Хранители Севера

Бернар отдёрнул руку, будто коснулся раскалённого металла. Невольно зажмурился, пытаясь стереть это имя из памяти, но оно уже жгло изнутри. Он уже знал, чувствовал это каждой клеткой своего существа, что не уйдёт отсюда, пока не сравняет всё это проклятое место с землёй. Пока не найдёт каждого, кто строил эти клетки, кто охранял их, кто поднимал руку на беззащитных. Перед его глазами, как кадры из кошмарного сна, вспыхивали лица тех, кого он не спас, кому не протянул руку. В груди зазвучала одна-единственная, кристально ясная мысль, полная ледяной решимости: «Я обязательно отомщу. Всем.» Он шагнул к последней клетке в ряду. Тяжёлый, затхлый, со сладковато-гнилостной ноткой запах исходил именно отсюда, становился почти осязаемым. Сердце его болезненно сжалось, будто его сдавили в тисках. Лёгкий, противный озноб пробежал по спине, затылок заныл. Он наклонился ближе, вглядываясь в густую тень, и увидел её.

На промёрзшей, мокрой от конденсата земле, словно забытая, брошенная тряпичная кукла, лежала девушка. Её тело уже начало темнеть, кожа местами вздулась и приобрела зловещий, землисто-серый оттенок. Губы, потрескавшиеся и бескровные, были полуоткрыты, скулы резко выпирали на исхудавшем лице. А в широко распахнутых, невидящих глазах навеки застыл последний, немой миг абсолютного, всепоглощающего ужаса.

Юноша инстинктивно отступил на шаг, потом, превозмогая отвращение и боль, снова сделал шаг вперёд и смотрел. Не мог не смотреть. Он был обязан это видеть. Ссадины, тёмные гематомы, изуродованное, опухшее лицо. На запавшей щеке засохли две тонкие, грязные дорожки – следы слёз. Она плакала. Она кричала. Наверное, звала кого-то – мать, отца, просто так, в пустоту. Наверное, до последнего надеялась, что её спасут, но никто не пришёл. Он с трудом сглотнул ком, вставший в горле. «Я не уберёг её. Как и всех остальных. Я снова опоздал.»

В голове зашумело, в ушах загудел нарастающий, оглушительный гул. Казалось, что под кожей что-то дрожит, вибрирует, рвётся наружу. Бернар опустил взгляд на свои руки – они предательски тряслись. Пальцы были белыми от того, как сильно он их сжимал. Он закрыл глаза, пытаясь собраться. Губы его шевельнулись, и голос прозвучал тихим, но чётким шёпотом, больше похожим на клятву: «Я найду их, и убью. Всех до одного.»

И тогда внутри него вспыхнуло пламя – ослепительное, всепожирающее, рождённое из боли, стыда и ярости. Эта ярость закипала где-то глубоко внизу, тяжёлой, неостановимой лавиной, не оставляющей места ни для чего другого. Она поднималась по пищеводу, обжигала горло, ломала и сбивала дыхание. Бернар стоял, сжав кулаки до хруста, пока острые ногти не прокололи кожу на ладонях. Тёплая кровь медленно закапала на грязный пол, оставляя тёмные пятна между его пальцев.

И тогда это началось.

По его коже, от самых запястий, медленно и неотвратимо поползли вверх тонкие, чёрные знаки. Эти знаки, они были живыми, скользкими и подвижными, как стая змей. Они пульсировали в такт его бешеному сердцебиению, будто дышали собственной, первобытной злобой. Они лезли выше – по предплечьям, к плечам, к шее. Плотно обвивали его руки, изгибались и переплетались. Глаза его, обычно спокойные, приобрели глубокий, кроваво-алый оттенок. Зрачки сузились в две острые, хищные точки. Он стиснул зубы до боли, сдерживая рвущийся наружу рёв, и не дал им окончательно вырваться, не позволил чудовищу взять верх.

