Дураки с холма

– А чем она это делает? – поинтересовался я.

– У нее с собой нож, – небрежно заметил Леха, – им-то она и закалывает.

Вспоминая хищный профиль Акулины на игральных картах, я решил, что такая и впрямь пырнет под сердце ножом, не моргнув глазом. Но, как и всякая женщина, Пиковая дама могла действовать и хитрее: сестра Тёмика рассказывала, что ее подруга однажды вызвала даму и не смогла отгадать загадку, тогда потусторонняя гостья наполовину вылезла из зеркала и, коснувшись ладонью лица подруги, оставила на нем несколько незаживающих шрамов.

– Она бы ее и убила, – рассказывала Катька, – но моя подруга успела что-то сделать, и дама в зеркале исчезла.

Еще Леха и Серый знали, как призвать Фредди Крюгера. Для этого на зеркале черным фломастером следовало нарисовать черный кинжал в ножнах. Правила общения с Фредди были точь-в-точь как с Пиковой дамой. Правда, не видев ни одной серии «Кошмара на улице Вязов», я никак не мог понять, кто же такой этот Крюгер и почему его следует бояться. Фамилия у него вроде бы немецкая и вызывает явные ассоциации с крюками.

– А какой он, этот Фредди? – допытывался я у Серого.

– Ну, он такой… с ножами весь, – туманно ответил он.

– А кроме дамы и Крюгера, еще кого-нибудь можно вызвать?

– Еще можно гномов, но я не помню как, – признался Серый, – спроси лучше у Большого Лехи.

***

Большим Лехой звали худощавого белобрысого парня, жившего рядом с Костиком. Хотя был он из компании старших ребят, Большой Леха нередко заглядывал в нашу песочницу и с удовольствием крутил в руках новые машинки. Потом он обычно доставал раскладной нож и показывал нам, как играть на песке в «танчики» и «земельки». Одевался он всегда исключительно во все черное, а еще у него была собака – пудель по кличке Альма, тоже черный.

Пальцы на правой руке Большого Лехи почти не сгибались, произошло это оттого, что во время перекрытия крыши на доме Леха с силой ухватился за железный лист. Края листа оказались бритвенно-острыми, и пальцы прорезало до сухожилия. С тех пор они у Лехи всегда были растопырены, как у ковбоя перед выстрелом. В свободное время Большой увлекался угоном велосипедов: нередко без спроса он брал их у Лехи и Серого, доводя братьев до слез.

– Лех, а ты не знаешь, как вызвать гномов? – все-таки решился спросить я.

– Знаю, – заговорил Большой чуть гнусавым голосом, – короче, перед сном кладешь на батарею отопления любую жвачку – и они в полночь придут. У тебя на батарее появится несколько жвачек, и их, короче, надо сбросить одним махом руки. Если смахнешь, гномы желание исполнят, если нет – все вокруг жрать начнут. Понял?

– Понял… А жвачки какие?

– Ну… Turbo там, или BomBibom, иногда Love is бывает.

– Круто! – удивился я, не слишком любя жвачки, но обожая вкладыши с машинами, которые частенько получал в подарок от дальних родственников.

Гномы из всего списка темных сил показались мне самыми безопасными. Неприятно, конечно, если они съедят недавно пристроенные к дому терраску и вещи в комнате, но, может быть, все-таки стоит рискнуть? Хотя что я у них попрошу? Игрушечный комбайн?

Я уже приготовился положить пачку Juicy Fruit на батарею, но в тот же день столкнулся с Большим Лехой на улице:

– А я сегодня ночью гномов буду вызывать! – похвастался я.

– Какую жвачку им положишь? – Леха достал из кармана нож-бабочку и принялся залихватски крутить его в руках.

– Juicy Fruit.

– Слушай, такая не подойдет, – покачал он головой, – нужна толстая типа Turbo, Donald или Boomer.

– Понятно… – расстроился я. – А Stimorol, Dyrol или Doublemint их не устроят?

– Не, это все не то, нужны сладкие.

Так и не получилось у меня вызвать гномов: дома сладкие жвачки считались вредными, и отец покупал мне исключительно те, которые были полезны для зубов.

В общем, что бы там ни говорили Леха и Серый, а с колдунством и темными силами у меня не заладилось.

