Агора. Попаданцы поневоле

– Рад бы порадовать тебя, Евгений Николаевич, да вот нечем, и времени у нас в обрез. Буду краток.

Кириллов кивнул.

– Положение очень тяжелое, и я не исключаю, что в ближайшее время мы окажемся в плотном кольце. Сегодня на рассвете с Кременчугского плацдарма враг нанес массированный удар крупными силами танков и, смяв нашу оборону, устремился на север на соединение с войсками Гудериана. Наша пятая армия, обескровленная в предыдущих боях, не в состоянии сдержать удар проклятого «быстроного Гейнца», как его называют немцы, а тут ещё одна напасть с юга. Войск, чтобы там остановить танки, у нас нет. Немцы выходят на оперативный простор.

Савченко подошел к висевшей на стене карте и отодвинул занавеску, прикрывавшую ее от посторонних глаз.

– Иди сюда, видишь?

– Да.

– Где-то здесь они, по идее, должны встретиться, – Савченко ткнул пальцем в западную часть Сумской области. – Тогда всё – котел.

Кириллов молчал, но его молчание было слишком красноречиво.

– Хочешь задать вопрос, оставим ли мы Киев, сразу скажу, такого приказа из Москвы пока нет, это решает «он», – при этих словах замнаркома поднял палец вверх и кивнул на висящий на стене портрет Сталина.

Затем прервав секундное молчание Савченко продолжил:

– Так вот, для тебя у меня будет специальное задание.

Кириллов внутренне напрягся, он был готов выполнить любой приказ и хоть сегодня отправиться на передовую или возглавить группу диверсантов-подпольщиков в оккупированном врагом городе. Однако то, что он услышал, несколько не вписывалось в привычные рамки его военной жизни.

Савченко прошёлся по кабинету, с удовольствием разминая затекшие мышцы.

– Тебе, товарищ Кириллов, надлежит принять по описи, особо ценный груз и отбыть с ним в тыл, в Харьков.

– Как, в тыл? Я – сотрудник наркомата с боевым опытом, я могу быть полезен…, как в Харьков, другие на фронт, а меня в тыл.

– Вот именно в тыл, только до тыла в сложившейся ситуации надо ещё добраться, а груз должен быть доставлен любой ценой, – перебив его, ответил замнаркома.

– Простите, товарищ старший майор государственной безопасности, -переходя на официальный тон, спросил Кириллов, – я могу поинтересоваться, что за груз?

Савченко улыбнулся краешком рта и, вздохнув ответил:

– Конечно, капитан, груз – это золото в монетах, слитках и украшениях с драгоценными камнями, а также серебро, церковная утварь, в количестве примерно трехсот килограмм. Всё это вам сегодня же надлежит принять по описи и, погрузив на машины, отбыть в Харьков.

От неожиданности и удивления у Кириллова даже отвисла челюсть.

Видя его замешательство, Савченко лишь вновь горько усмехнулся и, разведя руками, произнес:

– Да, вот такие внезапные обстоятельства. Милиция обнаружила клад времен гражданской войны не то Петлюры, не то Скоропадского, не то ещё кого, в общем хрен его знает, только теперь это наша головная боль, и тебе придется ее решать. Хотели сначала по воздуху, но нарком не позволил – им там наверху виднее.

– Понял, – произнёс Кириллов, окончательно взяв себя в руки.

Савченко кивнул и деловито продолжил:

– Клад находится в подвалах центрального банка, там ждет их представитель, он же наш оценщик Штокман. Для охраны ценностей под твое командование на время операции переходит усиленный взвод войск НКВД. Поедете под видом обычной армейской части, не привлекая к себе особого внимания. Отныне и до окончания операции ты – подполковник Кириллов. Удостоверение нашего наркомата предъявлять только в крайнем случае, всё это относится и к твоим людям. Вот новые документы, командировка и предписание.

С этими словами Савченко протянул Кириллову командирское удостоверение на его имя и сопутствующие бумаги, затем, перейдя на официальный тон, спросил:

– Вам все ясно, товарищ подполковник? – последнее слово замнаркома выделил особо с нажимом.

– Так точно, ясно, товарищ старший майор государственной безопасности.

Потом Савченко посмотрел на Кириллова и жёстко произнёс:

– Да, и вот, что ещё: о характере груза будут знать только двое, вы и представитель госбанка, в случае ухудшения оперативной обстановки и невозможности доставить груз к своим ящики должны быть закопаны или затоплены, а не нужный свидетель… в общем, вы поняли.