Боль…

Она стала его якорем, единственным напоминанием, последней связью с тем, кем он был – человеком, а не порождением тьмы. Он изо всех сил держался за неё – за жгучую боль в израненных ладонях, за ком, стоящий в горле, за немой ужас, застывший в мёртвых глазах девушки, – лишь бы не соскользнуть окончательно в поджидавшую его бездну. Его пальцы дрогнули, сжались в последний, отчаянный раз и медленно, с невероятным усилием, разжались. Чёрные, пульсирующие символы на его коже замерли, а затем, нехотя, словно против воли, начали медленно втягиваться обратно, под кожу, оставляя после себя лишь лёгкое свечение.

Бернар тяжело, с присвистом выдохнул, и силы вдруг разом оставили его. Он опустился на колени в липкую, холодную грязь. Лишь тихий шорох его одежды нарушал давящую тишину подземелья. Он смотрел на неё – на ту, кого не спас, чью жизнь не сумел защитить. Её тело казалось таким хрупким и маленьким теперь, когда из него ушла жизнь, оставив лишь безжизненную оболочку. Он склонился ближе, едва сдерживая надрывный ком, подступивший к самому горлу.

– Прости…

Его пальцы, всё ещё дрожа, коснулись её холодного лица. Осторожно, бережно, будто даже сейчас, после всего, он боялся причинить ей боль. Он медленно провёл рукой по её векам, закрывая ей навеки глаза – даруя ту единственную милость, тот последний покой, которого она была лишена в этом жестоком мире.

«Теперь ты не увидишь его ужасы. Тебе больше не будет больно.»

Поднявшись на ноги, он сорвал с своих плеч свой плащ и аккуратно, с нежностью, которой, казалось, не должно было быть в этом аду, укрыл ею тело. Теперь она больше не будет дрожать от пронизывающего холода, и никто и никогда уже не посмеет причинить ей зло.

– Да примут тебя Небеса… и даруют покой, который мы, живые, не смогли тебе дать…

Он задержал взгляд на её юном, навсегда испуганном лице, и вдруг черты её показались ему до боли знакомыми. По спине снова пробежал ледяной холодок. Перед его внутренним взором, словно вспышка, возник образ Астры – её большие, доверчивые глаза, тот же прямой, упрямый нос, тот же подбородок, всегда чуть поднятый вверх, наперекор всему. Та же беззащитность, смешанная с той же необъяснимой внутренней силой, что цепляется за жизнь даже в самом сердце ада. Они были поразительно похожи. И в своей хрупкости, и в своём гордом, трагическом одиночестве.

«Я не позволю и ей умереть. Я заберу её отсюда. Она моя. Я спасу её, чего бы мне это ни стоило.»

Эта мысль осела в нём глубоко и надёжно. Он даже не спорил с ней, не подвергал сомнению, просто принял, как принимают приговор. Его сердце, казалось, уже сделало свой выбор без всякого участия разума. И теперь, он понимал, было уже слишком поздно отступать, менять решение. Их встреча не была случайной. Он чувствовал это каждой жилкой, каждым нервом. Он нужен ей. А она… она была нужна ему как воздух, как последний луч света в кромешной тьме. Но вдруг, словно по сигналу, что-то внутри него оборвалось. Резкая, разрывающая боль полоснула его тело изнутри. Он вскрикнул, но звук застрял в перехваченном горле, так и не вырвавшись наружу. Ноги свело судорогой, и он рухнул на колени, едва не теряя сознание. Руки вцепились в землю, пальцы судорожно сжали комья грязи. Боль была всепоглощающей, невыносимой, как будто тысячи раскалённых докрасна игл впивались одновременно в каждую мышцу, в каждый нерв. Его позвоночник неестественно выгнулся дугой, грудь рвано и часто задышала, из сжатого горла наконец вырвался низкий, животный, мучительный стон.

А потом – всё кончилось.

Боль исчезла так же внезапно, как и пришла. Оставив после себя лишь страшную, зияющую пустоту и такую знакомую, изматывающую жажду. Жажду крови, возмездия, разрушения.

Это был Хаос. Его старый спутник, его проклятье и его сила.

