Полонное солнце

Веслав упал лбом в ее мягкую гриву, обхватил за шею, прижимая к себе. И замер, не позволяя себе ослабеть. Конюшие смотрели на него участливо, негромко переговариваясь. Другие лошади в стойлах тревожно ржали, чувствуя несчастье, переминались с ноги на ногу, нетерпеливо стучали копытами.

– Успокойте лошадей! – Веслав поднял голову, глядя на обступивших его слуг. – Со мной не стоит возиться.

Он медленно поднялся на ноги. И тяжело посмотрел на двух конюших, что замерли в дверях.

– Кто из вас обихаживал мою лошадь?

Один из слуг, совсем еще молодой парень, лет шестнадцати, тот, что заметил и подобрал кошель, упал на колени:

– Я чистил и кормил твою лошадь, господин!!! Всё с ней добром было, клянусь тебе! Я не сделал ей ничего плохого, поверь! Она лишь успела выпить воды, что я принес ей. И все.

– Где ты брал воду?

– Это вода из нашего источника, он расположен неподалеку. Мы отстаиваем её какое-то время, никогда не даём холодную.

– Где вы завсегда держите воду?

– В тени конюшни, на улице.

– Кто об этом знает?

– Все, кто работают в доме.

– Когда ты брал оттуда воду?

– Не так давно. Малое время назад. Прости меня, господин! Умоляю! Я хорошо смотрел за твоей лошадью, клянусь тебе! – Парень заламывал руки, стоя на коленях. Он понимал, что его ждёт за подобный проступок и пребывал в ужасе!

Веслав вздохнул и приказал сухо:

– Ступай и начинай копать яму на краю виноградников!

– Господин!!! – Отчаянно закричал юноша и пополз на коленях к Веславу. – Прошу тебя! Прости! Не вели убивать меня! Я сделаю все, что прикажешь!! Пощади!!

Молчан опустил голову, отворачиваясь. Про друга хозяина ходили разные слухи, и главным было то, что Веслав – зверь, какой никому не даёт спуску и никого не способен жалеть. Конюший не уследил за его любимой лошадью. Его ждёт смерть, и парень это хорошо понимает. Жаль его, конечно. Но тут уже ничего не сделаешь. Главное, чтоб суровый гость не приказал закопать его живьём. Пожалел бы хоть в этом.

Веслав с гневным недоумением воззрился на молодого конюха, сделал шаг к нему, вздернул на ноги, отчего тот вновь вскрикнул, и сказал, держа его за шиворот:

– Яму для лошади, дурень! А не для тебя! Тебе много чести для такого! Тебя я сейчас сброшу в отхожее место и велю сравнять его с землёй! Меньше будешь считать ворон, когда делаешь дело!

– Он не считал ворон! – Внезапно подал голос Молчан, взглянув на Веслава сурово. – Этот парень – хороший работник, и он любит лошадок. Не его вина в том, что в доме завелись крысы, какие способны уничтожить все вокруг. Мне жаль твою лошадь, господин. Но яд в воду мог бросить, кто угодно. Не стоит за то мстить невинному человеку!

Веслав шагнул к нему близко и уставился в лицо злыми зелёными глазами:

– Невинному? Эта лошадь – мой боевой товарищ. Она прошла со мной такие испытания, какие тебе и не снились, конюх! Или кто ты там есть? А твой глупый помощник проворонил убийцу! Как я должен поступить? Посоветуй, ежели такой умный!

– Испытаниями в наши времена никого не удивишь, господин. А жалеть ближнего нам ещё Господь заповедовал. Не надо множить убийством горести на земле нашей! Неужто тебе мало одной смерти?

– Мало? Вот, значит, как? Смел ты, Молчан, как я погляжу. Не боишься, стало быть, так вольно говорить со мною?

