Ограбление Медичи

– Обещания отцам. Они всегда с нами. А как же ты?

Халид не удостоил ее ответом. Работа, которой он бы мог заниматься в Тунисе, не имела ничего общего с реальностью. А реальность представала в суровом виде, лишь чертова бессмысленная, скучная повседневность, жизнь в нищете в безумном чистилище. И разве у него был другой выбор? Никто больше не осмеливался предложить ему работу здесь, в Генуе, боясь навлечь на себя гнев Морского Дракона. В Тоскане не было вариантов для тунисца, покинувшего родину.

Сторожевой пес Траверио. Так назвал его Марино. И он до смерти так и останется сторожевым псом Траверио.

Его молчание стало весомым ответом для Сарры.

– Ах, – сказала она. – Понимаю.

Конечно, она все понимала. Именно поэтому и приехала в Геную. И именно поэтому не предупредила о своем приезде синьора Траверио.

Халид заглотил приманку.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу предложить тебе работу.

Халид сухо усмехнулся в ответ.

– Синьор Траверио не обрадовался бы, услышь он тебя.

– А кто ему скажет? – откликнулась Сарра. – У тебя есть шанс заработать такие деньги, о которых ты и мечтать не мог. Два месяца. Одно дело. В итоге ты получишь сумму, которой хватит, чтобы купить билет первого класса до Туниса, спасти бизнес отца и обеспечить себя и всю свою растущую семью, прожив остаток дней в роскоши и комфорте. Тебе больше никогда не придется думать о Генуе.

Однажды Халид по глупости уже совершил ошибку, слепо согласившись на работу. Он не хотел наступать на те же грабли.

– И в чем подвох?

– Джакомо в команде.

Халид затрясся в беззвучном смехе. Он застонал и откинулся на спинку кресла.

– Этот псих?

– Я говорила то же самое, но он лучший в своем деле. Как и ты. Вот почему мы хотим пригласить тебя.

– Мы. Ты и девчонка Челлини.

Сарра допила сидр.

– Мы не ждем, чтобы ты сразу дал ответ. Поедем со мной во Флоренцию. Послушаешь Розу и тогда сможешь принять решение.

– Синьор Траверио не позволит мне уехать из Генуи.

– Позволит. Потому что во Флоренции появился некий выскочка, который претендует на генуэзскую гавань.

– Да ладно, – с невозмутимым видом откликнулся Халид.

– О да. Очень дерзкий и опасный. И, что самое удивительное, он из Ифрикии.

– Никогда не слышал о таком человеке.

– А вот Морской Дракон уже слышал. Он только сегодня днем узнал о нем из очень достоверных источников. Слышала, его это сильно взволновало.

Наверняка так и было. Синьор Траверио всегда был параноиком. Подобные неожиданные новости обычно пугали его до глубины души. Он захочет, чтобы кто-то провел расследование. А кто лучше всех сможет докопаться до истины, проверив слухи об ифрикийском претенденте, чем…

– Ты ей доверяешь? – спросил Халид.

Сарре не нужно было переспрашивать, кого он имеет в виду.

– Я верю, что у нее больше шансов, чем у того идиота, который набросился на тебя сегодня вечером.

– Гм. – Именно такого ответа Халид и ожидал от Сарры. В его мыслях снова промелькнуло лицо Юсуфа, и на этот раз он не отмахнулся от этого видения. Возможно, в этом мире еще существовал проблеск надежды. Может быть, и его судьба изменится – настолько, чтобы оплатить проезд домой в Тунис, договориться с Диего де Авилой, спасти свою семью раз и навсегда. Возможно, мир состоит не из одних лишь тупиков, как он думал раньше.

А если синьор Траверио никогда не узнает об этом, то он не закончит так, как Чибо.

– Итак, в команде, – начал Халид, – ты, синьорина Челлини, чокнутый актер…

– Агата де Россо, – сказала Сарра.

– И это все? – Похоже, команда была маловата для столь серьезного дела, которое расписывала ему Сарра.

Сарра поморщилась, ей стало не по себе впервые с тех пор, как она подошла к Халиду на пристани.

– Есть еще кое-кто, – сказала она. – Хотя на его счет… еще предстоит подумать.

– Так кто он?

Сарра вздохнула.

– Обуза.

Шесть

Доминик

Это была катастрофа. Уже ничего не спасти. Полный провал, и во всем виноват только он, он абсолютно безнадежен, и ему оставалось только признать это и сдаться.

