтобы они открыто говорили о том, кто они, почему они такие и соглашались с этим. «Да, я такой человек, и?». Что с того?

Я хмыкаю. Горечь поднимается выше, чем воспоминания. Бессонные ночи, энтузиазм, наивная вера. И ощущение, будто все это происходило в другой жизни.

– Но правда в том, что все эти годы я принимала всех, кроме самого главного человека в своей жизни, – я снова поднимаю взгляд в камеру, – себя.

Ком подступает к горлу. Я знала, что будет больно. Не думала, что до такой степени. Я не говорила об этом вслух. Ни с Харпер. Ни с ним. Ни, черт возьми, даже с собой.

– Я соглашалась быть запасным вариантом. Кем-то удобным, а не ценным. Я соглашалась быть в тени, действительно думая, что я «слишком»… или наоборот, «недостаточно».

Губы дрожат. Обжигающие слезы начинают катиться по щекам, но я уже не могу остановиться. Каждое слово словно порез по живому.

– Так было больше пяти лет моей жизни и… – всхлипываю я, – в какой-то момент я приняла это как правду.

С трудом выговариваю эти слова. С каждой фразой боль из груди будто проступает на кожу. Сердце колет – не физически, морально. Как будто что-то во мне треснуло тогда и не срослось по сей день.

– Но когда все рассыпалось, потому что я в итоге перестала быть собой… – я хмыкаю от досады, – я осталась ни с чем. Без семьи, без друзей, без…

Я не хочу говорить «любви всей своей жизни». Я не могу его так назвать. Потому что это неправда. Ни тогда. Ни сейчас. Он просто был… тем, кто учил меня уменьшаться. Тем, кто не выбрал меня. Даже когда я отдала все.

– Без того, что окружало меня очень долгий период времени, – я стараюсь тяжело вдохнуть, вытирая слезы. – Поэтому я сдалась: я не знала кто я. Чего я хочу от жизни. Делаю ли я правильные вещи по отношению к себе и…

Я снова замолкаю. Слова исчезают, превращаются в ком в горле. Эта боль – липкая, тяжелая. Она не уходит. Она сидит внутри, как старый враг.

– Прошел целый год, прежде чем я снова встала на ноги. Оправилась от того, что делало мой тревожный мозг еще более тревожным и уничтожающим меня. Поэтому…

Я снова вдыхаю. Глубже. Длиннее. Выпрямляюсь, будто надеваю на себя щит из воздуха. Мне нужно быть сильной. Хоть на мгновение.

– Если сейчас вы проживаете что-то подобное, – снова смотрю в камеру, будто это поможет донести всю суть моих мыслей, – боитесь, что вы просто удобны для кого-то. Не являетесь их первым выбором. Или приоритетом… просто знайте, что вы не одни. Этот выпуск и новый сезон подкастов «Да, и?» посвящается всем, кто хоть раз в жизни чувствовал себя одиноким. Я там с вами. А значит, мы уже не одни.

Я поджимаю губы. Выключаю камеру. Щелчок – и будто звук обрыва. Руки едва заметно трясутся, дыхание прерывисто, а в горле пересохло.

Хочу умыться. Смыть с себя это признание. Смыть все, что было до этого момента. Слиться с водой – внутри и снаружи – будто это поможет отмыться от реальности.

Встаю с постели, выключая оставшиеся две камеры и свет. Пальцы дрожат, будто даже они знают, что произошло, и не хотят отпускать происходящее. Горло саднит от несказанных слов. От исповеди, которой я не планировала делиться вслух. Я чувствую, как ноет что-то в груди. Тупо. Тянуще. Как старая рана, которую сорвали слишком грубо.

Я иду к двери, чтобы спуститься на кухню, пока Винс не вернулся с тренировки. Просто попить воды. Спрятаться в тишине. Может быть, если я услышу звук капающей из-под крана воды, мне станет легче. Может, я снова стану собой.

Но когда я рывком открываю дверь, меня будто окатывает холодной волной.

На пороге стоит чертовски растерянный Джордан Найт. Его рука еще тянется к двери. Как будто он не успел постучать. Другой рукой он сжимает бумажный стаканчик, такой нелепо беззащитный в его ладони.

