Полонное солнце

Елена Дукальская

Полонное солнце

Солнце Таврии. Княжий советник.

Эта история могла случиться многие века назад. А могла не произойти вовсе. Кто его разберет, это прошлое? Не стоит подходить к ней со всем серьезом, хмурить брови, искать правду, сверять точность дней и годов и качать головой, укоряя автора рукописи за неверное изложение. В нашем ли мире все это делалось или, наизворот, творилось в недрах параллельного нам мироздания, сокрытого от нас за тонкой и невидимой гранью? Мы не знаем. Ходили даже слухи, будто бы все это происходило на самом деле. Но слухам верить, как научает нас жизнь, не пристало. Так же, как и тому, что в рукописи сей писано. Каждый, прочитав ее, поступит с нею по разумению своему. А верить всему или нет, дело каждого человека. В коем разум еще не вступил в битву с фантазией. Подлинна ли история, рассказанная на этих страницах, или нет, не суть важно. Главное в ней то, что, благодаря ей из недр веков вдруг выступила перед нами жизнь людей, о коих мы имели столь мало представления, что, можно сказать, не ведали совсем ничего. Но они жили, страдали, любили. И даже были столь счастливы в той жизни, что ухитрились оставить свой след в истории, какой протянувшись из ее глубин, вдруг отозвался ясным чистым звоном и в нашей с вами действительности, заставив сравнить судьбы наши и людей древности. И удивиться безмерно их поразительной схожести.

***

Зеленое тело каменного кинжала засветилось и завибрировало. Он искал своего хозяина, которому грозила сейчас страшная опасность. Он, будто живое существо, чувствовал это. И пытался помочь. Его сотрясала такая же дрожь, как человека, пребывающего в лихорадке. Прозрачный ярко-зеленый камень светился изнутри, и это свечение все усиливалось. Кинжал трясся. Он начал поиск некоторое время назад, не почуяв рядом с собой энергию хозяина. Она ослабла. Это говорило о том, что хранитель удалился от нужного места на значительное расстояние. Или вовсе сгинул. Так уже было. Давно. Прежний хранитель исчез внезапно. Его свет погас, и стало ясно, что его энергия растворилась среди других энергий подлунного мира. Другому грозила та же участь сейчас, и кинжал собрал все силы, чтобы помочь ему, удерживая в мире живых. Наконец, у него получилось… Он отыскал хранителя. Тот еще дышал. Свечение кинжала усилилось, удивительный камень, составляющий его основу, сделался горячим, нагрел поверхность, на которой покоился. Невидимый свет достиг хранителя, окутал его тело, начиная излечение, и внезапно погас, сохраняя силы. Более он ничего не мог сделать.

Но и того было довольно…

***

Руки затекли. Спина тоже, хоть седло было добрым, с крепким устойчивым арчаком, седельные подушки, набитые шерстью, мягкими, а стремена удобно поддерживали ноги. И все одно к оконечности пути он все чаще стал делать привалы, слезал, разминая ноги. Да отжимал руки от земли, разгоняя в них кровь, будто этим пугая свою усталость. И не мудрено! Месяц и добрая половина другого он уже в пути, и то потому, что путь этот сделался ему давно знаком, будто любимая скатерть на столе в родном доме, все морщинки за стольки лет узнал в нем, все выверты его увидел, сроднился, будто бы с другом лучшим. Верным да преданным. Ни разу его не подводившим. Середина весны уж миновала, покуда ехал, дни идут к ее оконечности, и жара об эту пору стоит в Таврии небывалая.

Дома в полях новгородских еще снег, поди, лежит в низинах, покрывая прелую после зимы землю. Ветры то и дело принимаются выть, да такие, что об зиме вспомнишь тотчас. Да лед на реке едва стаял, пошел углами, прибиваясь к берегу, заслоняя собою прошлогоднюю траву да толкая к берегу стрелы усохших от зимних морозов камышей.

А здесь солнце сурово сжигает кожу, да льет свет свой на темя без жалости, будто хочет сказать: «Ну что, Веслав? Вновь вотчину мою посетить задумал да под начало мое стать хочешь? Любо тебе такое? Ну гляди, терпи теперь мою волю да радуйся, что я таково!»

Он вытер пот со лба рукавом рубахи, чуя, как тот тяжелыми волнами стекает теперь по спине и скатывается на хребет лошади. Где-то вдалеке уже шумит море, и лошадь под ним дышит тяжело, раздувая натужно бока и поднимая пыль с дороги уставшими ногами.

