Исповедь. Роман в двух томах

Стоило Тиму, возвратившись в полицейское управление и поднявшись на этаж ГФП, войти в свой с командой кабинет, как он увидел, что Эман и Шрайбер, оживленно разговаривая, надевают шинели и поправляют их на себе перед зеркалом. Кёст сидел на своем месте, откинувшись в кресле, и поигрывал в руках карандашом.

– Что за сборы? – удивившись, спросил Тим.

– О, герр комиссар, как хорошо, что вы вернулись! – воскликнул Эман. – Нам позвонил помощник директора: тревога, нападение на патруль вспомогательной полиции. Надо ехать к селекционной станции, а я даже не знаю, где это.

– А Шрайбер что, тоже не знает? – проговорил Тим, снимая шляпу и пальто.

– Примерно знаю, – ответил Шрайбер. – По карте.

– В общих чертах, что там произошло?

– Обстрелян конный патруль хипо, – ответил Эман. – на дороге возле полей, есть погибшие. Туда уже выслали жандармов.

– Так… – произнес Тим, задумавшись и поставив портфель на стол возле шкафа, чтобы проще было открыть шкафную дверцу. – Данные по Болкунову не приходили?

– Пока нет, – ответил Эман.

– Эман, – сказал Тим. – останься здесь и жди, когда доставят информацию по этим газетчикам: мы со Шрайбером сами управимся там в полях.

– Есть, герр комиссар! – ответил Эман и тут же стал снимать уже надетую шинель. Тим же убрал в шкаф штатские пальто и шляпу, закрыл шкаф, подошел к вешалке, взял с нее, надел и тщательно выправил перед зеркалом свою шинель. Теперь он снова был во всех отношениях военный полицейский. Надев фуражку и взяв со стола у шкафа свой портфель с документами, он вновь направился к выходу из кабинета, сказав Шрайберу:

– Поехали, товарищ соплеменник!

Когда Тим, Шрайбер и переводчик Шмидт прибыли с шофером Хеллером к полям бывшей селекционной станции между северной окраиной города и поселком Северный, на сырой и грязной грунтовой дороге, справа от которой тянулись до отдаленных плоских холмов давно убранные поля в желтых остатках стерни, слева – обширный травянистый пустырь до далеких деревенских домов и деревьев, перед ними предстала типичная, много раз виданая Тимом картина тревожных будней прифронтового тыла. Дорога впереди была перегорожена собравшимися фельджандармами в шинелях, касках и с тускло блестящими при пасмурном дне шевронами, а также несколькими вспомогательными полицейскими в штатских куртках и полушубках, с уставными повязками на рукавах. Тут же на обочине у поля стояло две машины: жандармский грузовик-молния с открытым кузовом и русский трофейный легковой автомобиль вспомогательной полиции. В самом поле перед автомобилями громоздилась на боку разбитая и опаленная подвода без колес на торчавшем вверх борте, вероятно, во время боев за город попавшая под авиабомбу или снаряд. По пустырю с другой стороны дороги две оседланных, но без седоков, лошади щипали невысокую, но сочную от пропитавшей осеннюю землю дождевой влаги, траву. Хеллер припарковал «Фольксваген» на обчине сзади автомобиля хипо, Тим, Шрайбер и Шмидт вышли и, ступая сапогами по сырому грязному грунту дороги, невольно чуть поджимая плечи от особенно вольно гулявшего здесь – среди открытых просторов, холодного и влажного ветра, направились к собравшимся товарищам по оружию и службе.

– Внимание! – послышался голос. Фельджандармы, прервав свои разговоры, развернулись лицом к сотрудникам ГФП, одновременно расступаясь и давая им проход, вскинули в приветствии руки, бряцая винтовками, и воскликнули: «Хайль Гитлер!».

– Хайль Гитлер! – поприветствовал их Тим, тоже вскинув правую руку, для чего ему пришлось переложить портфель с документами в левую, а затем он, опустив правую, снова взял ею под мышку портфель. Он прошел к неподвижно лежавшим на дорожной грязи на некотором расстоянии одно от другого телам, издали напоминавшим какие-то безжизненные тряпичные кули неопределенной формы. Но близко стало видно, что это – казаки-хипо в теплых оливково-зеленых бушлатах и меховых шапках цилиндрической формы с кокардами, оба при саблях, вложенных в ножны.

