Король Георг VI. Жизнь и царствование наследника Виндзорской династии, главы Британской империи в годы Второй мировой войны

«Период адаптации» для принца Альберта пришелся на летний семестр, и к тому времени мнение о нем среди кадетов уже начало формироваться. Его характер – дружелюбный, веселый, легкий – начал всем нравиться, а его усердие в играх отозвалось теплотой и признательностью. Он не был прирожденным игроком ни в регби, ни в крикет, но он очень старался, а в легкой атлетике вскоре продемонстрировал быстроту и физическую выносливость в беге, выгодно отличавшие его и в Осборне, и в Дартмуте. «Он проявляет твердость духа и никогда не сдается, что является прекрасной чертой в характере человека», – с восхищением писал командующий Кристиан.

Одновременно с этим принц Альберт начал заводить первые дружеские отношения с товарищами, которым суждено было сохраниться на весь период его флотской карьеры и о которых он не забывал до конца своих дней. Несмотря на свою популярность среди кадетов, он не легко заводил друзей. Природная робость на всю жизнь сделала принца замкнутым в отношениях с людьми, но, если с кем-то у него возникала дружба, она оставалась с ним навсегда. В маленький круг его близких друзей в Осборне входили Джимми Джеймс, Колин Бьюист, Джордж Кавендиш, Билл Слейтер и Майлз Рид, и с каждым из них он поддерживал отношения еще долгое время после как ушел с военно-морского флота. Их привлекало в нем чувство юмора и озорство, искренность, цельность, мужество и его способность с «доброму товариществу». По их общему мнению, он был таким товарищем, который никогда не подведет.

С ними принц Альберт чувствовал себя свободно и раскованно, и его заикание практически исчезало. Такого не происходило в классе, где он считал заикание серьезным недостатком. Его нежелание выдать свою слабость озадачивало и раздражало учителей, которые приписывали его молчание либо глупости, либо чрезмерной робости. И здесь его отец снова проявил глубокое понимание. «Уатт считает, что Берти стесняется в классе, – писал принц Уэльский мистеру Хенселлу. – Я полагаю, что это нежелание демонстрировать свою запинающуюся речь не дает ему отвечать, но я надеюсь, что он это перерастет».

В конце летнего семестра 1909 года разнообразие в жизнь внесли известия о подготовке к государственному визиту русского царя, который 2 августа должен был прибыть в Спитхед на императорской яхте «Штандарт». На борту были также императрица, юные великие княжны и маленький цесаревич, и принцу Эдуарду с принцем Альбертом и принцессой Марией предстояло составить компанию этим молодым членам царской семьи. Находясь в преддверии визита со своими родителями в Бартон-Менор, принц Альберт сильно простудился и кашлял. Он уверял, что в конце семестра у многих кадетов начался кашель, но накануне прибытия царя стало очевидно, что у мальчика коклюш. Для него быстро организовали карантин в Бартон-Менор, и до самого отъезда императорской семьи с ним никто не общался. Нельзя сказать, чтобы все особенно сильно беспокоились по поводу его болезни, если не считать того, что в случае заражения цесаревича кашель мог вызвать разрыв сосудов, а это, в свою очередь, могло иметь катастрофические последствия из-за его гемофилии. Но ничего подобного не произошло, дети царя благополучно играли на берегу в Осборне и покупали открытки, а принц Эдуард показывал им колледж.

Эта болезнь принца Альберта, сама по себе детская и неопасная, имела своим последствием появление в его жизни человека, который в последующие годы оказал на него заметное благотворное влияние. Младшим офицером медицинской службы в колледже служил молодой шотландец, некий Льюис Крейг. В то время этому выпускнику университете Глазго исполнилось двадцать девять лет, он был помощником хирурга и героем кадетов, не столько благодаря своим медицинским навыкам, сколько потому, что играл за Шотландию в международных матчах по регби и тренировал команды колледжа с яростью и изобилием таких выражений, которые не оставляли иллюзий по поводу их смысла. Принцу Альберту очень нравился этот крепкий жизнерадостный молодой человек, своей веселостью скрасивший ему скуку во время болезни. Он вызывал у принца доверие, любовь и восхищение, и между ними возникла дружба, которой суждено было сыграть очень важную роль в становлении его личности и характера[18].