В этот раз Веслав, советник да сподвижник ближайший новгородского молодого князя ехал в Таврию один. Людей своих с собою не взял, как завсегда бывало. Незачем теперь. Да и нужно ли было гуртом ехать, когда каждый муж ратный на счету? Нет. Не стоил путь сей таких усилий. Так он и сказал князю, когда тот подал ему тяжелый кошель зеленой гладкой кожи да с красной буквицей Аз, выпирающей шелковыми ровными нитями с одного его тучного бока… Молодой князь осуждающе покачал головою:

– Мож, возьмешь кого еще, Веслав с собою! Передумаешь? Путь неблизкий да опасный теперь более, чем всегда. А ну, как ордынцы случатся по дороге?

– Ну, случатся и случатся… Пусть их. Что я, мальчишка какой, князь? Ты уж не позорь меня перед самим собою-то, милостив будь.

– Да я не позорю, что ты, Веслав? О тебе ж думаю. Переход в пути тяжкий, а ты один всего. – Князь, кусая губы, отошел от него, тяжело опускаясь на лавку. Веслав улыбнулся его кручине:

– Одному легче, поверь, княже. За людей отвечать не надо, да и человека другого опять же назад повезу. Все подмога в пути. И тебе спасибо, что добро свое на такое дал. Дело-то нонче особое. Не было еще затеи, чтобы я всего за одним бойцом в этакую даль отправлялся. Не помню таких роскошеств. Горан в свитках пишет, будто чудо теперь отыскал какое-то. Умелец, каких свет не видал! Один, говорит, пятерых стоит!

– Друг твой словеса кудрявые плести горазд! – Хмыкнул молодой князь, озорно улыбаясь. И продолжил, глядя на своего советника:

– Но ты, Веслав, все одно поезжай. Не мешкай. Дело-то важное. Битва грядет, нам людьми такими бросаться не след. Может, там и впрямь такой рыцарь, что другим и не снилось.

– А, ежели зазря все? Ошибся Горан? Впустую съезжу, стыда потом не оберешься – советник князя да за князевы деньги на морях побывал. Бояре со свету сживут.

– Поезжай, Веслав. Будет рядиться, чай ты не мальчик. Друг твой нам уж сколько лет витязей добрых ищет. Грех его виноватить!

Давнего приятеля своего советника князь никогда не видал и знал лишь по частым рассказам того, да по тому великому делу, какое они все вместе, как-то задумав, делали уже много годов – выкупали из полона бывших воинов, иногда переплачивая втридорога да возвращали их назад, в родные земли, кого-то ставя под ратные стяги вновь, кто еще способен был, а кого-то отправляя на покой да на отдыхи. Задумал такое дело когда-то Веслав, по сходству оного со своей ранней судьбиною, да поделился мыслию с молодым князем, еще в бытность того отроком, какой едва на престол новгородский сесть успел. Веслав тогда ему доброй подмогой стал, помощником в делах да советником. Так и закрепилась за ним сия добровольная помощь навроде должности. И никто уже более не спорил.

Бояре сперва, конечно, в возмущение вошли. Как это так, поперек всех честных людей Веслав на должность заскочил? Неужто других мужей для такого не нашлось, нежели этот? Он, конечно, человек проверенный. Свой. Но все ж таки не боярин по крови. Из низов поднимался. И чин свой нынешний боярский не от отца принял с покорством и благодарностью, а по должности получил. За службу.

Вот и пошумели слегка для порядку и ради гонору, погневались на Веслава, но князь рукою махнул, ладонью по столу стукнул, да и сказал твердым голосом, когда все поутихли:

– Ну, будет вам! Решение свое я не переменю. Веслав для княжества нашего стольки сделал, что и не сосчитать теперь. И других вас он не хуже! Так что принимайте от меня решение – должность советника княжьего за ним так и останется. Все одно он на ней всегда был, только негласно. А теперь и по приказу нашему будет. Заслужил!

И смолкло боярское вече, чтобы вновь не ссориться с молодым князем. Помнили свой грех – погнали его как-то с княжения, проявили недовольство свое, а после локти кусали, вернуться просили. Не стоит вновь воду мутить. Хочет князь видеть Веслава советником – и на радость ему! Веславу же хуже. Станет теперь не только перед вечевым сходом, а перед самим князем, да отцом его ответ держать. Поделом ему!