Ручка кисти скрипела, стиснутая пальцами Доминика. Легче, легче, нашептывал в голове голос матери, и он слегка расслабил пальцы. Но в мире не существовало таких легких, свободных штрихов, чтобы спасти этот холст от него самого.

Он потянулся к палитре и тут же вымазал ладонь зеленой патиной до кончиков пальцев. Разозлившись, он отшвырнул кисть и потер лицо чистой ладонью.

Дело было в тоге. Вот в чем проблема. Он отлично изобразил ее, в этом Доминик не сомневался. Она была точно такой, какой он видел ее в своем воображении, вплоть до мельчайших складок на левом рукаве. Но где-то между замыслом и воплощением на холсте что-то пошло не так. На картине все это выглядело неестественно – и тога, и женщина в ней, и вырисовывающийся на заднем плане собор Санта-Мария-дель-Фьоре. Все вместе они превратили картину в странное, противоречивое буйство красок. Снова.

В теории Доминик Фонтана был юношей, стремящимся к зениту славы. В пятнадцать лет он овладел тонкостями бесчисленных живописных техник, мог по памяти повторить эскизные линии да Винчи, романтические изгибы Боттичелли, чистые цвета Беллини. Этого было достаточно, чтобы получить место подмастерья в одной из самых престижных художественных мастерских Флоренции, и в будущем, возможно, он смог бы рассчитывать на покровительство богатых ценителей искусства и сделать себе имя, которое прославило бы его в веках.

И все же. Три года спустя Доминик начал осознавать, что мастерство и талант других художников вовсе не делает талантливыми его собственные картины. И он не мог понять, в чем же дело, ведь если он точно копирует оригинал, то тога его работы должна быть ничуть не хуже…

– Да Карпи?

На мгновение Доминику показалось, что это мать снова нашептывает в его голове. Но нет – голос прозвучал в полумраке мастерской прямо у него за спиной. Доминик вскрикнул, судорожно шаря рукой в поисках выброшенной кисти, попутно сбив палитру, мастихины и краски. Он развернулся, сжав в кулаке кисть, как оружие. Если его собирался убить художественный критик, он бы не сдался без боя.

Но вместо этого он оказался лицом к лицу с девушкой. Она была на несколько дюймов ниже Доминика и разглядывала его из-под буйной копны кудрей. Она куталась в плащ, уже посеревший от мраморной пыли, которая постоянно витала в воздухе мастерской.

В ее больших, темных и одновременно ярких глазах застыло удивление. Доминик крепче вцепился в кисть.

– Кто… – наконец произнес он, вновь обретая дар речи. – Что…

– Прости, прости… – Девушка попятилась назад, избавив Доминика от притяжения своего магнетического взгляда.

– Что? – снова повторил он единственное слово, которое пришло ему в голову.

– Я же сказала, прости, – повторила девушка, но Доминик, хлопая глазами, постепенно начинал приходить в себя, с удивлением оглядываясь вокруг. Не было слышно ни стука резца по камню, ни веселой болтовни старших подмастерьев. В просторной мастерской было темно, нагромождение грубо сколоченных столов, кусков мрамора и холстов поглотила ночь.

– О нет, – охваченный страхом, воскликнул он. – Который час?

– Солнце уже давно село, синьор, – сказала девушка.

Доминик застонал. Он обещал убраться отсюда вместе с другими подмастерьями, но был так поглощен своей ужасной картиной, что потерял счет времени.

– Проклятье. Черт. – И он, словно его сам дьявол подгонял, щелкая кнутом, принялся собирать все, что разбросал при внезапном появлении незнакомки, и сваливать на шаткий верстак, где мерцала его одинокая свеча. Девушка подобрала мастихин, который упал на пол рядом с ней.

– Прекрасная картина, – сказала она, обойдя его, чтобы поближе рассмотреть подпись, нацарапанную внизу холста. От нее исходил цитрусовый аромат.

– Доминик… Фонтана?

Эта ложь, даже больше, чем ее необъяснимое присутствие, разозлила его. Он выхватил мастихин у нее из рук.

– Уже поздно, – сказал он. – Мы закрыты для посетителей.

– О, я не посетитель, – сказала она, и ее лицо озарилось яркой улыбкой. Эта улыбка, отрепетированная до совершенства, разозлила его еще сильнее. Он нахмурился.

