Дураки с холма

Запретная тайна вскоре передалась от Серого к Костику, а от Костика ко мне. Каждый, естественно, старался добавить к комбинациям Шурика что-то от себя. Костик, у которого в деревне единственного был «видак» с иностранными фильмами, сообщил мне, что жест из среднего и безымянного пальца, оказывается, называется «Fuck you два ведра».

– А еще я знаю самое сильное матерное ругательство, но тебе не скажу, – таинственно произнес Костик.

– А такое вообще есть? – удивился я.

– Есть, но произносить его не стану.

– Да ладно тебе, давай отойдем к гаражу, там все равно никто не услышит.

– Ну хорошо, но только шепотом.

Мы сгрудились у гаража дяди Вити, и он едва слышно произнес:

– Ядрена-матрена!

Чувствуя себя взрослыми, мы с Костиком потом применяли новые знания на проезжавших мимо машинах, но, поскольку мне категорически запрещали ругаться даже простыми словами, я всего лишь наблюдал, как Костик мастерски посылает автомобили дачников то на «два ведра», а то и всеми словами мата. Средний палец он использовал с крайней опаской, объясняя это тем, что такое ругательство слишком примитивно.

Стар и млад

Помимо нас, в деревню каждое лето приезжало и старшее поколение ребят. Компании наши пересекались нечасто, но зато все отлично друг друга знали по именам и характерам. У нас в компании совсем не было девчонок, а у старших, наоборот, парней было гораздо меньше.

В доме дяди Лени жило сразу три его внучки: Юлька, Катька и Натаха. В последнюю я без ума влюбился еще в раннем детстве. Натаха была высоченного роста, носила спортивные костюмы, а голову украшала темным каре, напоминая мне красавицу Даниэлу из популярного тогда мексиканского сериала «Моя вторая мама».

Едва понимая себя, я решил, что Натаха непременно должна стать моей невестой. По собственной наивности я рассказал об этом Лехе, тот, видимо, поделился с Серым, и оба не нашли ничего лучше, чем рассказать все самой Натахе. Помню, как они втроем уселись у Кочетовых на скамейку и стали дразнить меня через улицу:

– Ну что, жених, чего не идешь к нам?

– А мне и тут хорошо! – отвечал я с собственной лавочки. Пусть себе смеются, а стыд я перетерплю.

***

Усадьба дяди Лени во всех смыслах считалась центром деревни: у него единственного был кирпичный дом, при котором содержалась настоящая корова. У большинства деревенских перед забором стояла одна скамейка, а у Кочетовых их было сразу две, и рядом вдобавок торчали железные качели для молодежи. Леха хвастался, что на таких качелях можно сделать «солнышко», и однажды у него это даже почти получилось.

Наша компания появлялась у Кочетовых нечасто: качели считались местом сбора ребят постарше, а когда внучки дяди Лени отсутствовали, скамейки превращались в пятачок для пожилого поколения.

Помимо владения единственной на всю округу коровой, дядя Леня славился громогласностью и плохим зрением. На улице он всегда появлялся в очках с толстенными стеклами. Помогали они не слишком: один глаз у него был стеклянным, а второй почти не видел, поэтому знакомых дядя Леня различал по одним очертаниям. Что касается голоса, то его можно было услышать на обоих задах: на ближних он выпасал коров, а на дальних прятал от жены водку.

Не просыхал дядя Леня с утра и до ночи, этому во многом способствовали постоянные визиты знакомых дачников и деревенских, покупавших у него молоко. Нередко вместе с деньгами сердобольные гости приносили и спиртное.

– Вы ему наливайте в стакан поменьше, – тихонька просила их жена дяди Лени.

Гости послушно исполняли просьбу, но хозяин тут же начинал возмущаться:

– Чего вы не долили?

– Дед, ты же не видишь ничего! – удивлялась жена.

– А я по булькам считаю, – весело отвечал тот, – что-то мало их было!

В детстве дядя Леня настолько мне нравился, что однажды я подарил ему свою новенькую бейсболку с орлом и надписью USA California.

– Настоящий американский фермер! – стали потешаться Алексеевы, когда дядя Леня водрузил на себя черную кепку. В этой бейсболке он потом частенько сидел на скамейке и, опираясь на палку, оглушительно приветствовал нас свистом.

– Вчера опять женился, – рассказывал он, забывая, что уже много лет не менял супругу.

