Анна Александер: королева огня

Мир настолько велик и многогранен, что каждый наш шаг обречён на успех. Мы же, в свою очередь, ждём некой милостыни и поэтому с трудом проживаем свою жизнь и уходим из неё, так ничего и не решив.

«В моём случае Лион, богатый аристократ, был изначально добр ко всем. Почему он так изменился? Может, он собирается узнать обо мне больше, чем знает? С другой стороны, зачем ему это нужно, я ведь в его доме всего лишь на время, и мне не нужно его расположение!» – роились мысли в голове.

Я развернулась и поспешила уйти с этого странного места, от которого веяло холодом, и снова оказалась в зале, где гости порхали, словно бабочки, где хрусталь сверкал на столах, отражая чистоту убранства.

– Анна, что ты стоишь? В той части зала гости ещё не рассажены! – одернула меня Азазель.

Но её слов я не слышала.

«Мне нужно разгадать тайну связи этого дома со мной, и больше ничего!» – пульсировало в моей голове.

Вопросов у меня было множество, но кому их задать, я не знала. Спрашивать Лиона не было ни малейшего желания после его странного поступка, а обращаться к прислуге было бы неуместно. Единственным человеком, к которому я могла воззвать, была Азазель. Но моя подруга в последнее время была скрытной и неразговорчивой. На вопросы коллег она также отмалчивалась.

«Эта девушка явно что-то знает и, возможно, оберегает меня. Но от чего или от кого?» – спрашивала я себя.

Словно некие силы были на моей стороне в тот момент, и мне предстояло увидеть поистине чудесные вещи в этом доме, яркие и невероятные…

Я услышала, как меня зовут по имени, именно в тот момент, когда стала искать глазами главную по дому. И каково же было мое удивление, когда Азазель, поравнявшись со мной, вручила мне небольшую салфетку, словно что-то ценное, что нельзя выпускать из рук до конца приема.

– Ты вообще слышишь меня? Где витают твои мысли во время такого важного мероприятия? – услышала я её недовольный голос.

– Повтори ещё раз! – переспросила я.

Она широко открыла глаза и вздохнула. Несколько секунд помолчав, она проговорила недовольным тоном:

– Что ты собираешься делать? В той части зала гости ещё не рассажены!

Я мигом выпрямилась и увидела, что люди толпятся, словно муравьи, не в силах сдвинуться с места. Я поспешила к этой странной группе, и через несколько минут все гости сидели довольные и счастливые.

Слова Азазели я не восприняла как что-то оскорбительное. Мне не хотелось ни с кем ругаться, и уж тем более с ней.

В тот вечер, вопреки всему, я не только не обмолвилась с Азазелью и словом о загадочном Лионе, но и умудрилась угодить в неприятную ситуацию прямо на торжестве. Ведь всегда найдется охотник, желающий блеснуть своей добычей, но в этом случае охотнику не повезло!

А началось все так. Гости, словно по мановению волшебной палочки, начали прибывать в своих роскошных каретах ровно к девяти часам – как и подобает истинным аристократам. Взор ласкали великолепные фраки и цилиндры всевозможных цветов и фасонов, начищенные до зеркального блеска туфли, скромные бабочки и золотые часы на цепочках, отсчитывающие драгоценное время. Дамы блистали в богатых платьях, украшенных замысловатой вышивкой, их пышные прически казались произведениями искусства. Стройные и дородные, они были увешаны драгоценными каменьями, мерцающими в свете свечей. Многие из них, к моему удивлению, умудрялись появляться с зонтами, хотя небо уже вторую неделю оставалось безупречно безоблачным. Меня обуяло любопытство, и я не удержалась от вопроса к Азазель:

– Зачем зонты в такую чудесную погоду?

Она окинула меня пристальным взглядом и сухо ответила:

– Мне они тоже кажутся странными, но спрашивать столь важных особ о причинах интересующих нас, – верх неприличия! И да, Анна, умоляю, не заводи этот разговор ни с кем, хотя бы сегодня! – и, не меняя своего угрюмого выражения лица, моя подруга растворилась в толпе гостей.

Я промолчала, хотя меня не покидало ощущение, что Азазель что-то недоговаривает насчет этих зонтов.

«Зачем ломать голову над наличием зонтов у гостей, когда сегодня такой восхитительный вечер?!» – попыталась я убедить себя.