– Я встречаюсь кое с кем, – продолжила она. – Да Карпи?

Доминик хлопал глазами.

– Кто? Нет… – Он швырнул мастихин и остальные вещи на козлы. – Он даже не во Флоренции.

– Я знаю. Но эта фигура. Вот. – Она провела пальцем по тоге, которая доставляла ему столько хлопот. – Я видела ее раньше. На одной из гравюр Уго да Карпи, еще в Венеции. Булыжная мостовая мне тоже знакома. Пьетро Перуджино. Отлично выполнено, практически не отличить от оригинала. Это точно Перуджино.

Она была права. Он копировал, вдохновляясь обоими художниками. Но это не означало, что Доминик был счастлив, что его разоблачили. Он схватил с пола простыню и одним быстрым движением накинул на холст.

– Ты должна уйти. Если нужно, приходи утром.

– Я не думала, что художники подписывают незаконченные работы, – сказала девушка, прислонившись к книжной полке, которую Доминик использовал, чтобы отгородить свое пространство от остальной части мастерской. – Разве это не плохая примета или что-то в этом роде?

Производное искусство [5]. Даже спустя несколько дней Доминик все еще чувствовал мурашки, разбегавшиеся по коже от критики своего учителя.

– Я должен был закончить картину, – пробормотал он, и тут же пожалел о своих словах.

– Правда?

– Ты должна уйти, – повторил он.

– Я же сказала, – ответила она. – Я кое-кого жду. У меня назначена встреча.

Доминик жестом обвел пустую мастерскую.

– По-моему, тебя просто обманули.

– Я могу подождать, – прощебетала девушка. – У меня нет других дел. Почему ты все еще работаешь над своей картиной, если она уже должна быть закончена?

Он прищурился, заметив ее улыбку.

– Так кого ты ждешь?

– Я первая спросила.

– Ты в моей мастерской.

– Я в мастерской твоего хозяина. Жду твоего хозяина. – Его глаза сузились еще сильнее.

– Зачем?

– Я же сказала. У меня назначена встреча. Он ждет меня. – Она придвинулась ближе. Он попятился. – Это личное дело.

Доминик прислонился к стене и, рискуя ослепнуть, любовался ее лучезарной улыбкой. Что-то в ней его настораживало. Но он не мог определить, что именно.

– У меня что-то с лицом, синьор Фонтана? – спросила девушка, и Доминик понял, что она тоже разглядывала его, взгляд ее темных глаз был пронзителен. – Вы должны сказать мне, если это так.

Внезапно все встало на свои места. Ее позднее появление, художественные познания, предполагаемая встреча с его хозяином.

– О, понимаю, – сказал он. – Я знаю, почему ты здесь.

Она вскинула бровь, и у Доминика мелькнула нелепая мысль, что это первая неподдельная эмоция на ее лице с того мгновения, как они столкнулись в темной мастерской, испугав друг друга.

– Неужели?

– К нам каждую неделю являются такие, как ты. – Он покачал головой и снова принялся наводить порядок на своем рабочем месте. – Он ничего не подпишет для тебя. У него нет слов поддержки для таких как ты… какие бы художественных стремления тобой ни двигали. – Слова горчили на языке. – Так что лучше уходи сейчас и избавь себя от разочарования.

На лице девушки вспыхнул неподдельный восторг.

– Думаешь, я здесь потому, потому что… я твоя поклонница?

– Да Карпи и Перуджино можно узнать с другого конца комнаты, – сказал Доминик.

– Потому что ты в точности скопировал их.

– Я… нет, я…

– И Боттичелли тоже. Не думай, что я не заметила. У меня нет «стремлений», но я не слепая.

– Кто ты такая?

– Поэтому ты все еще работаешь над ней? – спросила девушка, глядя на мольберт. – Пытаешься превратить в нечто большее, чем привычное месиво из чужих работ?

Услышать такое от девушки, с которой познакомился всего несколько минут назад, было для него чересчур. Доминик сжал кулаки.

– Пошла. Вон.

– Фонтана.

Грубый низкий голос, гаркнувший его имя, был подобен удару хлыста. Доминик почувствовал, как кровь отлила от лица так быстро, что у него возникло мимолетное опасение, что он вот-вот потеряет сознание. Развернувшись, он увидел, что на помощь незнакомке подоспело подкрепление.

