В поисках четверки

Он вырос в нищете и бедности, окруженный такими же, как и он. Его детство проходило на улицах, где не было ничего, кроме жалкой надежды на то, что завтра будет лучше, чем вчера. Но все же он был другим, чем сверстники, друзья по школе и люди, окружавшие его во дворе. Он был решительным, умным и трудолюбивым, и не соглашался с тем, что его будущее будет таким, как его настоящее, лишенное всякого смысла. Он знал, что может и должен сделать что-то большое в своей жизни.

С этого и началось его становление, путь Даррена в поисках вариантов осуществления своих мечтаний. Он посвятил все свободное время учебе и саморазвитию, откладывая каждый тяжело заработанный на тяжелых работах цент и экономя на всем, включая время на сон. Он устроился младшим сотрудником в кадастровый департамент, проработав там несколько лет, и впоследствии его способности помогли ему выгодно продавать недвижимость, и вскоре он стал известным как один из лучших риелторов в своем городе.

Но не только знания и обретенные навыки сопутствовали ему в этой области и привлекали внимание людей, но и неоспоримое чувство стиля и изящества: публичные выступления, шедевральная речь. Людей завораживали его диалоги, а тренинги вызывали лютый ажиотаж.

Сегодня живя в достатке, уделяя большое внимание своей работе, ставя ее превыше окружения, он знает, что нищете уже не суждено стать помехой для его успехов, и он сделает все, чтобы превзойти любые трудности. Став человеком, который так блистательно представляет свою профессию, он стал ярким примером успеха, который можно достичь, оказавшийся в самом центре того куда так долго стремился, где огни ночных улиц, подобно сиянию драгоценных камней ослепляло, и разрушенные улочки гетто казались просто голыми и незначительными, оставшимися уже далеко позади, забытыми словно страшный сон в пасхальную ночь.

Воспоминания о детстве во многом определили путь в жизни и помогли оценить то, что получил, но в сердце пребывает благодарность за то, что он имеет сегодня, и за то, что было в прошлом.

За этим районом следовало резко контрастное и радующее глаз чудесное зрелище – коттеджи, массивные и роскошные, как бы говорили о богатстве своих владельцев. Однако, этот прекрасный вид чуть позже начал уступать вновь заброшенным и старым домам, но не таких халуп, что видел он по дороге чуть ранее, а дома своей величественностью напоминающими о давних временах и архитекторах, не лишенных отличного вкуса, работающих на славу, коих действительно можно назвать творцами не одной лести ради.

За этими строениями последовал мрачный и затерянный вдалеке от всех дом, напоминавший готический замок в уменьшенном масштабе, а люди рядом бывали редко люди, но проворные, но проворные огненные лисы сновали промеж кустов, мордочкой выражая недовольство от пустой беготни, разочарованных в отсутствии сочных и упитанных курочек.

Тот, кто бы неожиданно обнаружился в этом районе, скорее всего, не стал бы жить в таком мрачном доме, кроме того, он бы заметил, будто все здесь, является прекрасным примером идеальной гармонии, между былым великолепием и текущим состоянием. Каждый дом здесь представлял свои сильные и слабые стороны, но при этом сохранял свою уникальность.

– Мы приехали, – остановившись и обернувшись к Даррену сообщила Ада, и ему показалось, что она произнесла это так к нему близко, что он детально точно смог разглядеть веснушки на ее бледных щеках, уставшие черные глаза.

– Интересный, я вам скажу райончик, – с неподдельным оживлением и блеском в глазах ответил ей Даррен. – Может все же передумаете и оставите этот особняк себе?

– Ха, очень неуместная шутка.

– Тогда пойдемте.

«Уж если суждено начать день с резких контрастов, то видимо и завершить придется его с ними», – подумал Даррен, выходя из машины в прилегающий к дому сад, который все еще можно было называть садом в понимании приличных людей, а небольшое отсутствие ухода придавало ему некую пикантность и первозданность: узкие из желтого кирпича дорожки, заросшие травой на стыках, выщербленные и вымытые дождем, необрезанные, забывшие о руках садовника кусты роз, все больше напоминающих дикий шиповник, и не скошенная разной высоты трава. Если оценивать общий вид сада по десятибалльной шкале, то можно было смело поставить оценку «десять», чего нельзя было бы сказать о доме, ожидающем продажу.