Бернар распахнул глаза. Его зрачки, всё ещё суженные, с трудом вглядывались в окружающую тьму. Сердце с силой, отчаянно ударилось о рёбра, отозвавшись глухим эхом в висках.

– Талли… – её имя сорвалось с его губ беззвучным, но полным ужаса шёпотом.

Он вскочил на ноги, почти подпрыгнув, как раненый зверь. Ноги на миг подкосились, но он судорожным усилием воли удержал равновесие. И потом, он сорвался с места, помчался вперёд, врываясь в непроглядную темноту, скользя плечом по сырой, шершавой стене. Он бежал вслепую, почти не разбирая путь, обратно в тот сырой тоннель, чьи стены, казалось, всё ещё хранили эхо её голоса, её страх. Если он опоздает… Если с ней уже что-то случилось… Он не простит себе этого.

Никогда.

ТАЛЛИ

Девушка хрипела, каждый вдох обжигал горло, словно она глотала раскалённые угли вместо воздуха. Лёгкие отчаянно сжимались, пытаясь поймать хоть немного кислорода, каждая мышца в теле кричала от перенапряжения и боли. Цепь впивалась в шею, холодная, как смерть, и безжалостная, как сама судьба. Перед глазами заплясали чёрные, расплывчатые пятна, предвестники потери сознания. Но она знала – если сдастся сейчас, это будет конец.

Она боролась. Резким, отчаянным движением, рождённым чистой яростью, она рванула цепь на себя и извернулась всем телом. Крупный наёмник с узкими, свиными глазками и тупой яростью на лице не успел даже сообразить, что происходит. Он инстинктивно дёрнулся, пытаясь удержать её, но его пальцы уже разжались, утратив хватку.

«Шанс.»

Талли выдернула цепь из его ослабевших рук, развернулась на пятках и с хриплым, почти звериным криком набросила её ему на шею. Металл с глухим, зловещим звоном лёг на его грязную кожу. Одним резким, отработанным движением – вверх и на себя – она натянула её, упираясь ногами в землю, вкладывая в рывок весь вес своего тела. Мужчина захрипел, его лицо мгновенно стало тёмно-багровым, глаза неестественно вылезли из орбит, полные паники и непонимания. Его пальцы судорожно царапали холодные звенья, хватаясь за пустой воздух.

Удар пришёл сбоку. Жёсткий, точный, в висок.

Мир взорвался в вихре боли и искр. Она не успела ни увидеть его, ни подставить руку. Всё её тело отлетело назад, и с глухим стуком ударилось о каменный пол. Острая, пульсирующая боль разлилась по черепу, рот мгновенно наполнился солёным металлическим привкусом крови. Она с трудом приподнялась на локте, задыхаясь, и выплюнула тёмный сгусток. Всё тело дрожало мелкой, неконтролируемой дрожью, пальцы судорожно цеплялись за шершавый камень. Реальность плыла перед глазами. Тяжёлая, холодная цепь всё ещё висела на её плечах. Судорожным движением она стянула её с себя и отшвырнула прочь, подальше. Но времени, чтобы отдышаться или прийти в себя, не было.

Уверенные шаги приближались, отмеряя последние секунды её свободы. Грубая, мозолистая рука вцепилась в её волосы, обжигая кожу головы, и рывком дёрнула её лицо вверх. Шея хрустнула, перед глазами вспыхнул новый фейерверк из белых искр. Он склонился к ней слишком близко. Его горячее, затхлое дыхание, пахнущее дешёвым вином и гнилыми зубами, ударило в лицо. Старый шрам на его верхней губе дёрнулся. Его рот растянулся в звериную, лишённую всякой человечности усмешку. Жёлтые, мутные глаза смотрели на неё с какой-то дикой, почти болезненной одержимостью. Это был не человек. Это был зверь, притворяющийся человеком. Он питался чужой болью и страхом – и сейчас намеревался насытиться досыта. Но она, превозмогая боль и унижение, не отвела взгляда. В её помутневших глазах всё ещё тлела искра непокорности.

