Полная версия
Король Георг VI. Жизнь и царствование наследника Виндзорской династии, главы Британской империи в годы Второй мировой войны
Джон Уилер-Беннет
Король Георг VI. Жизнь и царствование наследника Виндзорской династии, главы Британской империи в годы Второй мировой войны
© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2025
© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2025
Оформление художника Я.А. Галеевой
Часть первая
Принц Альбер
1895–1920
Глава 1
Детство и школьные годы
1895–1908
IВ субботу 14 декабря 1895 года в Сендрингеме в Йорк-Коттедже родился второй сын герцога и герцогини Йоркских[1]. Роды у герцогини прошли легко. До одиннадцати часов предыдущего вечера она не испытывала никаких недомоганий, а спустя четыре часа родился ребенок.
Все последнее время министр внутренних дел сэр Мэтью Ридли очень волновался и, поддерживая постоянную связь с Сендрингемом, выражал беспокойство, что не успеет «прибыть вовремя». 7 декабря сэр Дайтон Пробин сообщил ему, что герцог Йоркский не видит смысла в его приезде, пока «все не произойдет», и что, хотя событие ожидается тринадцатого, оно может произойти «в любой день между этой датой и Рождеством». Чтобы успокоить министра внутренних дел, ему послали карту поездов до ближайшей к Сендрингему станции Вулфертон, но он обнаружил в списке ошибку, ставшую причиной новых тревог и необходимости снова писать сэру Дайтону.
10 декабря возникла очередная проблема. Сэр Мэтью был приглашен в Виндзор на обед с королевой. Что ему делать, если во время обеда придет телеграмма из Сендрингема? Дворцовый эконом, лорд Эдвард Пелэм-Клинтон, убедил его передать в Сендрингем, что ему велено ехать в Виндзор, но потом передумал, о чем министр внутренних дел телеграфировал сэру Дайтону Пробину. Так или иначе, но, в конце концов, сэр Мэтью прибыл в Йорк-Коттедж «вскоре» после рождения принца, о чем было надлежащим образом сообщено в специальном приложении к «Лондон газет» и в дневной прессе.
В отличие от своего старшего брата, принца Эдуарда, рождение которого восемнадцатью месяцами ранее, в середине Аскотской недели скачек, было отмечено тостом, провозглашенным его дедом принцем Уэльским на большом балу в Рыбацком храме в Вирджиния-Уотер, следующий маленький принц пришел в мир, словно извиняясь. День, выбранный будущим королем Георгом VI для своего рождения, был неудачным, поскольку совпал с судным днем в жизни королевы Виктории, будучи годовщиной смерти принца-консорта в 1861 году и принцессы Алисы в 1878-м. В семье он до сих пор считался днем скорби и траура, и очевидно, что принц Йоркский смотрел на это несчастливое совпадение с опаской. Он надеялся, что его вторым ребенком станет девочка, и высказывал это пожелание в кругу семьи, но, несмотря на свое разочарование в этом отношении, в своем дневнике он написал: «Маленький мальчик весом почти восемь фунтов родился в 3:40 пополудни по сендрингемскому времени[2]. Все прошло как нельзя лучше, оба чувствуют себя хорошо. Отправил несколько телеграмм. Лег в постель в 6:45, очень устал».
Одна из отправленных из Сендрингема телеграмм предназначалась внушающей ему благоговейный трепет бабушке, королеве Виктории, которая в эту «страшную годовщину» оплакивала своих умерших:
«Дорогая Мэй сегодня утром в 3:30 благополучно разрешилась сыном. Оба чувствуют себя хорошо. Джорджи».
Теперь все зависело от того, как она воспримет эти известия. Герцог вырезал и вставил в свой дневник заметку из газеты «Глобус» от 14 декабря, которая, как он, очевидно, надеялся, найдет сочувственный отклик в сердце пожилой королевы:
«При любых обстоятельствах рождение второго сына его королевского высочества герцога Йоркского стало во всех отношениях знаменательным и обнадеживающим событием для дальнейшей передачи короны по мужской линии, но это радостное событие представляет дополнительный интерес, если вспомнить, что 14 декабря – черный день в анналах королевского дома, поскольку он является годовщиной смерти принца-консорта и принцессы Алисы. Отныне позволительно надеяться, что августейшая дама, чьи радости и печали желала бы разделять вся нация, сможет найти в счастливом событии 14 декабря 1895 года утешение печальным воспоминаниям о 14 декабря 1861-го и 14 декабря 1878-го».