Дом выглядел так, будто решение построить его было принято в самом низу человеческой души – в том зловещем углу, где затвердели страх и отчаяние. В затерянных глубинах его кирпичной стены казалось, что нас отыскивает древний и самый древний гнев – возмездие за грехи, совершенные в прошлом. Стройная структура дома, окутанная пеленой печали и скорби, словно страдающая сильным душевным недугом. На крыше высокие дымоходы, похожие на тяжелые цепи, оказавшиеся запертыми в бессмысленных спиральных узлах. За тяжелыми воротами двора сверху еще более мрачные окна – они походили на больные глаза, которые кутались в темные тени полутьмы.

Внутри, дом тоже не обещал ничего хорошего – ярость и провалы души полу потустороннего были видны даже издалека. Он готов поглотить тебя в своей пустой и темной обители, и, когда ты покинешь его стены, окажется, что ты и сам оставил там часть своей души.

И ты знал, что этот дом заставит забыть тебя самого – он уже принадлежал своим собственным тревожным тайнам.

– Дело предстоит отнюдь не из легких, скажу я вам, – первым нарушил тишину Даррен. – Но мы не ищем легких путей, так что можете быть спокойны, и покупателей мы найдем в самые ближайшие сроки. Придется потрудиться, но результатом, уверяю, будете приятно удивлены.

– Достаточно иронизировать, – ответила Ада улыбнувшись. – Сад еще при жизни тети пришел в запустение, и за фасадом дома тоже никто не следил. Приглашаю пройти внутрь, но будьте готовы, что там все еще более плачевно. Надеюсь, у вас нет аллергии на пыль? Ее ну очень много, и предложение о клининге, что ни есть как раз кстати.

Массивное крыльцо из мореного дуба, резное, но сдержанное, без лишних украшений, встретило их. Входная дверь, напротив, выглядела скромнее, будто её установили позже, нарушив гармонию. Ада вошла первой, щелкнув выключателем, и пригласила Даррена. Гостиная открылась перед ним: пыльная, захламленная, с потертым диваном и величественным обеденным столом из массива дерева в центре. На столе поблескивали серебряные приборы, словно застывшие в ожидании гостей.

Даррену почудилось, что он угодил в фильм ужасов восьмидесятых. Казалось, вот-вот раздастся зловещая считалка или из подвала донесется потусторонний зов, манящий спуститься и встретить неведомое – желательно поодиночке, как и полагается в таких историях. Он мысленно усмехнулся: только этого мне не хватало. Но Ада, стоя у стола, выглядела спокойной, хоть и отстраненной, будто дом был для нее чужим.

За годы работы Даррен научился фотографировать и похуже места в выгодном свете, так что убранство не смущало. Но визитку клинеров Аде оставить стоит, – подумал он, оглядывая комнату. В узких коридорах не горели некоторые лампы, и стены, покрытые плесенью, казались мрачнее. Обои местами отслаивались, а желтый потолок пересекали трещины. Запах сырости и скрипучие половицы усиливали ощущение заброшенности.

Даррен сделал около двух сотен снимков, меняя ракурсы. Интерьер был не презентабельным, но он хотел продать дом поскорее, мечтая о гонораре и отпуске у Тихого океана. Если добавить пару фильтров, можно скрыть этот кошмар, – прикинул он, чувствуя, как усталость дня наваливается на плечи.

День выдался изматывающим, а завтра ждали новые дела: забрать машину, разобраться с документами. Даррен терпеть не мог бумажную работу, предпочитая живые встречи, но от этой рутины никуда не деться. Главное – довести эту сделку до конца, – подумал он, бросив взгляд на Аду, которая молчала, словно дом давил и на неё.

Все заняло у него около сорока минут, материалов отснято много и будет что выбрать, что-то подретушировать и переработать. Можно придумать и приписать к дому какую-нибудь завораживающую историю, что поднимет его статусность и цену пропорционально. Несомненным плюсом является его близость к новой элитной застройке, что тоже компенсирует его состояние, а может найдутся любители винтажного, готовые заплатить огромные суммы именно за то, чтобы данный образец архитектуры достался именно им, а никому другому.

За окном слышалось стрекотание цикад. Даррен подумал, что не помнит, когда слышал их мелодичное стрекотание последний раз, и слышал ли его вообще. Ада тем не менее не выглядела уставшей, как будто с наступлением темноты ночь наделяла ее свежими силами. Она сидела на софе закинув ногу на ногу, дожидаясь Даррена.