Прошёл, наверное, час, прежде чем я, остановившись перевести дух от духоты зала и бесчисленного количества людей, обернувшись, несказанно удивилась.

Передо мной стояла Вероника. Маленькая девочка дрожала всем телом от холода, её огромные глаза смотрели на меня с такой мольбой, что у меня у самой перехватило дух. Растрепанные волосы висели прядями, словно она долго бежала, спасаясь от преследования, и изрядно пропотела. Босые ноги были перепачканы землей, и по ним было видно, что ребенка не купали и уж точно не укладывали в постель.

– Анна, мне холодно, и я хочу к маме! – твердила она, глядя на меня, словно я была спасительницей.

Все мои мысли мгновенно сосредоточились на ребёнке, появившемся, словно из ниоткуда!

– Малышка, как ты здесь оказалась и почему ты не в постели? – спросила я, стараясь сохранить спокойствие.

В этот момент Лион повернулся в нашу сторону, и его взгляд мгновенно застыл на босоногой дочери. Через пару мгновений к нам подошла и Виктория. В отличие от сестры, она была обута, но и её внешний вид оставлял желать лучшего. Я поняла, что обе девочки чем-то очень сильно напуганы. Их ладошки были влажными от пота, а глаза горели от страха. Одежда была испачкана какой-то краской, от которой исходил неприятный, отчётливый запах. Я взяла их за руки, и мы быстрым шагом направились к лестнице, ведущей в комнаты. В этот момент у меня за спиной послышался шёпот.

– Ведь это же дочери Лиона! Какие они стали большие! Наверное, уже в гимназию ходят! Посмотрите, а кто это у нас там без обуви? – не унимались шептуны.

Сдержанный смех, прокатившийся по залу, словно ледяной ветер, заставил всех обернуться в нашу сторону. Не обращая внимания на любопытные взгляды, я продолжала подниматься по лестнице, крепко сжимая ладошки девочек.

– Ну же, девочки, не дадим этим господам потешаться над нашими босыми ножками! – торопила я их, чувствуя, как щёки заливает краска.

– Стойте, мы должны на них посмотреть! Вы слышите меня?! – прозвучал грубый окрик, и я поняла – это адресовано нам.

Едва мы сделали ещё шаг для входа в коридор, где начинались комнаты, грубый окрик, словно удар хлыста, прорезал царившую полумглу, преграждая нам путь.

– Она, наверное, глухая, кричите громче! – и по залу снова пронёсся хохот.

Слова женщины больно меня задели. Я и представить себе не могла, что взрослые и интеллигентные люди могут позволить себе столь грубые и резкие выражения.

Обе девочки одновременно посмотрели на меня, и в этот момент я твердо решила, что «глухая» непременно покажет им, что у неё не только всё в порядке со слухом, но и с воображением.

Я остановилась и, не отпуская рук детей, начала искать ту самую «глухую» – полненькую женщину под руку с молодым человеком, которая словно разжигала своё любопытство от непричесанных детей. Бледно – рыжая копна её волос была украшена мелкими, с горошину, цветами. Я закрыла глаза и мысленно произнесла:

– Желаю увидеть у неё пятак, пока она не извинится перед детьми! – прошептала я вполголоса.

Не знаю, как такое могло произойти, но в зале одновременно раздались крик и смех. Когда я открыла глаза, то увидела перед собой ту самую женщину с пятаком, абсолютно розовым, как у молодого поросенка. Она не то хрюкала, не то плакала. Её визг был слышен на улице, и гости, не успевшие войти вовремя, влетали в зал, словно их заносило метелью. Увидев такую картину, все начали смеяться, и от аристократического приёма Лиона осталось одно название.

Анастасия поспешила к нам, а зал продолжал гудеть, спрашивали хозяина данного обители, кто я такая и откуда появилась в его доме.

– Что здесь происходит? – спросила Анастасия мягким голосом, склонившись к детям.

– Не знаю, госпожа. Но знаю точно, что дети где-то вымазались в грязи, краске, а кто-то и вовсе оказался босиком! – поспешила я ответить.

– Всё ясно! Не будете ли вы так любезны отвести детей в ванную комнату, а затем уложить их спать? – спросила хозяйка дома.

– Да, конечно, я сейчас же этим займусь! – последовал мой ответ.

Анастасия, с нежностью прижав детей к себе и поцеловав их, поторопила меня, дабы дети не увидели дальнейшего развития истории, которая, казалось, только набирала обороты.