«Это ещё не конец.»

Медленно, стараясь не выдать движения, её правая рука потянулась к голенищу ботинка. Пальцы нащупали знакомую, шершавую рукоять спрятанного ножа. Сердце колотилось где-то в горле, кровь гудела в висках оглушительным набатом.

«Сейчас…»

Она выдернула нож и метнулась вперёд, но противник оказался на удивление быстрым и опытным. Его рука, словно капкан, схватила её запястье мёртвой хваткой. Острая, пронзительная боль вспыхнула мгновенно. Раздался отчётливый, тошнотворный хруст – и короткий, сдавленный крик вырвался из её груди сам собой. Нож с жалким звоном упал на камень и откатился в сторону. Он вдавил её в пол всем своим весом. Тело девушки оказалось зажато в тиски. Её руки были скручены, дыхание сбито и прерывисто. Она извивалась, пыталась вырваться, отбиться локтями, коленями, но он был сильнее, тяжелее, и его ярость придавала ему почти звериную мощь.

Грюпель навалился на неё всем телом, вдавливая её лопатками в холодные каменные плиты. Её запястья он сжимал так крепко, что в пальцах взрывалась тупая, пульсирующая боль, отдаваясь эхом в сломанной кости. Его колено с силой придавило её бедро, не давая даже пошевелиться. Воздух со свистом срывался с её перехваченного горла. Тёмная, коварная слабость подступала к сознанию, но он ждал другого – он жаждал увидеть, как в её взгляде наконец погаснет последняя искра сопротивления, как её дух сломается и превратится в пыль.

Он жестоко ошибался.

Талли дёрнулась, изогнулась, попыталась ударить его коленом в пах или в живот, но он тут же предугадал движение, перехватил его и вдавил её ещё сильнее в камень. Каждое её усилие отзывалось резкой, пронзительной болью в сломанной руке. Сердце грохотало, в ушах стоял непрерывный, высокий звон.

Он наклонился к ней ещё ближе, так что их лица почти соприкоснулись. Его горячее, зловонное дыхание снова окутало её. Грубые, шершавые пальцы медленно, почти ласково скользнули по её шее, поползли к ключице – он явно смаковал каждую секунду её беспомощности. В его глазах пульсировало нечто нечеловеческое – смесь безумия, грязной жажды власти и садистского наслаждения болью. Ему нравилось не просто контролировать её, а ощущать полную, абсолютную безнаказанность. Сама мысль о том, что она полностью в его власти, что он может раздавить её, как букашку, заставляла его кровь бежать быстрее.

– Не дёргайся, птичка, – прошептал он глухо, с влажным выдохом, облизнув свои пересохшие, потрескавшиеся губы. – Скоро… скоро всё это закончится…

Он потянулся к её лицу грязной рукой, и в этот миг она снова дёрнулась. Её голова метнулась вперёд, зубы оскалились, готовые вцепиться в его плоть – ещё секунда, и она бы впилась в него, как дикий зверь, но Грюпель отшатнулся с удивительной для его габаритов ловкостью и ударил её.

Щелчок.

Воздух разрезал резкий звук пощёчины. Жгучая боль вспыхнула на её щеке. Голова с силой отлетела вбок и с глухим стуком ударилась о каменные плиты пола. Мир качнулся, поплыл, превратился в мешанину из теней и цветных пятен. Холодный, шершавый камень царапал кожу лица, она едва не провалилась в чёрную бездну небытия, но, собрав всю свою волю в кулак, с нечеловеческим усилием, сквозь боль и тошноту, снова подняла голову. Её мутный, но всё ещё полный немой, неугасимой ярости взгляд упёрся в его лицо. Он смотрел на неё сверху вниз, как охотник, любующийся на издыхающую, но всё ещё опасную добычу.

– Строптивая, – хмыкнул он, склонив голову набок с отвратительной, слащавой насмешкой в голосе. – Таких у меня ещё не было… Интересно, долго ли ты продержишься?