– Я…

Он явно не ожидал, что дверь откроется. И уж точно не думал, что открою ее я – с глазами, в которых до сих пор стоит влажный блеск от слез. С лицом, где эмоции еще не успели застыть маской.

– Не учили, что подслушивать некрасиво?

Я стараюсь держать голос ровным, но он царапает, будто я разговариваю наждачной бумагой.

У меня нет сил на сарказм. Нет запала на ссору. Только усталость и щемящее желание быть оставленной в покое.

– Нет, я… – он действительно пытается оправдаться, и это раздражает меня сильнее, чем если бы он просто стоял молча, – я только поднялся. Харпер сказала ты здесь. Я просто хотел занести чай и…

– Мне все равно, Джордан, – перебиваю его.

Голос становится отрывистым, почти мертвым.

Найт передает мне бумажный стаканчик, который едва теплый. Я даже боюсь представить, как долго он стоял с ним тут. У двери.

Мятный чай, выдохшийся, как и я сама. Какая-то часть внутри екает. От жеста. От взгляда. От тепла, которого не должно в нем быть.

Мне становится стыдно. Слишком стыдно. Потому что теперь он знает. Он слышал. Каждый чертов кусок меня, который я пыталась склеить. Собрать по осколкам. Теперь он лежит у него на ладонях. И он может разбить сильнее. Использовать. Повернуть против меня.

– Как ты, Планета? Я…

Его голос слишком мягкий. Слишком настоящий. Он говорит так, будто ему действительно есть дело и это сводит меня с ума.

– Нет! – Снова перебиваю, как лязг двери в лицо, – Мы не друзья. И не любовники. Тебя не волнует, как мои дела на самом деле. Спасибо за чай. Но теперь оставь меня в покое.

Я выплевываю это. Резко. Отчаянно. Как яд. Я слышу, как мои слова режут – его, меня, воздух между нами. И я знаю, что не права. Знаю, что завтра буду прокручивать это в голове сотни раз, каждое слово, каждую интонацию. Я извинюсь. Обязательно. Позже, когда смогу дышать.

Но сейчас – я захлопываю дверь прямо перед его носом. Он хотел сделать шаг ближе – я это видела, чувствовала. И все же я не дала ему. Не позволила.

И тогда все рушится.

Слезы снова скатываются по щекам. Горячие, как расплавленное олово. Потому что, кажется, я действительно никогда и ни для кого не стану первым выбором. Не той, ради кого, идут в закрытые двери. А только той, чьи признания слышат случайно.

Глава 9. Джордан

Двадцать пятое октября

Я почти волнуюсь. Больше раздражен. Но это отвратное чувство – волнение – начинает все больше и больше становиться частью меня самого. Оно пробирается под кожу, как яд. И с каждой минутой отравляет разум. Потому что я не мог так облажаться. По крайней мере настолько сильно, чтобы она не пришла сегодня.

Последние пару недель вышли напряженными для… нас.

Сначала эта чертова подсобка в аэропорту, из-за которой она по итогу не полетела с нами. Вернее, наш рейс до Вашингтона все-таки перенесли. Перенесли аж на неделю. И мы улетели в следующий город, куда Планета не собиралась с нами лететь.

Поэтому она просто собрала свои вещи. Не разрешила Винсу вызвать ей такси. Просто уехала, как будто ее там никогда и не было.

Десять дней я был на выезде. Мы все еще не общались по смс или звонками. И меня это более чем устраивало. Потому что так я забывал, что она существует в моей жизни. Забывал, что она реальная и живая.

Пока, конечно, не закрывал глаза в душе, и ее образы не поднимали мой член вверх. Ее голос. Характер. Тело. Но это просто реакция тела на другое. Идеальное, настоящее тело. Не больше.

Ясно же, что не больше.

Но все, блядь, стало хуже, когда идея заботы о ком-то помимо моей семьи и друзей врезалась мне в голову, как нож.

Винс просто предложил всем вместе поужинать. Дома, у них с Харпер, потому что Планета была уже там.

И я какого-то хрена решил, что она наверняка будет рада выпить свой любимый мятный чай. Который я зачем-то решил доставить ей лично в комнату для гостей, где они до этого с Харпер снимали подкаст.