А Веслав доверием ничьим кичиться не стал, потому как знал хорошо – когда подхвачен бываешь ты ветром попутным да взлетаешь от того высОко, будь готов, что ветер этот тебя снова на землю опустить может и не мягко и осторожно, а иногда так, что костей после не перечтешь, обломишься. И теперь, едучи в седле, Веслав вздохнул, вспоминая весь этот разговор.

С того часа, как Горан прислал ему голубя почтового, и от следующего за тем разговора с молодым князем, внезапно легко одобрившим его поездку, время пролетело незаметно, будто и не было его вовсе. Стаял снег, деревья отряхнули ветви после зимнего сна да оделись весенней яркой листвою. Позади остался и впрямь тяжелый путь, вытянувший все жилы, заставивший временами думать о скорой смерти, но не предавший ни разу.

Таврия теперь лежала окрест, знакомая и незнакомая, будто девица, что обновами хвалится. Сама – та же, а платье на ней другое.

Веслав глядел по сторонам, улыбаясь. То цветы в поле увидал, каких о прошлом годе еще не было, то зазеленел по-новому знакомый холм, на какой взбираться тяжело, а спускаться с него радостно. Все привычно радовало глаз и все вновь удивляло.

Весть, о коей вспоминал сейчас Веслав, пришла в Новгород в самом конце лютой в этом году зимы. Сообщение на пергаментном малом свитке гласило, что друг его приобрел весьма интересного воина, какого ждал долго, охотился за ним, выслеживая, словно добычу, и, наконец, сумел первее всех купить и переметнуть на свою покуда сторону. Веслав тогда усмехнулся, понимающе. Для приятеля его, похоже, не существовало невыполнимых задач вовсе.

И не мудрено! Горан был самым известным, удачливым и богатым работорговцем в Таврии. Он с легкостью мог купить, а еще легче продать любого человека, будь тот хоть рабом, хоть свободным. Про таких обычно говорят, что снег зимою сбыть сумеет, да еще и с наваром.

И благодаря этаким его умениям, задумка Веслава о спасении полонных ратников получила ход. Скольких несчастных Веслав сумел вынуть из неволи, благодаря Горану? Не сосчитать теперь! Да и не стоило такое счета! Не до того было.

Веслав вновь улыбнулся, вспоминая друга. Приятель его был верен себе, приняв с охотой участие в понравившемся ему деле. И не подводил. Причем, некоторых рабов отдавал и вовсе даром, не беря за них денег ни с кого.

Их дружба зародилась давно. Многие лета назад. В те времена, когда Веслав сам стал полоненным, захваченный кочевниками прямо из кузни, где помогал отцу.

Ремесленники. В них и других умельцах остро нуждалась всплывающая на волнах жестокости и людского горя Орда, безжалостно топтавшая теперь земли Руси. Часть их, захватив силою, кочевники оставляли себе, часть продавали на невольничьих рынках, выручая весьма неплохие деньги. Горану тогда понравился молодой кузнец, какого приобрел его отец у торговцев головами за увесистый мешок монет, да и решился оставить в поместье, при своей кузне, оценив его умения. Тот подковал его лошадь легко и споро, как никто еще до него не делал. И та даже не дернулась ни разу, лишь прошлась этакому мастеру хвостом по маковке, отчего он даже засмеялся весело, погладив ее по спине. Парень этот оказался смел, держал себя весьма гордо, перед новыми хозяевами не заискивал и никаких милостей себе сроду не искал. Да и хозяевами их, похоже, считать не собирался вовсе.

Говорить с ним сделалось для Горана интересным, тот был весьма умен тем особым, крепким умом, какой дается человеку простому от рождения да прибавляется еще жизненной смекалкой и опытом, делаясь с годами все глубже. Жизнь в неволе была невыносима для него и свыкаться с нею он, похоже, не собирался вовсе. Оттого и сбежал однажды ночью, едва ослабнул за ним строгий пригляд Горана. Тот такого вероломства не ожидал и сперва даже потерялся. Ночь тогда выдалась безлунной, темной и глухой, будто всем видом своим была предназначена для всяких тайных дел. Горан уснул, считая, что новый прислужник замкнут надежно в комнатушке при кузне, куда его определили. Да и привык тот уже, поди, к новому дому. Одет, обут, накормлен. Чего ж еще надо-то ему? И ошибся.

