Полонное солнце

Он сейчас будто впитывал тактику Веслава, изучал ее, примериваясь и привыкая к манере хозяина вести бой. Его лицо было спокойным, не выдавая ни одно движение души его. О чем он думал сейчас, понять было сложно, таким безмятежным он казался, будто не испытывал страха. Веслава это начало злить. Не останавливаясь ни на мгновение, они добрались до стены. Юн в очередной раз ловко ушел от удара, блокировал второй, пригибаясь низко и падая от того на бок, а, когда Веслав шагнул к нему, предвкушая скорую свою победу, вдруг резко ударил палкой откуда-то снизу. Она влетела Веславу в живот, и тому показалось, что пробила его насквозь. Он задохнулся, воздух разом вышел из его тела, а обратно уже не спешил. Парень мигом вскочил на ноги, и его палка, не встретив сопротивления, обрушилась Веславу на шею. Боль пронзила сразу все тело, он задохнулся, а мальчишка развернулся и быстро толкнул хозяина одним концом деревяшки теперь уже в грудь. Тот полетел назад, охнул невольно, и Юн воспользовался его отступлением. В мгновение ока он нарастил частоту ударов, тесня Веслава к противоположной стене и заставляя его лишь обороняться. Тот теперь все время отступал под градом ударов, которые сыпались на него со всех сторон. Юн двигался с какой-то нечеловеческой скоростью, угнаться за ним не представлялось возможным. Он был везде, нападал, приседал, ловко отбивая ослабевающие попытки Веслава напасть. У того уже дико устали руки несмотря на то, что в любом бою он отличался знатной неутомимостью. Но драться так быстро, как мальчишка, он не мог. Не хватало сил. Подводил возраст.

Перевес был теперь на стороне парня и становился все ощутимее с каждым мгновением. Юн побеждал. Он теснил Веслава к противоположной стене, тот был уже весь в синяках, злился страшно и ничего не мог с этим поделать. Оставалось лишь глупо просить о пощаде. Юн улыбнулся, понимая, что последнее слово остаётся за ним, оттолкнул хозяина к стене, тот отступил, замахнулся в отчаянии палкой, понимая, что его это уже не спасет, и он опозорен, и тут дверь, скрипнув, отворилась, и послышалось резкое:

– Бог мой! Что тут творится?

Юн испуганно обернулся на этот крик, улыбка сошла с его лица, а Веслав лишь каким-то чудом успел придержать руку в последнее мгновение. Но все одно, удар, что обрушился на незащищенную спину парня, оказался безжалостен. Тот вскрикнул и упал на колени, разжимая руки. Его палка покатилась по полу почти к самым ногам Калерии, стоящей в дверях. Юн сжал зубы, обхватывая себя руками и замер подле неё не в силах пошевелиться. Боль бушующим потоком потекла по спине в разные стороны, не давая двигаться. В глазах потемнело.

Веслав чертыхнулся и быстро шагнул к Калерии, чуть склонив голову:

– Прости, Калерия, что напугали тебя, но мы не со зла. Битва, что так устрашила тебя, затеяна нами не для смертоубийства, а лишь для учения. Я вознамерился проверить умения ратные моего слуги, для того мы и провели сейчас этот бой. Он шутейный, а не настоящий, поверь. Прости, что не предупредили и тем ввели тебя в волнение.

– Я уже поняла, что это такое, Веслав. Не стоит мне объяснять. Но от смертоубийства вы все одно недалеко ушли, судя по виду твоего слуги. – И она кивнула в сторону Юна, что сейчас с трудом поднимался с колен. Веслав сделал к нему шаг, помогая встать на ноги.

Парень был страшно бледен, и медленно кивнул ему головой в благодарность, пытаясь поклониться и не умея этого сделать теперь.

– Ступай, Веслав. Мальчику требуется лечение, я не стану вас задерживать. Моя вина в том, что ваша битва так печально окончилась, и я прошу простить меня великодушно. Любая помощь, какая вам потребна, будет дана вам. Не сомневайтесь!

