Полонное солнце

– И я рад видеть тебя, тетушка. – Улыбнулся Горан, нежно обнимая ее. Она в ответ поцеловала его в щеку. Видно было, что эти двое очень любят друг друга.

Веслав шагнул ближе, и Горан произнес, довольно улыбаясь:

– Познакомься, Калерия, это и есть Веслав из Новгорода. Мой добрый друг. Я много тебе о нем рассказывал.

Веслав склонил голову в знак почтения. И вновь ее поднял.

– Тот самый таинственный приятель с Севера, как я поняла? – Тетушка говорила таким тоном, что было не ясно, рада она встрече или недовольна ею. Она глядела Веславу прямо в глаза, ничуть перед ним не тушуясь. – Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь, Веслав из Новгорода. Для моего племянника ты – любимая тема разговора.

– Это Калерия, Веслав. Родная сестра моей матери, моя любимая тётушка, самый близкий мне человек. Тебе ещё не довелось познакомиться с ней ближе, к сожалению.

– Я несказанно рад знакомству с тобой, госпожа Калерия. Много слыша о тебе, твоей доброте и щедрости, всегда пребывал в мечтах о знакомстве и страдал от невозможности увидать такого прекрасного человека ранее. Наконец, провидению было угодно свести нас, и я уже начинаю завидовать тому, какая замечательная родственница у моего друга. Я не могу, к сожалению, похвастаться тем же, потому бесконечно счастлив за него.

Калерия приподняла брови в удивлении:

– А говорят, что все русичи – неотесанные мужланы, не умеющие связать и двух слов. Теперь же, Веслав из Новгорода, ты дал мне возможность лишний раз убедиться в том, что нашим миром правит ложь.

Веслав улыбнулся, польщенный её похвалой:

– Да, Калерия, не все русичи живут в землянках, едят сырое мясо и ездят на медведях заместо лошадей, как про нас тут все думают. А токма лишь некоторые. Хотя от медведя и я бы не отказался, зимой с ним тепло, а летом не страшно. И мед добыть он умеет, опять же. Все польза.

Горан усмехнулся в ответ на шутку приятеля, тогда как Калерия даже ухом не повела. От Горана она знала, что Веслав не любит, когда к его княжеству относятся предвзято. И всегда сердится на такое.

– Покои ваши уже готовы. Устраивайтесь! – Сказала она, оглядывая пеструю компанию, переминающуюся с ноги на ногу в ее доме.

– Для слуг у нас отдельное помещение в сотне локтей от дома. Там длинный каменный сарай, разделенный на комнаты, рабы живут в них. Это ближе всего к виноградникам. Домашние рабы занимают всю правую сторону второго яруса, туда с улицы ведет отдельная лестница. Кухня у нас располагается в подвале. Он очень просторный. Там достаточно людей, но народу теперь прибавилось, потому, если кто-то из твоих слуг, Горан, умеет стряпать, милости прошу. Помощи мы всегда рады. – Калерия обвела требовательным взглядом рабов, и те опустили головы.

– В городском поместье мне хватало всего троих поваров. Они, к моему сожалению, погибли, когда обрушилась крыша кухни. – Горан тяжело вздохнул, вспомнив, почему они здесь. – Огонь пришел туда в первую голову. Мы ничего не смогли сделать. Вряд ли кто-то сможет помочь, тётя.

– Если позволит госпожа, я немного умею готовить. – Подал голос один из спасшихся рабов, темноволосый и смуглый. Он склонился в низком поклоне. И не выпрямил спину, покуда Калерия не позволила ему это.