Рыжий

Детские обиды не длятся долго, хотя и оставляют воспоминания на всю жизнь. Вскоре мы с Серым, Лехой и Костиком вновь стали играть вместе. Теперь мы меньше времени проводили в песочнице и все чаще, разбившись на команды, вооружались пистолетами, винтовками и карабинами, чтобы устроить перестрелку в прогоне или на передах.

По телевизору тогда крутили американский сериал «Капитан Пауэр и солдаты будущего», мы регулярно его смотрели и отлично знали, кто такие Ястреб, Танк и Скаут.

Однажды Пашка Грибков сказал:

– Хватит играть в казаков-разбойников и черепашек-ниндзя, теперь давайте в Капитана Пауэра! Чур я как самый старший буду Капитаном Пауэром, Серый – Танком, Костик – Скаутом, Леха – Крылатым Зораном, а Андрюха – роботом Бластером.

Я пришел в абсолютный восторг: наконец-то мне доверили быть кем-то важным, ведь до этого, играя в черепашек-ниндзя, мне всегда доставался дурацкий Микеланджело. От тягостного удела самого младшего в компании не спасали даже деревянные нунчаки, которые мне специально выточил отец Лехи и Серого. Бластер был совсем из другой оперы: огромный боевой робот, огневая мощь которого была такова, что команде положительных героев нередко приходилось спасаться от него бегством.

Распределив роли, мы уже собрались начать схватку, как вдруг произошло событие, кардинально изменившее все наше деревенское детство, отрочество и сильно задевшее юность: от «дьявольского» вагончика на конце деревни к нам приблизился незнакомый рыжеволосый мальчик среднего роста. Одет он был в белую футболку и коротенькие серые шорты. Встав посреди дороги, он неотрывно стал наблюдать за нашей игрой.

– Ты кто? – не выдержал Грибков, озвучив вопрос, который был у всех на языке.

– Меня Сережей зовут, – серьезно ответил незнакомец.

– А мы здесь тебя раньше не видели, – продолжал Пашка за всех.

– Я на дачах живу у леса, – сообщил рыжеволосый, – проезжал мимо вас на машине несколько раз и решил прийти познакомиться.

Оказалось, что он старше Лехи и Серого, но немного младше Пашки. В городе Рыжий жил недалеко от Костика – на Алексеевской.

– Хочешь с нами играть в Капитана Пауэра?

– Хочу.

– Давай тогда будешь Лордом Дредом, это главный злодей.

– Хорошо.

Так мы познакомились с Рыжим.

***

В первое время он появлялся в деревне нечасто, хотя влияние его начало ощущаться практически сразу: Серый, Леха и Костик всю первую половину дня начали пропадать на ближних дачах. Меня же мама отпускать туда категорически не хотела. Дома с каждым днем становилось скучнее: я по-прежнему во что-то играл, но былой радости машинки и инструменты не приносили. Когда всем что-то можно, а тебе нельзя, чувствуешь себя невыносимо.

– Сегодня у Рыжего на приставке в казино играли, – сообщил мне Леха, когда мы после обеда собрались на скамейке.

Я тут же вспомнил механическую игрушку, которую отец подарил мне на новый год: рычажком нужно было приводить в движение три барабана, а потом останавливать их нажатием кнопки, чтобы картинки на всех барабанах совпали. Отец всегда называл игру «Казино». Я поинтересовался у Лехи, не такую ли игру он имеет в виду.

– Да не, у него там еще баба раздевается, – чуть тише сообщил Серый, устраиваясь на качелях под липами.

– Какая еще баба? – не понял я.

– Ну, на приставке, арбуз выпадает, и баба на сцене раздевается!

– Круто, – протянул я, видя, что все от этого в восторге. – Ребзя, а еще какие игры были?

– Да разные: танки, «Чип и Дейл», «Скрудж»… – туманно отвечали мне. – А еще «Марио».

Мечтая увидеть все собственными глазами, я предпринял несколько бесплодных попыток отпроситься с ребятами на дачи, но бабушка всегда спрашивала разрешение у мамы, а та была непреклонна: «Слишком далеко, мы будем за тебя волноваться».

– А Костика вот отпускают! – досадовал я.

– Костя старше, – был мне ответ, в очередной раз намекавший, что я по-прежнему еще очень маленький.

Изредка Рыжий и сам наведывался в деревню на велосипеде. К тому моменту наши «Дружки» уже давно были передарены ближним и дальним родственникам, Леха с Серым носились по окрестностям на красных «Камах», Костику из дальних закромов родители достали огромный голубой «Салют» с щегольскими белыми ручками, а мне отец подарил новенькую серую «Тису».