После болезни принц Альберт чувствовал себя вялым и ослабленным. Было решено, что он должен восстановить силы в Альт-на-Гитасах, поместье, расположенном в десяти милях от Балморала прямо над озером Лох-Муик. Мистеру Уатту предстояло потрудиться над его душевным и умственными состоянием, а ухаживать за принцем должен был верный Финч. Здесь, дыша чистым бодрящим воздухом Хайленда, он вновь почувствовал себя здоровым и сильным. Он поймал много лосося, а его наставник, сам заядлый рыболов, обучил своего подопечного множеству тонкостей, которые отличают опытного рыбака от обычного любителя. Вместе они истоптали множество вересковых пустошей и восполнили отставание в учебе. Несмотря на то что восстановление заняло большую часть сентября, принц не проявлял никаких признаков скуки, перенося свое затворничество с невозмутимостью, удивительной для мальчика его возраста, лишенного возможности общаться со сверстниками. Наконец, пробыв в поместье дополнительно еще неделю, принц в конце сентября вернулся в Осборн.

На первой неделе мая 1910 года принц Эдуард и принц Альберт были во Фрогморе, готовясь после завершения пасхальных каникул вернуться в Дартмут и Осборн соответственно. Неожиданно пришло известие, что королю Эдуарду VII, который 27 апреля вернулся из Биаррица в Лондон с недомоганием, стало хуже, и 5 мая принц Уэльский телеграфировал командующим Королевских военно-морских колледжей, что он желает, чтобы его сыновья вернулись в Лондон, поскольку король очень болен. На следующий день, через несколько минут после полуночи, король умер. Новость не была доведена до сведения двух принцев, но на следующее утро (7 мая), выглянув из своей бывшей классной комнаты в Мальборо-Хаус, принц Альберт увидел, что королевский штандарт над Букингемским дворцом приспущен. Он сказал об этом своему брату, и оба с молчаливой печалью осознали, что их любимый, обожаемый «дедуля», который с такой радостью потакал их пристрастиям, навсегда покинул их.

Через два дня в 9 часов утра с балкона Монастырского двора Сент-Джеймсского дворца объявили о восшествии на престол короля Георга V. Принц Эдуард и принц Альберт в форме кадетов военно-морского флота наблюдали за церемонией со стены парка Мальборо-Хаус. Затем прозвучал салют. Король и королева смотрели на Монастырский двор из-за штор классной комнаты, и тем вечером король написал в своем дневнике: «Мы с Мэй смотрели из окна комнаты мальчиков. Самым трогательным был момент, когда толпа запела государственный гимн».

И снова на улицах Лондона зазвучал похоронный марш из оратории «Саул» и погребальный марш Шопена; и снова собрались зарубежные монархи, чтобы проводить в последний путь британского суверена. Но если королеву Викторию опускали в могилу в пронизывающую февральскую стужу, то день похорон короля Эдуарда (20 мая) был ясным и солнечным. Толпы мужчин и женщин застыли в молчании, некоторые падали в обморок. В одном из государственных вагонов ехали два принца в форме кадетов, их сестра и их мать – новая королева. В Виндзоре они присоединились к процессии и прошли пешком за гробом своего дедушки от станции до часовни Святого Георгия.

По возвращении в Осборн перед «кадетом принцем Альбертом» (больше не Уэльским) встал серьезный вопрос, сможет ли он пройти отбор для поступления в Дартмут, куда ему предстояло перейти через шесть месяцев. Нельзя утверждать, что в какое-то время своего обучения в Осборне или Дартмуте он был образцовым учеником. В отчетах колледжа, которые теперь хранятся в архивах Виндзоров, он упорно значится в числе шести последних по успеваемости кадетов своего курса и довольно часто занимает одно из последних двух мест. Это расстраивало его учителей и приводило в бешенство отца, но, похоже, не слишком волновало самого принца Альберта.