Калерия оглядела его с головы до ног, качая недовольно головой. Человек этот страшно оброс, волоса его неаккуратной копной покрывали голову, одежда на нем порядком обветшала:

– Прибери волосы и как следует вымойся на заднем дворе, там у нас устроена купальня для слуг. Получишь чистую одежду, ступай на кухню. Там станешь выполнять указания Тамира – он у нас архимагир, иными словами, главный повар. Его приказам стоит внимать беспрекословно. Характер у него не сахар, но, если сумеешь заслужить его доверие, думаю, трудностей у тебя не будет. Тамир не терпит лодырей, выпивох и лгунов, а в остальном он снисходителен. Ступай!

Раб молча выслушал напутствие, вновь низко поклонился и ушел, сопровождаемый Гато.

– Как я понимаю, – Калерия посмотрела на племянника, который снял с головы капюшон и теперь пытался пригладить свои рыжеватые короткие кудри, какие все одно промокли под дождем, что еще бушевал за стенами. Веслав с теплой грустью заметил, что в волосах у друга прибавилось седины за последний год. Яркое рыжее их золото уже давно и прочно заменялось серебром. – Дом в Каффе выгорел полностью?

– Да. – Кивнул Горан.

– И ты так спокойно об этом говоришь, Горан? Ты же любил его. Это наше родовое поместье. Не понимаю, как ты можешь быть так равнодушен сейчас?

– Мы чудом остались живы, тетушка. И это главное! А могли просто не проснуться, как мои несчастные повара и сотни других людей в городе.

– Мы видели клубы дыма отсюда. Город сильно поврежден?

– Нет, только самая середина и большая часть рынка. Вот там разрушения огромны.

– Жаль. – Калерия поджала губы. – Ты знаешь, я бы хотела, чтобы от этого места вовсе ничего не осталось!!!

Веслав удивлено посмотрел на нее:

– Госпожа, ты не любишь прекрасную Каффу?

Она презрительно сузила глаза и пояснила своим низким хриплым голосом:

– Мне не за что ее любить!!! Именно поэтому я живу здесь.

*

За разговорами не заметили, как на улице посветлело, дождь перестал истязать дорожки перед домом, и выглянуло солнце. В гостиной сразу стало светлее от хлынувших через окна ярких и теплых лучей.

На пороге скоро возник высокий пожилой человек в коричневой рубахе, похожей на тунику, подпоясанной широким ременным поясом и ярко-синих штанах. Многие здесь, следуя своей собственной моде, одевались в какие-то причудливые одежды, напоминающие одновременно смесь византийского, генуэзского и ордынского платья. Разнообразие ярких костюмов поражало. Из-за жары горожане предпочитали сапогам сандалии или низкие туфли, открывающие ногу, и их видов здесь наблюдалось великое множество. Вошедший же щеголял высокими растоптанными сапогами из мягкой кожи, плотно охватывающими его мощные ноги и поднимающимися выше колен. Поверх рубахи у него была накинута длинная куртка без рукавов со множеством медных пуговиц.

Веслава поразило его лицо, какое легко сумело напугать с первого взгляда. Через всю левую щеку этого человека шел огромный шрам, знатно уродующий его черты и не позволяющий как следует разглядеть их выражение. Любая эмоция приводила этот шрам в движение, искажая лицо и невольно обнажая крепкие острые зубы, напоминающие своим видом клыки охотничьей собаки. Где Горан его откопал, интересно?

Человек поклонился сперва Горану, потом Калерии, а потом, правильно прочитав все символы богатого одеяния Веслава, и ему. Остальных он даже не удостоил взглядом.

– Это Молчан, Веслав. – Пояснил Горан. – Он наш управитель или тиун, чтобы тебе было понятно. К нему следует обращаться, если возникает нужда. Он следит за всем, что происходит в доме. Кроме того, под его началом еще и конюшня. Он же и главный конюх. Прекрасно разбирается в лошадях.

Молчан поклонился еще раз, угрюмо насупив брови и не произнося ни слова. Его темные глаза уставились на Веслава. Тот ответил еле заметным кивком головы.