Я, конечно, грустил, что на ней нет ни бряцающего бардачка с ключами-«семейниками», ни складывающейся рамы, как на «Камах», ни багажника с прищепкой. Катафотов тоже было как-то мало: красный – сзади, белый – спереди и боковой оранжевый – на колесе. Немного успокаивали меня черные гофрированные накладки, украшающие основание руля и напоминающие поршни, глядя на них, я частенько представлял, как они прогоняют невидимый бензин по трубам велосипедной рамы. Переднюю звездочку поначалу закрывал круглый пластмассовый щиток, но вскоре он отлетел, поэтому цепь нередко зажевывала мне джинсы.

Как назло, «Тиса» по размерам оказалась меньше «Камы» и «Салюта», но за редкость к моему железному коню отношение на улице было вполне уважительным. Костик даже иногда просил меня поменяться с ним велосипедами, говоря, что «с твоим ростом тебе на «Салюте» как-то больше идет».

Периодически на своем «Орленке» с фарами и поворотниками из колхоза приезжал Шурик, и под его указку мы начинали играть в развод комбайнов и косилок. В такие моменты мы непременно менялись с Костиком велосипедами, я выставлял в сторону руку и, издавая характерные звуки, «насыпал» зерно в «зилон» или «газон», шедший рядом.

Играли мы и в правила дорожного движения. Шурик, исполняя роль гаишника, оглушительно свистел и в качестве штрафа протыкал нам липовые листочки. Пару раз с нами играла и кочетовская Юлька. Из картона она сделала нам книжечки прав, в которых зеленым карандашом записала краткие сведения о водителях: марку машины, профессию и водительский стаж. От такого подхода мы с Костиком пришли в полный восторг, но Юлька, вручая нам права, строго-настрого велела никому их больше не показывать и играть ими исключительно с ней.

С подачи Рыжего велосипеды превратились у нас в подобие культа. Их постоянно сравнивали, непременно нужно было уметь быстро ездить, красиво тормозить и регулярно заниматься всякого рода модификациями. Сам законодатель мод являлся в деревню на сером «Весленке» – так он называл гибрид, собранный из «Весны» и «Орленка». Велосипед этот был промежуточным этапом, вскоре его сменила новенькая «Кама» с огромным количеством фар, катафотов, парой динамо-машин и багажником. Особую ценность Рыжий находил в черных гофрированных шлангах, которые в те времена дачники и деревенские использовали для полива огорода.

– Дрюня-хрюня-дримпампуня, у тебя такие есть? – поинтересовался он у меня однажды.

Огрызков от шлангов у нас на участке хватало: поскольку они постоянно пропускали воду, Коля и дед регулярно их укорачивали, докупали новые, а старые складировали в сарае или гараже.

– Если хочешь, могу поменять пару шлангов на эмблему Dacia, – положил начало бартеру Рыжий.

Черная круглая эмблема с выпуклыми буквами Dacia давно находилась в списке моих желаний. Такая была только у Рыжего и, по его словам, считалась жутким раритетом, так как досталась ему от какой-то редкой румынской машины. В случае успешного обмена Рыжий обещал, что обведет мне буквы на эмблеме белой замазкой, то есть сделает точь-в-точь как у него.

Сделка состоялась, и дальше мы с ним чем только не менялись: досками на проволоку, жвачками на седелку, картриджами на картриджи, а потом Рыжий вообще изобрел систему «геймоверов». Это когда в обмен на нужную вещь Рыжий предоставлял тебе «Супер Нинтендо» на определенное число смертей в выбранной игре. Естественно, потом дело дошло и до товарно-денежных отношений, но произошло это гораздо позже, а в первое время прямые операции с деньгами родители запрещали даже независимому Рыжему.

***

Рыжий много знал и умело пользовался этим для завоевания авторитета среди нас.

До его появления матерные слова я чаще всего слышал от Шурика и намного реже – от Серого с Лехой. Но они всегда использовали их, как что-то запретное и веское: во время ожесточенной драки, для обидного обзывательства или от сильной боли.