Эта заметка эхом отозвалась в публикации «Стандарта», появившейся спустя два дня. Повторив горестные слова о трагических воспоминаниях, которые несла эта дата королевской семье, редактор продолжил:
«Но это 14 декабря наверняка может стать светлым знаком. Нет, прошлое не может быть забыто, и даже сегодняшние звуки праздничных колоколов не могут заглушить в нашем сознании печальные траурные ноты. Отличительной чертой людей высокого полета, а также наиболее зрелых сообществ является то, что они никогда до конца не расстаются со своими воспоминаниями, даже если они вносят в их существование определенную долю грусти. Однако „слишком много печали“, о чем неодобрительно отзывался Шекспир, несовместимо со здоровой активностью как индивида, так и нации, и все мы, начиная с нашей любимой королевы, несомненно, будем горячо приветствовать событие, которое, благодаря герцогине Йоркской, дает нам повод ни в коем случае не считать 14 декабря днем, посвященным исключительно скорби и сожалению».
Дети королевы тоже считали, что она не должна позволять, чтобы скорбь по поводу тяжелых утрат породила в ней предубеждение против последнего прибавления в королевском семействе.
«Не могу выразить, как я рада! – писала 17 декабря из Берлина вдовствующая императрица Фридерика своей матери. – С одной стороны, я чувствую некоторое сожаление, что дорогой малыш родился в день, связанный для нас с такими невыразимо печальными воспоминаниями, но, с другой, это дар небес, и очень ценный дар. И есть что-то невероятно трогательное в том, что в этот черный день вашей жизни спустя годы был послан луч солнца! И мне бы хотелось видеть его в этом свете!»
Однако, судя по всему, первая реакция Виндзора была далека от обнадеживающей для молодого отца из Сендрингема.
«Бабушка несколько расстроена, что это счастливое событие произошло в такую печальную для нас годовщину, – писал принц Уэльский своему сыну 14 декабря, – но я думаю, как и большинство из членов семьи, находящихся здесь, что оно „разрушит заклятье“, лежащее на этой дате».
Спустя два дня атмосфера слегка посветлела, хотя недовольство королевы не исчезло полностью. В своем втором письме отец писал герцогу Йоркскому, убеждая его предложить королеве стать крестной матерью малыша и что его следует назвать Альбертом.
«Бабушка ни в коем случае не сердится на тебя, – продолжал принц, – она лишь сожалеет, что мальчик родился 14-го, хотя мы все говорили ей, что это рассеет тьму, окутывающую печальную годовщину. Она быстро стареет, и, поскольку она всегда была очень добра к тебе и любила тебя, я действительно думаю, что, предложив имя Альберт, ты ей угодишь».
Герцог принял это утешительное предложение с готовностью.
«Я боюсь, дорогая бабушка, – писал он королеве, которая теперь направилась в Осборн, – что вы были несколько расстроены, что он родился 14-го, вдвойне скорбный день для вас и всей нашей семьи, но мы надеемся, что его рождение в этот день может сделать его менее печальным для вас. Дорогая бабушка, мы предлагаем, если позволите, назвать его Альберт в честь дорогого дедушки, и мы также надеемся, что вы станете его крестной матерью».
Среди этого сумбура опасений и извинений, которые ярко иллюстрируют благоговейный трепет, с которым все семейство относилось к королеве Виктории до последнего дня ее жизни, только один человек сохранял неизменное спокойствие – сама королева Виктория. Со своим исключительным и никогда не изменявшим ей здравым смыслом она видела события в подобающей перспективе. Она оценила тот факт, что ее сын и внук сожалеют, что рождение ребенка, которое должно было бы стать для нее радостным событием, оказалось неизбежно омрачено неудачным временем его появления на свет, но она была слишком разумна, чтобы позволить своей скорби настроить ее против маленького агрессора, неумолимо вторгшегося в чертог ее печали.