– Дом осмотрен, все снимки готовы, – сказал Даррен, убирая камеру. – Завтра утром отправлю фото Алисе на обработку, а сам начну искать покупателей и готовить план продажи.

– Спасибо, – кивнула Ада, глядя на него с лёгкой улыбкой. – Как думаете, сколько времени это займёт? Теперь-то вы видели, в каком он состоянии.

– Честно? Случай непростой, – Даррен почесал затылок. – Без ремонта дом проигрывает, хоть место и удачное. Но я обещаю уложиться в месяц. Если не выйдет, снижу комиссию до минимума. Слово даю.

Ада чуть прищурилась, будто оценивая его, но в её взгляде мелькнула теплота.

– Не знаю, почему, но вам я верю, – сказала она. – А это редкость. Честных риелторов нынче днём с огнём не сыщешь.

– Считайте, что вам повезло, – усмехнулся Даррен, чувствуя, как её доверие греет. – Со мной всё будет чётко.

Ада отвела взгляд, будто не желая задерживаться на комплиментах.

– Пора возвращаться в город, – сказала она, направляясь к двери. – Я вас подвезу, всё равно по пути. Вы же в Иствуд живёте? Я снимаю квартиру неподалёку.

– Да, в Иствуд, – кивнул Даррен. – Спасибо, но я могу взять такси. Не хочу вас напрягать.

– Бросьте, – отмахнулась Ада, открывая дверь. – В такую глушь такси еще час ждать будете. Вы и так сегодня намотались.

– Ну, если так, – Даррен развел руками, улыбаясь, – не могу отказаться.

Золотое правило, и, пожалуй, один из негласных законов вселенной, что обратный путь занимает намного меньше времени сработало и в этот раз: трасса быстро приближалась к манящему тысячами огней городу на склоне гор, чьи вершины окутаны снежными шапками, подобно впавшим в стародавние времена в летаргический сон исполинам, что до сих пор созерцают в безвременье.

Пустые улицы, неоновые вывески, свежий ветер и зеленая листва вдоль каменных тротуаров, сигнализировали о вхождении в знакомые кварталы, где пункт назначения находился совсем близко – буквально через несколько улиц.

Разобравшись с делами, они могли вести беседу более непринужденно, и гораздо оживленнее нежели ранее. Даррен с интересом вслушивался в рассказы Ады, веселые и наполненные жизнью, сам же в свою очередь говорил мало, лишь отвечая на вопросы и поддакивал ей, так как несмотря на продвижение карьеры и весомого успеха у противоположного пола, стал достаточно нелюдим, всецело поглощенный работой, скрашивая досуг в барах в компании Райена, периодически цепляя наиболее доступных дам с целью переместиться в его апартаменты, а как самый подходящий вариант к ним.

Ада же была человеком, совершенно не уставшим от жизни, светлым и приятным. Вполне возможно, что и в ее судьбе полно мелей в фарватере черных заводей, но ничто не сломило ее, либо же оставалось скрытым глубоко в душе, оставляя ее с этим наедине, и не демонстрируя темные моменты души посторонним, словно Луна, что обращена к Земле одной стороной, оставляя другую скрытой от людского взора, а она же была ее Черной Королевой.

Уютно стоящие типовые дома, являющиеся визитной карточкой чистого и ухоженного нового района, встречали их в свете фонарей и проектируемыми ими тенями, отбрасываемые на асфальт и аккуратные мощеные тротуары, величественными и благородными кленами, чьи кроны воистину ширились по-королевски, будучи непременным достоянием улицы.

Мягко скользя по остывшему асфальту, практически не оставив тормозной след, черненая резина автомобиля Ады перестала вращаться, и машина остановилась, рядом с дорожкой, отходящей от основного тротуара, и ведущей к дому Даррена. Рядом стоял слегка запыленный и немного выцветший снежного оттенка штакетник, вдоль которого тянулись заросли жасмина и несколько сиреневых кустов.

– Если Вы не торопитесь, то может перекурим перед тем, как вы уедете? – поинтересовался Даррен?

– Учитывая, что я спешу постоянно, я все же откликнусь на ваше предложение. И, знаете ли, можно вполне обращаться ко мне на «ты».

– Твое предложение как никогда кстати, – ответил ей Даррен, угостив сигаретой.