Веслав поклонился. Юн тоже склонил голову, сжав зубы, и оба пошли к дверям, аккуратно поставив свои палки к стене. Калерия смотрела им вслед, хмурясь и качая головой.

Веслав шагал медленно, кусая губы от досады. С такой силой ударил мальчишку, глупец! Какой он к черту ратник, если не смог просчитать появление чужого на поле боя и среагировать правильно. Хорошо еще успел в последнее мгновение чуть сдержать руку, но все одно, удар его было слишком суров! Он мог перебить Юну хребет. А он знает, на что способен, одной рукой срубает врагу башку с плеч на поле боя. Здесь же перед ним оказался совсем худой парень! Умелый! Толковый! Великолепный боец, Горан не обманулся. Но тощий покуда и по этакой худости своей еще слабый телесными покровами. Веслав оглянулся. Юн брел за ним молча, повесив голову.

Но спину пытался держать прямо, что, судя по его виду, давалось ему нелегко. Бледные щеки были покрыты еле заметной гусиной кожей, стало быть, боль терзала его, он играл желваками, примиряясь к ней, стремясь всеми силами её не показать, и не понимая, что тем самым, наоборот, обнажает её перед всеми. Заметив, что хозяин остановился, парень тоже замер на полпути. Поднял медленно голову и взглянул на него потемневшими от боли глазами:

– Прости, господин Веслав. – Сказал он хрипло.

– За что это, скажи на милость? – Веслав смотрел на него в удивлении.

Но тот молчал, будто не в силах что-то произнести. И Веслав понял:

– За то, что победу почти взял, прощения просишь?

Юн кивнул, вновь опуская голову.

Веслав усмехнулся еле заметно. Вот дурак молодой! Глупый, словно щенок. Сперва кусает, а после отбегает, хвост поджав. Решил, видать, что палкой не по случаю получил, а намеренно. Думает, что разгневал хозяина.

– Пойдем уже! – Веслав взял его за плечо и повёл за собой, заметив, что рубаха у парня весьма мокра на спине. Пот тек по его вискам, измочил шею, каплями повис на носу. Да и сам Веслав был таким же примерно. Да, бой захватил их, заставив забыть обо всем, они увлеклись им, оставив мысль, что все это почти игра, и жизнь быстро им напомнила, что бывает, ежели путать настоящее с призрачным.

В покоях Веслав добрел до своей кровати и уселся на неё, тяжело опершись локтями о колени и поглядывая на Юна. Тот остался стоять все с той же опущенной головою. Он явно страшился поднять взгляд на хозяина, ожидая еще какой кары за своевольную свою, но так и не состоявшуюся победу. Делать так было нельзя, а он сразу не уразумел.

– Больно тебе, поди? – Веслав постарался чуток смягчить свой резкий голос.

– Нет. – Юн покачал головой.

– Нет? Зачем ты лжешь мне? Я все вижу!

Мальчишка поднял на него взгляд свой:

– Не беспокойся, господин. Со мною все хорошо.

– Ну, раз не больно, может тебе тогда ещё кренделей добавить? Уже за вранье мне?

Парень вжал голову в плечи, но ничего не ответил. Вот упырь упрямый! Боится, а все одно свое гнёт. Ну и норов!

Веслав усмехнулся, хотел уже что-то сказать, и в это время в дверь стукнули. Не дожидаясь разрешения, вошёл Горан. Волоса его были разбросаны в беспорядке, в руках зажат мешок с монетами, на лице написано раздражение:

– Гато меня надолго запомнит! Мерзавец! – Сказал он, садясь рядом с Веславом, и глядя на Юна:

– Ну, а этот молодец, что голову повесил? На орехи что ль уже успел заработать? Чего он такой мокрый-то?

Потом он перевёл взгляд на Веслава:

– И ты тоже! Вы где были-то оба?