Тим бегло оглядел сначала один труп – у правого края дороги: это был молодой мужчина, с уже смазанными смертной маской чертами лица, подернутого безжизненной бледностью; вытекшая изо рта и обагрившая подбородок, щеку, сырой дорожный грунт рядом кровь указывала на то, что у казака было пробито легкое. Однако между кровавым пятном на грунте и окровавленной нижней частью лица трупа виднелась полоска незапятнанной кровью земли. По опыту Тим догадался, что после того как убитый хипо-казак упал, кто-то еще осуществлял манипуляции с его телом: приподнял и снова положил или бросил, поэтому голова его несколько сместилась относительного первоначального положения при падении. Правая рука убитого, одетая в пухловатый оливково-зеленый рукав бушлата и полусогнутая в локте, была будто оттопырена вбок. Тиму стало ясно: с казака снимали его винтовку. Не было при нем и разгрузочного пояса с патронами. Тим перешел к другому трупу, лежавшему несколько дальше первого и у другого края дороги. Это был уже седоволосый казак, с усами, тоже седыми; лежал он с закрытыми глазами и еле заметно приоткрытым ртом, и если бы не смертная бледность, сошел бы за спящего или пьяного. Тиму стало ясно, что смерть застигла этого хипо, который, судя по более украшенным погонам на бушлате, и был командиром подвергшегося нападению патруля, внезапно. Об этом говорил и след прошедшей пули на груди бушлата: возможно, та угодила казаку прямо в сердце. Правая рука старшего казака была так же будто оттопырена вбок, как и у другого: с него тоже сняли винтовку и пояс с патронами. Другая рука и ноги лежали более-менее ровно: значит, командир хипо не пытался уклониться от нападения или занять удобную для обороны позиции, следовательно, его атаковали внезапно, а соответственно, первым из группы. Именно же: сразили внезапным выстрелом. Но откуда? Тим поднял голову и посмотрел в ту сторону, откуда должна была прилететь сразившая казака пуля. Там несколько впереди между дорогой и пустырем стоял маленький домик, точнее даже будка, с облезшей побелкой на мазаных стенах, крышей с полуоблетевшей соломой. Ограды у домика не было; рядом громоздилась куча какого-то непонятного хлама, чернели узкий проем открытой деревянной двери и небольшое окошко в деревянной раме, но без стекол. Несомненно, в этом построенном по местной крестьянской технологии домике-будке и находился стрелок, и именно из этого окошка он уложил несчастного хипо. Других построек поблизости не было.

Тим вернулся к Шрайберу, Шмидту и фельджандармам с русскими хипо. Кто-то смотрел на него, ожидая, что он скажет, кто-то из полицейских, уже привычных к этим чуть ли не ежедневным происшествиям, продолжал свою беседу, не обращая внимания на ход следственных действий.

– Шрайбер, вот тебе объекты, – Тим показал подчиненному коллеге на трупы убитых казаков. – начинай делать протокол…

– Есть! – ответил Шрайбер, кивнув.

– А я поболтаю тут, – сказал Тим.

Шрайбер, шагнув к трупу молодого казака, стал доставать бумагу из своего портфеля. Тим же подошел к жандармскому фельдфебелю – рослому и крепкому детине с квадратным лицом.

– Ну, что здесь произошло, товарищ соплеменник? – спросил он.

– Вот, сейчас расскажут! – ответил фельдфебель и махнул кому-то рукой. Подошли хипо в штатском с нарукавной повязкой и молодой казак с черными усами, одетый в такую же униформу, как два лежавших на дороге трупа, возле одного из которых Шрайбер сейчас писал начальные строки протокола. Тим понял, что это – уцелевший участник того же патруля. Ошеломленный вид казака, его карие глаза, со страхом метавшиеся то в одну, то в другую сторону, это подтверждали.

– Sprechen Sie Deutsch?* – спросил Тим. Казак молча и безучастно уставился на него.

– Командир спрашивает, говоришь ли ты по-немецки, – сказал по-русски хипо в штатском, зябко приподнимая на себе серую утепленную куртку.

– Н-не… – пробормотал казак, качнув головой в цилиндрической меховой шапке с кокардой.

– Шмидт! – позвал Тим. Подошел переводчик, держа руки в карманах своего серого плаща.

– Спросите имя, фамилию, звание, должность и подразделение у этого человека, – Тим кивком указал на казака и полез в портфель за бумагой и химическим карандашом.

Шмидт перевел, и казак, будто опомнившись, представился.