В зале царила настоящая вакханалия. Все кружились, засыпая Лиона вопросами обо мне и детях. Кто-то даже решил, что он сделал это нарочно, чтобы представить гостям своих дочерей. Но, видимо, в зале не нашлось ни одного здравомыслящего человека, который бы понял, что Лион и его супруга меньше всего хотели, чтобы посторонние увидели их детей. Они оберегали их от посторонних глаз, будучи уверенными, что это не приведёт ни к чему хорошему.

Женщина, словно пригвожденная позором, застыла с пятаком на лице, её била дрожь унижения. Она отчаянно пыталась сохранить подобие самообладания, но страх и отвращение к случившемуся терзали её. Едва я растворилась за стеной, в гостиную, словно тень, скользнул Лион.

– Где она? Позовите её сюда, Иван! – твердила она.

Мадам Дипон, чья фамилия происходила из благородной и аристократической французской семьи, была на грани нервного срыва.

– Я не могу этого сделать, Жюли, она занята детьми! – спокойно произнес Лион, словно перед ним стояла прежняя женщина, без пятака.

Ему отчаянно хотелось разразиться смехом, но это было бы воспринято как оскорбление, и он из последних сил сдерживал клокочущий порыв. Смех подкатывал волнами, и каждый раз Лион опускал голову всё ниже, стараясь избежать неловких взглядов.

– Отлично, я буду ждать, пока она не освободится! – прозвучало её хрюкающее заявление.

– Как скажете, мадам Жюли, она скоро будет! – ответил Лион и поспешил отдалиться, склонив голову в почтительном поклоне.

Он предложил ей присесть в небольшое кресло, стоявшее неподалеку от дивана, где частично расположились остальные гости.

Они же, словно стайка воробьев, перешептывались, тихонько похрюкивали в такт её репликам и посматривали на неё, как на диковинного шута при дворе. В одних глазах мелькала жалость, в других – злорадное торжество: мол, поделом ей, за её сварливый язык и скверный нрав.

Лишь спустя долгие сорок минут, а может, и больше, убедившись, что детские сны крепки и безмятежны, Анна, крадучись, словно тень, проскользнула в коридор. Там, в полумраке, её уже поджидал Лион. Не ожидая этой встречи, она на мгновение растерялась, но всё же двинулась к нему. Лион, с присущим ему благородством, попросил её вернуть мадам Дюпон прежний облик, и, услышав её ответ, замер в изумлении.

– Она должна извиниться, иначе пятак останется у неё навсегда! – почти беззвучно прошептала я.

– Извиниться? Перед кем, Анна? – недоуменно спросил Лион.

– Перед детьми и передо мной! – робко ответила девушка.

Лион оставался в таком удивленном состоянии ещё несколько десятков секунд. Он не проявлял каких – либо эмоций, ведь её слова тронули его до глубины души своей прямотой и искренностью.

– Пойдем со мной. Сейчас мы увидим, как на это отреагирует сама мадам Дюпон! – торопливо проговорил Лион, улыбнувшись во весь рот.

Мы спустились в зал. В единое мгновение все стихло и замерло. Наступила такая звенящая тишина, что явно слышалось мерное тиканье огромных напольных часов. Я готовилась к потоку злобных слов, но никак не ожидала, что молчание прервет Лион, решив развязать этот тугой узел, затянутый мной, но развязанный сварливой женщиной в теле.

– Итак, мадам Дюпон, позвольте представить вам Анну, нашу новую горничную. Она робка, но сердце её полно доброты, и я уверен, ей не терпится выразить вам «свое почтение»! – провозгласил Лион, с лукавой искоркой в глазах.

Не секунды не медля, словно одержимая неведомой силой, я ответила ей словами, полными ярости:

– Если вы не принесёте извинения детям и мне, ваш нос навеки утратит прежнюю форму! С каждым новым оскорблением, с каждым ядовитым словом он будет расти, словно у сказочной ведьмы, обрастая уродством злобы и ненависти, превращаясь в нарост на лице!

От этих слов у неё похолодели руки. Лицо вспыхнуло багровым пламенем, и мадам Жюли вмиг превратилась и правда в настоящую ведьму.

– Извиниться… перед тобой?! Да ты же нищая оборванка, ветром занесенная из какой-то Богом забытой деревни! Как я, особа моего круга, могу ронять слова извинений, перед сироткой, как ты?! – прошипела женщина, словно змея, в её усмешке сквозила ядовитая злоба, а каждый выдох сопровождался презрительным хрюканьем.