– На какой женщине? – удивились мы.

– Не на женщине – на мужчине!

– А вы что, голубой? – начинали ухахатываться мы.

– Нет, я – зеленый, – отвечал он, направляясь к дому Зеленцовых для добавки.

– А ну пошли вон! – прогоняла нас Юлька, после чего уводила дедушку домой.

Некоторое время в доме дяди Лени жила маленькая черная собачка по кличке Жулька. Она очень любила подбегать к моему четырехколесному «Дружку» и крутить лапкой маленькие колесики. Я всегда предпочитал кошек, но даже в моих глазах выглядело такое поведение чрезвычайно потешно.

Девочки собачку очень любили, и однажды Натаха, увидев, как я стою перед их домом и что-то говорю Жульке, забрала ее на руки и стала на меня ругаться. Я, будучи от Натахи без ума, так разобиделся, что поднял с дороги камешки и начал метать их в спину своей возлюбленной. Это был явный разрыв, но трагичность момента я не ощутил.

Девчонки частенько гуляли с собакой по деревне, но, когда пришла пора уезжать в город, оставили ее на попечение дяде Лене. Тот осенью пошел с Жулькой в лес, а вернулся уже в полном одиночестве, сказав, что собачка где-то потерялась…

***

Участок Кочетовых был настолько просторным, что помимо дяди Лени, его супруги и троих внучек проживало там еще несколько весьма примечательных личностей.

К примеру, в небольшом сарае за домом обитал некий изобретатель, приходившийся дяде Лене племянником. В любви к «горючему» изобретатель едва ли уступал старшему родственнику. Работая электриком в доме отдыха неподалеку, изобретатель хорошо разбирался в электроаппаратуре, и именно ему принадлежала идея повесить на вековой тополь мегафон, через который он крутил музыку на всю деревню.

Старшие ребята рассказывали, что все пространство сарая, где жил изобретатель, завалено старыми радиолампами, мотками проводов, квадратными батарейками и прочими деталями загадочного предназначения.

На деревенской улице Кулибин появлялся редко. Шептались, что однажды он забрался в дом к Чернову и прожил там целую неделю, проедая, а главное пропивая соседские запасы. Шестым чувством алкоголика ощутив опасность, изобретатель эвакуировался из дома буквально за день до возвращения хозяина.

Чернов, обнаружив, что дом его полностью разгромлен, водка выпита, а запасы съедены, бросился за помощью к дяде Вите:

– Будешь свидетелем, – яростно кричал Чернов, – это все племянник Ленюшки, я его знаю!

Но дяде Вите свидетелем быть не хотелось, и он сказал:

– А я-то почему должен быть свидетелем, неужели в деревне больше никого нет?

– Конечно нет, – продолжал неистовствовать Чернов, – вокруг же одна пьянь!

***

Кирпичный дом дяди Лени был ярко-оранжевого цвета, но с левого бока к нему примыкала узенькая деревянная терраска, окрашенная голубым. Обитала в ней многочисленная родня Тёмика – Москвичевы. Говорили, что собственный дом у них когда-то в деревне был, но с ним приключилась какая-то история, и уже много лет Москвичевы снимали у Кочетовых терраску и несколько сараев. Сараи эти для нас были знамениты тем, что там Леха впервые поцеловался со старшей сестрой Тёмика. Вроде бы даже взасос.

Для меня Тёмик был, наверное, единственным человеком в деревне, кому не приходилось ничего доказывать. По этой причине мы с ним крепко сдружились и с удовольствием проводили время вдвоем.

– Смотри, какие у меня нунчаки, – похвастался я Тёмику, притормозив у терраски и поглядывая через плечо на калитку Кочетовых, нет ли там Натахи. Но увы, никого, кроме страшного деда в телогрейке, поблизости не было.

– Это нунчаки – день, а это нунчаки – ночь? – пролепетал еще совсем маленький Тёмик, осторожно держа оружие в руках.

– Да нет, – принялся объяснять я, – эти черные пластмассовые – из китайского набора ниндзя, а эти белые деревянные сделал для меня отец Лехи и Серого. Он нам всем выстругал оружие: Серому – два меча, Лехе – шест, а Костику – вилки. Мы теперь как черепашки-ниндзя!

– Классно, – щурясь от солнца, протянул Тёмик.