Мужчина медленно, с театральной неспешностью, сунул руку в внутренний карман и извлёк оттуда узкий стеклянный флакон. Он был тёмно-зелёного, почти чёрного цвета, и в тусклом свете подземелья внутри густо и зловеще переливалась вязкая, похожая на смолу жидкость. Он поднёс его к своей ладони, и кожа на его руке тут же покрылась мелкими мурашками. Что-то горячее и тяжёлое расползлось у него внутри, ударив в низ живота. Он едва заметно втянул воздух, прищурился от странного наслаждения. Вся его плоть откликнулась, сжалась в предвкушении чего-то желанного и запретного.

Талли не смотрела на него. Её взгляд был прикован только к этому маленькому, зловещему пузырьку. Сердце бешено колотилось, заглушая все другие звуки. Холодный, липкий ужас прошёлся по её позвоночнику, лизнул затылок. Что бы это ни было – яд, наркотик, нечто худшее – она инстинктивно понимала, что не должна этого пробовать. Она не собиралась узнавать, что скрывается в этой тёмной жидкости.

– Босс… Нам приказано убивать сразу, – хрипло проговорил тот, с крысиными глазами, что маячил чуть поодаль. Он нервно ёрзал, оглядывался на тёмные своды, будто ждал, что из тьмы появится тень и положит конец этой затянувшейся сцене.

Грюпель даже не повернул головы, его взгляд был прикован к добыче.

– Убьём, – бросил он равнодушно. – Но перед этим… повеселимся. Время ещё есть.

Он широко, неприятно улыбнулся. Губы его дрогнули, язык на мгновение высунулся, и он облизнул их жадно, медленно, смакуя предвкушение, как гурман смакует дорогое вино. Глаза его заблестели мокрым, нездоровым блеском. Наёмник обернулся к молчаливому громиле, стоявшему в тени.

– Рагар, – выдохнул он, лениво, почти ласково, но в этой ласковости сквозила стальная команда. – Подойди, помоги мне.

Тот сдвинулся с места, сделав тяжёлый шаг вперёд. Массивный, как дверная рама, он двигался удивительно тихо для своих размеров. Лицо его пряталось в глубине капюшона, но глаза – чёрные, налитые кровью от возбуждения – вспыхнули, когда он приблизился. Он хорошо помнил, как всего несколько минут назад остриё её кинжала скользнуло по его шее, оставив тонкую, мокрую линию. Теперь он смотрел на девушку, растрёпанную, сжатую в тисках страха и боли, прижатую к холодному каменному полу. Она дёргалась, рывками пыталась вырваться, металась, как раненая птица, что ещё не поняла – клетка захлопнулась навсегда. И чем отчаяннее она билась, тем слаще было зрелище для него. Рагар почти физически наслаждался её беспомощностью.

Он опустился на колени с лёгким скрипом кожаных штанов, наклонился и сжал её руки своими огромными лапищами. Его толстые, сильные пальцы обхватили её запястья, сдавили их тугой, не оставляющей надежды петлёй. Большой палец медленно, почти чувственно, скользнул по нежной внутренней стороне её руки. В этом касании была не просто грубость, а грязное, животное удовольствие. Он знал, что она всё чувствует, каждое прикосновение, и это доставляло ему особое наслаждение.

Грюпель наблюдал за ней с болезненным, нескрываемым восторгом. Его дыхание участилось, ноздри раздувались, в глазах плясали огоньки, похожие на отсветы адского пламени. Это был тот самый момент, ради которого он жил, тот миг абсолютной власти, когда он чувствовал себя богом, а они – всего лишь букашками, игрушками в его руках. Он наклонился к ней ещё ближе, так что его губы почти касались её уха, и прошептал, его голос стал тягучим:

– Кричи. Мне нравится ломать таких, как ты. Строптивых, сильных. Интересно, какой звук ты издашь, когда сломаешься окончательно?