Примерно то же самое было и со старшим поколением. Мой дед, пропуская на дороге важный знак или сбивая ограничительный столбик, в сердцах мог воскликнуть: «Ах ты, ёлкин-то!» У Коли самым страшным ругательством было злобное «идите на фиг», хотя гораздо чаще он прибегал к загадочному «ёксель-моксель». Деревенские мужики вроде дяди Лени и Черномырдина умели виртуозно материться, но в присутствии детей делали это редко или заменяли ругательства странными словечками. Например, фермерствующий Игорь постоянно поминал какое-то «ёлы-боки».

С появлением Рыжего мат стал раздаваться в нашем обществе чаще и без особенного напряжения сил. Началось все с хулиганских стишков про сдирание кожи с черепа с последующим закусыванием хрустящими болячками. Потом Рыжий рассказал нам несколько присказок про пивную, стоящую на горе, японскую газету с заметкой о свадьбе и списком гостей, а также стишок про козла, нашедшего пятак. Все это было приправлено щедрой порцией дико пошлых анекдотов. Матерных слов стало так много, что пару лет мне понадобилось только на то, чтобы разобраться, что за каждым из них скрывается.

– Рыжий еще что, – смеялся Леха, – ты бы Олега с его дач послушал, вот он – виртуозный матерщинник.

Олегом звали парня, у которого причудливым образом были искривлены ступни. Несколько раз мы видели, как он со своей мамой вразвалку проходит через деревню: жил он напротив Рыжего в причудливом доме-цилиндре. Рассказывали, что такие дома частенько встречаются на Крайнем Севере.

Другим соседом Рыжего был Шапка. На самом деле звали его так же, как и Грибкова – Пашка, но Рыжий обожал коверкать слова, переставляя в них буквы: в итоге из Пашки получился головной убор. Так что теперь, помимо двух Сереж (Серого и Рыжего), стало у нас и два Пашки – Грибков и Шапка. Про Шапку все, кто хоть раз побывал на дачах, говорили в каком-то уничижительном и пренебрежительном тоне.

Однажды он сам заявился в деревню, и я впервые смог посмотреть на него: смуглый мальчик в грязноватой белой футболке, шортах и с шапкой смоляных волос. Передвигался он на небольшом велосипеде сине-глянцевого цвета и немного походил на толстяка Панчо из аргентинского сериала «Голубое дерево».

– Пашка Грязный, – тут же придумала ему прозвище моя бабушка. Но мы вслед за дачниками продолжали называть пришельца Шапкой.

***

Рыжий установил у нас предельно четкую иерархию, основанную на возрасте и физической силе. Вершину ее негласно занимал он сам. Гриб, который появлялся в деревне нерегулярно, несмотря на полное превосходство в возрасте, находился на промежуточной позиции между Рыжим и Серым. Следом шел Леха, а далее мы с Костиком.

Мой собственный статус оставался не вполне определенным: Костик был явно старше, но Рыжий постоянно подначивал, что я сильнее, а значит, должен занимать более высокое положение, поэтому и шутили надо мной не так изощренно. Костика это, естественно, страшно раздражало, но решающей схватки между нами не происходило, и каждый негласно продолжал считать себя сильнее.

Подобное положение надолго отравило нашу с Костиком дружбу.

В самом же низу иерархической пирамиды Дураковки официально числился маленький Тёмик. Правда, если судить по физической силе, у крепыша Тёмика даже в самые нежные годы она была воистину недюжинной, так что Рыжий иногда ставил Тёмика выше Костика – исключительно с целью позлить последнего.

Что же касается Шапки, который почти на год был старше нас с Костиком, то он играл в нашем обществе роль неприкасаемого. Трудно сказать, что служило причиной этого скорбного статуса – соседство с Рыжим или всеобщая антипатия, опять-таки подогретая им же.

***

Однажды Рыжий сговорился с Лехой, Серым и Олегом отвезти Шапку в поле и набить последнему морду, если тот хоть раз ругнется матом. Вышли они в поле, и Шапка, ничего не зная о сговоре, сказанул что-то острое. Рыжий тут же с удовольствием съездил ему по лицу.

– Ты чего?! – опешил Шапка, вытирая сопли и слезы.

– А у нас теперь новое правило, – корча серьезную гримасу, объявил Рыжий, – кто ругнется матом, того всей компанией бьют по морде, так что это было предупреждение.

Через несколько минут Шапку вновь поймали разговором в ловушку: он по неосторожности ругнулся. Тут уже о новом правиле ему стали напоминать все присутствующие. Особенно старался Олег, который, хотя и производил впечатление инвалида, но силу рук имел просто колоссальную.