И в тот же миг, едва последнее слово сорвалось с её губ, нос пустился в безудержный рост. Он не просто увеличился, а раздулся, наливаясь соком лжи, как перезревший плод, превосходя прежний размер вдвое. В зале повисла пронзительная тишина. Глаза присутствующих полезли на лоб, словно улитки из раковин, а рты раскрылись в безмолвном крике изумления. Мадам Дюпон, обуреваемая яростью, всмотрелась обоими глазами в свой разросшийся до нелепых размеров нос, чувствуя, как лицо заливает краска стыда и гнева.

– Простите меня! Я беру свои слова обратно! Верните мне мой нос! – выпалила она и, топнув ногой, нечаянно задела стоявшего рядом юношу.

Зал замер, словно пораженный невидимой молнией. Неужели Жюли способна на извинения? Возгласы изумления покатились по залу, как раскаты далекой грозы. И тут началось невообразимое: нос выскочки то вытягивался вперед, то съеживался до мелких размеров, пока, наконец, под её пальцами не оказался… прежний нос! Вскочив на ноги, она, словно вихрь, понеслась к выходу, сметая всех на своем пути. Бранные слова, как искры из-под копыт сошедшей с ума лошади, летели во все стороны. Объявив, что ноги её больше не будет в этом доме предательства и колдовства, она, всё ещё клокоча гневом, укрылась в своей карете и приказала кучеру мчать домой, подальше от этого проклятого места. Вскоре её карета скрылась за воротами дома, оставив за собой лишь клубы пыли и тихий шёпот пересудов. Обитатели дома были поражены произошедшим и не догадывались, каким будет ответ Жюли. Но они даже не могли представить, какую бурю она обрушит на их головы, ведь её война только началась.

Глава 9.

Обстоятельства семьи

Жюли, чрезмерно злая, затаилась в тени, выжидая подходящий момент для удара. В её глазах плясали холодные огоньки, отражая решимость и жажду возмездия. Она чувствовала себя униженной, преданной близкими друзьями, и это чувство жгло её изнутри, подпитывая ярость.

Её план созревал постепенно, как плод, набирающий сладость перед падением. Жюли тщательно продумывала каждый шаг, каждое слово, каждое действие. Она изучала своих врагов, их слабости, их страхи. Она собирала информацию, словно паук, плетущий свою сеть.

Первый удар был нанесён исподтишка, словно внезапный укус в траве. Небольшая, но болезненная потеря для семейства, подрыв их репутации в глазах влиятельных особ. Затем последовала серия мелких неприятностей, словно рой изматывающих и раздражающих насекомых.

Хозяева дома забеспокоились. Они чувствовали, что что-то не так, но не могли понять, откуда исходит угроза.

Жюли наблюдала за ними, наслаждаясь их мучениями. Она знала, что это только начало. Самое интересное ещё впереди. Буря вот-вот разразится. Но больше ничего не произошло. Ведь Анна догадалась довольно быстро, чьих это было рук дело, и очень скоро, в разговоре с Лионом, она поведала ему свои подозрения на счёт Дюпон. Лион счёл верным ограничить её влияние в своих кругах, что и принесло свои плоды достаточно быстро. Жюли исчезла из его жизни, возможно, также внезапно, как и ворвалась в неё. Никто о ней более не слышал, да и не было желания, ведь было ясно, какие мысли и действия несла женщина.

С другой стороны, за то время, что я отсутствовала в родительском доме, он словно окаменел, храня в себе отпечаток того рокового дня, когда я не переступила его порог. Германа и Санию обуяла жгучая, всепоглощающая злоба, отравившая воздух и пропитавшая каждый угол. Поиски начались в тот же миг, но тщетно – словно я растворилась в тумане. И вскоре прозвучал страшный и окончательный «приговор»: Анна предательски сбежала.

Одни обходили окрестности деревни, другие – пустыри и заброшенные колодцы, третьи – полуразрушенные здания и сараи. Никому и в голову не пришло заглянуть в проклятый дом Лиона, о котором шептались и слагали небылицы. Лишь одинокий старик, с вязаным мешочком в руках, утверждал, что видел меня у дома Лиона несколько дней назад. Его словам никто не придал значения, кроме моих родителей. Они обменялись застывшими от ужаса взглядами, понимая, в чём дело.