Флакон, всё ещё зажатый в его руке, зловеще поблёскивал в неровном, дрожащем свете факела, будто подмигивая ей. Талли смотрела на него с такой немой, сконцентрированной яростью, что, казалось, могла бы прожечь взглядом дыру в его черепе. Но глубоко внутри, под слоем гнева, всё сжималось в ледяной, липкий ком страха.

– Ну что, птичка… – прошептал он, поднося холодное горлышко флакона к её сжатым губам. – Давай посмотрим, сколько в тебе осталось этой гордой воли. Хватит ли её?

Девушка закусила губу до крови, чувствуя солёный вкус на языке, лихорадочно мотая головой из стороны в сторону, пытаясь избежать прикосновения стекла. Гортанный, сдавленный хрип сорвался с её губ, переходя в низкое, звериное рычание. Она изо всех сил пыталась увернуться, отодвинуть голову, не дать ему коснуться рта, но это было бесполезно. Скованный, сбивчивый вдох, и дыхание оборвалось. Её зрачки расширились до неестественных размеров, почти поглотив радужную оболочку, превратив глаза в два чёрных, полных ужаса озера. Она царапала ногтями шершавый камень, выдирая кожу с кончиков пальцев, но не чувствовала этой боли. Все мышцы её тела сотрясались от немого, отчаянного напряжения. Руки Рагара удерживали её крепко, как стальные тиски. Его пальцы вонзились в её запястья, причиняя жгучую боль. Она дёргалась, выгибалась дугой, пыталась вырваться хоть на секунду, чтобы куснуть, ударить головой, плюнуть ему в лицо, сделать хоть что-то, что оставило бы след. Но он лишь стремительно, неумолимо приближал флакон. Она не знала, что за зелье было внутри, но всем существом чувствовала, если оно окажется внутри, она перестанет быть собой. Навсегда.

– Открывай рот! – взревел наёмник, окончательно теряя остатки терпения, и его лицо исказилось гримасой чистой, неподдельной ярости.

Грюпель навис над ней, его лоб блестел от жирного пота, брови слиплись, взгляд горел мрачным огнём. Он вскинул колено и со всего размаха, с подлой силой, врезал ей в солнечное сплетение. Удар был точен и жесток. Весь воздух разом вылетел из её лёгких. Сдавленный, сиплый вскрик застрял где-то в груди, не в силах вырваться. Её тело инстинктивно, мучительно сложилось пополам, и в тот роковой миг, когда она инстинктивно распахнула рот, судорожно хватая воздух, он резко рванул вперёд.

– Вот так… Гораздо лучше, – прошипел он, и в его голосе вновь прозвучала та же отвратительная, ложная ласковость.

Мужчина грубо, не церемонясь, втиснул ей в рот пальцы, раздирая губы. Она попробовала стиснуть челюсти, вцепиться в них, но он был сильнее. Он всей своей тушей навалился на неё, физически продавил сопротивление. Она успела почувствовать хруст и солоноватый вкус крови – её или его? – но он не отшатнулся, не выругался, только ухмыльнулся ещё шире, будто ждал этого, будто этот укус был частью его грязного ритуала, частью наслаждения.

Горькая, обжигающая жидкость хлынула на язык, и Талли захлебнулась, дёргаясь в судорогах. Жидкость была тёплой, невыносимо густой, с отвратительно приторным, сладким вкусом, напоминающим аромат переспевших, почти сгнивших фруктов. Она напоминала дешёвое, испорченное вино, пролежавшее в бочке слишком долго. Её тут же, мгновенно стошнило, но он с силой зажал ей рот и нос своей ладонью, не позволяя выплюнуть отраву. Её глаза закатились под лоб, грудь рванулась вперёд в тщетной, судорожной попытке выдохнуть, вытолкнуть то, что уже проникало внутрь, впитываясь в слизистую. Пальцы её судорожно вцепились в пустой воздух, пытаясь ухватиться хоть за что-то, пока всё её тело трясло от немой злобы, всепоглощающего страха и унизительной беспомощности.