– Молчан, отведи людей в их комнаты! – Приказала Калерия и повернулась к племяннику:

– Горан, а ты покажи своему другу его покои. Они рядом с твоими. Гато и Этул займут комнату во втором ярусе.

– Прекрасное имя у твоего управляющего, Горан. Целиком отражает его нутро. Он немногословен. Кажется даже, что будто бы нем. – Веслав продолжал разглядывать Молчана, ничуть не таясь.

– Ты еще не знаешь его, Веслав. – Наклонился к нему Горан, говоря вполголоса. – Поверь мне, друг мой, он не так молчалив, как кажется. Просто не привык бросаться словами. Верно, Молчан?

Тот кивнул, склонив голову.

– Он тоже, как и ты, русич, Веслав, и он свободный. Прибыл когда-то из Рософара. – Охотно пояснила Калерия.

– Тот самый маяк, какой еще называют Красным огнем? – Веслав глядел с интересом.

Молчан вновь кивнул, украдкой разглядывая Веслава, а Калерия пояснила:

– Да. Там встречаются твои соплеменники, Веслав. И их немало.

Молчан мотнул головой, без слов приказывая всем рабам следовать за ним. Веслав, уловив за своей спиной движение, выставил руку вбок, перекрыв Юну путь. Молчан удивленно посмотрел на него. Даже Калерия обернулась, в изумлении вскинув брови.

– Это Юн. Он мой личный холоп. Я едва купил его. Он всегда должен находиться подле меня. Его не трогать!

– Как тебе будет угодно, Веслав. – Подала голос Калерия, разглядывая с интересом Юна, который опустил голову, стоя позади хозяина. – Но он, должна тебе признаться, мало похож на домашнего прислужника, что станет убирать твои покои и заниматься починкою платья. Он более всего напоминает своим видом оруженосца, какой при оружии твоем должен состоять, а, стало быть находиться недалеко от оружейных комнат. Или я ошибаюсь?

– Он покуда еще ни то, ни другое. Мальчишка у меня всего ничего, и мне нужно, чтобы он привыкнул в первую голову ко мне, а не к надсмотрщикам здешним, к каким он более теперь отношения не имеет. Потому быть он обязан лишь подле меня и нигде более. Такова моя воля в этом!

– Я не знаю, каковы обычаи в твоих землях, Веслав, потому и спросила. Я ничем не хотела обидеть тебя. Просто мой опыт научил меня разбираться в людях и с первого взгляда видеть в них такое, к чему каждый из них предназначен. И говорить я привыкла то, о чем думаю, ничего не скрывая. Но это не значит, что я стремилась в чем-то уронить твое достоинство. Требования твои весьма разумны, и все в доме им охотно подчинятся. Скажи мне теперь, не таясь, потребно ли тебе что-то особое в еде или или платье? Желаешь ли ты, чтобы тебе готовили блюда, к каким ты привык у себя и те, что способны порадовать тебя безмерно? Мы с охотою исполним это.

– Я, к стыду своему, не имею особых предпочтений ни в чем, госпожа моя. В яствах я весьма прост, меня устроит добрый кусок мяса, жареный на огне, а при отсутствии оного, и ломоть хлеба сгодится. А пирог с рыбою, каким я люблю порадовать себя, лучше супружницы моей, поди, никому и не удается. Лишь из ее рук он всего чудеснее выходит. Стало быть, чтоб насладиться им, до дому ждать придется. Так что ни в чем, по пребыванию своему здесь, я тебе, как хозяйке дома, беспокойства не доставлю.

Калерия улыбнулась его простодушию и спросила:

– Прости мне мой глупый интерес, Веслав. Правильно я поняла, то оставил ты семью свою, отправляясь сюда?

– Да, госпожа Калерия, верно ты разумеешь, что дома меня женка моя ожидает, с коей живем мы уже многие лета в мире и согласии. И любви.