– Не боюсь, господин! Я без малого, пять десятков лет на земле живу, всякого повидал. Так что испугать меня трудно. Душу живую извести только зверю просто бывает. А ты на свет сперва кого произведи, да вырасти. Этот мальчишка у меня на глазах рос. Да я его учил всему. Знаю, что говорю, когда защищаю. Не заслужил он кары такой, какую ты ему выбрал… в землю сырую бросить без жалости! Придуши хоть сперва, а после уж закапывай. А то с тебя станется, ты и живьём его зароешь!

Краска бросилась в лицо Веславу. Что они тут все о нем думают?! И ещё. Вряд ли Молчан понял, что у него нет детей. Но конюх невольно задел за живое. Веслав сжал кулаки. А после огляделся.

Молодой помощник рыдал, стоя близко, закрыв лицо руками и прощаясь с жизнью своею, а Молчан смотрел с сожалением, будто ставя на Веславе крест. В его глазах угадывалось разочарование. Веславу было наплевать на мнение других, но сейчас его почему-то это задело. И захотелось доказать именно этому человеку, что он не такой.

– Добро. Я услышал тебя. И потому вот тебе мой приказ – похорони мою лошадь с почестями, Молчан. – Попросил он спокойно. – Я очень любил её. Не хочу, чтобы она просто гнила в яме. Прошу тебя.

Молчан удивлённо поднял брови, но кивнул и тяжело вздохнул. Теперь он ждал распоряжений о помощнике.

Веслав повернулся к мальчишке, отчего тот задрожал и втянул голову в плечи.

– Посмотри на меня! – Приказал Веслав. Парень поднял голову, всхлипывая. Его зубы стучали. Он сжал худые руки в умоляющем жесте, уже ни на что не надеясь.

– Благодари Молчана. Он спас тебя. Я не стану тебя карать. Это не вернёт мне лошадь. И ничего уже не изменит. Пусть случившееся послужит тебе уроком. И запомни, тебе оказали милость – доверились. Но ты это доверие не оправдал. По своей ли воле, али по чужой, но это так. И теперь тебе придётся очень постараться, чтоб вновь это доверие завоевать. Помни о том!

Парень вновь бухнулся ему в ноги:

– Спаси тебя Бог, господин, за милость твою! Вовек не забуду!

Веслав поднял его одним движением, покачал головой и оттолкнул от себя.

Затем он последний раз посмотрел на Сторожку, мирно лежащую на боку, вздохнул и вышел, низко опустив голову. У дверей, и он даже не удивился, его ждал Горан.

Взглянув в лицо друга, тот сказал спокойно:

– Не беспокойся, Веслав. Мы сделаем все, как ты приказал. Твоя лошадь не будет забыта.

– Я в этом даже не сомневаюсь, Горан. Спасибо. Но отчего ты пришел?

– Хотел из первых рук узнать, что же случилось?

– Конюшие не ошиблись. Сторожке кто-то подсунул отраву.

– Хочешь сказать, что в моем доме завелся отравитель?

– Хотелось бы ошибиться, Горан. Но похоже на то.

– Как эти мерзацы пропустили убийцу? Чем они были заняты, скажи на милость? Я убью их вместе с Молчаном. И не посмотрю на его заслуги!

Веслав усмехнулся:

– Вода тут у тебя устроена в бочках под крышею конюшни. Пригляд за нею добрый, видать. Да только о яде никто и не помышлял, поди. Вот и пропустили. Было ли такое ранее, скажи?

Горан лишь покачал головой:

– Сроду о таком не думали. Люди здешние все у меня давно. Проверял каждого. Никто сомнений по себе не вызывал никогда.

– Вот то-то и оно. Ядом лошадь мог угостить кто угодно, из тех, которые здесь живут или окрест обитают. Тут у тебя от городского дома все отлично. За высоким тыном не хоронишься. Стало быть, нужды такой ранее не было. Так что лучше кумекай, друг мой, где в твоём доме убивец притаился? И, куда он теперь нацелился. Впрочем, тут и гадать не след. Вернее всего, мне поклон передают. Предупреждают, чтоб рыло свое куда не надо не совал. Я ж молчать не способен. Поди каждому в твоем дому от меня прилетало знатно. Вот и взъярились. Ну или ты кому на хвост наступил, друг мой. Сторожке ведь могли ошибкою воды с ядом сунуть. Может, на твоих красавцев вороных покушались. Они у тебя, поди, целое состояние стоят, судя по их виду и потому, что у тебя сам управляющий для пригляда за ними приставлен. Но, я гляжу, больно ты спокоен, Горан. Никак знаешь о чем и молчишь?