Флакон, наконец, опустел. Он отдёрнул руку и лениво, с пренебрежением швырнул пустую склянку в сторону. Та с глухим, звенящим стуком ударилась о сырую стену и разлетелась на сотни острых, мелких осколков, рассыпавшись по каменному полу, как слёзы. Наёмник отступил на шаг, вытирая ладонь о грубую ткань своей куртки, и с холодным, клиническим любопытством наблюдал, как она захлёбывается, давится и бьётся в конвульсиях на холодных камнях.

– Вот и всё. Подожди немного, скоро начнётся самое интересное.

Сердце колотилось в её груди с такой силой, что казалось, вот-вот разорвёт рёбра. Воздуха катастрофически не хватало – каждый вдох был коротким, прерывистым, похожим на попытку вдохнуть под водой. Грудь вздымалась судорожно, непослушно. В голове стоял сплошной, оглушительный гул. Мир перед глазами плыл, расплывался, терял очертания. Она попыталась оттолкнуться от пола, подняться, но колени вдруг подкосились, словно кто-то другой, чужой, уже управлял её телом изнутри. Оно больше не слушалось её. С каждым ударом сердца под кожей вспыхивал странный, чужеродный жар, яростный и неконтролируемый. Горло пылало, виски стучали в такт чужому, незнакомому пульсу. Зелье. Оно уже работало, проникая в каждую клеточку, и она отчётливо чувствовала это. Словно раскалённая лава, оно растекалось по её венам, разливаясь по внутренностям всепоглощающим огнём. И она ничего, абсолютно ничего не могла с этим поделать.

– Нет… – хрипло, едва слышно выдохнула она. Голос сорвался, надломился, стал чужим и далёким.

Но даже в этом затуманенном, отравленном сознании, как последняя вспышка света перед полной тьмой, вспыхнула одна яркая, обжигающая мысль: «Если уж мне суждено погибнуть здесь… я не уйду одна. Я заберу с собой его.»

Талли сжала челюсти. Боль в животе пульсировала тяжёлым, тупым огнём, отдаваясь в каждом мускуле, но она, собрав всю свою волю, всё равно попыталась встать. Медленно, наперекор онемевшему телу, наперекор накатывающему страху. Колени дрожали, суставы ныли и скрипели, каждый шаг давался с таким трудом, словно она шла не по ровному полу, а против ураганного ветра. Один. Второй. Мир вокруг плавал, лица наёмников расплывались в цветные, бессмысленные пятна. Но она упрямо, слепо шла сквозь вату в голове, сквозь неясные крики и глухие, доносящиеся издалека звуки. Девушка моргнула, пытаясь вернуть фокус, заставить глаза слушаться, но зрение только дёрнулось и раскололось на множество острых осколков. Пространство перед ней качнулось, закружилось. Земля внезапно ушла из-под ног.

Она рухнула. Тяжело, безвольно.

Холод камня под ладонями ударил, как ледяная пощёчина. Пальцы судорожно вцепились в шершавую поверхность пола, ногти со скрежетом прошлись по мрамору, оставляя тусклые, белые царапины. Зелье. Оно делало своё дело – оно не просто било по телу, а методично разбирало её изнутри, как будто чья-то невидимая рука вынимала каждую косточку, ломала её и складывала обратно, но уже неправильно, не на своё место. Руки задрожали мелкой, неконтролируемой дрожью, стремительно теряя остатки силы. Локти не выдержали – тело осело, стало неподъёмным. Голова беспомощно повисла, мокрые, слипшиеся от пота и крови волосы упали вперёд, касаясь холодного камня. Её губы разомкнулись в беззвучном стоне, лицо исказилось гримасой невыносимой боли, но крик так и не сорвался, застряв где-то глубоко внутри.

– Подействовало, – с сиплым, глубоким удовлетворением выдохнул Грюпель. Его губы растянулись в широкой, торжествующей ухмылке, обнажая жёлтые зубы. В уголке рта темнела капля крови – он прикусил себя в пылу азарта и даже не заметил. В его глазах пылал мрачный, ненасытный огонь охотника, добившегося своего.