Избитый Шапка в слезах поплелся домой, но «борцы за чистоту языка» не отставали.

– Ребята, за что же вы его так?! – звонким голосом вопрошала Шапкина мама.

– А это за то, что он матом много ругается! – ответил Рыжий, давясь от смеха.

– Но разве нельзя было все решить на словах? Зачем же прибегать к суду Линча? – продолжала мама.

Дома мне и за меньшие проступки могло сильно влететь, но Рыжий даже из самой мутной воды абсолютно виртуозно выходил чистеньким. Слов взрослых он не боялся совершенно, скорее даже, они вдохновляли его на новые проказы.

– Сережа, ты только, пожалуйста, не делай, как в прошлый раз, – саркастическим тоном говорила ему мама, прикуривая сигариллу, – а то нам с твоим папой потом опять объясняться с соседями.

Мама у Рыжего была полноватая, с ананасом каштановых волос и в огромных круглых очках. Когда мы приезжали, она почти всегда работала в саду в одном купальнике. Отец был совершенно иного склада: немногословный, загорелый как негр, с жесткими седыми волосами и носом с горбинкой. Приезжал он на дачи на тридцать первой «Волге» и никогда не улыбался. Шептались, что занимается продажей спирта. Трудно сказать, так ли это было на самом деле, но «Волгу» вскоре сменил новенький «Фольксваген Пассат» с кузовом «универсал», среди моих деревенских друзей это была первая иномарка.

Карлсон, который живет в колхозе

Шурик ходил в синем комбинезоне на лямках, виртуозно имитировал звуки автомобилей и имел привычку подворовывать чужие игрушки. Появление его синего велосипеда, оснащенного четырьмя поворотниками и бесчисленным количеством фар, всегда сулило увлекательную игру. Много лет позже я догадался, на кого так был похож Сашка. Это был вылитый Карлсон – только без пропеллера. И жил он не на стокгольмской крыше, а в местном колхозе.

Отец Шурика был шофером, что в песочнице значило много. Шурик до мельчайших деталей знал с каким звуком гудят «зилон» и «газон», как опрокидывается кузов у самосвала и что написано в правах у настоящего водителя.

В деревне Сашка всегда появлялся неожиданно. Когда мы утром начинали играть в песочнице у дороги, его синий комбинезон и велосипед мгновенно возникали из калитки на другой стороне улицы. Ловко перебросив ногу через массивную раму велосипеда, он выезжал на дорогу и направлялся к нам.

Шурик был на пару лет старше, но ему очень нравилось возиться с разными грузовиками, тракторами и легковыми машинками. Свои игрушки он никогда в песочницу не приносил. Всего один или два раза он показывал нам с Костиком сокровища из собственной коллекции. Это были редкие и наверняка очень дорогие машинки иностранного производства. Один грузовичок я до этого видел только на картинке в энциклопедии «Почемучка» и даже не знал, что он существует на самом деле. Другая машинка – коллекционный красный кабриолет – для нашего песочного мира, в котором царили железные самосвалы и пластмассовые трактора, была не меньшей редкостью.

Сашка уже в детстве был обстоятельным. Наследственность. Его деда за плохое зрение и зеленые очки в деревне прозвали Кротом. Всю жизнь Крот работал проводником в поездах дальнего следования и нередко бывал в ГДР и странах Восточной Европы. Дом его украшали ткани с люрексом, редкие польские зонты, модные гобелены с оленями, мотоциклы и прочие вещи, считавшиеся признаком советского достатка.

Крот и в советское время слыл деловым человеком. Проходя мимо дома прабабушки, он частенько говаривал: «Мать, курочка клюет по зернышку и этим жива». Постепенно «курочка» наклевала желтый автомобиль марки «Москвич», большой дом себе и пару квартир дочерям.

А вот с сыном дело не заладилось. Бабушка рассказывала, что отец Шурика уже в детстве начал пить и отращивать пузо. Потом была мелкая «хулиганка» в подростковом возрасте, работа водителем в колхозе, несколько падений в кювет по пьяни и смерть от сердечного приступа в пятьдесят лет. Шурик, как и все мы, унаследовал некоторые черты своего отца и деда.

От Сашки я узнал, что велосипед, оказывается, можно усовершенствовать самостоятельно: поставить несколько фар и динамок, пропустить провода через раму, приделать тумблеры на руль, а для красоты накрутить разноцветную проволоку на спицы. У Шурика все это изобилие на велосипеде присутствовало.