– Так точно, понял.

– Я знал, что на тебя можно положиться, товарищ Кириллов, – вновь переходя на более неформальную манеру разговора, – как на верного чекиста и преданного партии Ленина-Сталина человека. Тем более нам, бывшим пограничникам, и не такие задания приходилось выполнять, ведь так?

– Так точно, только…– Кириллов замялся.

– Вопросы?

– Просьба. Дайте больше людей, взвод для охраны столь ценного груза…

Савченко вздохнул и, помотав головой, ответил

– К сожалению, больше дать не могу. Последние резервы брошены на прикрытие шоссе Чернигов-Киев, немцы пытаются прорваться к днепровским мостам с севера. Пришлю вам ещё пару-тройку пулеметов, а людей не проси. Удачи.

Кириллов покидал похожий на растревоженный улей наркомат с тяжелым сердцем, глодала неопределенность и тревога.

Спустившись во двор управления, он нашел свою эмку с задремавшим от постоянных недосыпаний шофером и приказал ему двигаться в сторону бывшей Институтской, а ныне «улицы 25 октября».

–Институтская, -пронеслось в голове старое название, именно так часто называла улицу его жена Маша, коренная киевлянка бог весть в каком поколении, к тому же дворянка из семьи приват-доцента биологии Киевского университета.

–Ох, сколько объяснительных он писал относительно происхождения жены, особо бдительным товарищам, из числа партийных органов, куда его только не вызывали, что бы они провалились со своей бдительностью. Спрашивали всё вплоть до мелочей, почему брат тестя служил у белых, почему тесть дружил с писателем Булгаковым. Почему он выступал против принудительной украинизации в университете.

Не там врагов то искать надо было.

–Ну был другом семьи Машиных родителей Михаил Булгаков, ну и что?

Сам Евгений творчество Булгакова может и не любил, зато его произведения уважает товарищ Сталин.

Об этом Кириллов прямо и открыто высказался в лицо очередному бдительному товарищу из партийной комиссии. Аргумент подействовал железно и его оставили в покое.

– Институтская, – повторил Евгений.

Жена часто специально дублировала старинные названия с современными советскими, и если поначалу Кириллова раздражала эта ее манера называть старорежимными словами большевистские изменения в городской топонимике, то вскоре он привык и начал находить это даже забавным.

Название улицы вызвали у Кириллова щемящее воспоминание о семье, Маше и маленьком Сережке и ком предательски подкатил к горлу. Он отправил жену с ребенком в эвакуацию, в Горький, к своей матери ещё в конце июня. Кириллов хорошо помнил тот жаркий летний вечер, когда, стоя на перроне, прощался с супругой и сыном, вот только прощание вышло коротким и скомканным, а ему так много хотелось сказать тогда Маше, но получилось совсем не так.

У Кириллова просто совсем не было времени на разговоры, семьи комсостава доставили к эшелону служебным автобусом, а он и на вокзал-то приехал только к отходу поезда.

В памяти Кириллова остались заплаканные глаза жены, заснувший сынишка на ее руках, последние их слова о любви, долгий поцелуй и ее мольба о том, чтобы он берег себя и писал почаще.

Потом состав тронулся, и Евгений услышал тоскливый гудок паровоза – это был похоронный гудок по его прошлой жизни, навсегда разделивший ее на две половины. В той ушедшей, отъезжавшей навсегда была семья, сын, близкие, все хорошее и привычное, что его окружало эти последние три года. В этой оставалась только война.

– Нет, – подумалось ему, – не только, был ещё воинский долг, его боевые товарищи и просто люди, которых он успел полюбить, и сейчас именно их он ассоциировал с Родиной, была его служба и ненависть к мразям, которые, пытаясь разрушить его мир, хотят отнять все то, чем он дорожил.

Тогда, провожая семью в эвакуацию, Кириллов ещё не знал, что через неделю состав попадет под бомбежку, и тело его жены найдут недалеко от искореженного взрывом вагона в неглубокой воронке, куда смертельно раненная осколками Маша заползла, повинуясь безотчетному животному инстинкту матери, прикрывая собой уже бездыханного ребенка.

Он узнал об этом только в самом начале августа.