«Получила телеграммы от Джорджи и от сэра Дж. Уильямса, где говорилось, что этим утром в три часа дорогая Мэй благополучно родила сына, – написала королева в своем дневнике. – Первое, что испытал Джорджи, – это сожаление, что дорогому ребенку суждено было родиться в столь печальный день. У меня такое чувство, что это может стать благословением для дорогого мальчика, и это можно считать даром Божьим!»
Более того, ясно, что королеву порадовала просьба его родителей получить ее личное благословение. Она не только согласилась стать крестной матерью, но удостоила будущего крестника доказательством своего безграничного одобрения в виде бюста покойного принца-консорта, который подарила ему на крещение.
«Я не могу тебе сказать, как я довольна и благодарна, получив твое письмо, – писала она своему „дорогому Джорджи“. – Но прежде чем ответить на него, позволь мне выразить свою радость по поводу того, что дорогая Мэй так хорошо себя чувствует и так быстро восстанавливается. Слава Богу, что она такая сильная. Она переносит все это как ни в чем не бывало. Мы все очень довольны, что это второй мальчик, и я не стану говорить, как я довольна тем, что моему огромному желанию – я имею в виду, что малыш, родившийся в эту скорбную годовщину, будет носить дорогое мне имя Альберт, – суждено исполниться. Я с большой радостью принимаю предложение стать его крестной, и этот дорогой мальчик, рожденный в день, когда его любимый прадедушка вошел в новую вечную жизнь, будет мне особенно дорог. Я от всего сердца благодарю тебя за твое милое письмо и вскоре напишу снова, но сейчас я должна закончить.
Всегда преданная тебе бабушка V.R.I.»[3].
Чувства королевы к невестке были не менее теплыми.
«Я с нетерпением жду, когда увижу новорожденного, – писала она герцогине Йоркской, – появившегося на свет в такой печальный день, но, пожалуй, даже более дорогого мне, особенно потому, что он будет носить дорогое мне имя, синоним всего хорошего и великого».
Кроме того, прабабушке не терпелось узнать другие имена ребенка и кто еще будет его крестными родителями. Виктории хотелось бы, чтобы крещение проходило в Осборне и она смогла на нем присутствовать, но она уступила просьбам из Сендрингема.
Таким образом, ужасных последствий, которых опасались из-за неподходящей даты рождения маленького принца, удалось избежать, и 17 февраля 1896 года он с монаршего соизволения был подобающим образом крещен в церкви Святой Марии в Сендрингеме. Крещение проводил епископ Норвичский при участии заместителя декана королевских часовен преподобного Эдгара Шеппарда, бывшего наставника герцога Йоркского каноника Дж. Н. Далтона, и ректоров Сендрингема, Вулвертона и Дерсинхема. Помимо королевы крестными родителями были императрица Фридерика[4], великая герцогиня Мекленбург-Стрелицкая[5], великий герцог Мекленбург-Стрелицкий, кронпринц Дании[6], герцог Коннаутский[7] и принц Адольф Текский[8]. Маленький принц, облаченный в кружевное платьице, которое надевали все дети и внуки принца и принцессы Уэльских, получил имя Альберт Фредерик Артур Георг, но для своей семьи он всегда был Берти.
Церемония пошла не без помарок. Принц Эдуард, выразивший достаточно сильное удивление, впервые увидев своего новорожденного брата, затем проявил больше интереса к этому недавнему прибавлению в семействе и с явным удовольствием сопровождал своих родителей на крестинах. Он был сосредоточен и молчалив до самого торжественного момента крещения брата, который, лежа на руках епископа Норвичского, издал такой пронзительный крик, что старший принц захотел последовать его примеру. От сочувствия он так расплакался, что его пришлось увести в ризницу.
«Конечно, он еще слишком мал, чтобы ходить в церковь, – отметил его отец в своем отчете, который тем вечером отправил королеве Виктории, – но мы подумали, что с годами ему будет приятно узнать, что он присутствовал на крещении своего брата».