Постепенно он стал принимать в наших затеях все более активное участие. Как-то во время игры в казаков-разбойников нам с Тёмиком и Серым достались роли негодяев. Мы быстро придумали пароль и пошли прятаться в прогон. Места там были известные, поэтому я решил схитрить и спрятался не в самом прогоне, а в высокой траве рядом с ним. Налетели «казаки», схватили Серого и умчались прочь, не обратив на меня никакого внимания.

По дороге еще столбом стояла пыль, в воздухе роилась мошкара, а солнце уже закатывалось за лес с вышкой. Когда все улеглось, я вылез из убежища и решил, что ускользнуть от казаков посчастливилось мне одному, но тут трава рядом заколыхалась, и из нее появилась белобрысая голова Тёмы.

– Тебя тоже не схватили?! – обрадовался я.

– Они только одного Серого и поймали, – ответил Тёмик, глядя в сторону ближних дач, куда «казаки» увели пленника.

– Давай спрячемся на дальних задах, – предложил я, – там нас сложнее будет найти.

Тёмик согласился, и мы осторожно прокрались на переда. Посмотрели по сторонам и сломя голову бросились через улицу – в прогон между дядей Леней и Пауком.

На дальних задах никого, кроме нас, не оказалось. Мы прогуляли там целый вечер: слушали знакомый гул трансформатора, смотрели на бескрайние поля, уходящие в сторону Дубков, а потом я стал изображать Тёмику голоса мутантов из недавно вышедшей KKnD.

Мы брели по проселочной дороге, воображая, что и сами превратились в двух мутантов, которые на мотоцикле с коляской мчатся по степям постапокалиптического мира. «Казаков» нигде не было видно, а когда мы устали и вернулись в деревню, оказалось, что игра давно кончена, и все сильно удивлялись нашему долгому отсутствию.

– А цыган на задах вы не видели? – поинтересовался у меня Леха.

– Да там, кроме нас с Тёмиком, вообще никого не было, – ответил я, вспоминая безбрежный океан трав.

– А вот по деревне цыгане-то шастают, – веско продолжил Леша, – мы думали, это они вас забрали: цыгане вечно что-нибудь воруют!

Цыгане в деревне и правда иногда появлялись, однажды зимой они заявились в дом к Степанычу и, когда тот не захотел пускать их, так его толкнули, что оправиться от удара Черномырдин уже не смог…

***

Вечерами на качелях у Кочетовых собиралась компания старших ребят. Из дома Крота приходили сестры Шурика – пышнотелая Людка и высокая Аленка, от Зеленцовых захаживал Ромик, а с ближних дач приезжал на велосипеде Вовчик, и прикатывалась на своих двоих толстенная Булка. Изредка на черном мотоцикле с коляской появлялся странный парень по кличке Пчёл.

Какие дела были у этой компании, мы знали только понаслышке, но Булку все старшие не терпели и частенько говорили нам:

– Будет нас спрашивать – не говорите, куда мы пошли, а то нам с ней неохота встречаться.

Булка беспрерывно грызла жареные семечки и, как говорили, была не слишком высокого мнения об окружающих. Она и сама чем-то напоминала большую черную семечку – толстая и всегда затянутая в глянцевое черное платье, сужавшееся к коротеньким ножкам. Ходила она чуть покачиваясь. Смуглое лицо ее лоснилось, а жесткие черные волосы Булка всегда затягивала в хвост. Через несколько лет мы узнали, что она умерла от диабета, не дожив нескольких дней до совершеннолетия.

Меланхоличный Ромик, называемый всеми Морик С Ментолом, первым из моих знакомых пристрастился к курению. Вместе с Большим Лехой они запирались в крошечном сарайчике на задах, куда иногда приглашали братьев и Рыжего. Там им давали испробовать запретного дыма со вкусом ментола.

Еще Ромик ухаживал за Танькой, жившей в доме Тараторки. Влюбленные частенько ходили целоваться на пожарный пруд к Игорю. Песчаные берега там покрывали причудливые желто-фиолетовые цветы, которые местные называли иван-да-марья. Водоем был укромным, поэтому спрятаться от чужих взглядов за его высокими берегами было чрезвычайно просто. Стволы деревьев низко подступали к воде, и мы любили лазать по ним, глядя на жирных индоуток. Влюбленных, впрочем, утки Игоря интересовали крайне мало. По секрету Ромик рассказывал нам, что Таньку все взрослые ребята за глаза кличут Зыбой, при этом строго-настрого велел ей самой об этом ни гу-гу.