Резкая трель идущего навстречу трамвая, вернула Евгения Николаевича из мира воспоминаний к реальности.

– Странно, город живет, несмотря на бомбежки и обстрелы: ходит общественный транспорт, работают театры, есть свет и вода, и люди на улицах не знают о нависшей опасности окружения. Пока не знают, через день, два всё может измениться. Кириллов вновь вспомнил сидевших в приемной у Савченко саперов и директора электростанции, выводы напрашивались сами собой.

Отгоняя от себя мрачные раздумья, Кириллов попытался сосредоточиться на задании, мысленно рисуя детали будущего маршрута движения.

Предстоящее задание не страшило капитана госбезопасности, но ложилось свинцовым грузом ответственности на его плечи. Ему захотелось ясности и простоты решений, каковые и должны быть на войне, черные и белые, свои и чужие, без оттенков и недомолвок. Он дважды писал рапорт о переводе на фронт и дважды получал отказ. После гибели семьи Кириллов замкнулся в себе и сосредоточился на работе. Теперь в жизни Евгения была только война, она казалась ему большой и тяжкой, неумолимо надвигающейся бедой, подминающей под себя людские судьбы, ордой мерзких монстров в человеческом обличии, которых нужно было уничтожить. Уничтожить любой ценой, и, понимая головой всю важность своей работы, Кириллов всем сердцем желал отомстить за смерть близких, убивая в открытом бою тварей, одетых в цвета фельдграу.

– Доберёмся до Харькова, сдам этот чертов клад и опять попрошусь на фронт. Может, не откажут, – с надеждой подумал он, попытавшись задавить в себе вновь нахлынувшие чувства и сосредоточиться на предстоящем деле.

Через полчаса «подполковник» Кириллов уже сидел напротив заместителя директора банка. Большой и уютный кабинет банкира сейчас представлял из себя склад каких-то бумаг. Связанные бечевкой пачки неведомых документов, папки и финансовые отчеты лежали вдоль стен, занимали место на стульях и кожаном диване.

Представившись, Кириллов показал бумаги с грозными печатями и визами хозяину кабинета.

– Да-да, нам звонили. Мы вас с утра ждем, представителя вашего наркомата, – с заметным облегчением произнес банкир – лысый маленький человечек в толстенных роговых очках и с изрядно подрагивающими руками. – Сами понимаете, приказ подготовиться к эвакуации, а тут такое, конечно, основные фонды мы ещё в августе, по распоряжению…

Во всех его движениях и словах чувствовалась нервозность и плохо скрываемый испуг.

– И здесь готовятся к эвакуации, значит им что-то сообщили, что же не будем терять времени, – подумал Кириллов.

– Вот, понимаете, все эти документы подлежат…-представитель банка, хотел было продолжить, но Кириллов властным жестом остановил словесный поток не в меру разошедшегося финансиста и сухо произнес:

– Товарищ, где груз?

– Да-да, конечно, сейчас вызову начальника охраны, и вас проводят в хранилище.

Он быстро схватил трубку внутреннего телефона и затараторил в нее срывающимся голосом.

Кириллов с растущим раздражением смотрел на его суетливые движения и ему захотелось скорее покинуть этот кабинет.

Наконец, через несколько минут, показавшихся слишком долгими, на пороге возникла фигура в инкассаторской тужурке и маячивший за ним лейтенант войск НКВД. Без дальнейших проверок и проволочек, «подполковник» Кириллов в сопровождении приставленного к нему лейтенанта-чекиста сразу же проследовал в хранилище. Там его уже ждали.

В подвальном, но хорошо освещённом помещёнии за столом сидели два человека.

Первый – пожилой майор в форме войск НКВД, несмотря на возраст, подтянутый и стройный.

– Явно из кадровых, – мелькнуло в голове у Кириллова.

Вторым был гражданский человек весьма неряшливого вида в мятом костюме и несвежей рубашке, возрастом под шестьдесят, с лысеющей, когда-то, видимо, весьма курчавой головой и крючковатым носом, выдающим его семитское происхождение.

При появлении Кириллова оба встали. Знаком майор отпустил сопровождавшего лейтенанта.

– Здравствуйте, товарищи, – обратился Кириллов к присутствующим – я, подполковник Кириллов, прибыл по поручению зам. наркома с целью принять спецгруз.

При слове «подполковник» майор едва заметно улыбнулся, но виду не показал.