– Немного крепкие для меня, но спасибо – поблагодарила она, затянувшись, и выпустив клубы густого дыма в ночной воздух.

Он смотрел на Аду с теплотой во взгляде, и не зная абсолютно ничего о ее жизни и прошлом, он видел в ней что-то похожее на него, что-то родное в глубинах ее души. Что-то делающее ее такой непохожей на тех глянцевых кукол, с которыми он проводил часто постельные марафоны, помешанных на люксе и статусности брендов, ожидающих от него только денег, абсолютно равнодушно не хотя понимать его, как человека.

Рука машинально тянулась обнять ее, и прижав к себе прошептать нежно: «Не уезжай, останься у меня», но с огромным усилием воли, Даррен делать это все же не стал, а лишь затушив сигарету о край урны, сопроводил ее до машины и проводил взглядом удаляющиеся стоп-сигнальные огни. В ту ночь он не смог уснуть.

Продать дом оказалось гораздо легче, чем Даррен мог ожидать. За тот срок, который он озвучил Аде, казалось бы, не было шансов. Но клиенты нашли сразу, и сделка превзошла все его ожидания, как в плане скорости, так и по сумме. Гешефт оказался больше, чем он рассчитывал. Спустя две недели они снова встретились с Адой – для подписания документов и передачи денег. После этого их пути разошлись.

Даррен еще попытался позвонить, надеясь хотя бы услышать ее голос, не говоря о встречи, но абонент не ответил. Может быть, это и к лучшему. Вскоре, вероятнее всего она сменила номер и окончательно исчезла из его жизни, однако он все еще надеялся пересечься с нею.

Время скользило мимо, как стремительная и бурлящая река, и Даррен уже не вспоминал о ней. Лишь в дождливые вечера, когда серые тучи накрывали город, а капли барабанили по окнам, он позволял себе немного грусти. Было ли это связано с продажей её дома – маленькой, мрачной копией замка Франкенштейна, или с чем-то другим, но с Дарреном начали происходить странные и необъяснимые вещи. Эти события, казавшиеся потусторонними, заставляли его пересматривать всё, что происходило с ним раньше. Преследование мертвого знакомого казалось теперь детской игрой по сравнению с тем, что случилось с ним.

Кошмары стали его постоянными спутниками. Ужасные, реалистичные сны мучили его ночи всё чаще, врываясь в сознание, не давая покоя. В этих снах была Ада, её исчезновение, её загадочность – и сожаление, что он упустил ее, что не смог найти. Все попытки найти её не дали результатов. Она исчезла, как дым, как туман, растворившийся в воздухе, унесенный ветром. Следы ее исчезли, как если бы она никогда не существовала.

Эти мысли тяготили его, и ментальное состояние становилось всё более шатким. Алкоголь стал верным другом, а единственное, о чем он мечтал, это уйти – уйти от всех этих невзгод, исчезнуть куда-то вдаль, как в закат. Но однажды, на одном из своих вечеров, когда мысли его были особо мрачными, он случайно достал из кармана пиджака салфетку из той самой кофейни, где они с Адой встретились когда-то. На салфетке кратко и интригующе он заметил текст: «Ищи меня в на у океана, где ветер и буйные волны, и пустота вдалеке».

Глава 4

Ветер мягко касался ее волос, пока она шагала по утренней улице в последний учебный день. Легкая улыбка тронула губы, в груди радость. Небо, деревья, каждый шаг – всё сияло свободой. Птицы шумно перекликались на крыше старого дома. Ада остановилась, подставив лицо теплым лучам солнца, почти осязаемым в своей ласке. Лето впереди обещало беззаботность.

Но небо внезапно потемнело, словно чья-то невидимая рука накинула свинцовую пелену. Облака, чёрные, как бездонная пропасть, кружились с нечеловеческой яростью, будто живые, шепчущие о древнем гневе. Гроза не надвигалась – она выползала, как потусторонний зверь, готовый поглотить мир. Воздух стал густым, словно смола, сковывая движения. Время застыло, пространство сжалось под тёмной вуалью. Деревья и дома растворялись в мраке, а кожа Ады покрылась ледяным инеем. Страх, бездонный и необъяснимый, сжал её сердце, будто когти невидимого существа.