Веслав усмехнулся:

– Ступай в купальню, Юн! Не люблю, когда потом несёт. Я следом пойду, чуток погожу, нам переговорить надо.

Юн стоял, о чем-то задумавшись и не сразу кивнул.

– Ну? Оглох ты, что ли? Слышал, что хозяин приказал? – Горан окрысился на парня, тот вздрогнул, вскинул голову, глаза его блеснули, он кивнул, поклонился и ушёл.

– Ну, так что ты такой мокрый-то, друг мой? – Горан вновь поглядел на Веслава и потрогал его рубаху.

– На палках бились с парнем. Умения его проверял. – Веслав устало вытер пот и улыбнулся, подставляя ветру, проникающему через окно, пылающее лицо.

– Ну и как, проверил? – Горан удобнее уселся рядом с ним, подбрасывая мешочек с монетами на ладони.

– Я твой должник, друг мой. Мальчишка и впрямь готовый воин. Ежели бы Калерия нас не отвлекла до времени, я бы о пощаде молил. Бьется он знатно. Умел весьма! И очень быстр. Я такого не видал еще. Как он так может, загадка для меня. Взгляд востер, все подмечает, каждый промах видит, и тут же этим пользуется. Таков молодец! Надобно узнать, владеет ли луком и верховой езде обучен ли? А в остальных делах – юнец этот просто клад. Такие богатства несметные в нем сокрыты. Спасибо тебе. Знатный ты подарок мне сделал.

Горан, польщенный искренней похвалой друга, улыбнулся.

– Как далее с ним решать будешь??

– Как всегда. Освобожу, а как доберемся до дома, представлю князю. Тот только счастлив будет. Он ратных мастеров уважает зело. Думаю, парня в дружину примут без слов. Умения его велики. Но покуда правду ему открывать не стану. Пусть себе моим слугой числится, так проще. И мне, и ему. Из рабства не выдергивать надобно, а день за днем выводить, чтоб не напугать.

– Да кого когда свобода пугала-то, Веслав? Будет тебе! – Удивился Горан.

– Поверь мне, друг мой, пуще смерти, болезней всяких, бедности да рабства, человека свобода страшит. Он, в отличие от этих всех, чего с ней делать надобно, порой и не знает.

*

Едва выйдя из дома, на ступенях широкого каменного крыльца, Юн столкнулся с Гато. Надсмотрщик шёл, понурив голову, и заметил мальчишку в последнее мгновение. Юн кивнул головой и хотел споро пройти мимо, но Гато, пребывая в раздражении после того, как получил от хозяина за потерю монет, не отказал себе в удовольствии сорвать зло на парне:

– Ну что, недоносок, все ж таки досталось от нового хозяина? Говорят, он даже сломал палку о твою спину?

– И кто же успел поведать тебе об этом, Гато? Разве та муха, что пытается теперь сесть тебе на ухо?

– Не твое дело! И не смотри на меня так! Я рад, что ты, наконец, получил по заслугам! Мерзкий колдун!

– Я не колдун, Гато! И тебе должно быть это известно лучше других. Стоял бы ты передо мной тут в добром здравии, ежели бы я умел колдовать?

– Ах ты негодяй! Грязный варвар и сын варвара! Я знаю, откуда ты родом! Там едят сырое мясо и почитают солнце и луну. А вы на нее не воете, как паршивые собаки? Весь твой народ такой!

– На луну, Гато, воют в наших краях волки, а это зверь опасный. Стоит лишь отвернуться, и он вцепится тебе в шею и перегрызет ее. Ты даже вскрикнуть не успеешь. И перед смертью тоже будешь выть. Но не как волк, а как раз как паршивая собака!

Гато замахнулся, но мальчишка поднырнул под его руку и ушел от удара.

– Ты! – Надсмотрщик схватил его за плечо и встряхнул. – Проклятый вор! Как ты сумел вынуть деньги из моей сумки?