«Со мной он постоянно кается и уверяет меня, что делает все, что может, и т. д., – писал капитан Кристиан. – Я уверен, что мальчик обладает решимостью и твердостью характера, но ему трудно применить их в работе, поскольку он очень сильно выкладывается в играх». Однако комментарии его тьютора были более обескураживающими: «Учитывая переменчивый характер принца Альберта, возможно все…», и еще: «Я не думаю, что он относится к упрекам более серьезно, чем к своей работе». Отец не раз сурово упрекал его. «Мой дражайший Берти, – писал принц Уэльский. – Мне жаль, но я должен сказать, что последние отчеты мистера Уатта о твоей учебе совершенно неудовлетворительны. Он пишет, что ты, похоже, недостаточно серьезно относишься к своей работе и, кажется, не слишком заинтересован в ней. Мой дорогой мальчик, так не годится. Если ты будешь продолжать в том же духе, то окажешься в числе худших учеников своего курса. Сейчас ты седьмой с конца, и если не будешь стараться, то не сдашь экзамены и, весьма вероятно, получишь предупреждение[19]. Ты знаешь, что мы с мамой очень хотим, чтобы ты пошел служить на флот, и я верю, что ты тоже к этому стремишься. Но если ты сейчас не приложишь усилия и не начнешь усердно трудиться, ты не сможешь сдать экзамены. Будет очень досадно, но, если я узнаю, что ты не работал, как положено, в конце семестра, мне придется взять тебе учителя, чтобы ты занимался все каникулы, и никаких развлечений у тебя не будет. Помни, что теперь все зависит от тебя. Ты достаточно умен и, если захочешь, можешь учиться хорошо. Я верю, что ты воспримешь близко к сердцу то, что я написал, и что следующий отчет будет хорошим, как и все остальные до конца семестра. Погода у нас хорошая, но нет того тепла, которое может и должно быть для Аскота…»

В течение следующих месяцев принц Альберт, по-видимому, благополучно избежал как унизительного «предупреждения», так и неприятностей, связанных с необходимостью заниматься в летние каникулы. Однако порог, отделявший его и от того и от другого, был небольшим, и, хотя у него бывали моменты явного улучшения, он по-прежнему оставался в опасной близости к концу списка по успеваемости. Тем не менее те, кто его учил, видели очевидное улучшение в его способности сосредотачиваться и готовность использовать ее. Несмотря на то что его нрав все еще был переменчивым, он стал менее подвержен тем резким перепадам настроения, которые омрачали его более ранние годы. За два года пребывания в Осборне он если и не проявил выдающихся схоластических способностей, то научился многим другим вещам, которые в жизни оказались для него более полезными. Он научился жить жизнью обычного мальчика, настаивать на своем в общении со сверстниками и относиться философски к маленьким жизненным трагедиям, которые склонны казаться такими большими в четырнадцать лет.

По мере того как приближались экзамены, назначенные на декабрь 1910 года, принца охватывало все большее смятение, и не только по поводу того, как он сдаст их. Если он сдаст их плохо, то как это отразится на короле, его отце? Ни одному сомнительному участнику скачек не уделяли столько внимания и заботы, сколько уделял мистер Уатт своему подопечному, о состоянии которого он так часто писал отчеты мистеру Хенселлу.

И тем не менее результаты были катастрофическими. Несмотря на то что накануне экзаменов принц Альберт усердно трудился, он, как и многие его сверстники, был слишком возбужден, предвкушая поездку домой на Рождество, и, хотя его тьютор писал: «Я по-прежнему считаю, что его королевское высочество проделал более серьезную и плодотворную работу, чем в любом из предыдущих се местров», факт оставался фактом: его результат из 68 кадетов на курсе был 68-м.

«Боюсь, для вас не секрет тот факт, что П.А. потерпел неудачу, – в отчаянии писал мистер Уатт мистеру Хенселлу. – Он был совершенно не в себе от возбуждения по поводу поездки домой через несколько дней, но, поскольку эти дни, к несчастью, были днями экзаменов, он совсем приуныл… Я боюсь, их величества будут очень разочарованы, и я их прекрасно понимаю. Но, в конце концов, мальчик, должно быть, пребывает в самом нестабильном периоде формирования своего ментального развития, и я жду, что на следующий год он сильно изменится».

У нас нет свидетельств того, какой прием ждал принца Альберта в Сендрингеме на Рождество.

III

Мир Осборна кардинально отличался от мира Дартмута. Несмотря на то что они были основаны с разницей в два года, Дартмут достиг состояния завершенности, которого всегда не хватало Осборну. Более того, он унаследовал традиции. Новые здания колледжа, расположенные на крутом холме, откуда открывался великолепный вид на низовья реки, стали наследниками двух морских ветеранов: «Британии» и «Индостана», пришвартованных чуть выше по реке, прямо у верфи Филипса, взрастивших поколения кадетов военно-морского флота в широкой пойме реки Дарт.