– Бесконечно рада за тебя. Любовь в наше суровое время весьма редкое чувство! И своем подлинном виде оно почти утеряно. А названий прочих приобрело немало, коими чувствование сие заменить успели. – Широко улыбнулась Калерия, чем стала очень похожа в этот момент на Горана.

– В ваших землях, может, и утеряно, а в наших, надеюсь, что нет. И прозвание одно имеет, какое ему из начала веков дадено, а более никакого. – Веслав уже начал возмущенно фыркать, пытаясь доказать то, что доказательств и не требовало. Он покраснел то ли от обиды, то ли от попытки объяснить, ноздри его орлиного носа начали раздуваться, но он сдерживался из последних сил, чтоб никого в доме не обидеть.

– Еще раз прости меня, Веслав. Ни посмеяться над тобой, ни оскорбить тебя ничем я не хотела, поверь. А глупость слов моих неуместных объяснить могу лишь разочарованием в людях и недоверием к ним. И более ничем.

Калерия внимательно посмотрела на Веслава и, не получив от него ответа, подошла медленно и неожиданно нежно дотронулась до его щеки, проведя по ней ладонью. Ее прикосновение явилось таким по-матерински ласковым, что в груди сразу стало тесно. И больно. Родителей давно не было на этом свете, но эта рана, видать, так и не затянулась никогда в его душе. Отца убили еще тогда, когда Веслава похитили – перерезали горло за то, что сопротивлялся и пытался отбить сына до последнего, а матушка умерла через короткое время по его возвращению.

Он помнил, что она сперва даже не узнала его, когда он возник внезапно, грязный и худой, на пороге землянки, что была вырыта на месте сожженного кочевниками дома. Она не ждала его, считая давно погибшим. Разглядев, наконец, его черты, повисла на нем, зайдясь страшным нечеловеческим плачем, радостным и горестным одновременно. За то время, пока он был в полоне, она превратилась в старуху. Волоса ее, некогда густые, красивого медового окраса с рыжиной, поседели, повиснув старческими прядями. Она прятала их под темный плат. Ходила с трудом, согнув спину. Во время нападения отец успел укрыть ее в лесу, в шалаше, и ордынцы не отыскали ее каким-то чудом. Вернулась она уже на пепелище, потеряв и мужа, и сына одновременно. И более ни на что не надеясь. И тут такая радость!

Веслав, придя малость в себя, велел собирать вещи, потому как задумал скорый их переход в Новгород. Там он сумеет найти себе дело. Она обрадовалась сперва, ожила, принявшись мечтать, как все станет вскорости, но через короткое время вдруг слегла и более уже не встала, тихо угасая. И однажды не проснулась поутру, оставив его одного.

Он похоронил ее у самой кромки леса среди многих других могил, что возникли там после нападения. Их поселок выгорел почти весь, и жители, каким повезло остаться на этом свете, давно покинули его. Веслав долго стоял над небольшим земляным холмом, прощаясь. Здесь его теперь более ничего не держало. Он оглядел окрестности. Поклонился. И ступил на дорогу, какая повела его прочь от родных мест. Через неделю пути он увидел, как Волхов несет свои воды под стенами огромной крепости…

*

– Уводи всех, Молчан, мальчишка остается, ты слышал. – Распорядилась Калерия. Тот поклонился и мотнул лохматой головой своей, без слов указывая слугам идти за собою.

За рабами поковыляли надсмотрщики, оставляя после себя мокрые следы, которые тут же принялся вытирать домашний слуга. Этул с трудом волочил ноги, и Гато потащил его на себе, закинув его руку себе на плечо и не позабыв при этом поклониться Калерии, отчего голова Этула мотнулась и повисла, будто у тряпичной куклы .

– Ну а вас, дети мои, я, так и быть, отведу в ваши покои сама, а то еще заблудитесь по дороге. Или заговоритесь и окажетесь в комнатах лишь к вечеру. – С ехидством признесла Калерия, глядя на гостей своих.