В комнату Горана, видать, заползла ночью змея, ища себе прохлады, да устроилась удобно подле него. Шевельнись он, и его ждала бы лютая смерть. Но так и не дождалась. Змею эту он обнаружил, едва проснувшись, на себе, будто напоминание – не зевай! Кузнец убил ее, срезав ей голову и оставив гибкое тело вместе с этой самой головою аккурат на груди Горана. Да еще нанизал все это на кинжал, тот самый, что своему же молодому хозяину в подарок и выковал.

Отец Горана был в ярости, велев сыну отыскать беглеца и покарать своими собственными руками без жалости и сожаления. Горан, вскочив на лошадь, гнал ее во весь опор, не зная, чего боится более теперь – догнать отцова прислужника или упустить его. Всадник он был добрый, а потому худая фигура, неверно ставящая ногу от недавно зажившей раны, скоро возникла в поле его зрения. Солнце тогда едва вставало, зябко ежась в утренних сумерках. Тонкая кромка его алела слабо над морем, какое лежало покуда тяжелой свинцовой громадой окрест и только начинало с утреннего сладкого сна ворочаться.

Горан толкнул беглеца рукоятью кнута в спину, и тот, покатившись кубарем по земле, упрямо встал на ноги, гордо поднимая подбородок. Горан объехал его по кругу на лошади, разглядывая худую фигуру пред собою, какая даже сейчас не хотела перед ним склоняться. Вздохнул тяжело, спешился и шагнул ближе. Оба они замерли друг противу друга посреди высохшей степи и молчали. Лишь глазами упершись в глаза, будто тем проверяя силу свою и своих взглядов. Кто отведет его первым? А после Горан медленно протянул тому, кого назвал бы с радостью приятелем (кабы не жестокая разница меж ими) свой кинжал, флягу с водою и потертый мешок с монетами, отпуская на все четыре стороны. Они тогда не ведали, что случай сей станет началом их прерывистой, дерганой, но длительной дружбы. И теперь Горан будто бы состоял на службе у молодого правителя из далекого и незнакомого ему Новгорода, помогая тому собирать окрест себя умелых воинов, талантливых ратников, что знатно добавят сил в борьбе с недругом, какой разливался сейчас нежданным половодьем на землях Руси, не давая никому продыху.

Безжалостной огненной волной набрасывалось кочевое жестокое племя, наступая с востока, выжигая все на своем пути, оставляя по себе пепелище и смерть, круша и ломая всех без разбору. Головешками мертвыми оставались после их нашествия цветущие до того города, теряя свою силу и стать, хороня за охранным тыном умения, какие еще долго им не случится поднять на ноги.

А с запада нависали уже по границам, клубясь темной тучею, тевтонцы. Били копытом об землю их лошади, раздували в нетерпении ноздри собаки, готовясь к удачной охоте. Каждый торопился откусить свой кусок от опрокинувшегося на спину тела Руси, покуда другой не опомнился. И каждый жаждал оставить себе столь большую, неповоротливую, но вместе с тем, такую желанную добычу.

В понимании рыцарских толп, на востоке простирались богатые земли, населенные племенами, не умеющими должно распорядиться своими богатствами. Их храмы соседствовали с запрятанными по лесам идолами. Веруя в бога, там еще поклонялись солнцу, выбивая его краскою на теле, выводя узорами повсюду, даже на дружинных верных стягах. Солнце Руси гляделось всем опасным, оно горело слишком ярко, и его требовалось погасить.

За пару десятков прожитых после полона лет, Веслав сделался опытным воином и придворным мужем, разбирающемся в хитросплетениях двора новгородского, как никто.

А дружина княжья, приняв его когда-то в свои суровые объятья, уже не отпустила никуда, поглотив целиком. Он знатно изменился, пройдя длинный путь от беглого полоненного, простого кузнеца до мужа ратного, какой уважение вызывает и видом своим, и умениями добрыми. Тело его налилось силою, возмужало знатно, рука стала крепкой, а глаз острым. Мощный, высокий, с костистым, будто изваянным из камня лицом, он смотрелся весьма опасным и вид имел теперь безжалостный, какой враги боятся, а друзья уважают. Сделавшись советником молодого князя, его ближайшим доверенным лицом, он также с неизменным успехом выполнял при нем разные секретные поручения.

Вот как сейчас.