IIЭпоха, в которую в декабре 1895 года родился принц Альберт, пребывала в зените своего комфортного мирного покоя. Не было никаких зримых признаков тех двух катаклизмов, в которых суждено было содрогнуться миру до его смерти. Это было время колониальных империй и хорошей жизни, локальных войн и реального согласия в Европе. Политически мир в 1895 году изменился мало – не считая появления Германской империи, – с тех пор как восемь лет назад в Вене европейские государственные мужи очертили его границы. Европа по-прежнему оставалась центром влияния и культуры; Соединенные Штаты еще не стали мировой державой и не станут ею еще четверть века; Азия еще не проснулась. К востоку от франко-германской границы протянулись владения Гогенцоллернов, Габсбургов и Романовых; и все европейские столицы оживлял сонм русских великих князей, австрийских эрцгерцогов и немецких князьков. Кроме того, в это время Османская империя все еще владела значительной частью Балканского полуострова, хотя христианские князья из Афин, Белграда, Бухареста, Цетинье и Софии с завистью стяжателей смотрели на эти европейские санджаки[9].
Но тем государством, на которое мир смотрел с уважением и страхом – в некоторых случаях с ревностью и завистью, – была именно Англия. Великая королева, приходившаяся бабушкой половине европейских правителей, уже благодаря своему возрасту превратилась в национальную и международную институцию. Без этой английской королевы трудно было представить себе и Британию, и Европу, и, хотя британская политика «блестящей изоляции» и ее несносная «британская гордость» могла приводить в бешенство правительства и людей на континенте, их нелюбовь к Британии сдерживало невольное восхищение невероятной правительницей этой страны.
Более того, в 1895 году после Крымской войны сила Британии и могущество ее империи стали бесспорными. До кульминации имперского величия – бриллиантового юбилея королевы – оставалось два года, и более двух лет отделяли Англию от того дня, когда в Южной Африке горстка вооруженных фермеров обложила налогом все ресурсы империи, пока их окончательно не подавили. Это все еще была благополучная и несколько самодовольная Англия, Англия примитивных водопроводов, картин Чантри Бикуэста, подоходного налога в 8 пенсов с фунта и в целом умеренного налогообложения, хотя в 1894 году Харклорт ввел налог на наследство. Сельскохозяйственный рабочий, несмотря на то что его заработок составлял всего 15 центов в неделю, мог купить пинту пива или унцию табака за 2,5 пенса и не слишком возмущался разрывом между своим заработком и доходами более богатых классов.
За пятьдесят шесть лет жизни короля Георга VI мир и с ним Британия претерпели самые большие по скорости и характеру потрясения. Время клиперов и лихих экипажей, масляных ламп и стереоскопов уступило место эре атомной энергии и радаров, психиатрии, телевидения и радио, теории относительности, движущихся трехмерных изображений и самолетов «Комета», преодолевающих расстояние от Лондона до Йоханнесбурга за двадцать два часа.
На момент рождения короля в континентальной Европе насчитывалось двадцать правящих монархов. К моменту его смерти их осталось всего семь. Германская, Российская, Австро-Венгерская и Османская империи исчезли с карты мира. Британская империя доминионов стала Содружеством самоуправляемых наций, а Индийская империя распалась на две части, одна из которых осталась доминионом, а другая стала республикой. Изменилась даже политическая структура самого Соединенного Королевства, поскольку республика Ирландия вышла из состава как Содружества наций, так и Соединенного Королевства.
За время юности короля в употребление вошли электрические лампы, автомобили и граммофоны, а став совершеннолетним, он впервые услышал радиопередачу. Ему было восемь лет, когда в 1903 году в Китти-Хок братья Райт совершили свой героический полет. Он стал первым английским королем, носившим погоны летчика. Молодым человеком он стал свидетелем социальных потрясений, развязанных в Англии в период царствования его отца либералами перед Первой мировой войной и правительствами лейбористов и консерваторов после нее. Будучи правящим монархом, он вершил судьбы своей страны в эпоху куда более радикальных перемен при правительстве лейбористов и во время Второй мировой войны. В обоих великих конфликтах он служил своей стране с мужеством и преданностью сначала как младший морской офицер, став первым после Вильгельма IV британским сувереном, принимавшим участие в сражении – в молодости он участвовал в битве у мыса Сент-Винсент, – во второй раз как правитель своего народа.