Воздух застыл в смятении. Герман и Сания с ужасом осознали, что тайна усыновления повисла на волоске, готовая рухнуть в пропасть раскрытия. Они лихорадочно пытались отыскать таинственного старика, словно призрака, явившегося ниоткуда, надеясь вырвать у него ответы. Но он словно испарился, растворился в тумане времени, оставив лишь эхо страха. Больше его никто не видел, словно его и не существовало вовсе.

После исчезновения старика прошло немало времени. У родителей закралось подозрение, что я попала в дом вместе с ним, и поэтому нас не могут отыскать. Герман и Сания, ослеплённые неукоснительным исполнением своих обязанностей, упустили главное – не уберегли меня от обители, мимо которой не раз проходили и которую втайне ненавидели и страшились. В их сердцах поселилась уверенность, холодная и неотступная: старик явился не случайно, словно зловещий вестник, чтобы навсегда предать забвению надежду на возвращение дочери!

На робкие вопросы соседей пара отвечала уклончиво, прячась за маской горя, словно за щитом. И кто мог их осудить? Лишь их друзья, к которым гордыня не позволяла обратиться, хранили ключи от двери для моего возвращения. Они тешили себя слабой надеждой, что здравый смысл возобладает, и я сама переступлю порог родного дома.

Я знала, что даже если вернусь домой через день или год, Герман и Сания попытаются отгородить меня от того самого дома, и уже навсегда!

Так тяжело хранить воспоминания о людях, которые проявляли хоть какое-то внимание и расположение. Герман и Сания не нуждались в похвале. Эгоистичные по отношению ко мне, они тяжело переживали мое исчезновение. Они знали о моём даре, о странной силе, и непредсказуем был исход, если эта сила продолжит накапливаться. В одиночку, как им казалось, мне не одолеть этой бездны.

С тех пор, как судьба забросила меня в дом Лионов, передо мной высились неприступные крепости неразрешимых задач. Бремя одиночества давило невыносимо, каждый шаг приходилось совершать в пустоте, без опоры и поддержки. Но даже сквозь печаль разногласий с обитателями этого странного дома, я стремилась выжать крупицы мудрости из каждого прожитого дня. Я внимала чужим речам, словно жаждущий путник глотку воды, но последнее слово всегда оставалось за мной – чтобы горький привкус поражения не оставил за собой вины, обращенной к другим.

– Могу сказать точно, что лучшие уроки преподает сама жизнь. Она неспешно и дотошно определяет каждому свой путь, от младенчества до старости. Уроки её оплачены самой дорогой ценой – временем! – говорила Лина.

Теперь я понимаю, насколько она была права, как мудро рассуждала, будучи подростком.

– Знаешь, кто-то растрачивает драгоценные годы на тяжёлый труд, на семью, что не греет душу. Человек, словно скиталец, бредёт дорогами, далёкими от его истинного призвания, находя его лишь на закате дней. И каждый шаг до этого момента – пустой звук, ненужный ни небесам, ни его собственной душе! – с горечью выдохнула я подруге.

– Именно поэтому в бурлящем котле бытия, где все мы проживаем, так важно уловить тонкую нить смысла – в близости с родными, в преданности любимому делу, в нерушимой крепости семьи! Ведь без семьи мы – лишь песчинки, развеянные ветром времени! – страстно отвечала Лина.

– И все же… неужели Герману и Сании было предначертано судьбой стать моими приемными родителями? – эта мысль билась в моей голове годами.

С тех пор как я пропала, из их дома начали исчезать вещи, в комнатах царил беспорядок, окна и двери оставались нараспашку. Происходили необъяснимые события. Герман и Сания не могли найти этому объяснения. Они обвиняли друг друга в моей пропаже. У них не было желания обсуждать ни поиски, ни то, как они поведут себя, если я вдруг вернусь. Они превратились в пылких и неуправляемых монстров, не желающих идти на уступки.

Каждый из них чувствовал, как тень их равнодушия легла на судьбу семьи, когда они пренебрегли мольбами дочери покинуть это место и обрести новый дом. У старших были свои причины оставаться, у Анны – свои мечты.

«Почему эта мысль не приходила мне в голову раньше?» – терзал себя мыслями Герман.

Признаться Сании в нарушении давнего запрета, ошибке, что он совершил несколькими годами ранее, казалось непосильной задачей! Тяжесть забот ослепила его, заставив забыть о самой важной дороге жизни.