___________________

*Вы говорите по-немецки? (нем.)

Не будучи уверенным, что пишет без ошибок сложные славянские имя и фамилию, Тим занес его данные на бумагу. Это был рядовой конный полицейский из союзного казачьего корпуса.

– Скажите теперь, чтобы он рассказал, как было дело, – сказал Тим.

Шмидт перевел. Казак принялся говорить – сбивчиво и невнятно, все время запинаясь и повторяя слова. Шмидт переводил Тиму. Жандармский фельдфебель и хипо в штатском стояли рядом и равнодушно глядели то в сырой дорожный грунт, то куда-то в пустырь, иногда притоптывая ногами, чтобы согреться, и поправляя перекинутые через плечо ремни своего оружия: пистолет-пулемета у фельдфебеля и винтовки за спиной вспомогательного полицейского.

По словам уцелевшего конного полицейского, их группа из четырех всадников совершала обычный объезд вокруг полей. Он сам и их командир следовали впереди, сзади рядом друг с другом – еще двое казаков. На этом участке дороги командир чуть выехал вперед, и тут же началась стрельба: сначала два выстрела из винтовок с разных сторон, затем – автоматическая очередь. Командир упал сразу же после первого выстрела. Уцелевший казак сделал бросок на лошади в сторону, чтобы не попасть под следующую пулю, и увидел рядом с собой одного из своих товарищей, следовавших сзади: тяжелораненого, но державшегося в седле. Он смог ухватить лошадь товарища под уздцы, и так они вместе ускакали из-под обстрела в поле. Сделав по полю крюк, они выехали к окраине города, добрались до фельджандармского поста, и уцелевший казак поднял тревогу. Постовые жандармы вызвали подкрепление и санитарный автомобиль, чтобы доставить раненого конного полицейского в госпиталь. Самих нападавших уцелевший хипо не заметил.

Тим понимал, что степные партизаны едва ли осмелились бы напасть в этом месте на патруль днем: вокруг города было много постов фельджандармерии и вспомогательной полиции. К тому же, не столь важным для них объектом атаки был обычный конный патруль из четырех казаков, чтобы они стали долго и кропотливо разведывать график и маршрут его движения. Несомненно, нападение совершили городские партизаны, которые либо сами регулярно наблюдали, как казаки патрулируют этот район, либо это делали связанные с ними местные жители. И которые могли, совершив нападение и забрав у убитых полицейских оружие и боеприпасы, быстро скрыться в ближайшем жилом массиве. Отпустив все еще ошеломленного внезапной партизанской атакой уцелевшего казака-полицейского, Тим сначала оглядел отдаленную линию деревьев и строений поселка Северный на западе, затем – протянувшуюся на юге через весь горизонт серую полоску города. Городские партизаны могли отходить после нападения либо в поселок, либо в город, потому что в открытой степи их, скорее всего, увидели бы постовые. Вдоль городской окраины тоже постоянно курсировали патрули, которые могли легко заметить приближающихся к городу через открытые поле или пустырь партизан, соответственно, те наверняка отступили по пустырю в поселок, где патрулей было меньше. Однако едва ли они отходили пешком, так как поселок находился достаточно далеко, и они могли не успеть уйти с открытого места до прибытия по тревоге сильных полицейских подразделений. Значит, они уходили на лошадях, и скорее всего, к месту своей засады тоже прибыли на лошадях. Возможно, они все еще в поселке: затаились или просто не успели уйти. Тогда надо тщательно прочесать поселок, особенное внимание обращая на людей с лошадьми, если таковые там встретятся.

– Шрайбер! – подозвал Тим младшего коллегу, убирая бумагу с протоколом допроса уцелевшего участника атакованного патруля в портфель.

– Я здесь! – ответил Шрайбер, подойдя. Ветер трепал в его руке шуршащий лист с текстом общего протокола.

– Опросишь жандармов… ну, вот, их командира, – Тим кивнул в сторону зябко кутавшегося рядом в шинель здоровяка-фельдфебеля. – Я сейчас с Хеллером сгоняю на ближний пост, позвоню шефу. Перешерстим эту деревню… вон, вдали которая. Думаю, что бандиты ушли туда.

– Есть! – ответил Шрайбер, кивнув.