– Я не трогал деньги, Гато. Я уже сказал тебе. Может надо меньше глядеть по сторонам, а больше себе под ноги?

Гато посмотрел на него нехорошим взглядом:

– Я и гляжу себе под ноги. И вижу противного червяка, который вдруг возомнил себя бабочкой. Не слишком ли рано ты взлетел, дурак? Думаешь, я не смогу тебя достать? Ты ошибаешься. Ты заплатишь за то, что хозяин гневается на меня! В этом виноват ты, тощий мерзавец! И это ты украл у меня мешок с монетами, а потом подбросил их на дорогу! Я уверен в этом!

– Я ничего не крал, господин Гато! Я не вор, не нужно судить всех по себе!

Надсмотрщик покраснел от злости, снимая с пояса палку:

– Ну, сейчас ты получишь! За грубость! Ведь ты ещё не позабыл, каково это? Правда?

Юн сделал шаг назад.

– Гато! Что здесь происходит?

Юноша выдохнул и низко склонил голову. Вот теперь он по-настоящему был рад появлению госпожи Калерии. В этот раз она появилась вовремя!

– Хочу проучить мальчишку, госпожа. – Охотно пояснил Гато. – Он весьма груб, дерзок и непочтителен! И забывает кланяться.

– Ничего подобного не наблюдаю пред собою, Гато. – Калерия внимательно оглядела склонившегося перед ней Юна. – Глаза подводят тебя. Они, похоже, уже не столь зорки. Или видят то, чего нет в самом деле. И потом, я что-то не припомню, чтобы твой хозяин или господин Веслав приказывали тебе сделать это.

Гато замер. Разумеется, такого приказа не было. А в свете последних событий и не могло быть. Гато самому досталось от хозяина и повторения этого не хотелось. А, ежели окажется, что Горан или тот же господин Веслав не одобряют жестокость по отношению к этому костлявому недоноску, они рассвирепеют ещё больше.

Нет, терпение господина Горана лучше не испытывать. Хозяин – человек весьма суровый. Суровый, опасный и мстительный. Он всегда все помнит и никогда ничего не прощает, особенно неподчинения и самоуправства. Гато хорошо запомнил, как Горан окрысился на их третьего надсмотрщика Алфа, который польстился на красивую молодую служанку, что у них жила. Иуланию. Господин очень благоволил ей, а Алф не сумел устоять перед девушкой, воспользовавшись тем, что хозяин их куда-то уехал… После случившегося эта дурочка бросилась в море, а господин Горан, вернувшись и узнав обо всем, своими собственными руками покарал Алфа, избив до полусмерти и переломав страшно руки, чтоб не смел тянуть их, куда не надо. А после продал его на рынке каким-то непонятным личностям издалека, хоть тот и был свободным человеком. Все в доме мигом поняли, что станется с тем безумцем, какой решится бросить вызов хозяину или перейдет ему дорогу. С тех пор с ним никто не спорил, даже попыток делать не решались. Да и в их квартале работорговца боялись, как огня, зная, что он ни перед чем не остановится, если затронуты или погублены его интересы. Иногда недалеко от его дома находили неузнанных мертвецов, но было ли это его рук дело или нет – неизвестно. Ходили слухи, что он и вовсе может обращаться в зверя по своему хотению. Этому, впрочем, мало кто верил. А сам Горан никому не выдавал свои секреты.

Сам ли он вершил суд над соперниками? Один ли? Или ему помогали в том? Никто не знал наверняка, а дознаваться не желали. И потому решили, что лучше будет вообще ему не перечить ни в чем. Себе дороже!

– Судя по твоему молчанию, Гато, такого приказа не было…

– Не было, госпожа. Я все понял. Во всем виновато мое излишнее рвение услужить хозяину. Прости! – Он кивнул и процедил сквозь зубы, обращаясь к Юну:

– Пошел отсюда!

Тот вновь поклонился Калерии и быстро ушел, едва заметно кивнув ей головой в благодарность. Она улыбнулась.