Веслав и Горан улыбнулись ей благодарно. Она снимала с их плеч теперь огромный камень, что давил все утро тяжестью утраты. В пожаре погиб дом, погибли люди. И теперь стоило привыкать жить сызнова, наступив себе на сердце. Калерия повела рукой, приглашая их идти вперед, они охотно повиновались ей, а сама она вдруг остановила быстро шагнувшего вслед за хозяевами Юна. Он покорно опустил голову и низко ей поклонился. Эта женщина с резким голосом и совсем не женской манерой вести себя, походила норовом на его нового хозяина, и тем самым немного пугала его. Он никогда таких не встречал. И не знал, как держать себя с нею. Она же, покуда он с интересом рассматривал полы, с не меньшим любопытством разглядывала его, одобрительно качая головою. После взяла его за подбородок, заставив выпрямиться и поднять голову. Вгляделась внимательно в его глаза, будто стремилась в них найти ответ на какой-то свой вопрос. После вновь обвела его взглядом с ног до головы. И улыбнулась скупо:

– Стало быть, это тебя так жаждал приобрести мой племянник?

Юн не знал, что ответить ей. Но она и не ждала от него слов, похоже. И, наконец, отпустила, приказав:

– Ступай, не заставляй ждать хозяина.

Юн вновь поклонился и двинулся следом за Веславом, какой шагал медленно, разглядывая коллекцию оружия на стенах гостиной комнаты. Горан что-то объяснял ему, указывая рукой. Калерия улыбнулась, следя за юношей. Ей все стало понятно. Горан отыскал для приятеля не простого раба. И не оруженосца. Он приобрёл молодого ратника. И, судя по всему, весьма умелого для своих лет. Цепкий прямой взгляд, мозоли на костяшках пальцев и ладонях от частых тренировок и боев. Держится сторожко, так, будто всегда готов к нападению. Не делает ни одного лишнего движения. Собран и подтянут. Но страшно худ и довольно сильно запуган. Она вздохнула тяжело. Остается надеяться, что Веслав, обладая, похоже, весьма резким норовом, не поломает его окончательно. Она покачала головой и пошла догонять своих дорогих гостей, что шагали впереди, рассматривая дом и о чем-то негромко переговариваясь. Юн проворнее ее оказался подле них и пошел чуть в стороне, не мешая разговору.

*

Покои их оказались до того огромны, что он замер на пороге их, пораженный. Исполинская комната заставила видеть в себе муравья, какой забрался в нору к лисе или волку. Темные старые балки держали уходящие в высоту своды легко, будто играючи, и Юн разглядывая их, задрал высоко голову, остановившись в дверях, отчего получил увесистый пинок коленом под зад от хозяина, невольно гостеприимно продвинувший его в глубину и заставивший ступить мокрыми после дождя сапогами на светлый шелковый ковер. Он испуганно подпрыгнул, извернувшись и сошел с него, осторожно оглядываясь, как к такой вольности отнесется новый хозяин? Но тот ничего не заметил, прошагав по сему дорогому убранству своими тяжелыми мощными ногами, и молча кивнул Юну сложить мокрый насквозь дорожный мешок ему на кровать. Прямо на красивое золоченое дорогое покрывало! Парень осторожно снял с плеч толстые веревицы, все пропитанные густой влагой недавнего дождя, и аккуратно повесил мешок на столбик кровати. Хозяин вскинул на такое голову, нахмурился, пошевелил бровями и глянул вопросительно. Юн замер, глядя на него. Тот кашлянул, и кулак его правой руки угрожающе сжался. Юн дернулся, поклонился и мигом сделал, как было велено. Хозяин вновь кашлянул, но в этот раз удовлетворенно и, подтянув торбу к себе, принялся рыться в ней, будто пытаясь отыскать что-то. Удивительное дело! Он ничего не говорил вовсе, но кашлять ухитрялся так, что спорить с ним совершенно не хотелось. Отойдя от ложа хозяина как можно дальше, Юн вновь осторожно огляделся. Комната была едва ли не таких же размеров, как два вместе взятых гимнастических зала в школе их учителя Линя. Но гораздо светлее! А от того казалась еще просторнее. Три высоких, в рост человека окна с тяжелыми, цвета темной поздней зелени ставнями, выходили в сад, за которым виднелись зеленеющие холмы.