– Если бы я мог вернуть тот день, я бы всё изменил! – шептал он в пустоту.

Дела шли хуже некуда. Анна растворилась в воздухе, не оставив ни малейшего намёка на своё местонахождение. Герман и Сания ходили на острие ножа, в постоянном страхе, что о пропаже девочки узнают «важные» люди и сами, как стервятники, включатся в её поиски. Герман боялся невыносимого позора в глазах тех, кто и так методично отравлял его существование.

Родители Анны, надменные и гордые, как древние изваяния, были поглощены лишь одной, всепоглощающей целью – вернуть дочь домой. Эта цель превратилась в поле битвы, невидимой и оттого ещё более ненавистной, где Герман и Сания сражались друг с другом, не желая ни победы, ни поражения. Каждый танцевал свой танец вокруг костра страха, боясь быть отвергнутым, преданным анафеме.

Что же до меня… Инцидент с мадам Дюпон стал той самой искрой, что перевернула всю мою жизнь в этом доме. Слуги, прежде неприступные, вдруг стали снисходительны. С того дня на меня смотрели с нескрываемым любопытством, как на маленькую волшебницу, и жизнь разделилась на две неравные части. Первая – дивная, полная чудес и открытий, где я чувствовала себя повелительницей земли, огня, воды и воздуха, вторая – нежеланная, ведь для всех, кроме четы Лион, я стала «маленькой ведьмой», и данный титул, словно шип розы, терзал всё моё естество.

– В каждом из вас дремлет искра волшебства, готовая вспыхнуть ярким пламенем, стоит лишь пробудить её. Неустанно работайте над собой, не позволяйте сомнениям сковать ваш полёт, и тогда ваше сокровенное «я» сделает из вас истинных творцов чудес! – с вдохновенным жаром наставлял Лион своих слуг, словно чародей, раскрывающий секреты мироздания.

Время с тех пор неслось, унося меня все дальше от прежней жизни. Каждое мгновение было пропитано волшебством. Дом Лионов был настоящим оазисом улыбок, искреннего веселья и неподдельной радости. Их прекрасные дети, сотканные из любви отца и матери, были избалованными, но искренние в своём поведении. То нежные, словно клубки шёлка, котята, то гордые, с искрой в глазах, львицы – они вдыхали в дом саму жизнь, наполняя его солнечным смехом и тихим мурлыканьем счастья.

Прошло немало времени, прежде чем в доме появилась новая работница, та, что не знала покоя и не давала его другим. Возможно, я и рушила чьи-то планы, если это касалось моих недругов, но моё искреннее стремление угодить всем и сразу не оставляло мне времени для отдыха. И пусть этого не стоило делать, в тот момент я была именно такой – движимой неутолимым желанием творить добро!

В один из промозглых осенних вечеров, когда дом уже утопал в предсонной дрёме, я, словно тень, кралась по узкому коридору к своей комнате, а точнее, к обители Азазель. Работа в тот день вытащила из меня все силы, и уже к полудню я ощущала себя очень уставшей. Руки отказывались повиноваться, протестуя против бесконечного хоровода занавесей, которые мне предстояло выгладить и развесить по всему дому. Едва добравшись до двери, запертой на ключ – Азазель всегда чего-то боялась – я невольно подслушала взволнованный разговор трёх коллег, шептавшихся у догорающего камина.

– Что вы думаете о служанке Анне? – проговорил басом дворецкий.

Все трое были настолько поглощены мыслями обо мне, что ничего не замечали вокруг.

– Знаете, я повидал многое в своей жизни, но такой трудолюбивой девушки никогда не встречал. Она покладиста и довольно смышлёна для своих лет! – ответил один из слуг.

– Именно, ты прав, друг мой! Она подозрительно молода и быстра! Успевает управиться со всей работой по огромному дому, да ещё и Азазель помогает. Но меня интересует иное: почему хозяин так её ценит? – спросил он, оглядываясь по сторонам, словно преступник.

Среди троицы пробежал ропот. Кто-то говорил о моём родстве с Лионом, будто я его племянница и Орлова приставлена следить за мной, кто-то твердил о снисходительности со стороны хозяйки, а кто-то вообще предположил, что я подкидыш, которого недавно нашли! Версий было множество, но никто не знал правды. Они спорили, как дети, и их возмущение было мне непонятно!