– Всё, не скучай! Время дорого! – Тим мимо расступившихся перед ним фельджандармов и вспомогательных полицейских зашагал к стоявшему на обочине дороги за грузовиком-молнией и русским автомобилем «Фольксвагену», возле которого прогуливался, сунув руки в карманы и от холодного ветра поджав плечи, Хеллер.

– Хеллер! – подходя, окликнул Тим шофера. Тот остановился и обернулся. – Садись, быстро едем к городу – и налево: там жандармский пост. Надо немедленно звонить директору.

Они сели в «Фольксваген», Хеллер завел двигатель, резко вырулил назад и помчал автомобиль по сырой дорожной грязи к серевшим на юге деревьям и постройкам города. Уже скоро они припарковались на защищенном валами из мешков с песком и оснащенном пулеметом посту фельджандармерии. Собравшиеся жандармы приветствовали вышедшего из автомобиля Тима вскидыванием рук и возгласом «Хайль Гитлер!». Ответив на приветствие, Тим подошел к здешнему фельдфебелю и, представившись, попросил отвести его к телефону. Начальник поста пригласил зайти в дощатую караульную будку, просто, но уютно убранную внутри. Там на столике стоял телефонный аппарат. Присев рядом на стул, Тим снял трубку и набрал номер директора ГФП. Когда в трубке послышался голос того, Тим сказал:

– Хайль Гитлер! Герр директор, это Шёнфельд!

– Хайль Гитлер! – ответил директор на том конце провода. – Что у вас, Шёнфельд?

– Я у места нападения партизан на конную вспомогательную полицию. В стороне селекционной станции…

– Да, понял, – ответил директор. – Какая обстановка?

– Убиты двое полицейских, один тяжело ранен, один остался цел, но сильно напуган. Герр директор, по моим соображения, партизаны напали на этих хипо из засады, а затем отступили в поселок Северный верхом на лошадях. Возможно, что они там, в Северном, и осели, чтобы переждать тревогу. А может быть, не успели оттуда уйти. Я думаю, надо провести в Северном полные розыскные мероприятия, прочесать все дома и закутки. В том числе искать людей с верховыми лошадьми… или хотя бы самих лошадей…

– Я понял вас, Шёнфельд! – сказал директор. – Так… кто у нас свободен… Как не хватает кадров!.. У нас Майлингер сейчас не сильно занят, кажется. Я подниму тревогу, оторву ребят Майлингера пока от дел наших… пораженцев и предателей, пусть они займутся Северным. Вы же продолжайте основное следствие.

– Вас понял! – сказал Тим.

– Приступайте к вашему делу!

– Есть! – Тим повесил телефонную трубку.

Вернувшись с Хеллером обратно к месту нападения на конных казаков-хипо, он со Шрайбером, уже закончившим опрос жандармского командира, принялся дальше обследовать место, чтобы с точностью реконструировать в протоколе ход партизанской атаки. Зашли они со Шрайбером и в мазаную постройку между дорогой и пустырем, и там на земляном полу, усеянном старыми окурками и прочим сором, сразу нашли свежестреляную гильзу от русской винтовки Мосина. Еще гильзу – уже от немецкого Маузера, внимательный Шрайбер нашел на тягучей черной и сырой земле поля – за лежавшей у дороги разбитой подводой, и там же в рыхлой почве отчетливо отпечатались следы обуви одного человека. А фельджандармы, обследуя росшие почти на одном уровне с подводой кусты по другую сторону дороги – у начала пустыря, среди травы и желтых опавших листьев вокруг нашли несколько гильз от патронов для русского пистолет-пулемета Шпагина. Картина окончательно сложилась: партизаны, зная, в какое время по дороге проезжает конный патруль, заняли позиции в мазаном домике и за кустами слева от дороги и за опрокинутой подводой справа. В домике и за подводой засело, вероятно, по одному стрелку с винтовкой, а в кустах – стрелок с пистолет-пулеметом. Стрелки за подводой и кустами дали патрулю проехать вперед, после чего стрелок, укрывшийся в мазанке, пустил пулю в грудь казачьему командиру, и тут же партизан, укрывшийся за подводой, уложил другого полицейского казака выстрелом в спину, а по оставшимся двум открыл стрельбу автоматчик, ранив третьего. После того как уцелевший казак ускакал в поле и утянул за собой лошадь с раненым, партизаны вышли из своих укрытий, забрали у убитых казаков оружие и патроны, сели на своих лошадей и ускакали в поселок.