*

Уходил на покой новый день в Таврии, унося навсегда с собою Сторожку. Она растворялась в его тепле, сливаясь с новой для себя землею и становясь ее частью. Солнце, очертив круг по небу, начало ежевечерний спуск к своей искрящейся колыбели. Волны Понтийского моря старательно омывали берег, будто заправляя береговую постель и готовя усталое светило ко сну.

Сторожку похоронили в дальнем углу виноградника, в небольшой низине под холмом, оберегающем место ее упокоения от соленых морских ветров. Веслав настоял, чтобы ее предали земле, как его боевого товарища, учтя все заслуги и похоронив с почестями. И его приказ был исполнен. Он сам выбрал и положил на месте ее последнего пристанища большой серый камень с белыми прожилками и долго еще сидел на земле, опершись на него и перебирая воспоминания. К нему никто не подходил и не беспокоил долгое время, дав возможность проститься по-человечески. Гибель Сторожки лишний раз доказала ему, что эта поездка в Таврию, вернее всего, станет для него последней. Более он сюда не вернется. Слишком лют делался мир вокруг, не позволяя более своим обитателям того, что так легко и привычно было для них ранее. Жизнь менялась. И этакую перемену уже нельзя было остановить. Так лодку, закрученную водоворотом, уже невозможно вынуть из пучины и направить по прежнему пути. Снасти ее поломаны, а весла утонули вместе с гребцами. Далее ей предстоит двигаться лишь по воле жестоких волн. И, что при этом от нее останется, не известно никому.

Веслав понимал, что ему скоро вновь придется надеть латы. Неумолимо приближалась решающая для княжества битва, какая для него самого может стать последней. Слишком долго он выходил целым из переделок, и слишком уж добра была к нему судьба, чтобы оставаться такой же щедрой впредь. Он хорошо понимал жизнь, чтобы не сомневаться – её любовь к нему не бесконечна. Предназначение, какое он когда-то сделал этой своей судьбою, скоро вновь позовет его. Его дело – защищать Русь, которой ох как несладко теперь приходится. Защищать, не думая о себе, пробивать для нее дорогу в этом жестокосердном мире, где кровь является привычной разменной монетой. Монеты ему не нужны, а крови он не боится. Стало быть, и переживать не о чем.

*

После купальни Юн отдал промокшую от пота рубаху служанке-прачке, что назвалась ему Дорой. Она оказалась довольно бойкой молодкой в светлом платье и нарядном переднике с вышивкой.

– Что-то ты зачастил сюда, парень. – Ворчала она, разглядывая его с подозрением и протягивая ему другую вещь, новую и чистую. – Так на вас воды не напасешься. У нас здесь с водою трудно, сам видишь. Источник далеко. На другом конце виноградника.

– Мне хозяин одежду сменить приказал. – Пояснил юноша, прячась за занавесью, что отделяла вход в купальню от улицы, надевая с трудом рубаху на пылающее от боли тело и стараясь не поворачиваться спиною к прачке. Та возмущенно фыркнула:

– Хозяин приказал… Твоему хозяину воду не таскать, ему все едино. А там, откуда он родом, вообще, говорят, снег лежит круглый год. Они, небось, снегом умоются и довольны, а тут столько сил надо, чтобы воды принести!

Юн, слушая ее беззлобное ворчание, осторожно присел на каменную скамью, стоящую у стены купальни и облокотился затылком о стену, стараясь не соприкасаться с ней спиной. Сейчас, когда запал прошёл, он прочувствовал всю силу, с какой на него пришелся удар палки. Спину ломило страшно, каждое движение причиняло боль, наклоняться было невыносимо.

– Ты что, уснул что ли? – Выжимая его прежнюю рубаху, прачка подошла к нему и заглянула в лицо.

– А ты ничего. Красивый. – Улыбнулась она. – Синева только на щеке наметилась. Хозяин что ль приложил?

Похоже, его хозяина все здесь дружно считали монстром. Любая жестокость приписывалась ему. Вполне справедливо.