Для всех любопытных гласно Веслав ехал в Таврию для выкупа очередных ратников. Вернее ратника. Одного. Но какого-то особого, небывалого, каких еще и не встречал никто на своем пути. Так цветисто описал его Горан, привыкший к подобной манере изложения и ничуть от нее не страдавший.

А в самом деле…

А вот в самом деле все было не так просто. И Веслав, попутно (а вернее всего, в первую голову) с этим важным делом, отправлялся на поиски таинственно исчезнувшего время назад вместе с несколькими своими людьми сына их воеводы, какой уехал по какому-то своему тайному делу в Печерский монастырь, да по возвращении оттуда и сгинул в неизвестном направлении. А, поскольку в делах таинственных, каждая муха – всему свидетель, то князю донесли, что человек его, вернее всего, был захвачен в полон кочевниками, и те свезли его на один из самых больших невольничьих рынков Таврии – в Каффу.

Выходило удивительно удачное совпадение. Горан жил в Каффе, торговал там же. И сумел бы помочь в деле поисков, как никто. Можно было бы сделать сразу два дела – попытаться отыскать пропажу и взять нового ратника, какого предлагал Горан. Правда, Веслав никогда не верил в складывающиеся столь баско обстоятельства. Они, как правило, всегда таили в себе подвох, какой еще сумеет явить себя во всей красе в неподходящее тому время. Но делать было нечего, приходилось этим самым обстоятельствам подчиняться. Веслав подозревал, что со всей историей поездки сына воеводы в разоренное недавно кочевниками место что-то не так, и князь о том ведает, но пытать у него правду покуда не решился. Ежели тот посчитает нужным, то и скажет со временем. А пока так, как есть. И более никак.

И вот теперь долгий переход подходил к концу. Впереди уже ворочалось беспокойно бескрайнее Понтийское море, щурилось на солнце, толкая озорно берег. Уже виднелись ярко освещенные золотистыми лучами тяжелые стены крепости, за которыми едва ли угадывался огромный невольничий рынок, и ждала очередная встреча со старым другом. Кого же все-таки тот припас на этот раз, намекая в письме, что Веслав будет несказанно рад приобретению?

Веслав остановил лошадь, благодарно похлопав ее ладонью по шее, устало вытер лоб и, морщась, наконец глотнул теплой воды из фляги. Нужно чуток отдышаться перед встречей. И оглядеться.

Да. Вот она! Вновь встает перед ним из зыбкого марева знаменитая на весь свет Каффа – неизменная обитель слез и поломанных судеб половины мира. Как же он ненавидит ее, будто чужой роковой ошибкою али злым умыслом устроенную в таком райском месте, словно в насмешку гостеприимно распахнувшую свои двери и прикрывающую стыдливо каменными стенами свою жестокую смертоубийственную сущность.

Повесив флягу на пояс, Веслав стряхнул с себя сонное оцепенение, в коем пребывал все утро по случаю сильной жары, и мир вокруг словно бы ожил. И теперь уже он впустил его в себя вместе с воздухом, вдыхая его глубоко, напитываясь его суровой морской влагой, сливаясь с ним. И смиряясь.

Вокруг шумели знатно добрые сотни людских голосов. Многоголосье било в уши, проникая диким звоном в голову. Разномастная толпа бросилась теперь в ноги лошади, за которой мигом увязалась стая городских облезлых собак, заходясь лаем и норовя укусить. Он шуганул их, и они, испугавшись его громового голоса, отступили, покаянно поджав хвосты.

За поворотом дороги, ведшей от городских ворот, слышался чей-то монотонный плач, и тут же доносилась отборная ругань в ответ на него. Стук молотков раздавался с площади, там строили виселицу для очередных несчастных, приговоренных городом. Навстречу двигались всадники, также разморенные небывалой жарой. Такие же временные гости, как он, приехавшие по делу и уже спешащие покинуть сию «гостеприимную обитель». По краям улиц, мощеных гладким камнем, шагали многие пешие путники, горожане спешили по делам, не обращая ни на кого внимания. Каффа жила своей жизнью, не интересуясь ничем, кроме себя и продолжая отвоевывать все новые и новые территории, расползаясь по поверхности земли, подобно плесени.

Горану принадлежало большое поместье, расположенное в богатом квартале недалеко от консульского дворца. На шумную улицу выходили мощные ворота из крепких досок, выкрашенные дорогой синей краской. Сам дом, сокрытый за высоким, в два человеческих роста каменным забором не давал никому возможности увидать, что сокрыто внутри.