Горан покачал головой, подумал время и произнёс, поворотившись к Веславу и гляд ему прямо в глаза:

– Молчан был взят мною в поместье, как старший конюх. Управитель у меня еще был тогда. От старых хозяев остался. Вместе с домом мне перешел. Но воду тут мутил знатно, порядкам своим больше следовал да хозяев своих бывших, и я его рассчитал. Сперва думал, тетка моя сама со всем справится, а после решил, что нет. Не надо ей такое испытание устраивать, хоть она делами в имении заправляет хорошо. А все одно, ответчик за все дела дома надобен. Молчан конюшню на себя принял без труда. Справлялся с нею легко. Опять же, с прислужниками дела ведет умело. Они его слушают беспрекословно. Да и вида его боятся. Лешим кличут. Я слышал. Вот я ему повышение и устроил. Он сперва удивлен был, не ждал такого, а после уж привык. Дела ведет с легкостью и умом. Всех знает, всё рассудить может. По справедливости живет. Калерию, опять же, боготворит. Да и дышит к ней, похоже, неровно. На него и имение оставить не страшно. Но спокоен я не потому, Веслав. А по другому случаю. Только молчи сейчас и не говори мне поперек ничего. Потому как предупреждаю, толку от такого не будет все одно. Решение я уже принял. Важное. И менять его не стану теперь.

Он улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд Веслава и молвил решительно:

– С тобою думаю в путь отправиться, когда назад поедешь.

– Что ты сейчас сказал? – Веслава на мгновение даже оставила боль от гибели Сторожки, так он сделался удивлен. Горан усмехнулся, глядя на пораженного услышанным приятеля:

– Я отправлюсь с тобой. В Новгород. И не отговаривай меня. Я давно уже все решил для себя.

– Горан, ты умом тронулся? У тебя здесь спокойная жизнь, достаток. Любимая тетка, наконец! Виноградники! С чего ты вдруг удумал все переменить?

– Ну, стало быть, есть у меня в том нужда, раз я такое дело задумал. И не пытай меня покуда. Расскажу тебе все, как есть. Обещаю. Но не сразу. Едва человека твоего пропавшего отыщем да назад двинемся. А с этим теперь тянуть не след. Дён с зимы много миновало, все, что угодно с горемыкой твоим случится могло. Поворачиваться надо да дела здесь заканчивать. Потерял я в Каффе, друг мой, столько, что ничего, считай, не осталось. А потому и жалеть мне более нечего.

– Горан, ежели ты о пожаре, то Каффа восстанет еще, поверь мне. Дело твое велико весьма, урон ему хоть и случился, но небольшой. Справишься… Не горюй попусту.

– Да я не о пожаре тебе толкую, Веслав. Думаешь, меня судьба пепелища этого заботит? – Горько усмехнулся Горан. – Каффа устроена так, что вечной кажется. Да и пожары тут случались ранее. И немалые. Даже ни чета этому. Только не берет ее ничего! Она всякой бедою напитывается, будто лужа дождевой водою. Как и та после всякой бури еще больше и весомее становится. В этом я даже не сомневаюсь. Только мне-то уже все едино. Надоела судьбина здешняя так, что хоть волком вой. Середина жизни миновала, башка вон белеет, а ни семьи, ни детей. Кому хозяйство оставлю? Встал как-то утром, поворотился, и будто бревном меня ударило. Людей вокруг полно, а, никого окрест, кому душу излить можно. Когда Калерию на пороге своем узрел, счастлив был безмерно! Хоть кто-то родной рядом. Но только и ее беды, видать, так исхлестали, что раны от них за версту видать. Не обманешься. Но она молчит о том, будто воды в рот набрала. Как жила? Чем? Кто помогал? И помогал ли?