Здесь в красивой природной гавани, благодаря неожиданному изгибу реки, с обеих сторон защищенной холмами, кадеты могли получать первые практические уроки морского дела. В этих тихих водах они учились плавать под парусом на маленьких лодках, а затем начинали выходить в море. Тех, кто был настроен романтически и интересовался историей, привлекал тот факт, что именно из Дартмутской гавани вышел Ричард I, отправляясь в крестовый поход на Святую землю, и все его десять кораблей были построены в Дартмуте. Отсюда Хемфри Гилберт и Джон Девис отправились в то путешествие, в результате которого был обнаружен Ньюфаундленд. Именно сюда, отдавая дань большому количеству кораблей из Дарт мута, пополнивших английский флот, Дрейк отправил первую порцию добычи с побежденной Армады. Для четырнадцатилетнего мальчика романтическая история значит больше, чем он готов признать даже наедине с собой. То же самое справедливо и для красот окружающей местности. Сверкающая река, изгиб которой с обеих сторон обрамлял лес, сбегающий к самой кромке воды, делала Дартмут одним из красивейших уголков Англии. Его очарование не оставалось не замеченным юными варварами, которые в пору неподвижной жары летних каникул устраивали пикники у ручья Милл-Крик или совершали долгие прогулки к Диттишему, в конце которого награждали себя клубникой и девонширским кремом, прежде чем лениво плыть домой по течению.

Однако эти удовольствия были еще незнакомы принцу Альберту, когда в сгущающихся январских сумерках 1911 года он маленьким и немного испуганным новичком прибыл на железнодорожную станцию Кингсвир. Здесь он вместе с принцем Эдуардом, носившим теперь титул принца Уэльского[20], для которого это был последний год обучения в Дартмуте, навсегда попрощался с мистером Хенселлом, сопровождавшим его из Лондона. Переправившись на паровом катере через реку на пристань колледжа, принц Альберт вступил в новый мир.

Для кадета переход из Осборна в Дартмут являлся важным событием. Теперь от тех, кто меньше чем через три года должны были стать мидшипменами Военно-морского флота его величества, ждали большей зрелости и большей ответственности. В то же время здесь им предоставлялось больше свободы и больше возможностей как для удовольствий, так и для озорства. Формальная структура оставалась той же, что в Осборне, и принцу Альберту снова повезло с капитаном и с директором, мистером Эшфордом, который был переведен в Дартмут, после того как открыл колледж в Осборне. Кроме того, курс принца оказался под началом двух замечательных офицеров: лейтенанта Генри Спенсер-Купера и инженера-лейтенанта Сидни П. Старта.

Лейтенант Генри Спенсер-Купер, пожалуй, несколько более светский, чем лейтенант Филипс, продолжил работу по формированию характера принца Альберта, которая была так замечательно начата в Осборне. Понимая, что мальчик слишком инфантилен для своего возраста и ему не хватает уверенности в собственных способностях, он поставил задачу завоевать доверие принца и сделать так, чтобы он проявил свои лучшие качества, которые таились в нем так близко к поверхности. Он поощрял любовь принца к верховой езде и в их совместных поездках понял, что отважной и порой отчаянной ездой мальчик компенсировал свои ограничения в других аспектах жизни. Он посоветовал принцу Альберту следовать примеру гончих и заняться бегом по пересеченной местности, где он с его широким размашистым шагом и выносливостью мог достойно проявить себя и отличиться среди своих товарищей. То же самое относилось к теннису, который принц Альберт очень любил и в котором стал прекрасным игроком-левшой. В командных играх он всегда был не более чем рядовым игроком, но при правильном руководстве вскоре стал полезным членом команды и мог уверенно и мастерски править «голубой лодкой».