После представления Евгений Николаевич вновь предъявил свои бумаги с многочисленными и грозными печатями.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, я, майор Иванов, временно отвечаю за сохранность вверенного имущества вплоть до передачи оного вам по описи, а это старший оценщик Штокман.

– Штокман Соломон Моисеевич, оценщик, – представился гражданский.

Кириллов пожал присутствующим руки – сухое и жесткое рукопожатие майора контрастировало с мягкой и влажной рукой Штокмана.

– Не будем терять времени, товарищи, тем более что у нас его попросту нет, – сразу переходя к делу предложил Кириллов.

– Конечно, в таком случае ознакомьтесь с описью, товарищ подполковник, и извольте принять по списку, – тут же предложил Штокман; после этих слов он разложил перед Кирилловым бумаги и взглядом указал на пять обитых железом деревянных ящика.

Просмотрев листы, разложенные оценщиком, Кириллов мысленно присвистнул, только царских золотых червонцев в списке было пятнадцать тысяч, не считая почти трех десятка килограмм ювелирных изделий и золотого лома, начиная с золотых колец, серег, подвесок с драгоценными камнями, заканчивая золотыми коронками. Кроме этого в списке значились более двухсот килограммов серебра самого различного вида – в основном, церковной утвари и подсвечников.

Прием, взвешивание и подсчет, несмотря на тяжелую обстановку, происходил без спешки и был довольно тщателен, по крайней мере, это касалось золотых изделий, с серебром было проще – его приняли по весу без описи предметов.

Вскоре всё было вновь погружено в ящики и опломбировано.

– Ну, вот, в общем-то, и всё, можно вызывать охрану для загрузки имущества, – с облегчением выдохнул майор Иванов, вытирая взмокший лоб и одевая фуражку с васильковой тульей.

Штокман передал майору бумаги с описью и заявил Кириллову, что ему приказано руководством сопровождать груз вместе с подполковником до Харькова, и в подтверждение своих слов показал письмо, подписанное директором госбанка и завизированное финансовым управлением НКВД.

– Вот ещё одна обуза, – покосившись на оценщика, подумал Кириллов, – гражданские мне в таком деле совсем не нужны.

Его взгляд был красноречивее слов, и, наблюдая за реакцией Кириллова, майор Иванов с нажимом напомнил:

– Товарищ, кх, «подполковник», – он откашлялся, – этот, товарищ Штокман, ценный специалист нашего, – на этом слове нквдист сделал ударение, – наркомата, и он поедет с вами, это распоряжение Савченко.

–Да, я в курсе, -кивнул Кириллов, потом ещё раз внимательно посмотрел на оценщика и обреченно вздохнул.

– Я не буду вам обузой, товарищ подполковник, и у меня есть кое-какой опыт сопровождения ценных грузов, ещё в гражданскую войну, знаете какая неразбериха была здесь в восемнадцатом…, – как бы в оправдание залопотал Штокман.

Но Евгений Николаевич быстро прервал оценщика.

– Можете не продолжать, товарищ Штокман, мне не требуются ваши объяснения и воспоминания, для меня достаточно распоряжений руководства относительно вас, готовьтесь к отъезду. Время до конца погрузки, ждать никого не будем.

– А я практически готов – спокойно сказал Штокман, – можете указать место в транспорте. В какой машине прикажете ехать?

Учитывая возраст и положение этого человека в предстоящем небезопасном вояже, Кириллов предложил Соломону Моисеевичу место в своей «эмке».

Майор Иванов снял трубку громоздкого телефонного аппарата, стоящего на боковом столе, и вызвал бойцов охраны.

Вскоре в комнату вошли два командира в звании лейтенантов НКВД в сопровождении десятка красноармейцев в форме данного ведомства. По приказу майора вошедшие споро взяли ящики и потащили во двор, где уже ждали машины.

Кроме эмки в распоряжение Кириллову передали пять грузовиков ГАЗ и усиленный взвод 227 полка войск НКВД в количестве пятидесяти человек под командой лейтенанта Игнатьева.

Молодцеватый и подтянутый лейтенант произвел хорошее впечатление на Кириллова, он словно бы сошел с плаката ОСВИАХИМА, высокий спортивный, затянутой в ладно сидящее обмундирование, если бы не ранние залысины на лбу, его можно было бы назвать красавцем.

– Откуда родом, лейтенант?

– Саратовский.