– Нет. Это надсмотрщик ударил. Гато.

– А… Ну этот может. Здоровый, будто дуб столетний и злой, что та змея из-под камня. Даже спрашивать тебя не стану, за что. Этот и просто так двинуть может. Спроса-то с него никакого. Вот и лютует почем зря. Держись от него подальше, парень.

– Я пытаюсь, да не всегда выходит. Он сам мне все время на глаза попадается. – Слабо улыбнулся Юн. И повернулся, услышав чьи-то шаги.

Мимо них шел тот самый местный тиун, как назвал его господин Горан. Управляющий. Молчан. Шаги его были тяжелы. Он тоже сменил рубаху и накинул поверх нее короткий кафтан. Шел, в сторону конюшен, постукивая себя хлыстом по сапогам. Лицо его казалось мрачным, страшный шрам скрывала копна седых волос. Молчан кивнул прачке, которая живо улыбнулась ему. Юн дернулся встать, но тот махнул рукой, внимательно глядя на него, и пошел дальше по направлению к конюшням. Похоже, здесь не особо утруждали себя строгими правилами поведения.

– Молчана не бойся. – Прачка присела рядом на скамью, провожая взглядом медленно удаляющуюся тяжелую фигуру. – Он хоть и выглядит так, что на дороге встретишь, со страху помрешь, человек он не злой. Не такой, как этот чертов генуэзец. Ему свою силу показывать без надобности, его и так все уважают. Особенно наша хозяйка. Во всем на него полагается. Так-то вот.

Юн чувствовал, как под журчащий голос Доры у него закрываются глаза. Ему неожиданно захотелось спать. А ещё он собирался спросить, испек ли неизвестный Феодор ей пирог с ягодами.

– Эй, тебя хозяин не хватится? – Она легонько потрясла его за плечо, и он понял, что все-таки уснул на мгновение. – Иди уже, парень, давненько ты здесь, попадёт еще. И я тоже, дура болтливая, тебя разговорами отвлекаю. Ступай, милый, не заставляй хозяина гневаться, он у тебя человек суровый. Помогай тебе Бог.

Юн медленно поднялся, улыбнулся и поблагодарил прачку за выстиранную одежду и за добрую заботу.

– Иди уже, будет тебе. Это моя работа! – Но она, покоренная его вежливостью, улыбнулась благодарно. Ей мало кто говорил спасибо в этом доме. Отличалась такой человечностью лишь госпожа Калерия, и теперь вот этот добрый юноша.

Едва он отошёл от купальни на несколько шагов, она незаметно перекрестила его и тяжело вздохнула:

– Защити его, Господи. Помоги и сохрани. – И быстро вытерла выступившие слезы, следя, как парень медленно уходит:

– Бедный, ты бедный. Такому чудовищу в лапы попал. Только бы не убил он тебя!

Если бы Веслав услышал подобное обозначение себя, наверняка остался бы доволен. Ведь его игра в злодея оказалась удачной. Его искренне все в доме считали таковым, и это было лишь на руку ему.

Юн шагал по дорожке медленно, страшась двигаться резко и споро. А ещё он хотел оттянуть возвращение к хозяину на какое-то время.

Он обладал от рождения очень острым слухом, а потому невольно уловил, что сказала напоследок, провожая его, прачка. И не торопился встречаться с тем самым "чудовищем", что и вправду едва не убило его. После купальни жара уже не так чувствовалась, было приятно смыть с себя весь пот, да и сама возможность несколько раз помыться после стольких дней сидения в яме очень радовала. Линь приучал их к чистоте, и Юн любил воду. Он брел уже мимо конюшни, когда Молчан вывел оттуда одну из лошадей. Он держал ее под уздцы, а она послушно следовала за ним.

– Эй, малый, не помню, как ты прозываешься, поди-ка сюда!

Юн обернулся. Молчан поманил его рукой. Юноша медленно подошел и поклонился:

– Меня зовут Юн, господин.