Лейтенант Старт, которого быстро прикрепили к принцу Альберту для дополнительных занятий из-за его отставания по математике и инженерии, тоже обладал достоинствами, вызывавшими уважение и восхищение кадетов не в последнюю очередь потому, что участвовал в международных играх по регби и выступал за флот против армии. Ему удалось вселить в принца Альберта определенную власть над этими грозными дисциплинами, и в качестве награды за упорство и трудолюбие ученика при случае незадолго до начала каникул он подарил ему набор чайных ложек, сделанных из сплава разных металлов (сплава висмута, кадмия, олова и свинца), которые были неотличимы от серебряных, но при нагревании плавились. Подложив эти приборы вместо настоящих, было весело наблюдать изумление человека, который, помешивая чай, видел, как тает ложка. Вернувшись в колледж после каникул, принц рассказал, что с успехом опробовал эту шутку в Сендрингеме, правда, отец ее не оценил.

Однако после поступления принца Альберта в Дартмут обстоятельства сложились самым неблагоприятным образом. Не прошло и месяца с начала семестра, как сильнейшая эпидемия кори, свирепствовавшая по всей Англии, добралась до колледжа и парализовала его работу. Это была особенно заразная и устойчивая форма заболевания, при которой заболевшие выздоравливали, а потом заболевали снова, и так до трех раз. Ситуация дополнительно осложнилась появлением свинки. В какой-то момент в лазарете оказалось одновременно более двух третей кадетов, и двое из них умерли.

Принц Уэльский и принц Альберт тоже были среди жертв эпидемии и довольно сильно пострадали от обоих заболеваний, настолько сильно, что пришлось выпустить бюллетени для прессы. Но к началу марта их выписали и лазарета и, предоставив «больничный», отправили восстанавливаться в Ньюки. Там в «Хедландс-отеле» под присмотром мистера Хенселла они играли в гольф, осматривали памятники истории и красивые места Корнуолла. Для принца Уэльского это было первое посещение герцогства, герцогом которого он теперь являлся. В Дартмут они вернулись за два дня до окончания семестра.

Таким образом, первоначальное пребывание принца Альберта в Дартмуте продлилось всего четыре недели – едва ли достаточное время, чтобы освоиться, – и, хотя оно закончилось летом, второй семестр тоже был прерван из-за важного события – коронации Георга V, на время которой он получил отпуск. Принц приехал в Лондон 20 июня, за два дня до церемонии, и в сам великий день в форме кадета прибыл в аббатство в свите принца Уэльского. Принц Уэльский, ехавший с ним в одной карете, был облачен в церемониальную мантию ордена Подвязки, принцы Генри и Георг были в костюмах шотландских горцев, а принцесса Мария в государственной мантии. Когда они прибыли в аббатство, принца Уэльского проводили к его креслу, и после того, как он сел, трое его братьев и сестра торжественно приветствовали его, проходя мимо на предназначенные для них места. Принцесса Мария сделала глубокий реверанс, а принц встал и отвесил ей низкий поклон.

Старинная церемония продолжалась во всем великолепии своего величественного ритуала, и младшие дети короля с благоговением наблюдали, как короновали их отца, отдавали дань почтения их старшему брату и возлагали корону на голову их матери. Затем последовало долгое возвращение в Букингемский дворец по улицам, заполненным восторженными толпами, и появление короля и королевы с детьми на балконе в ответ на приветственные крики тысяч зрителей, собравшихся на улице Молл. На следующий день принц Альберт со своими братьями и сестрой сопровождал короля Георга и королеву Марию в торжественной поездке по Лондону, и 24 июня со своими родителями, принцем Уэльским и принцессой Марией отплыл на яхте «Виктория и Альберт», чтобы присутствовать на грандиозном параде военных кораблей в Спитхеде. В тот вечер ему позволили вместе с королем посетить семафорную башню портсмутской верфи, чтобы посмотреть фейерверк и иллюминацию на Гранд-Флите[21].

Нетрудно понять, что после всех этих волнующих событий возвращение к более монотонной жизни в Королевском военно-морском колледже было в некотором смысле разочарованием. Воображение принца Альберта разыгралось, внутри все кипело, и, хотя он ни в коем случае не был по природе своенравным, присутствовало ощущение того, что ему нужно какое-то время, чтобы это возбуждение спало. Поэтому неудивительно, что преподаватели заметили в нем нехватку сосредоточенности. «Он может сосредоточиться, – писал его тьютор в конце своего отчета за семестр, – но в настоящее время не старается сохранить это состояние больше чем на пару минут. Это судорожное усилие, которое он делает для нас, а не его собственный свободный сознательный выбор». Чистый результат состоял в том, что он оказался на 67-м месте из 68, и на этот раз отцовская угроза о занятиях в каникулы была реализована.