– Ну, почти земляк, – хлопнув Игнатьева по плечу, улыбнулся Кириллов, – я тоже с Волги, сам из Сормово, слыхал про такое место?

– Эх, а то как же! – Игнатьев.

– Ладно, потом поговорим, после погрузки построй людей.

Когда все ящики оказались в одном из грузовиков, перед машинами выстроился взвод охраны спецгруза.

Кириллов принял рапорт Игнатьева и в сопровождении лейтенанта прошел вдоль строя вверенных ему людей. Все бойцы были одеты в полевую форму РККА, ничем не выдававшую их ведомственную принадлежность к войскам комиссариата внутренних дел, и отличались от обычного стрелкового взвода лишь наличием большого числа единиц автоматического оружия и пулеметов. Каждый из бойцов имел на вооружении винтовку СВТ, гранаты и нож, а двенадцать человек, включая самого Кириллова, ещё и ППД-40. Кроме этого на каждый грузовик полагался «дегтярь».

– Да, Савченко не поскупился, – ухмыльнулся про себя Кириллов

Речей капитан госбезопасности, а ныне подполковник РККА, произносить не стал, и так каждый боец в этом строю знал возложенную на него задачу. Все они принадлежали к конвойным войскам, так что сопровождать ценные грузы им было не впервой, а содержимым ящиков никто не интересовался, потому как «чем меньше знаешь, тем здоровее будешь и может проживешь подольше».

Игнатьев уже сообщил Кириллову, что народ у него подобрался проверенный и имевший боевой опыт августовских боев за Киев, ликвидацию диверсантов и конвоирование спецконтингента.

Сам лейтенант участвовал в Освободительном походе 1939 года в Польше и пресечении деятельности банд националистов на Западной Украине.

Проходя мимо строя бойцов, Кириллов также остановил свой взгляд на старшине, заместителе командира взвода, на груди которого красовался орден Красной звезды.

– За что награждены, старшина?

– Старшина Осадчук, – громко и четко представился крепкий, хорошо сбитый мужчина, неопределенного возраста с сильно загорелым, обветренным лицом. – Награжден за бои на озере Хасан, товарищ подполковник, – выпятив грудь вперед ответил орденоносец.

– Значит боевой опыт имеете, хорошо.

– Так точно, товарищ подполковник

– Пограничник?

– Так точно, товарищ подполковник, службу начинал в Туркестане, десять лет назад.

– Значит с басмачами тоже воевать пришлось? – сделал вывод Кириллов.

– Так точно, пришлось.

– Хорошо, если среди нас такие люди, мы точно победим, – одобрительно кивнул Кириллов и, обернувшись к Игнатьеву, коротко бросил, – по машинам, лейтенант, время дорого.

Радиограмма

– Вертеру от Гете.

По сведениям, поступившим от Путника, русские отправляют из Киева особо ценный груз, характер и назначение груза выяснить не удалось, предположительно, мат. ценности и секретные документы особой важности. Охрана взвод войск ОГПУ в полевой форме. Возможный маршрут прилагаю.

– Гете от Вертера.

Приказываю. Абвергруппам, действующим в квадратах 17,18 и 21, задействовать спящие ячейки ОУН и совместными усилиями перехватить груз, свидетелей не оставлять.

Предопределение и случайность

Однако, как ни спешил Кириллов, колонна только под вечер покинула город. Перед цепным мостом имени Евгении Бош, прозванным в народе мостом Патона, возникла немалая пробка из-за двух столкнувшихся грузовиков. Один из тяжело груженных ЗИСов подрезал другой, а сзади незадачливого «захара» уже поджала целая вереница его коллег. Ситуация осложнилась ещё и тем, что по встречке нескончаемым потоком тоже шли и шли машины.

Сбросить их с моста, как в таком случае обычно делалось, не представлялось возможным, мешали фермы и тяжесть груженых ЗИСов

Кириллов вышел из «эмки» и с волнением посмотрел вокруг: он заметил, как сидевшие в кузовах встревоженно завертели головами, глядя в уже начинающее темнеть небо.

– Наше счастье, что сейчас вечер и налет маловероятен, бомбят обычно под утро, – будто читая его мысли, произнес кто-то сбоку.

Кириллов обернулся: на подножке соседнего грузовика, опершись на раскрытую дверь, стоял чубатый майор, артиллерист, в лихо заломленной фуражке.