Увы, уроки, которые давал нам Шурик, были не всегда приятны. Вскоре мне довелось узнать, что друзья могут украсть твои любимые игрушки, и плачь не плачь, они их тебе не вернут.

По примеру Шурика я однажды вынес на улицу коллекционные машинки – оранжевый бульдозер и бежевый ЗИЛ. Бульдозером я дорожил особенно, но радостью все-таки хотелось поделиться и с друзьями, тем более что Шурик с Костиком в игрушках разбирались хорошо. Они все внимательно осмотрели, попросили разрешения подержать и остались моими машинками чрезвычайно довольны. Но в песочнице таким драгоценностям, конечно, было не место, это мы уже знали не только по наказу родителей.

Чтобы поскорее вернуться к игре, я не стал относить игрушки домой, а оставил их в гараже рядом с калиткой. Дедушкин гараж частенько служил «перехватывающей парковкой»: там стояли мои экскаваторы, грузовики, была даже огромная пожарная машина с выдвигающейся лестницей. Я решил оставить бульдозер и ЗИЛ на верстаке, где Коля и дед хранили свои инструменты.

В тот день мы играли в «Сим-сим, откройся», это была идея Шурика. В песке под плитами вырывалась огромная пещера-гараж, которую заваливали массивным камнем. «Сим-сим» в исполнении Шурика из волшебной травы арабской сказки превратился в загадочного распорядителя гаражных ворот, для его имитации Шурик даже нашел особый продолговатый камень, похожий на человека. После игры Сашка всегда уносил этот камень с собой.

Провозившись в песке несколько часов, мы решили отправиться обедать. После игры машинки обычно уносили из песочницы в гараж. Я уже было подхватил лопату, которой мы раскапывали пещеру «Сим-сим», но Шурик остановил меня и сказал, что поможет мне донести все до гаража. Взяв под мышку лопату, а в руки по паре тяжелых грузовиков, Сашка на минуту исчез в гараже. Потом он быстро попрощался и побежал на обед, забыв прихватить «Сим-сима».

– Шурик, а «Сим-сим»? – закричали мы с Костиком.

– Потом заберу, – отмахнулся Шурик и помчался домой еще быстрее.

– В тубзик, наверное, опаздывает, – ухмыльнулся Костик и тоже ушел обедать.

Каково же было мое удивление, когда, заглянув в гараж, я не увидел на верстаке бульдозера. Шок был такой силы, что я даже не заметил пропажу ЗИЛа…

– Шурик, верни бульдозер, ведь ты же его взял из нашего гаража, когда относил лопату, больше некому!!! – захлебывался я слезами перед калиткой Шурика.

– Да не брал я ничего твоего, – жал плечами Сашка.

Случай был из ряда вон выходящий: взять что-то из чужой песочницы считалось плохим поступком, но чтобы взять что-то с чужого участка – такое нам с Костиком даже и в голову не могло прийти.

С тех пор отношения наши с Шуриком заметно разладились. Если раньше я считал его за главного техника песочницы, то теперь к его водительскому статусу примешались воровские наклонности. Домой такого человека лучше было не пускать: чужие вещи имели над ним слишком большую власть.

***

Сашка был первым, от кого я услышал матерные слова, при мне у нас дома никто из взрослых обычно не ругался. Но если от Шурика мат я только слышал, то Серого он с удовольствием учил, как им пользоваться:

– Серег, а ты матом-то хоть умеешь правильно ругаться? – начал Шурик, когда они проезжали на велосипедах мимо строящегося дома Костика.

– Ну в общем-то умею, конечно, – замялся Серый, вспоминая, что Шурик старше его на год и почти наверняка знает о запретной теме больше.

Сашка, ощутив превосходство над городским, передернул педалями, велосипед его описал красивую дугу, а из-под колес поднялся серый султанчик пыли:

– Короче, смотри, ругаться можно не только словами, но и руками. – Шурик показал древнейшую комбинацию из среднего пальца.

– Ну, это я и без тебя знаю, – разочарованно протянул Серый.

– Да ты дальше слушай!.. Это когда ты двумя пальцами делаешь вот такую рогатку.

– А еще что есть?

– Еще можно послать кого-нибудь всеми словами мата, – гордо заявил Шурик, растопырил пальцы веером и, повернув к Серому тыльные стороны обеих рук, принялся перебирать ими, словно играл на невидимом пианино.