В Балморале появился мистер Уатт, и в то лето последние два часа дня они посвящали физике и математике. В целом результаты были удовлетворительными, и, несмотря на вторжение занятий в его летний отдых, принц Альберт наслаждался этими каникулами. 18 августа он подстрелил своего первого оленя, а на «балу слуг» в Балморале все отметили его очаровательные живые манеры.

Тем не менее перед возвращением принца в Дартмут король Георг имел с ним серьезный разговор, за которым последовало письмо с суровым предостережением: «Я верю, что ты примешь близко к сердцу все, что я сказал тебе перед отъездом, и будешь помнить о своем положении и о том, что ты должен подавать пример другим, для чего тебе надо действительно много работать и делать все, что ты можешь. Надеюсь, что ты скоро поднимешься на несколько позиций, поскольку сейчас ты практически последний на своем курсе, и все говорят, что ты можешь учиться намного лучше, если захочешь».

По-видимому, принц Альберт серьезно отнесся к критике своего отца, потому что к концу года он стал 63-м на курсе (поднялся на четыре позиции) и все отчеты его тьюторов были хвалебными. Вместе с тем они сочли нежелательным разрешать ему прервать учебу, чтобы он мог участвовать в февральских официальных торжествах по случаю возвращения короля Георга и королевы Марии из поездки по Индии. Однако существует множество подтверждений того, что принц мужал, развивался в других аспектах и определенно начинал себе нравиться. Его способность к озорству – верный барометр хорошего настроения – тоже росла, о чем свидетельствуют записи против его имен в дартмутском журнале наказаний:

«Резвился (в компании восьми других кадетов) в галерее – наказание № 1А у квартердека.

Разговаривал перед молитвой – наказание № 3.

Разговаривал в аудитории – наказание № 3[22]».

И еще был один вопиющий инцидент, когда в компании других шестнадцати озорников принц получил «шесть горячих»[23] за то, что устраивал запрещенные фейерверки в Ночь Гая Фокса. Даже после того, как он стал королем, принц Альберт всегда утверждал, что наказание было не вполне справедливым, поскольку, когда на четвертом ударе палка сломалась, он не должен был получать оставшиеся два удара. Лейтенант курса не разделял его мнения по поводу этого случая.

В то время в Дартмуте кадеты часто «резвились», и однажды дерзким «грейнвилям» удалось выключить весь свет на квартердеке во время вечерних воскресных танцев и в полной темноте запустить туда стадо овец, несколько павлинов и кур. Начавшееся столпотворение превзошло все, что можно себе представить, и, хотя изначально принц Альберт не участвовал в этом преступлении, он с огромным удовольствием присоединился к всеобщей суматохе, сопровождавшей старания всех присутствующих по поимке злополучных животных.

Потом была история со статуей.

Дартмутскому колледжу подарили две статуи – одна короля Георга, другая королевы Марии, которые были установлены в Длинной галерее по обеим сторонам от входа на квартердек. В марте 1912 года для их величеств организовали инспекционное посещение, и в преддверии этого события колледж изо всех сил старались вычистить и вылизать до блеска. Однако это происходило в такое время, когда английская молодежь стала с некоторым неуважением относиться к общественным монументам в целом. Так, в Кембридже одну статую покрыли побелкой, в Оксфорде некие предприимчивые личности решили украсить сверху мемориал мучеников предметом домашнего обихода, обычно не выставляемым напоказ, который пришлось сбивать при помощи орудийной стрельбы. Эти события, удостоившиеся определенного внимания прессы, стали вызовом для части английской молодежи, являвшейся будущими военно-морскими офицерами, а именно для некоторых буйных элементов со старшего курса, – следует уточнить, что это были вовсе не грейнвили. Они вознамерились при благоприятной возможности покрасить статую короля красной краской. Неизвестно, вышло ли это предприятие за пределы «стадии обсуждения», но психологическая война, как мы узнали позднее, состоит больше из suggestio falsi [утверждение лжи], чем из suppressio veri [сокрытие истины], и, когда слух об этом дошел до капитана Эвана-Томаса и его начальника, он произвел впечатление подлого безобразия и, несомненно, подвергся соответствующему осмыслению.