Как раз пока Тим, Шрайбер и фельджандармы занимались поиском улик, вдалеке послышался шум многих моторов, а затем стало видно, как вдоль кромки поселка за пустырем растягиваются цепи солдат. Значит, Майлингер по указанию директора начал в поселке розыскные мероприятия. Затем шум автомобильных моторов возле поселка был на минуту перекрыт раздавшимся с пасмурного неба разливистым гулом пролетавших на восток – к фронту, нескольких транспортных самолетов. К месту нападения на патруль же подкатила небольшая расхлябанная подвода, которую тащила бурая лошадь, управляемая вспомогательным полицейским, вооруженным только Люгером. Возница и еще один хипо – в штатском, спрыгнули с повозки и по указанию Тима пошли забирать тела погибших казаков. Фельджандармы, которым тоже больше нечего было здесь делать, стали погружаться в кузов своего автомобиля. Тим и Шрайбер же, закончив писать протоколы, сели вместе с Хеллером и Шмидтом в свой «Фольксваген».

– Поехали в тот поселок! – Тим движением ладони показал в сторону оцепленного солдатами поселка Северный. – Поможем товарищу Майлингеру.

– Есть! – сказал Хеллер и повернул ключ зажигания…

В поселке шла суета. Улицы были повсюду перекрыты группами фельджандармов, по дворам ходили вспомогательные полицейские в казачьей и штатской форме. Остервенело гавкали собаки из-за деревянных заборов и плетеных оград, тут и там слышались рассерженные крики и причитания местных женщин, недовольных тем, что полицейские врывались в их подворья. Хипо кто-то пытался что-то объяснить возмущавшимся хозяйкам, кто-то просто грубо рявкал на русском языке. Автомобиль Майлингера Тим, Хеллер, Шрайбер и Шмидт заметили на улице недалеко от въезда в поселок. Хеллер припарковался рядом. Вышедших Тима и Шрайбера встретил сам Майлингер.

– Хайль Гитлер! – поздоровался он.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – поздоровались Тим и Шрайбер.

– Уже виделись сегодня утром на совещании, – заметил Тим.

– Лишний раз прославить Фюрера не помешает! – сказал Майлингер, улыбаясь. Он стоял с портфелем под мышкой, сунув руки в карманы шинели. На голове его вместо фуражки была натянутая от холодного ветра на уши пилотка.

– Ну, есть ли результаты? – спросил Тим.

– Какие результаты! – ответил Майлингер, пожав плечами. Блеснули его гауптштурмфюрерские, как и у Тима, погоны. – Пока только успели оцепить эту деревню и немного пройти… Ну вот, те дома, – он кивком указал в сторону. – хипо проверили. Никого подозрительных там нет: бабы, дети да два седых старика, которые еле передвигаются. Никто никого как бы не видел, – он усмехнулся. Да, большинство местных жителей даже если бы видели партизан – говорить об этом полиции не стали бы, а инициативные, рвущиеся помогать из-за своей собачьей пресмыкательской натуры, больше обращали внимание на всякую ерунду, а действительно серьезных деталей и фактов не замечали. Впрочем, большинство людей вообще не слишком наблюдательно: это было хорошо известно Тиму по опыту службы еще начиная от родного Вюртемберга. Бывает, что только после изобличения и ареста преступника неожиданно находится много свидетелей, на начальном этапе расследования пожимавших плечами и уверявших, что ничего не видели, не слышали и не знают, а теперь вдруг вспоминающих, что преступник, оказывается, сам чуть ли не прямо признавался им в своем злодеянии, да они не придали значения его словам и благополучно о тех забыли…