– А что такое Зыба? – уточнил я у Лехи.

Тот в ответ лишь руками развел. Зато Серый обещания не сдержал и однажды проболтался обо всем Таньке. Та обещала, что прибьет своего возлюбленного в самое ближайшее время…

Жил Ромик в доме на самом въезде в деревню. Дом этот принадлежал его тетке – Зеленчи́хе. Это была хмурая старуха с белыми космами, которую в деревне многие считали сумасшедшей. На улице она всегда появлялась в галошах, громко шлепая ими по бетонным плитам.

– Все гуляют! – недовольно ворчала она, видя, что мимо ее дома проследовали Коля и Рая, – как ни пройдут, вечно у меня помидоры вянут!

Еще она терпеть не могла радио, поэтому постоянно лазала на высокие деревянные столбы и подрезала провода. Поначалу из колхоза приезжали их чинить, но потом, видимо, плюнули, и радио в деревне стали ловить, кто как может.

Вместе с Ромиком и его теткой в доме еще жил какой-то дед. Он постоянно ходил в газетной пилотке и имел при себе армейский бинокль, с помощью которого обозревал деревню. Местные звали его Зеленцом, хотя мужем Зеленчихи он вроде бы не был. В молодости Зеленец очень любил охоту и зарабатывал на пропитание тем, что отлавливал на деревенских полях кротов, шкурки которых сдавал в колхоз на шубы. Именно Зеленцу посчастливилось подстрелить в лесу рысь, вероятно одну из последних в наших местах. Бывший охотник крепко дружил с дядей Леней, хотя расстояние между их домами нередко затрудняло дружеское общение.

Когда у леса началось строительство дач и через деревню стало ездить слишком много машин, местные посовещались и решили, что на въезде в Дураковку следует поставить шлагбаум. Вскоре возле дома Ромика появилось огромное красно-белое бревно, опиравшееся на толстые столбы по обеим сторонам дороги. При открытии бревно угрожающе взмывало к небесам. Тогда же на въезде поставили указатель с официальным названием деревни и знак ограничения скорости. В воздухе явно запахло переменами.

Но простояло все это хозяйство меньше года. Сначала исчез шлагбаум: говорили, будто Зеленец спилил его на дрова. Потом куда-то пропал круглый знак ограничения скорости, несколько лет мы искали его в придорожных канавах, но безуспешно. Последней сгинула табличка с названием деревни: от нее остались две металлические опоры, которые еще долго торчали у обочины дороги и исчезли, лишь когда в округе объявились хищные собиратели цветмета.

Ромик тем временем завел себе рыжего кокер-спаниеля, которого назвал Кэнди в честь японского мультика про девочку-сироту. Этот девчачий мультфильм, как и «Лулу – ангел цветов», смотрели тогда почти все мальчишки в деревне, но тщательно это скрывали.

Кэнди Ромик оставил на попечение Зеленчихи, и судьба кокера оказалась гораздо счастливее, чем у Жульки: собачка дожила до глубокой старости. Деревенские умилялись миловидности спаниеля, но частенько добавляли: «Глаза вот только у нее уж очень гноятся». Кэнди и правда частенько хмурилась и в старости рыжими космами все больше напоминала Зеленчиху.

***

Вовчик стал для нас первым дачником, с которым мы познакомились. Произошло это еще за пару лет до встречи с Рыжим. Прозвище его было Заяц, но почему – никто сказать не мог. То ли из-за фамилии, то ли по какой-то иной причине. Это был высоченный худой парень со светло-русыми волосами, приезжавший в деревню на изящном «Аисте». Первое время он постоянно носил на голове бейсболку.

Заяц, или, как его еще называли, Косой, почти всегда привозил с собой что-то необычное. Однажды он появился в деревне с гигантским роботом-трансформером, вооруженным серебристым мечом. Безудержно фанатея от «Макрона» и «Гоботов», мы сгрудились вокруг Зайца и просили его хотя бы из собственных рук дать поглядеть на чудо-игрушку. Вовчик произвел с роботом странные манипуляции, и к нашему восхищению гигант разделился на хищного орла, красного дракона и тигра с двуствольной пушкой на спине.

– Ни фига себе! – обалдел Леха.

– А еще что-нибудь можно с ним сделать? – спросил я.

– Можно, – ответил Вовчик, после чего снова собрал трех зверей воедино, покрутил какие-то детали – и нашему взору предстал боевой истребитель.