Длинные тяжелые занавеси едва шевелил ветер, и, приблизившись к окну, сложно было сейчас разглядеть огромный виноградник во всей красе. Когда они добирались сюда, между гряд то тут, то там заметны были копошащиеся работники, каких водилось в имении господина Горана, видать, немало. Да и не мудрено. Виноградник был огромен и занимал, похоже, всю долину меж холмами. По широкому двору, огороженному в противовес городскому имению небольшой, в половину роста человека оградою из дикого камня, иногда проходили или пробегали слуги, занимаясь какими-то делами и не отвлекаясь на разговоры совсем. Создавалась ощущение, что каждый в поместье хорошо затвердил свою роль и в лишних понуканиях не нуждался. Надсмотрщики были вовсе не видны, и кто здесь выполняет этакую работу, вообще оставалось покуда неясным.

Судя по взглядам домашней прислуги, Гато тут знали и опасались, низко ему кланяясь и не вступая с ним в пререкания. Он это хорошо видел и надменно глядел на всех, чуть задрав голову. Мощные руки свои он держал на поясе, чуть прикрыв полами длинного темного кафтана, какой носил с особой гордостью весь год. Сапоги Гато, в отличие от сапог Этула, не имели заостренных, обитых железами мысков, какими тот мог ударить так, что дыхание останавливалось. Это Юн уже хорошо испытал на себе.

В самих покоях располагалась весьма добрая деревянная мебель, грубоватая, но достаточно крепкая и довольно простая. Ковер занимал собою почти весь пол, оставляя немного места, чтобы отряхнуть сапоги, какие новый хозяин, едва разобравшись с вещами, стянул с ног с видимым наслаждением и тяжело уселся на шитое золотом покрывало, какое своим травянисто-золотым цветом сочеталось с орнаментом на стенах. Огромная кровать под его мощным телом жалобно заскрипела.

В дверь постучали. Веслав махнул рукой, и Юн, кивнув, споро двинулся открывать. Тяжелая дверь словно нехотя распахнулась, и двое слуг, отодвинув его с дороги, внесли узкую грубую солдатскую кушетку, толстый тюфяк для нее, неровную на вид, но достаточно большую подушку, судя по шуршанию, набитую туго соломой и еще одно покрывало, шитое из грубоватой шерстяной ткани, но вполне сносное. Юн недоуменно посмотрел на хозяина, удивленный излишней заботой о себе. Но тот лишь пожал плечами, поднимаясь и нашаривая ногами сапоги. И вовремя, ибо следом за слугами вплыла Калерия, успевшая уже переодеться. Сейчас на ней была надета длинная узкая туника с золотым шитьем по вороту и коротким рукавам, из-под которой виднелись рукава более тонкого белого шелкового платья, перехваченные на запястьях золотыми браслетами. Веслав чуть склонил голову, тем самым выказывая уважение Калерии, на какую глядел теперь довольно тепло. Она, заметив это, чуть приподняла бровь, кивнула в ответ и приказала слугам устроить кушетку к пустующей стене, меж двух тяжелых напольных ламп, сделавшихся теперь ее невольной охраной. Кровать Веслава раположилась у противоположной стены, занимала всю ее середину и размерами своими напоминала иные хижины, в каких живут целыми семьями крестьяне. Веслав покачал головой, чуть нахмурясь, и поглядел на Калерию вопросительно. Юн с удивлением заметил, что сапоги каким-то чудом уже успели оказаться на его ногах.