– Она… она как раз уходила, – заикаясь, пробормотал он, глядя в вечно хмурое лицо своего хозяина – мастера Микеланджело…

Семь

Роза

Перед Розой стоял человек, источавший невероятную силу. Глядя на его скрещенные на груди мощные руки, Роза подумала, что он похож на могучее дерево, пробившееся сквозь каменные плиты. На ее взгляд, ему было за сорок, его покрытые шрамами и царапинами крепкие руки выдавали в нем человека, занимавшегося ручным трудом. Мраморная пыль намертво въелась в его вьющиеся волосы и бороду. Он пристально разглядывал Розу, словно разбирая ее на части, он изучал каждый сантиметр кожи, каждую часть тела и жилки вен…

– Почему ты еще здесь? – с ледяным недовольством в голосе спросил скульптор Микеланджело Буонарроти, сам Божественный [6] собственной персоной.

Роза не сразу догадалась, что он обращался не к ней. Однако юный синьор Фонтана сразу все понял.

– Я рисовал, – забормотал он, пытаясь скрыть панику в серо-голубых глазах, – и я… я потерял счет времени…

– Гм, – только и произнес в ответ Микеланджело. Этот звук передавал все, что он думал о Доминике, его работе и живописи в целом. Доминик совсем пал духом.

Роза могла бы пожалеть его, если бы он не был таким ослом. Она шагнула вперед, прежде чем Микеланджело успел превратить своего ученика в кучку тлеющего пепла.

– Добрый вечер, – сказала она, сделав реверанс. – Полагаю, вы ждали меня.

«Ты действительно думаешь, что стоит идти туда одной?» – спросила Сарра накануне своего отъезда в Геную. Они сидели за кухонным столом в доме Непи, шинковали лук на ужин, прислушиваясь к скрипу шагов Пьетро в типографии внизу.

«Я не собираюсь на него нападать», – сказала Роза.

«Но он может вызвать городскую стражу».

«Нет».

«Ты этого не знаешь». – Роза вдруг подумала, кого видит перед собой Сарра в мерцающем пламени свечи, ее или Лену Челлини.

Но у Розы не было времени на призраков.

«Когда-нибудь нам все равно придется рискнуть, верно?»

В тот вечер она была особенно рада остаться одна, пробираясь через престижный район Сан-Никколо. Сомнения начали закрадываться в душу, когда мастерские и магазины Санто-Спирито уступили место своим роскошным собратьям. Она едва не пропустила длинное, пыльное здание, стоявшее в тени своих более внушительных соседей. Лишь мраморная пыль, покрывавшая булыжную мостовую перед широкими дубовыми двустворчатыми дверями, помогла ей сориентироваться. Отбросив сомнения, Роза расправила плечи и проскользнула внутрь.

Встреча с воинственным учеником, обладателем невероятно длинных ресниц, оказалась полной неожиданностью, но Роза не могла позволить поколебать ее решимость. А теперь ее оценивал пронзительный взгляд Микеланджело, не ограничиваясь физическими данными, он пытался проникнуть в ее душу, и Роза замерла, не желая ему мешать. Ее улыбка не дрогнула. Она умела держать себя в руках. Ей доводилось улыбаться людям и пострашнее.

– Гм, – наконец вынес он свой вердикт, и в этом звуке снова таился глубокий смысл. А затем, не говоря ни слова, повернулся спиной к Розе и своему наказанному ученику и зашагал прочь.

Он не выгнал ее и не вызвал городскую стражу. Уже что-то.

– Приятно было познакомиться, синьор Фонтана, – бросила Роза через плечо, поспешив за удаляющимся Микеланджело. Доминик едва удостоил ее взглядом, судорожно срывая холст с мольберта. Если бы Роза была азартна, то наверняка поспорила бы, что к рассвету холст окажется в реке.

Микеланджело Буонарроти, воплощение земных талантов, скульптор, поцелованный Богом, работал в крошечном уголке собственной мастерской, скрытый от любопытных глаз боготворящих его учеников и восторженных покровителей несколькими полотнами ткани. Легкий ветерок, просачивавшийся сквозь заднюю дверь, колыхал полотна, лунный свет, проникавший сквозь ставни, окрашивал их в причудливые неземные тона. Роза отдернула одну из этих занавесок и увидела скульптора, сидевшего на корточках у основания мраморной плиты с резцом в руке. Другая рука была прижата к камню, с такой нежностью ощупывая каждую линию, что Роза вдруг смутилась.