Король Георг VI наблюдал, как времена менялись от спокойного самодовольства, гарантированной безопасности и стабильного общества в конце Викторианской эры к стрессу и напряженности, неопределенности международной обстановки и изменчивой скоротечности наших дней. Только с учетом этого меняющегося фона следует читать историю его жизни и понимать ее.
IIIСтруктура королевской семьи при рождении принца Альберта представляла собой пирамиду. Вершиной была фигура легендарной пожилой королевы Виктории (Ганган), приближавшейся к своему семидесятисемилетию. Не слишком крепкая телом, но неизменно активная в умственной деятельности, она перемещалась между Виндзором, Осборном и Балморалом с редкими визитами в Букингемский дворец. Своим внукам она представлялась персонажем другого мира, который отделяли от них не годы, а периоды и эпохи, милостивым матриархом, не многим отличавшимся от божества, центральной точкой, вокруг которой вращалось все семейное созвездие.
Немного ниже, но все же существенно в стороне стояли принц и принцесса Уэльские («дедушка» и «бабуля»), чья неизменная доброжелательность была неисчерпаемым источником удовольствий для более молодого поколения и чье присутствие во дворце Мальборо в Сендрингеме давало внукам возможность для приятнейших визитов, моментов незамутненного счастья и буйных развлечений.
Однако главным фактором в жизни принца Эдуарда и принца Альберта являлось родительское влияние принца и принцессы Йоркских. Будущему королю Георгу V шел тогда тридцать первый год, и он завершал свою карьеру действующего военно-морского офицера. Благодаря своим достоинствам и упорному труду он поднялся до чина капитана, под которым и был записан в приходском регистре церкви Святой Марии в Сендрингеме по случаю крещения его второго сына. До недавнего времени он значился всего лишь третьим по счету в списке претендентов на трон, и вся его жизнь была сосредоточена на флотской карьере, которую он – весьма успешно – делал самостоятельно.
Но после смерти 14 января 1892 года старшего сына принца Уэльского герцога Кларенса судьба герцога Йоркского претерпела существенные изменения. Теперь он стал прямым наследником своего отца, в связи с чем ему пришлось оставить службу на флоте. Лишившись в одночасье любимого брата и горячо любимого занятия, герцог с грустью обратился от моря к делам государственным и начал осваивать вопросы внутренней политики и международных отношений.
6 июля 1893 года он женился на принцессе Марии Текской[10], которая до этого была помолвлена с герцогом Кларенсом, и вместе они обосновались в Йорк-Коттедже – маленькой и довольно унылой резиденции, располагавшейся на землях его родителей в Сендрингеме.
Несмотря на то что теперь он принял на себя роль сельского джентльмена – следует заметить, что с годами его любовь к Сендрингему росла и, в конце концов, почти сравнялась с любовью к морю, – герцог Йоркский навсегда сохранил характер морского офицера с твердыми взглядами, бескомпромиссным чувством долга, требованием беспрекословного послушания, незапятнанным поведением, исключительной аккуратностью и в довершение всего жизнерадостностью. Он безоговорочно принял место «второго в команде» после своего отца – которого любил и почитал – с необходимостью держаться в тени, которую оно неизбежно предполагало.
Неизвестно, разделяла ли самоотречение своего супруга герцогиня Йоркская, по крайней мере поначалу. Как тактично написал один из биографов короля Георга V:
«Выйдя замуж, герцогиня вошла в семью, которая годами была самодостаточной, в семью, которую талант принцессы испытывать привязанность превратил в нечто, определенно похожее на тщательно охраняемую группу, связанную чем-то близким к чувству взаимного восхищения. Это была семья, не уделявшая большого внимания интеллектуальным стремлениям, без особого понимания искусства или вкуса, семья, которую было бы нелегко склонить к образу жизни, отличному от того, что они считали полностью достаточным в те времена, когда привилегии решительно поддерживались.