– Отпад! – воскликнул Серый, – а в руках можно подержать?

– Ага, хрен тебе в сумку, – ухмыльнулся Вовчик и довольный произведенным эффектом уехал к Ромику.

Через несколько лет велосипед у Зайца пропал, а бейсболку сменило несколько килограммов металла: на торсе у Вовчика теперь позвякивали клепки косухи, а подошвы ботинок бряцали металлическими накладками.

– Вчера ночью шли через деревню – ботинки так понтово лязгали, что боялся всех вас перебудить, – слегка растягивая слова, проговорил Вовчик, – домой пришел, косуху в угол поставил и спать – понтово!

Пока Заяц рассказывал, из-под его кожаной куртки сквозь обрамление колючей проволоки с футболки на нас смотрел хмурый длинноволосый тип в круглых очках. Над мужиком кроваво-красными буквами значилось: «Гражданская оборона». Правая рука Вовчика тоже была необычной: наполовину закована в грязный гипс, а на указательном пальце блестело железное кольцо с когтем и черепом. На лбу у черепа виднелись три шестерки – число зверя Апокалипсиса.

– Понтовая все-таки штука этот гипс, дома гвозди им забиваю, – похвастался Вовчик, проверяя, как череп смотрится на среднем пальце, – на неделе с Пчёлом на байке гоняли на дискотеку, там опять Зуб прицепился, надо ему в следующий раз гипсом вломить.

– Понтовый парень этот Вовчик, – решил я, восхищаясь не только его внешностью, но и манерой разговаривать: в отличие от Рыжего Заяц никогда не показывал виду, что, если ты младше, над тобой можно и нужно подтрунивать. Несмотря на отвязный вид, беседу Вовчик мог поддержать и с нашими родителями, производя на них вполне положительное впечатление. Чувствовалось, что он много знает, и очень хотелось стать на него похожим.

***

Были среди старших ребят и откровенные чудики. Например, молодое поколение Чуркиных, чей дом находился напротив дома Ромика. У Кочетовых они никогда не появлялись.

– Серые люди, – вынесли им вердикт Серый с Лехой, – ни с кем не общаются и сидят исключительно на своей лавочке.

Женщины в чуркинском доме и впрямь одевались исключительно в бесцветные лохмотья и почти никуда не ходили, а только сидели вечерами на скамейке и, укрывшись листвой, лузгали семечки. Изредка они, отмахиваясь от мошкары липовыми вениками, затягивали допотопные песни, слова которых нам были не знакомы.

Кроме женщин неопределенного возраста в доме жили два молодых брата. Старший имел курчавые волосы и постоянно ходил на колодец в байковой рубахе. Мне он напоминал хмурую версию Ивана Бровкина из серии фильмов, обожаемых моим дедом. Младшего брата звали Андрюхой, и внешность его была более примечательной – высоченный и худой, с вытянутым лицом, по-дурацки оттопыренными ушами и манерой говорить, напоминавшей Гуффи из диснеевского мультфильма. Изредка Андрюха катался по деревне на гигантском велосипеде, перекрашенном в несуразный оттенок коричневого.

Несмотря на свой странный вид, Андрюха частенько над нами потешался и однажды в прощальный вечер (так мы называли канун перед возвращением из деревни в город) устроил нам засаду у своего дома. Мы как раз вышли из круга фонаря у дома Шурика, и в этот момент из кустов с оглушительным криком выпрыгнул Андрюха, похожий на гигантскую лягушку, и неистово заорал.

– Там еще дальше в кустах Ромик, наверное, сидит, – произнес запыхавшийся Серый, когда мы добежали до середины деревни.

Получается, что даже у Чуркиных водились какие-то друзья.

***

Еще был дом Абашиных – один из самых красивых во всей Дураковке: бордового цвета стены соседствовали в нем с салатово-белыми резными наличниками и узорами из деревянных треугольников и ромбов. Крыльцо с миниатюрными стеклышками было разноцветным, а входную дверь с окошками хозяева выкрасили в ярко-желтый цвет. Стоял этот дом как раз напротив моего, там жили старенькая тетя Катя и ее муж Виктор Степанович, которого все, естественно, называли Черномырдиным.