Он ничего не сказал. Отлично. Они могут поиграть в молчанку, но Роза не станет первой нарушать молчание.

– У тебя хватило наглости послать мне такое сообщение, – наконец произнес Микеланджело. Мгновение спустя тихую ночь расколол приглушенный удар. Роза подскочила на месте. Она не заметила, как резец Микеланджело резко вонзился в неприступную поверхность мрамора. Должно быть, это потребовало невероятной силы. Микеланджело поднял молот, нацеливая его на кончик резца, не удостаивая Розу взглядом.

– Какие дела могут быть со мной у такой девушки, как ты?

– Если бы вас это не интересовало, вы бы не стали ждать меня сегодня вечером.

– Гм, – отозвался он. Ей стало казаться, что этот звук составляет половину словарного запаса этого человека.

– Что касается «дела», – сказала она, – то мое заключается в перераспределении богатства.

– О, неужели? – Горький смех окрасил его слова. – Это должно что-то означать?

– Вопрос творца с острым умом, – откликнулась она. – Для некоторых из нас перераспределение богатства – это образ жизни.

Мужчина фыркнул.

– Отлично мелешь языком.

– Благодарю.

– Но, если судить по твоим словам, ты воровка.

– Гм, – хмыкнула Роза, позаимствовав его любимый звук. – Конечно, вашему богатству ничего не угрожает…

– Мне плевать на мои деньги. – Микеланджело два раза стукнул молотом по резцу. – Ну, и как же тебя зовут, девочка?

– Можете звать меня Роза.

– Роза. Ты считаешь себя очень умной. Но я знаю, почему ты здесь.

– О?

– Ты положила глаз на Медичи. – Осколки мрамора размером с большой палец посыпались на пол.

– О, Божественный оправдывает свое прозвище, – сказала Роза. – Какая прозорливость.

– Прозорливость, говоришь? Да ты не в себе. Мне следует вызвать стражу.

– Так почему не вызываете?

Он пронзительно взглянул на нее.

– Медичи дали мне эту мастерскую.

– Как мило.

– Они снабжают меня лучшими материалами. Они приходят ко мне с невероятными проектами. Они платят мне комиссионные.

– О? Я думала, вам плевать на деньги, – мягко заметила Роза.

– Все об этом знают, синьорина, – воскликнул он с ноткой горечи в голосе. – Всей своей жизнью я обязан им. Они помогли мне начать карьеру. Вытащили из безвестности. Лоренцо Медичи практически вырастил меня как собственного сына. – Он повел плечами, мощные мускулы напряглись и расслабились, и в следующее мгновение резец снова вонзился в мрамор со сверхъестественной стремительностью. – Да черт подери, – воскликнул Микеланджело. – Они даже моему ученику-идиоту подкинули работу, чтобы он подлатал эту их безобразную фреску.

Роза тут же вспомнила злость Доминика из-за картины.

– Я понимаю ваши опасения, – сказала она.

– Неужели? – спросил Микеланджело. Его молот обрушился на резец, отколов кусок мрамора размером с кулак Розы. Он грохнулся на пол, облако пыли окрасило в белый цвет подол ее юбки. – Ты понимаешь, что мы во Флоренции? Понимаешь, что этот город принадлежит Медичи? Понимаешь, что случается с теми, кто настолько глуп, чтобы перейти им дорогу?

В ее сердце вспыхнуло ледяное пламя.

– Могу я задать вам вопрос, мастер Микеланджело? – спросила она. – Если у нас есть несколько минут до того, как вы сдадите меня стражникам? – Микеланджело по-прежнему крепко сжимал в руке резец, но и не попытался воткнуть его ей в глаз, так что Роза сочла это за разрешение продолжать. – Приехав в город, я проходила мимо Палаццо Веккьо. И не могла не заметить великолепную статую. Статую Давида.

Микеланджело внимательно смотрел на девушку.

– Да.

– Вы ее создали.

– Четыре года крови и пота.

– Вам есть что вспомнить. Но вот что я хочу спросить. Что эта статуя значит для вас? – Он недоуменно уставился на нее, в его непробиваемой броне появилась первая трещина. – Жители этого города оставляют подношения у ее постамента. Цветы, сладости. Любовные письма. Письма ненависти. Они обмазывают ее грязью. Для них это не просто произведение искусства. Эта статуя значит нечто большее. И если она так много значит для простых людей, то что же она должна значить для Божественного, гения, создавшего Давида?