Интеллектуально герцогиня превосходила их. Она была хорошо образованна и постоянно стремилась расширить круг своих познаний во многих сферах, выходящих за пределы, доступные принцессе Уэльской и принцессе Виктории. Она была очень деятельной и любознательной в интеллектуальном плане. Ее энергия требовала выхода и более широких горизонтов. Их развлечения ее не увлекали. Их способ существования не удовлетворял ее представлению о современном идеале интеллектуальной жизни. При этом она жила в маленьком доме в поместье, где вся жизнь зависела исключительно от принца и принцессы, где любое малейшее событие и изменение происходило по приказу или с соизволения принца. Даже обстановку ее комнаты и посадки в ее маленьким саду нужно было согласовывать в Сендрингем-Хаус, и малейшие инновации воспринимались с недовольством. Она могла бы сделать столько всего полезного в поместье. Ее идеи могли увеличить эффективность местных учреждений и повысить благосостояние окрестных мест. Но все эти вопросы были прерогативой принцессы, чье очарование и доброта часто подменяли нехватку системы и порядка.
В первые годы герцогиня временами испытывала интеллектуальный голод, и ее энергия, не находившая применения, иссякала. Она пришла из более молодого, более либерального мира, где намного серьезней относились к сфере деятельности женщин и к ответственности, которая возлагалась на первых леди королевства. Для многих женщин в то время, как и сейчас, постоянная необходимость следовать за мужчиной-охотником, смотреть на убийства, пусть даже самые безупречные, всегда весело и с благодарностью принимать участие в развлечениях, которые устраивали и ценили мужчины, означала жертвовать многими заветными желаниями, плодотворными и либеральными идеями. Будет справедливо предположить, что добровольное самоуничижение, которого в те годы требовали от здоровой, энергичной женщины условия жизни в Сендрингеме, давалось герцогине с большим трудом. Справедливо также предположить, что принц и принцесса могли бы сделать больше, чтобы поддержать ее инициативы и желание заполнить дни чем-то полезным, проявить больше понимания и сочувствия и помочь ей преодолеть робость, с которой она приступила к исполнению своих церемониальных обязанностей».
Непосредственное окружение, которое ожидало ее в супружеской жизни, тоже не могло особенно нравиться герцогине Йоркской. Йорк-Коттедж был маленьким приложением, стоявшим в сотне ярдов от «большого дома», и именно там она должна была провести свой медовый месяц. Нужно было видеть этот Йорк-Коттедж, чтобы понять, о чем идет речь.
«Это была – и по сей день есть – угрюмая маленькая вилла, – писал сэр Гарольд Николсон, скорее выражаясь сдержанно, чем преувеличивая, – окруженная зарослями лавра и рододендрона, стоявшая под сенью огромной веллингтонии. Круто сбегавшая вниз лужайка отделяла ее от пруда, в дальнем конце которого свинцовый пеликан уныло взирал на водяные лилии и бамбук. Построена она из местного коричневого камня, покрытого „шубой“ из каменной крошки, которую, в свою очередь, оживляет точная имитация тюдоровских балок. Внутренние покои с отделкой из мореного дуба, белыми резными рамами овальных зеркал над каминами, с их далтоновской плиткой и витражными светильниками-веерами, неотличимы от таких же в любом доме Сурбитона или Верхнего Норвуда. Гостиная самого герцога с выходящим на север окном, наглухо закрытым густым кустарником, кажется еще более темной из-за красной ткани, покрывающей стены. На фоне этой мрачной обивки (сделанной из ткани, которую в то время использовали на штаны для французской армии) висят великолепные репродукции некоторых наиболее известных картин, приобретенных Чантри Бикуэстом».
И это еще не все. Сантехническое оборудование в «этой на редкость неудобной резиденции» было самым примитивным, а спальни представляли собой простые комнаты кубической формы. Спальни и гардеробные герцога и герцогини были нормального размера, но те, что предназначались для детей и обслуги, были темными и неприглядными. Крохотная клетушка фрейлины располагалась прямо над буфетной, от которой ее отделял очень тонкий пол, пропускавший практически все звуки. Как-то раз леди, занимавшая эту комнату, отправила вниз записку, где сообщала, что если лакей, чистящий серебро, не возражает против того, что она слышит все его разговоры, то она, со своей стороны, тоже не против того, что слышит их. Что же касается слуг, то сам герцог однажды как-то туманно предположил, что они, видимо, должны спать на деревьях.