Она же на меня спервоначалу глядела, будто я такой же, как отец ее, дед мой. Тот, я тебе говорил уже, весьма крут был. Суров и безжалостен. Я его помню плохо, отец с ним все ужиться никак не мог, хоть и пытался. А матушка даже головы поднять не смела, не то, что возразить. Причем, что отцу, что мужу. Да отец мой и сам таким же был. Покуда я не вырос, тоже рот на замке держал да кланялся. Дед меня делу ратному учить хотел, а отец к своему притягивал. В конце концов его сила победила, и дед ему такого не простил. Из поместья нас хотел изгнать, да не успел. Заболел и умер. А бабка моя еще ранее иссохла, когда Калерия из дома сбежала. Так все родителям моим и досталось. Отец рабами занимался давно. Везде связи имел, оттого и деньги к нему шли потоком. Да еще ссуживал монеты, кому надобно было. У него чуть ли не консул Каффы в должниках ходил. Сам, поди, помнишь. Ты хоть у нас мало времени провел, а все одно, во всем, видать, разобрался. Я же видел. Дело его я продолжать не хотел, меня оно не интересовало. А пришлось взяться, когда он этот свет покинул. Оно прибыльно весьма, особенно сейчас, когда кочевники лютуют везде. Не скрою. Но мне оно более не интересно вовсе. Хоть волком на луну вой, да вокруг себя оборачивайся, лишь бы сбежать куда. Так-то вот.

Веслав вопросительно посмотрел на друга. Перед ним стоял совсем иной человек сейчас, отличный от того, какого он знал ранее. Да и мало схожий с собою прежним. Веслав попытался вспомнить его молодым, и понял, что все подернулось временной пылью, и Горан тонет в ней, медленно исчезая ликом. Что с ним произошло тогда, почти два десятка лет назад? Как он объяснил произошедшее своему отцу и стал ли вообще объяснять? Они никогда о таком не говорили, закрыв навсегда для себя эту бывшую с ними историю. Оба понимали, что судьба поступила и с тем, и с другим по своему разумению и вряд ли ласково. Но не хотели переплетать ее линии, и без того понимая, как они у них схожи. И не решались искать подробностей.

Горан не любил Каффу, хоть родился в ней и прожил большую половину жизни. И она, он как-то обмолвился, более была для него не родной матерью, а лютой мачехой, какая хоть кормит, одевает и учит… Но… Не любит вовсе. И он отвечал ей взаимностью. С ним происходило что-то, Веслав это видел. Он то казался веселым, довольным жизнью гулякой, сибаритом, обожающим уют и удобства своего дома и положения, то виделся больным, словно бы доживая последние дни. И Веслав каждый раз после такого опасался не застать его в живых по приезду. Но, вернувшись в Таврию, неизменно находил его радостным и хорошо устроенным в жизни. Лишь тоска не покидала его глаз, прочно свив там свое гнездо. Чем же друг его жил все это время? Что делало его таким? Веслав не знал, а пытать его не торопился, чуя нутром, что тот когда-нибудь сам ему все расскажет.

И теперь Горан, похоже, охотно позволил прежней жизни своей сгореть вместе с Каффой, осыпав, будто пеплом, сединой, что лежала сейчас на его рыжеватых густых волосах, закручивающихся в тугие кольца, и даже лукаво проглядывала в аккуратной короткой бороде и усах. Под простой без затей рубахой, какие он никогда не носил до этого, угадывалось мускулистое подтянутое тело, будто его обладатель изо дня в день изводил себя упражнениями.

– Ты хочешь участвовать в битве, друг мой? – Веслав улыбнулся горько. – Нам не дадут покоя вороны, что уже слетелись к нашим рубежам. Княжеству в скором времени придется дать бой, и он будет кровавым. Тевтонцы воспользуются тем, что кочевье почти обескровило нас, они скоро придут. Ты так хочешь умереть за чужую землю?