Розыск в поселке Северном продолжался несколько часов, и чтобы совсем не закостенеть на сыром холодном ветру, офицерам пришлось перебраться в маленькое здание поселковой лавки, которая не работала, наверное, с начала войны. Время от времени приходили хипо, жандармские командиры, коллеги – подчиненные Майлингера, и докладывали обстановку. За все время операции так и не удалось нигде найти ни партизан, ни их оружия, ни кого-нибудь, кто хотя бы их видел. Только на окраине поселка фельджандармы выловили четырех бесхозных лошадей, укрывавшихся от ветра за деревьями небольшого садика и щипавших траву. Тим распорядился перегнать лошадей в конюшню полицейского управления, чтобы позже выяснить, не были ли они украдены откуда-нибудь: ведь партизаны могли где-то выкрасть лошадей перед проведением своей атаки. Местные жители, которых опрашивали хипо и ребята Майлингера, как один утверждали, что ничего не видели и не слышали. И на вопросы о стрельбе со стороны дороги на селекционную станцию отвечали, что кругом часто слышится стрельба, поэтому даже если и было что-то – они бы не обратили внимания. Да, здесь придраться было не к чему: в окрестностях города регулярно проводились учебные стрельбы, часто случались партизанские нападения, а бывало, что недобросовестные солдаты развлекались стрельбой из личного оружия, не заботясь о сохранности боевого запаса. Все же Тим чувствовал, что партизаны были в поселке, и именно они бросили здесь четырех лошадей. Либо они очень хорошо спрятались, что полиция сейчас ходит практически по их головам и не замечает, либо вспомогательные полицейские делают вид, что не замечают их укрытия, и нарочно уводят от них немецких сотрудников, либо они уже ушли в город. Но где-то же они оставили свое оружие? А затем Тим вдруг подумал: ну, даже если они пошли в город прямо с оружием, им достаточно будет лишь обойти военные и полицейские посты и патрули, если же они попадутся на глаза местным жителям, те, скорее всего, просто примут их за вспомогательных полицейских. Ведь хипо тоже ходят преимущественно в штатском, а нарукавные повязки могут не надеть по небрежности. Тим припоминал, что в бытность его службы на Украине уже бывали такие случаи: партизаны появлялись среди местных с оружием, а те думали, что это полиция.

К вечеру, ничего не добившись, кроме обнаружения четырех подозрительных лошадей, офицеры, усталые и продрогшие, возвратились в полицейское управление. Там Тима ждал отчет Эмана, который сообщил, что наблюдение за квартирой, в которой, согласно регистрационным данным, проживает Андрей Болкунов с семьей, установлено, и что агенту политического отдела вспомогательной полиции удалось пообщаться с соседями руководителя «газетчиков», которые показали, что ни его самого, ни его жены и ребенка давно там не видно, куда они пропали и могут ли когда-нибудь вернуться – неизвестно. Также Эман доложил, что был звонок из регистрационного отдела комендатуры: секретарь того сообщил, что ни о каких родных и близких Болкунова, кроме жены, ребенка и умершей год назад матери, в комендатуре никаких сведений не содержится.

– Ладно, будем искать дальше! – тяжело вздохнул Тим, вешая шинель на крючок.

Вскоре настало время ужина. Спустившись в столовую, освещенную электрическими лампами, так как сейчас темнело рано, Тим, Эман, Шрайбер и Кёст ели за своим столом салат из колбасы, зеленого горошка и шпината с сырными бутербродами – под гомон других ужинавших сотрудников, звон посуды и смех рассказывавших веселые истории. Граммофон до сих пор не работал. В разгар ужина откуда-то снаружи помещения разнесся отдаленный, но отчетливо слышный грохот взрыва. Принимавшие за своими столиками пищу полицейские еще оживленнее загомонили, взялись за обсуждение и предположения о происхождении этого обычного вблизи фронта звука.

– Опять нас выдернут сейчас на диверсию! – произнес Шрайбер.

– Ну, и что, – сказал Тим. – это твоя служба, – и запил проглоченный кусок бутерброда с сыром глотком светлого пива.

– Вся эта страна – сплошной коммунистический рассадник! – произнес Эман, отправляя в рот очередную вилку с салатом.

– Ну, понадеемся, что зимой русские, наконец, вымерзнут, – сказал Тим. – И на Кавказе, и на Волге. И большевизма больше не будет.

– Будут честно на нас работать, – сказал Кёст.

– Хм… – произнес Тим. – Я, конечно, не занимаюсь этими вопросами, но за все время своей службы на русском направлении убедился, что вреда от них будет больше, чем пользы. Это сейчас, пока немцы заняты на фронте, нам нужны помощники. А дальше, когда мы покончим, наконец, с проклятыми большевиками, арийцы должны сами работать. Нам не нужны слуги. Есть закон природы: когда организм получает все, что ему нужно, готовым, он деградирует. Сравни домашних и диких животных. Если арийцы сами не будут добывать свой хлеб, своим трудом, они деградируют и из передовой превратятся в отсталую расу, которую поглотят другие. Поэтому мы сами должны здесь трудиться, а русских… и прочих славян, я бы отсюда сгреб на хрен.

– Куда же их сгрести? – проговорил Эман. – Как жидов – в ров?