– Зря так думаете, – прервав его рассуждения, ответил Кириллов, – они уже и днем налеты делают, так что надежда только на сумерки да вон на них, наших защитниц, – он с нескрываемой жалостью кивнул на расчет девушек-зенитчиц, притулившихся у своего орудия.

Майор почесал затылок и, сально улыбнувшись, хмыкнул, сделав непристойный жест:

– На них надежды мало, они разве только для…

Его хамоватая развязность и ухмылка сильно не понравилась Кириллову, посмотрев на собеседника колючим взглядом, от которого тот съежился, он сухо процедил сквозь зубы:

– Займитесь своим делом, майор.

Майора как ветром сдуло с подножки, и он укрылся в кабине полуторки.

Кириллов достал из кармана галифе пачку «Казбека» и, выругавшись, чиркнул спичкой.

– Сволочь, она и на войне сволочь, – в сердцах произнёс он.

– Не принимайте близко к сердцу, товарищ подполковник, – раздался надтреснутый и слегка картавый голос, – извините, я невольно стал свидетелем вашего разговора с товарищем майором.

Штокман тоже вылез из «эмки», оправив помятый пиджак, и печально произнес, кивнув на зенитчиц:

– Дочка соседки тоже добровольцем в ПВО служит, мать места не находит, извелась вся.

Кириллов взглянул на оценщика и, молча кивнув, протянул ему пачку с папиросами.

– Угощайтесь, Соломон Моисеевич

– Спасибо, товарищ подполковник, но я не курю, бросил, врачи сказали, что вредно для сердца в моем возрасте.

– Да, а я вот знаете, никак не могу, сколько раз ни пытался. Дурная привычка, а все же вот так закуришь, и немного успокаивает нервы, – и он глубоко затянулся папиросой.

Кириллов решил поближе познакомиться с человеком, с которым предстояло делить дорогу до Харькова

– Позвольте вопрос, Соломон Моисеевич, вы киевлянин?

– Сейчас, наверно, киевлянин, хотя и родился в Одессе. После смерти родителя нас у матери осталось пятеро, я был самым старшим в семье, тяжело было, голодали. Спас нас брат матери, перевез в Киев и пристроил меня учеником к ювелиру. Ну, а дальше привык, освоил это ремесло, кормило оно нас, так вот и прижился в Киеве.

– Ясно, а семья у Вас есть?

– Семья, – горько вздохнул Штокман, – была…Была семья, а как же. Жена Клара и двое сыновей Миша и Фима – братья, а какие разные. Миша – он технику любил, военное училище закончил, танковое. Лейтенантом стал в прошлом году. Похоронка на него пришла ещё в июле, сгорел где-то под Дубно.

Штокман сглотнул комок, подошедший к горлу, и продолжил: – а Фима- младшенький, был музыкантом, погиб в августе в ополчении. Жена как узнала – слегла и больше не поднялась, месяца не прошло, как схоронил.

При этих воспоминаниях Штокман, стал словно заметно ниже и старше, его седая, с проплешинами голова склонилась и кадык дернулся.

Кириллов сам был не рад, что затронул эту тему и, как бы в оправдание, сказал: – Моих тоже больше нет, осталась лишь мать и сестра в Горьком.

Они стояли возле машины и молчали, не обращая внимания на урчание моторов, проходивших по встречке воинских колонн, крики и брань водителей застрявших в пробке машин и отдаленный гул орудийных залпов.

– Идите в машину, Соломон Моисеевич, а то вечером здесь слишком свежо, ветер с реки, простудитесь, – наконец сказал Кириллов, раскуривая очередную папиросу.

– Да, да, – тихо проговорил оценщик, суетливо закивав в ответ.

Кириллов успел сделать лишь две затяжки, как вдруг пробка у въезда на мост ожила и пришла в движение. Притормозив на несколько минут встречный поток, распоряжавшийся у тет де пона начальник охраны приказал следующему в колонне артиллерийскому тягачу «Комсомолец» подцепить мешавшие движению грузовики и, изрядно раскурочив, сбросить их с дороги, что сразу решило проблему.

– Давно бы так, – сказал Кириллов, занимая место рядом с водителем, – непонятно, почему они так долго валандались.

– Так они сцепились, и оба груженные под завязку, их только танком, спихнуть можно, товарищ …подполковник, – пояснил сержант-шофер.