Горан пожал плечами:

– Ну и с чего ты решил, что я собираюсь умирать? Скажу, не лукавя, я добрый ратник, Веслав. Ты почти не знаешь эту сторону моей жизни, но ещё раз напомню тебе, кто были мой дед и мой брат. Да и мой отец, до того, как потерял руку, много сражался. Могу поспорить, ты даже не понял тогда, что отец у меня без руки. Он всегда носил туники и рубахи с длинными рукавами, чтобы увечье его было не заметно. Он потерял руку в далекой молодости, в одном из сражений. Да я и сам, поверь, успел многому научиться, покуда мы с тобой не повстречались вновь. Так что ты повезешь на Русь скорее воина, нежели работорговца. Думаю, Каффа обойдётся без меня. А потом, кочевники почуяли вкус крови и лёгкой добычи. То, что они договорились с генуэзцами о разделе власти, дав тем свободу во всем, ни о чем не говорит. Все здесь давно принадлежит им в самом деле. Посмотри на герб города, и тебе все станет ясно. На нем ханская тамга! И все довольны. Так что делиться ордынцы ни с кем не намерены. Уж слишком много богатств здесь сокрыто. Поверь мне, Таврия еще станет причиной раздора, слишком многие смотрят на нее с завистью. А Каффа… Ну что, Каффа? Она будет только расти. Рано или поздно генуэзцы уронят здесь свою власть, и тогда кочевники с охотою поднимут ее. И нас будут ждать другие времена. Я не хочу видеть, как это произойдет.

Веслав усмехнулся, а потом произнес, качая головою в недоумении:

– Ты принял решение спастись от ордынцев, отправившись со мной в земли, где властвуют кочевники. Ты удивительный человек, Горан.

– Я ни от кого не собираюсь спасаться. Я привык идти навстречу опасности. Что и собираюсь сделать сейчас. И притом, насколько я знаю, до Новгорода Бату не дошел.

– Не дошел. Ты прав. Но у нас не все так гладко, как тебе представляется. И первым ворогом для тебя станет норов зим наших. Смотри, сейчас весна, грядет лето. У вас оно ясно довольно, да вёдро чаще всего стоит. А новгородское лето переменчиво, как девушка. То жар, то холод. Осенью дороги размывает, часто снег или дождь. Зима морозная, будто сидишь на льдине голым задом. Море тоже имеется, но большую часть года оно не теплее той самой льдины. И до него день пути, может два. Ты привык совсем к другой жизни, Горан.

– Море холодное, говоришь? – Приятель почесал в затылке, делая вид, что задумался. – Я уже испугался, видишь, как волосы шевелятся на моей голове.

Веслав засмеялся. Крутые кудри друга действительно сейчас перебирал своей невидимой рукою ветер. А тот продолжил, лукаво улыбаясь:

– Но ничего не поделаешь, придется привыкнуть. Другого не остается. – Затем он сделал серьезное лицо и произнес уже без шутливого тона:

– Веслав, даже если ты живешь в землянке, питаешься медвежатиной и умываешься снегом заместо воды, я все равно поеду с тобой, отговорить ты меня не сможешь, даже не пытайся…

– Друг мой, я живу в большом тереме в три жилья, какой построил из северного леса. Бревна для стен в три обхвата, они выдерживались в покое около пяти годов и пропитывались густым настоем из особых трав так, что звенят, когда по ним ударишь топором, будто сами выкованы из железа. Их не ест древесный жук и не могут прогрызть мыши. Почти в каждой горнице добротная печь, у которой так хорошо греть спину зимой, а самих горниц столько, что любой день можешь жить в разных. Большую часть времени они пустуют. Есть баня на берегу реки, а сама река прекрасна, особенно в вечернюю пору летом, когда вода в ней теплая и нежная, словно руки матушки. Так что жить в землянке тебе не придется. Токма, ежели уж очень того возжелаешь. У нас и такие любители встречаются.