– Помоги-ка мне с лошадью, парень. Ты верхом ездишь?

– Да, господин.

– Пройдись-ка на ней, а я посмотрю. Сдается мне, она прихрамывает после пожара. Люди господина Горана сказали, что она оступилась, когда ее выводили из горящей конюшни. Как бы не повредила ногу.

– Хорошо, господин.

– Да не зови меня так, какой я господин! У нас в таковых токма Горан да тетушка его ходят. А других господ не наблюдается.

Юн подошел к лошади и увидел, что она не оседлана. Это не стало бы для него бедой, если бы он был сейчас в порядке. Линь учил их в первую голову ездить так, потому что "в седле каждая кривая коряга может стать наездником". Но теперь по спине будто стекал жидкий огонь, и он сожжет его без остатка. Юн положил руки на круп, понимая, что подтянуться и запрыгнуть легко, как это бывало раньше, вряд ли сумеет, хоть лошадка и стояла подле него спокойно. В спину ударило, едва он поднял руки, но он, упрямо сжав зубы, решил повторить попытку. И был остановлен суровой тяжелой рукою, взявшей его за плечо.

– Прости, Молчан. Видать не помощник я тебе. Не гневайся на меня. – Глухо сказал Юн, поднимая голову и с опаской глядя на конюха. Тот действительно пугал своим видом. Густые седые волоса его лежали на большой голове копною, обрамляя ее, навроде львиной гривы. Густая короткая борода, будто в насмешку над волосами, оставалась чёрной, по щеке змеился жуткий шрам, соединяясь с левым уголком губы, отчего казалось, что конюх насмехается над всеми.

Молчан понимающие посмотрел на него, вздохнул, снял руку с его плеча, сложил ладони лодочкой, опустил их и сказал:

– Давай!

В ответ на удивленный взгляд юноши, он пояснил:

– Давай, не трясись. Ставь ногу, от меня не убудет. Да и сапоги у тебя мягкие.

Юн осторожно поставил ногу на сложенные ладони Молчана, ухватился за спину лошади и, сцепив зубы, уселся верхом, держа в руках поводья.

Лошадь фыркнула, повела ушами, почувствовав человеческую тяжесть, и хотела уже сделать шаг, но юноша остановил ее. Молчан одобрительно кивнул:

– Добро. Пусти ее шагом! Да небыстро покуда, чтобы я рассмотрел все.

Юн тронул поводья, сжал ногами бока лошади и причмокнул. Она послушно пошла, то и дело фыркая.

– Поводья не тяни! – Приказал Молчан. – Она послушная, не понесет.

Он внимательно смотрел на ее ноги, пока они обходили вокруг, одновременно одобрительно поглядывая и на парня:

– Ты верхом-то хорош. Кто учил тебя?

– Мой прежний хозяин. – Юн улыбнулся похвале.

– А кто он таков был-то?

– Владелец школы. Китаец.

– Ишь ты, как все сложилось-то! Теперь понятно, почему ты так странно говоришь. Навроде по-нашему. А навроде и нет. Ну да ладно. То дело доброе. А в седле ездишь?

– Да, Молчан. Это проще простого.

– Ишь ты, проще простого ему! Не всяк смел, кто в деле умел!

Юн проехал ещё пару кругов, лошадка слушалась его, будто давно знала, и тут Молчан приказал:

– А теперя в галоп пусти ее! В быстроте ее посмотрим!

Юн с тревогой взглянул на него. Вот галоп он сейчас вряд ли выдержит. Точно свалится. Что же делать? Ослушаться нельзя – попадет, а выполнить приказ – опозориться.

– Я не смогу сейчас, Молчан! Не выйдет у меня ничего! Спину ушиб, подводит она.

– Давай-давай, чего сник? Сам же говорил, что проще простого тебе. Не боись. Выйдет. Ты парень ловкий, это видно. Да и держишься хорошо.