Торнадо родилось из пустоты, словно древнее проклятие, ждавшее своего часа. Рёв, смешанный с треском костей земли, разорвал тишину. Гул в голове нарастал, земля дрожала, а небо грозило обрушиться, унося всё, что Ада знала, в черный ад. Её ноги подкосились, мир распадался, как разбитое зеркало…

Ада очнулась в кровати, грудь сдавило невидимым грузом. Глаза метались по комнате, ища следы кошмара. Она ждала рёва, сжимающего воздуха, но видела лишь утро. Лучи солнца пробивались через занавески, танцуя на стенах, равнодушные к ее смятению. Пылинки плавали в свете, будильник тикал. Всё было на месте, но тишина, нарушаемая лишь её тяжёлым дыханием, казалась зловещей.

Она села на край кровати, тело не слушалось. Руки дрожали, чужие, будто принадлежали другому. «Дыши, Ада», – шептала она, но голос тонул в эхе кошмара. Пальцы невольно коснулись шрама на запястье – тонкого, как загадка из прошлого, чей смысл она не могла вспомнить. Кошмар, словно призрак, цеплялся за её разум, нашептывая, что реальность – лишь тонкая грань, готовая разорваться.

Встала, прошла через кухню, не замечая привычных деталей: старого чайника на полке, чашек, стоящих в ряд. Утро, всё, как всегда. Но в голове что-то не сходилось. Эхо кошмара всё ещё гулко отдавалось в ушах, а тяжесть в груди не проходила.

Включив плиту, поставила сковороду, протянула руку к холодильнику, схватила яйцо, тихо поставила его на край миски и, с усилием, разбила. Яйцо раскололось, часть содержимого вытекла на стол. Взгляд упал на каплю, ползущую по столешнице. Даже не почувствовала раздражения. Всё это было каким-то неправильным. Неправильным, как если бы руки не слушались.

Протерла поверхность стола салфеткой, но движения были такими медленными, будто не могла совладать с собой. В голове все еще крутилась та кошмарная картина, а тревога только усиливалась.

Пришлось повторить попытку. На этот раз руки не дрожали, но странное напряжение в пальцах не исчезло. Налив масло в сковороду, поставила её на плиту, включив огонь. Пока яйца жарились, перевела взгляд на окно – та же улица, те же дома. Но мир за окном казался слишком ярким и неестественным, как вырезанная из журнала картинка. Всё вокруг было живым, а она – мертвой. Почти как во сне.

Прикусив губы, Ада отложила ложку и немного отступила. Всё это – эта кухня, этот завтрак, – казалось ей нереальным. Она почувствовала, как желудок сжался, но это было не от голода. Это был страх, который она не могла объяснить себе. Тот самый, что оставался с ней с самого утра. Завтрак готов, но вкус его был чужд.

Ада стояла перед зеркалом в ванной, не решаясь встретиться взглядом с отражением. Её лицо – знакомое, но чужое – смотрело на неё, словно из другой реальности. Что-то в нём было не так, будто зеркало хранило тайну, которую она не могла разгадать.

Чёрные волосы каре, прямые и гладкие, лежали тяжёлыми прядями, лишёнными былого блеска. Они казались застывшими, как мёртвые ветви, не поддающиеся её рукам. Карие глаза, обрамлённые тёмными ресницами, смотрели в пустоту. Их глубина пугала – словно в них затаилась тень, наблюдающая за ней. Ада не узнавала себя в этом взгляде. Что-то внутри неё угасло, или, может, она сама растворилась в ночи, оставив лишь оболочку.

Кожа, бледная, как лунный свет, хранила следы бессонных ночей. Лёгкая припухлость под глазами – не от усталости, а от тревоги, что сжимала её сердце годами. Пальцы невольно коснулись шрама на правом запястье – тонкого, как шёпот забытой боли. Когда он появился? Ада не помнила. Шрам был загадкой, намёком на травму, стёртую из памяти, но всё ещё живущую в её теле.

На левом предплечье, под рукавом, пряталась татуировка – древние руны, некогда обещавшие силу и связь с чем-то великим. Теперь они казались выцветшими, как письмена на заброшенном алтаре. Их смысл ускользал, как и вера Ады в себя. Руны стали печатью утраты, от которой нельзя избавиться.

Она шагнула в душ. Вода стекала по коже, смывая эхо кошмара, но чувство чуждости не уходило. Тело двигалось, но казалось чужим, словно кто-то другой управлял им, решал её шаги. Ада застыла, чувствуя, как каждая капля отдаётся в груди, будто эхо далёкого рёва из сна. Хотела ли она вернуться к себе? Или готова была исчезнуть в этой пустоте?