А медвежатину я не люблю, мясо жесткое и пахнет буреломом, лосятина намного лучше. Да, а что ты думаешь об охоте? В окрестных лесах полно тетеревов, белок и прочей живности. Лоси, олени, лисы. Медведи опять же.

Горан засмеялся и обнял друга.

– Ты так хорошо рассказал, что я все это вижу, будто наяву.

Веслав тяжело вздохнул:

– Однако все это покуда далеко, а наша нужда сейчас отравителя к себе не пустить да лик его узреть как можно скорее.

И Горан кивнул, соглашаясь.

*

Юну казалось, что он сидит в этом подземелье целую вечность. Солнце еще не взошло высоко и почти не проникало внутрь через узкие, забранные решетками окна под самым потолком. Потому понять, что происходит снаружи, не было никакой возможности. Каждое мгновение он ждал возвращения хозяина. Поверил ли тот его оправданиям? Вернее всего, нет. Он не такой человек, чтобы верить на слово. Суровый, жёсткий, холодный, и тут же будто бы тёплый, что ли? Нет. И вовсе он не теплый! Добрый? Даже близко там доброты нету. Он, поди, и не знает, что это такое! Какой же он тогда? Юн и сам не мог это объяснить, пожалуй, как и то, зачем хозяин накрыл его своим плащом позапрошлой ночью, словно поняв, что он замёрз. А после от всего открестился, делая вид, что не понимает, о чем речь ведется. И тут же приказал запереть Юна в подвале, словно поверив навету злобного Гато. Как такое возможно в одном человеке? Но и бегать от него не хотелось, спасая свою жизнь. Юн сказал ему правду, ни в чем не покривив душой. Он не уйдет от господина Веслава, как стремился сбежать от сына учителя Линя. Что-то такое есть в этом человеке, его, кстати соплеменнике, что заставляет верить ему. Нет. Не так. Верить в него. И тут Юн понял, что за определение вдруг само отыскалось для его нового хозяина, какой со всей очевидностью сейчас придет и накостыляет ему якобы за воровство, да еще за дерзость. Вон, как он глаза таращил, когда Юн с Гато разговаривал, доказывая свою правоту. То ли возмущался, то ли восхищался. Поди его разбери с его-то каменным лицом. Но все одно, господин Веслав вдруг увиделся ему надежным. Таким, за которым и пойти не страшно и поверить ему легко! Он тоже не из беглецов. Но только, в отличие от того же Юна, беглецов не телесных, а душевных, какие эту самую душу свою никому не покажут и не продадут. Ни за что. Потому как она у них есть. И она одна…

*

Сон сморил его. Легко. И уносясь в зыбкую его теплоту, Юн увидел себя верховым на дороге, проходящей сквозь невысокие холмы Таврии. Дорога была столь широка и гладка, что это поразило его. Он остановился, спешился, повел своего вороного коня к ее краю и встал, удивленно оглядывая ее. Мимо проносились редкие всадники, проезжали повозки, кто-то шагал пешим. А он стоял и смотрел, будто видел все это в первый раз. Солнце освещало дорогу, и его лучи, отражаясь от нее, слепили глаза. Он должен был дойти. Нельзя останавливаться. Это его путь. Он приведет его именно туда, куда надо. Он сейчас был твердо в этом уверен…

*

Юн облизал пересохшие губы, поднимая голову и открывая глаза. Надо же, он уснул! Сколько же он спал, если хозяин еще не вернулся, а сам сон показался ему бесконечным?? Судя по движению солнца и теням на потолке, прошло уже немало времени. Впроголодь жить ему не привыкать, а вот пить хотелось ужасно. Сухие губы потрескались, горло саднило. Его спасла бы сейчас хоть капля воды.