В ответ на это, она пояснила ледяным тоном, не терпящим возражений:

– Не гневайся Веслав, но в моем доме никто не ночует на полу, не обессудь. Может, это и не в твоих правилах, уж извини, но твой слуга будет спать на кушетке, какую ему приготовили, другого я в своем доме не потерплю. Не скрою, Горан жаловался мне, что ты терпеть не можешь большие ложа и почивать на них избегаешь, как всегда делаешь у него в городском имении, уходя тайком на кушетку. Но Горан приказал мне устроить тебя с полным к тебе уважением, что я и сделала. По своему женскому разумению. Поэтому тебе досталась наша самая лучшая постель для дорогих гостей. Если ты чем-то недоволен, ступай к своему другу и жалуйся. Я лишь подчиняюсь его требованиям.

– Да и у нас, госпожа моя, тоже никто почти на полу не спит, потому не гнева моего ты дождешься, а лишь благодарности безмерной за доброту и заботу.

Веслав, улыбнувшись, вновь поклонился ей, показывая, что согласен с ее решением. Он с веселым удивлением убедился лишний раз, что недооценил приятеля, который, оказывается, так много знает про него, но не торопится в том признаваться.

Закончив с распоряжениями, Калерия вышла, и следом за ней бесшумно исчезли домашние слуги. Зато тут же появился тот же Горан, устроившийся в соседних покоях, чуть ближе ко входу.

– Не удивляйся, друг. Комнаты хоть и велики, но довольно уютны и теплы. И лишнего в них не ищи. Только лишь самое необходимое. Семейные привычки живы до сих пор.

– И какие же это привычки? – Веслав вновь уселся, на кровать, скидывая сапоги нога об ногу. Юн шагнул было, чтобы помочь ему, но был остановлен одним движением руки. И отошёл к стене, ожидая дальнейших распоряжений. Его не услали, и он с интересом прислушивался к разговору хозяев, хоть и пытался старательно скрыть это. Горан присел на кресло:

– Отец Калерии, а, стало быть, мой дед, с молодости связывал свою судьбу с делами ратными, это стало смыслом его существования. Надо сказать, что воином он был отменным, но жизнь, почти вся проведенная в казармах, оставила неизгладимый отпечаток на нем и на нашей семье. И тетка, и моя мать, и бабушка, привыкли жить в суровых условиях, и удобства их мало волновали. В домах всегда было так заведено, чтобы можно было легко сняться с места и переехать вместе с гарнизоном. К вещам не привыкали, изнеженности особой ни в ком не терпели, а мальчиков с детства готовили к тяготам войны. Так учили меня и к такому готовили моего брата, сына Калерии. Не мудрено, что он пошел по стопам своего деда.

– У твоей тётки был сын? А у тебя брат? – Веслав впервые узнавал подробности о жизни своего друга, тот обычно скупо рассказывал о семье.

– Да был. Он погиб совсем молодым, шестнадцати годов, в одном из первых своих сражений.

– А его отец? Супруг Калерии. Кем он был?

– Моя тетя никогда не была замужем. В семье эту историю не любили вспоминать. Я знаю, что пятнадцати лет отроду, она, будучи натурой пылкой, страшно влюбилась. Это был простой ратник, человек из бедной семьи, и дед, естественно, воспротивился браку. Жених его не устроил. Он запретил тетке даже упоминать о нем. Когда узнали, что должен родиться ребенок, было уже поздно, этот юноша погиб. Не знаю, понял ли ты, что представляет собой Калерия? У деда был такой же норов. Они постоянно ругались. Когда брат мой погиб, и ей о том сообщили, она заболела. Металась в горячке долгое время, чуть не умерла, а, едва придя в себя, исчезла из дома. Никто не знал, где она, очень много лет. Но даже это не смягчило деда. Он запретил семье пускать ее на порог, если объявится, посчитав отступницей и переметницей.