Выйдя из душа, она снова взглянула в зеркало. Отражение было спокойнее, но холод в груди остался. Пальцы потянулись к шраму, словно могли вырвать его, как ненужную память. Но Ада знала: он часть её, как и руны, как и этот дом, что ждал её где-то за гранью реальности. Зеркало молчало, но в его глубине мелькнула тень, напоминая: она всё ещё здесь.

Ада села в автобус, прижавшись лицом к холодному стеклу, ощущая, как его морозная поверхность леденит кожу. Внешний мир оставался неизменным, безликим. Город, расползающийся за окном, напоминал серую картину, которую никто не пытался оживить яркими красками. Высотки с облупившимися фасадами стояли, как забытые монументы. Промозглый утренний воздух был таким же тяжелым и серым, как и всё вокруг. Дома, дорожные знаки, машины – всё сливалось в одно бесцветное пятно, не пытаясь выделиться, не пытаясь быть живым. Каждая поездка по этому маршруту становилась долгой прогулкой по пустому коридору, где за каждым поворотом встречаешь одно и то же, но продолжаешь идти, как если бы не мог выбраться из всего этого пространства.

Автобус покачивался, двери тяжело открывались и закрывались, но пассажиры не замечали этого. Они сидели, залипая в телефоны или смотря в окно с выражением усталой, безразличной тоски. Ада была среди них, но её взгляд был не там. Она следила, как улицы проплывают мимо, как за каждым домом исчезает новый мир. Всё, что она видела, было не её. Она была частью этой пустоты.

Город оставался таким же, как всегда. Без изменений. Как и её жизнь. Она никогда не замечала, как он меняется. Каждое утро дорога на работу – почти одинаковый ритуал, начинающийся и заканчивающийся теми же улицами. Светлые окна офисных зданий, чередующиеся многоэтажки – всё одно и то же. Даже часы на остановках были одинаковыми, их стрелки тикали механически, как будто все шли по неизбежной дороге, не собираясь останавливаться.

Ада закрыла глаза, прислушиваясь к шуму автобуса – тяжелому дыханию, скрипучим колесам. Знакомая дребезжащая мелодия, всегда играющая где-то в её голове, заставила ее нервно вздохнуть. Город казался совершенно неуместным. Он уже не был городом, а просто фоном для ее раздражения, ее утомленной жизни. Всё вокруг оставалось чужим: безликие здания, прохожие с запавшими глазами, серые облака, медленно плывущие в небе.

Легко забыть, что за этими окнами – целый мир. Мир, который как будто не мог быть ее. Мимо пролетали витрины магазинов, рекламные щиты, старые стены, на которых время оставило след. Всё это не имело для нее смысла. Она не ощущала никакой связи с этим. Улицы, люди, здания – всё проходило мимо одним взглядом, одним движением, одним тупым ощущением, что ты движешься, но никуда не уезжаешь.

Местами казалось, что город не живет, а просто существует. Существует так же, как и она. Однообразно, монотонно, без надежды. Хотя пассажиры выглядели такими же скучными, такими же безжизненными, как и этот город, в её голове царило что-то ещё более пустое, невыносимое. Здесь было всё – и одиночество, и усталость, и ощущение, что мир вообще не замечает ее присутствия.

Достала телефон, но так и не разблокировала. Зачем? Всё было ясно: там ничего интересного ее не ждало. Ещё одно уведомление с работы, ещё одно напоминание о чём-то важном, но совершенно ненужном. Ответить? Нет. Она просто убрала его и снова уставилась в окно. Мир за окном менялся, а она оставалась тут – в сером, неумолимом цикле, ставшим привычным.

Автобус остановился. Ада не сразу поняла, что приехала. Ощущение того, что она ничего не контролирует, не покидало. Она снова оказалась в этом мире – в городе, который могла пройти по памяти, не задумываясь о каждом шаге. Город был её клеткой, но она не была готова её покинуть. И, возможно, не хотела.

Офис встретил резким запахом старой бумаги и дешёвого кофе. Когда он перестал ее раздражать, она не могла вспомнить. Наоборот, теперь этот запах стал частью неё, как нечто необходимое для существования. Как воздух, которым она дышала.