Мимо подвала кто-то ходил, слышались шаги, за стеной, похоже, шумела разномастными голосами кухня. Слов было не разобрать, но иногда оттуда даже доносился смех, вырываясь волнами из соседних окон. Юн сглотнул. Надо же, кому-то еще весело в этом доме. Он уселся подле стены, обхватив колена руками и замер, прислушиваясь к звукам поместья и пытаясь на слух определить, что происходит вокруг. Вот за окном раздался частый скрип и шарканье, очевидно кто-то вёз за собой тележку. Прошли в сторону кухни, стало быть, тащат фрукты или зелень. Может, хворост для розжига очага. Кто-то свистнул, потом окликнули Тамира, и тот весело ответил через окно кухни. Голос гулкий, басовитый. Интересно, сколько ему лет? Так сразу не определишь. После вновь кто-то прошёл, затем раздался резкий женский голос. Довольно молодой:

– А я сказала, не буду более штопать, Феодор! На тебе все горит! Третью рубаху прожег, поганец. Учти, ещё одна дыра, и я хозяину пожалуюсь!

Тут же послышался испуганный ответ:

– Нет! Дора, пожалуйста, не говори ему! Я не нарочно, клянусь! Прошу тебя! Он меня к Молчану отправит! Достанется мне!

– И поделом тебе! Впредь аккуратнее будешь!

– Дора, умоляю! Не говори хозяину, прошу! Я тебе пирог сладкий испеку. Твой любимый!

– С ягодами?

– Да!

– Хорошо, не скажу. Так и быть.

Юн засмеялся невольно. Поместье жило своей весёлой и одновременно грустной жизнью, которая крутилась водоворотом, выталкивая время от времени на поверхность чью-то судьбу. Невидимая Дора пугала какого-то Феодора и получала сладкий пирог за молчание. Тот же Феодор прожег неосторожно рубаху и боялся гнева хозяина. Кругом все жили своей жизнью, огорчаясь и радуясь, и лишь один Юн сидел в подвале, дожидаясь решения своей участи. Сейчас вернётся хозяин, и он будет злой, потому что у него что-то случилось с лошадью. Скорее всего, её отравили. Юн уже видел такое в школе господина Линя.

Один из прислужников возненавидел за что-то другого и подсыпал ему отраву в кружку с травяным настоем. И у того точно также шла пена изо рта, и он бился в падучей, покуда не умер. А убийцу забрали пришедшие стражники и увели. Линь тогда долго сердился, что не сумел распознать злодея.

И вот сейчас явится новый хозяин, тоже кипящий гневом от того, что у него убили лошадь, и ему будет все равно, на ком сорвать этот гнев. Вернее, не все равно! Потому как Юн подойдет для такого едва ли не лучше других. Так что спастись не удастся. Ну, почему этот мир так погано устроен, что справедливости от него ждать не приходится? Может, все-таки нарушить свое слово и сбежать? Сколько можно терпеть этакую напасть? Юн медленно поднялся на ноги и осторожно подошёл к стене.

*

Веслав с Гораном бродили по виноградникам, вспоминая Сторожку, свою прошедшую молодость, и обсуждая план спасения пропавшего сына воеводы. Веслав понимал, что дело может оказаться весьма трудным, и помощь Горана могла бы сделаться сейчас весьма кстати. Но его пугало то, что молодой ратник этот пропал бесследно, и не ясно было, на какой части пути это произошло? Там попадались просто непроходимые леса и жуткие топи, в каких он мог сгинуть так, что даже и следов от тела не останется. Кроме того, кто сообщил князю о том, что его взяли ордынцы в полон и свезли для продажи в Каффу? Да продать его там можно было задорого, он умелый ратник, бесстрашный боец, почти не знавший поражений, Веслав хорошо знал его. Но вот норова он вовсе не покладистого, на язык весьма не сдержан, и в драках никогда не терялся. А ну, как убили его? Впрочем, не стоит покуда судить да рядить. Надобно делать дело. И не останавливаться. Ежели сам князь просил помочь и болел за него душою, стало быть дело это того стоило. И раздумывать над ним не след, надобно исполнять.