На лице Микеланджело застыло недовольство, его раздирали противоречия. Он молчал.

– Я скажу вам, что, по-моему, это значит, – сказала Роза, почувствовав свое преимущество. – Я думаю, что долгие годы Флоренция была Республикой. Она расцвела, будучи Республикой, освободившись от власти семьи Медичи. И в те годы вы коснулись своим резцом мраморной глыбы и создали нечто невероятное. То, что нужно превозносить. Давид, покоритель Голиафа, держащий в руках оружие победы. Я думаю, что вы высекли символ демократической свободы, то, что вы любили. А потом…

– Прато. – Микеланджело с трудом произнес это слово, его дыхание перехватило от ужаса и горя. – Медичи сожгли Прато.

Приветливая улыбка не сходила с лица Розы.

– Только глупец будет пытаться склонить вас на свою сторону обещаниями золота или власти, – сказала она. – У вас достаточно и того, и другого. Поэтому я пришла к вам с памятью о Республике и прошу… если есть шанс пробить хотя бы трещину в броне семьи, которая украла у вас свободу, разве вы не воспользуетесь им? – Может быть, она слегка переборщила, но у нее была лишь одна попытка. – Я видела листовки на стенах. Граффити. Флоренция помнит Республику. И поскольку Давид не из воздуха возник, могу предположить, что и вы тоже все это видите.

Тишина была ошеломляющей. Она давила на них, словно ватный шар, заглушая все звуки внутри тонких матерчатых стен. Здесь, в рабочем кабинете величайшего скульптора Флоренции, время растягивалось, мгновения перетекали в минуты, а минуты – в часы. Роза вдруг поняла, что затаила дыхание, и медленно выдохнула, стараясь сделать это беззвучно.

Слушая преувеличенно вдохновенные речи Розы, в какой-то момент Микеланджело отложил резец. Закрыв глаза, он застыл, прижав обе руки к мраморной плите, словно черпая силы в мощи камня. Глядя на его поникшие плечи и раскинутые руки, Роза с грустью поняла, насколько слабым он себя чувствовал.

– Они слишком сильны, – наконец пробормотал он, но все-таки посмотрел ей прямо в глаза. Неужели в этом яростном взгляде зажглась надежда? – Слишком богаты. Слишком хорошо вооружены. Против них бесполезно восставать.

– Кто сказал, что они хорошо вооружены? – спросила Роза. – Я взяла за основу их семейный девиз. Festina lente. Торопись не спеша. Мне не нужна армия. Все, что мне нужно, – это личное знакомство с ними.

– Но разве этого достаточно?

– Ах, мастер Микеланджело, – воскликнула она. – Я думаю, что такой художник, как вы, понимает больше, чем кто-либо другой. Чтобы победить Голиафа, нужен всего лишь камень.

Восемь

Джакомо

Для Джакомо Флоренция всегда была жизнерадостным городом, окруженным сверкающей атмосферой богатства и празднеств. И, возможно, он сам был виноват в том, что так долго не приезжал сюда, но его откровенно потрясло затаенное напряжение, наполнявшее город, когда он входил в ворота. Оно отражалось на лицах лавочников и разносчиков, а также гвардейцев Медичи и городских стражников в красной форме, патрулировавших узкие улочки. Боже, а эти листовки на стенах. Эта Флоренция была городом, готовившимся к… чему-то. Стоявшим на пороге чего-то.

Джакомо не терпелось узнать, что происходит.

Он добрался до мельницы на окраине города, когда солнце уже клонилось к закату. Это было старое здание, обмякшее на берегу реки Арно, словно кто-то выплеснул его туда, и Джакомо некоторое время с сомнением смотрел на него, пока голодное урчание в животе не напомнило, что сегодня у него еще во рту маковой росинки не было. Изнутри доносился вполне себе приятный запах, а значит, вполне вероятно, что здесь можно будет перекусить. Заткнув руки за пояс, он, не раздумывая, толкнул дверь.

Джакомо ожидал увидеть простоватое деревенское убранство, потрескивающий в очаге огонь, земляной пол. И даже длинный стол, где его ждали хлеб, сыр, фрукты и вино.

Но никак не ожидал увидеть мрачное мужественное лицо Халида аль-Сарраджа, который пристально уставился на него.