В молодые годы Степаныч был хорошим плотником и частенько подрабатывал в воинской части, стоявшей за лесом. Именно оттуда Черномырдин и натаскал домой разноцветных красок. Благодаря белоснежной бороде-лопате, массивному носу и черной жилетке, надетой на белую рубаху, Степаныч отдаленно напоминал пожилого раввина из местечка. Передвигался он с некоторым трудом, растопырив в стороны руки, словно хотел опереться на воздух. Голову Черномырдина венчала белоснежная кепка с мягким козырьком.

– В молодости он был очень интересным, – рассказывала бабушка, – только вот Катьку свою частенько поколачивал, и ей приходилось с детьми уходить ночевать в сарай.

Отношения супругов не слишком поменялись и в старости:

– Чтоб ты, дохлятина, окочурилась! – лукавым распевом произносил Степаныч, выходя на улицу после очередной перепалки с женой. Белые занавеси за дверью тревожно колыхались.

После дяди Лени Степаныч считался на деревне вторым по значимости жителем: живя в Дураковке круглый год, Черномырдин нанимался сторожем на ближние дачи. Поток машин и дарителей к его дому не иссякал, а временами дачники подвозили его до самой калитки. В такие моменты Степаныч бывал мертвецки пьян.

Не реже его фигура выплывала из прогона между Гусем и Алексеевыми, ненадолго останавливалась для колкой беседы с дядей Леней, после чего, не дойдя ста шагов до собственного забора, блаженно растягивалась посреди дороги. Машины и велосипеды аккуратно объезжали Черномырдина до тех пор, пока он не вставал и не скрывался за желтой дверью.

Супруга его появлялась на улице нечасто. Худая и всегда в белом платочке, она иногда выходила к своей лавочке чтобы позвать овец: «Кытя-кытя-кытя». Овцы у них жили в многочисленных сараях, на которые Степаныч для красоты прибил схемы расстановки городков.

На другой стороне участка Черномырдина росли старые вишни, свешивающиеся через забор, они были одним из наших больших соблазнов.

Еще у Степаныча и тети Кати был взрослый сын, живший в колхозе. Его белый «Москвич» мы нередко замечали на дальних подступах к деревне: в родные пенаты он приезжал на охоту. На этом же «Москвиче» в деревню привозили Ирку, Ленку и Светку – единственных девчонок, с которыми у нас установилось регулярное общение.

Правда, Светка с нами почти не виделась, только однажды прислала записку, в которой шариковой ручкой нарисовала растрепанного бородатого мужика, сидящего за столом и сжимающего в руке огромный топор. Мужик неуловимо напоминал молодого Степаныча.

– Это она намекает, что кастрирует нас, – со знанием дела заметил Леха, когда мы сгрудились вокруг картинки.

– Да нет же, топор – символ ненависти, поэтому рисунок означает, что с нами просто не хотят видеться, – заспорил Серый, который, кстати, и сам неплохо умел рисовать.

Что означал таинственный бородач с топором, мы доподлинно не узнали, да и Светка вскоре совсем перестала приезжать в деревню. Зато Ленка и Ирка появлялись все чаще, у них мы и стали регулярно зависать. Обе были из колхоза. Ленка – постарше и казалась более открытой, а Ирка все время молчала и в одиночестве никогда к нам не выходила.

Скамейка перед домом Степаныча была горбатой и с такими широкими прорехами между досками, что через них свободно прорастала трава. Сидеть на ней было неудобно, поэтому Ленка частенько разговаривала с нами, стоя в проеме калитки: так ей легче было убежать домой или треснуть кого-нибудь из нас по голове.

Когда Ленка долго не выходила, мы от безделья устраивали перед ее домом «карусель»: на полной скорости съезжали с дороги к скамейке, выкрикивали что-нибудь, а потом не сбавляя хода возвращались на дорогу. Продолжаться это могло несколько минут, пока Ленка не выходила или на пороге не появлялась тетя Катя и прогоняла нас прочь. Степаныча наши дела с девчонками интересовали мало.

Немного помучив нас ожиданием, Ленка в белой блузке и узких голубых джинсах выходила к калитке. У нее были длинные черные волосы и выразительные глаза. Как только она появлялась, сразу же закипала словесная баталия: ребята постарше постоянно над ней подшучивали.

Как-то после игры в дурака Леха сообщил, что продемонстрирует Ленке фокус на ее же картах. Все замерли в предвкушении зрелища. Леха уверенным жестом взял в руки колоду, сжал ее пальцами и… пустил карты по ветру – они разлетелись по всей улице.