Горан никогда не опускался до того, чтобы стоять на рынке самому, поручив это дело своим смекалистым помощникам без особых претензий. И особой жалости.

Два высоких мощных генуэзца с огромными руками и кожей, изжаренной на солнце Таврии дотемна, легко справлялись с рабами и могли усмирить любого, даже самого сильного невольника, проявляя лютую, едва ли не звериную жестокость. Веслав их на дух не переносил, хоть и сам не замечал в себе особого человеколюбия.

Зато помощники, памятуя о теплом отношении к нему хозяина, делали вид, что боготворят его, и в каждый его приезд не уставали угождать, глядя преданными собачьими глазами, беспрестанно улыбаясь, и тоже ненавидя всей душой. Оба прижились в Каффе, не узнав в своей жизни иных мест, кроме этой приморской колонии. И потому понятия не имели, где находятся те таинственные земли, откуда почти каждый год, а то и чаще, приезжает этот крепкий, мощный, как скала, угрюмый бородатый человек с холодными, цвета морского камня глазами, покупает, не торгуясь, нескольких рабов, заботливо выбранных ему хозяином, и вновь куда-то исчезает.

Ворота открылись, едва Веслав возник перед ними. Его с нетерпением ждали и явно заметили издалека.

Притолока была так высока, что он въехал во двор, даже не наклоняя головы. Лошадь, кивая радостно головой, спокойно шагала по знакомой, вымощенной зеленоватыми каменными плитами дорожке. Веслав огляделся. Розовых кустов вдоль его пути прибавилось, причудливо подстриженные кипарисы сделались еще выше, и перед глазами вдруг возникла небольшая купальня, наполненная морской водой, которой в прошлый его приезд еще даже не намечалось. Белый камень купальни, коробом уложенный по краям ее, слепил глаза.

Веслав спешился, бросил поводья подбежавшему рабу и улыбнулся тепло – у воды на вышитых подушках расположился Горан в богатом золотистом одеянии, напоминающем сразу и восточный хилат, и римскую тогу. Рыжеватые, чуть подернутые сединою, свитые в тугие кольца волоса придавали ему несколько озорной вид. А аккуратно подстриженная короткая бородка странным образом молодила. Если бы не его мощное, под стать другу, телосложение, он мог показаться древним поэтом или философом, что задумался над очередными стихами или трактатом. Но острый, пронизывающий взгляд его и крепко сжатые губы говорили, что этот человек не так прост и легок нравом, как хочет показаться.

– Рад сызнова видеть тебя в добром здравии, друже! – Веслав радостно обнял поднявшегося навстречу приятеля. Подошедший раб с поклоном протянул им по кубку с домашним вином. Веслав взял свой, не удостоив прислужника даже взглядом, медленно сделал глоток и, довольный, сощурился. Вино было холодным, терпким на вкус и не кислым. Все, как он любил.

– Прекрасное вино, Горан! Дар твоих виноградников?

– Да. – Горан улыбнулся, довольный, что смог порадовать друга. – Тех самых, что я по случаю приобрел несколько лет назад. Помнишь, я хвалился тебе? Ты ведь так и не удосужился побывать там. Надо будет показать их тебе в этот раз. Райское место!

– Не откажусь, коль будет время.

– Как ты сам, Веслав? Гляжу, по-прежнему верен себе? Так и не решился оставить «торговые дела»?

Так они, шутя, называли меж собой его службу князю, и Веслав белозубо улыбнувшись, весело сверкнул глазами:

– Да нет, покуда. Как у нас говорят – охота пуще неволи.

– Ты сейчас один прибыл? Без помощников?

– А на кой ляд мне людей тащить всего за одним рабом? Сам управлюсь. Не впервой мне.

Допив вино, он отдал кубок стоящему подле рабу и прошелся рукой по волосам. Темные густые пряди упали на лоб, оттенив яркие сейчас серо-зеленые, похожие на морские волны, глаза.

И Горан в очередной раз порадовался своему давнему решению дать ему свободу. Что стало бы с этим человеком сейчас, буде он по сию пору в неволе? Без сомнений, среди живых его бы уже не было, такие свободолюбивые и гордые люди, как он, не выдерживают плен, потому как готовы голову сложить, но не подчиняться.